XIX век был веком «национального». В борьбе с феодализмом, который стоял на восприятии государства как частной собственности короля, барона, да просто дворянина, возникла идея государства как единства равных и родных друг другу людей, живущих на определённой территории по единым законам. Правда, «национальное» пришлось сооружать на ходу, ведь его не было. Было огромное разнообразие деревень и городов, диалектов и обычаев. Это разнообразие стали прессовать, изготавливая из него «национальную культуру», единую и неделимую. «Исходный материал» объявляли всего лишь «фольклором», порождением безграмотности.
Вот в таком контексте и возникла идея видеть в евангелиях нечто вроде фольклора. Собиралась община и рассказывала, пересказывала, заучивала. Сперва нечто вроде «песни о Гайавате», потом из этой формы сочиняют евангелия. Как в «Повести временных лет» есть записи устных легенд.
Значит, хочешь понять евангелия, изучай его как фольклор.
Так странным образом аукнулось «генс христиана», вера делает тебя членом народа Небесной Страны. И у тебя уже один фольклор небесный в голове.
Идея евангелий как фольклорных форм («история форм», «формгешихте» — на немецком, потому что большинство историков, исповедовавших эту идею, были немцы) — расцвела в 1920-1950-х годах, во второй половине ХХ века выдохлась. Её похоронила простая мысль Винсента Тейлора: «Будь историки форм правы — это означало бы, что все ученики отправились на небеса немедленно после Воскресения» (цит. по Бокэм, 2011, 27).
Умерла не «формгешихте», умерла национальная идея. Феодализм умер, отпала и нужда в противоядии, в единстве через «нацию». Единицей стало частное лицо, вполне безнациональное. Тогда-то, в 2000 году, шведский историк Самуэль Бирюков предложил видеть в евангелиях прежде всего запись рассказов очевидцев, но запись особого рода. Не учёный опрашивал очевидцев, а община спрашивала и запоминала. Такое «формирование традиции» описал Кеннет Бейли в статье 1991 года. Бейли треть века жил на Ближнем Востоке, жил и среди арабов. Он не отрицал, что бывает «фольклор» — устная традиция, которая никак формально не контролируется. Но он описыал и устную традицию, которую сельская община, к примеру, контролирует очень жёстко. Сидят вечером односельчан и рассказывают истории. Это «хафлат самар», и «самар» тут от того же корня, что еврейское «сохранять». Теоретически что-то сказать может любой, практически говорят старшие, одарённые, авторитетные. Некоторые истории требуется воспроизводить дословно, некоторые — можно с вариациями. По разному. Принципиально, что истории восходят к «свидетелям», к очевидцам, и постепенно заучиваются.
Конечно, это шаг вперёд в сравнении с «формгешихте». Ричард Бокэм предположил, что в евангелиях вообще рассказы очевидцев это главное. Только вот не надо забывать, что Иисус жил не в глухой арабской деревне. Он жил не в Риме, но в регионе, где культура вообще и письменная культура в частности была уже очень развита. В культуре, в которой жили великий историк Иосиф Флавий, великий мыслитель Павел, великий философ Филон. Все евреи, все — яркие авторы, а не участники деревенских посиделок. Евангелие от Марка — запись рассказа на хафлат самаре? Или тщательно выстроенное автором произведение? Заранее сказать нельзя, надо его исследовать — и многие исследователя считают евангелие от Марка именно авторским произведением. Возможно, оно вобрало в себя какие-то устойчивые устные традиции общины или рассказы отдельных очевидцев, но в целом — авторский текст, очень авторский. Во всяком случае, иное требуется доказывать, а не считать аксиомой.