«Святое имя» не означает имени, относящегося к числу святых. «Святое имя» это имя вне разрядов. Поэтому Иисус говорит о том, что «отец», «учитель», «добрый» не должно прилагаться ни к одному человеку – если уж эти слова сделаны именем Божиим, они должны выбыть из числа обычных имён. Понимать слова Иисуса следует с долей юмора, чтобы не оказаться в забавном положении тех, кто тщательно избегает называть священников «отцами», называя, однако, других людей учителями, а иногда даже называя людей добрыми. Иисус обращается к повседневному опыту человека: «отец» и «мать» для каждого слова, обозначающие одного-единственного отца и одну-единственную мать. Приёмные уже «отчим», «мачеха». Каждый человек понимает, что для другого «отец» и «мать» тоже существуют, причём это другие люди. Так человек понимает, что любовь переживают и другие, но всё-таки не использует слово «любовь» во множественном числе. Это вернее, чем употребление слов «отцы», «матери».
В ХХ столетии толкователи стали подчёркивать, что Иисус называет Отца «авва» – «папа». Такое толкование естественно при переходе от христианства казённого к христианству личному. Бог из далёкой чиновничьей абстракции становится – если уж верует человек – близким. Однако, именно в свете этого домашнего называния Бога «папа» обретает подлинный смысл и молитва «да святится имя Твоё». Если Бог – именно твой, личный Отец, то Он становится не проще, а бесконечно сложнее. Отец-тиран, снисходящий к детям по большим праздникам, это всего лишь киборг, заслуживающий трепета механического. Отец, который снизошёл так, что открыт всегда, это удивительный отец. Открытость не означает, что мы видим Отца насквозь – напротив, Он теперь более свят и менее ясен, чем раньше, когда все свойства и сама сущность Бога были расписаны богословами по пунктам.
Человек, верующий лично, более знаком с Богом, чем верующий «корнями». Соответственно, и менее фамильярен. Фамильярность есть разновидность лжи, преувеличение своего знакомства с кем-то. Поэтому в английском языке все на «Вы», и когда-нибудь так будет и в русском, если русский станет языком свободных людей. Один из способов оскорбить человека – сказать ему «ты», хотя знакомство с ним поверхностное.
По-настоящему человеку может освятить Имя Божие именно тогда, когда свободен от принудительного поклонения Богу. Конечно, освобождение обычно приходит к несвободному человеку, и человек без опыта свободы начинает панибратничать с Богом, словно Тот – его сосед по школьной парте. Это не означает, что нужно вернуться к внешнему освящению Имени Божьего, оградив его от «кощунств» всевозможными общеобязательными запретами. Иисус доверил человеку освящать Имя Божье, освящать постоянно, произнося вновь и вновь «да святится Имя Твое». Так снисхождение Бога ко всем включает в себя открытие Его единственности, непостижимости, отдельности и отделённости от всего и от всех.
Иисус не назвал имени Отца, хотя уж Он-то его знал: единственный из всех живших на земле. Каково оно, это имя? Прежде, чем спрашивать об имени Божием, надо подумать: а нужно ли нам знать это имя? Для чего? Мы хотим позвать Его по имени?
Конечно, хотим! Для современного человека это символ свободы, равенства и братства. В середине XIX века дети именовали отца "вы", "папенька", очень почтительно. Сыновья великого историка Сергея Михайловича Соловьева не смели зайти к нему в кабинет, не имели права даже обратиться к нему. Если уж очень хотелось поговорить с отцом, то сперва обращались к матери, которая выступала посредником перед отцом.
Это был прогресс. Дети хотя бы знали имя отца. В древности многие народы считали, что имя равно человеку. Кто знает имя, тот обретает власть над носителем имени. Поэтому у человека бывало (может, и сейчас кое-где так) два имени. Одно тайное, известное ему одному, настоящее, а другое псевдоним, для всех.
Сегодня идеальный отец теперь, скорее, брат и друг, но уж не начальник, к которому нельзя войти в кабинет безо церемоний. Никаких тайных имен! Никаких имен, дающих власть над человеком!
Это прекрасно, ведь имя одного человека точно такого же размера, как имя любого другого человека, и ни один человек не должен властвовать над другим человеком.
Только вот Бог это Бог, а не человек, и все имена Его - перенос на Бога наших представлений о себе и об отношениях человека с человеком. Было поверье, что, если узнать все имена Божии и перечислить их, то мир исчезнет. Потому что Бог станет нашим рабом и выполнит наше самое сокровенное желание. А оно - саморазрушительное. Пусть всё исчезнет, включая меня!
Пусть же Бог останется для нас - Отцом. А имя Его - пусть будет неизвестно. Когда мы произносим одно за другим прошения: "да святится", "да приидет", "да будет" - мы не произносим заклинание, мы не пытаемся обязать Бога. Какое уж тут заклинание, когда все просимое уже исполнено: имя Его свято, Царство Его пришло, воля Его не перестает осуществляться в мире, наполняя вселенную бытием. Не изменения в Боге мы ищем: не было имя Его свято - пусть святится, не было Его царства - пусть придет. Мы ищем изменения в себе: не хотели Его святости - теперь хотим; ушли из Его царства - теперь вернулись; отреклись от Его воли - теперь признали. Но только эта молитва дана Иисусом, а потому отречение, фактическое отречение от нашей гордыни выражено Им с необычной нежностью, милостью, мягкостью, в самой безболезненной для нашего самолюбия форме - хотя она же оказывается не самой понятной для нашей логики. И дальше эта деликатность сохранится: "да будет воля Твоя" - и ничего о своей воле; хотя надо было бы молиться о том, чтобы ее не было. Слова "меня" нет в этой молитве - и не потому, что Бог завидует нам, а потому, что Он не хочет нашего сумасшествия. Между тем, большинство сочиненных людьми молитв - даже самые прекрасные - все-таки слишком озабочены персоной молящегося, слишком мало - ибо не безраздельно, как "Отче наш" - сосредоточены на Боге. А где есть хоть примесь мысли о себе - пускай о собственной греховности - там всегда чуть-чуть и сумасшедших мании преследования, комплекса неполноценности, которых как раз и не хочет Господь.