"Отче наш". Имя Божие — птица на языке

У Цветаевой, конечно, «имя твоё — птица в руке». Но, если говорить об имени Божием, то, скорее, птица на далеко высунутом языке. Коготочки вонзаются в язык, клювом в нос, в нос, в нос, чтобы не царствовал, лёжа на боку.

С первых же строк Евангелия с именем Божьим такое противоречие, что всякие там разночтения с воскресением меркнут. В первой главе первого евангелия сперва — «наречешь имя Ему Иисус», а через фразу — «нарекут имя Ему Еммануил».

Место человека в мире выражено библейским рассказом о том, как Бог приводит к Адаму животных, чтобы тот нарёк им названия. Ещё не одошманены козы и кошки, а Адам уже в поте лица придумывает: мэнские енотовидные, шотландский терьер, русские борзые, тираннозавр рекс… Бог в удивлении качает головой — откуда только у Адама такие словосочетания в голове берутся…

А вот чего Адаму не поручалось — так это дать имя Богу.

Граница между культурой и бескультурьем, то есть, собственно, между Адамом и обезьяной пролегает именно по имени. Обезьяна называет всё так, как ей удобнее — поэтому остаётся обезьяной, чьи знакомства не простираются дальше небольшой стаи. Человек называет всё так, чтобы было удобнее ближнему — поэтому ближних у человека в потенции весь мир. Только всё, чему даются имена, делится на три очень разных разряда.

Точные — естественные — науки дают имена, не спрашивая тех, кому и чему дают. Эти имена должны быть максимально точными — поэтому эти науки точными и называются. Точность обеспечивается человеческим согласием относительно терминов.

Гуманитарные науки никаких имён не дают, они изучают имена, которые люди дают самим себе и окружающему миру. В этом отношении гуманитарные науки — гуманисты, то есть нормальные современные люди, которые определяют вежливость как обращение к другому в соответствии с его, другого, пожеланиями. Хочет человек, чтобы я его называть Великим Демиургом Неба и Земли — я его права на такое называние не отрицаю, но сам молчаливо удалюсь и не буду ему говорить, как я бы его назвал. Впрочем, если этой мой сын или отец сошёл с ума, куда я денусь! Буду его так называть, мир от этого не рухнет, с ума никто не сойдёт, кроме тех, кто уже сошёл.

В древнем мире сменить имя — это как второе рождение. Это даже несколько обидно для биологических родителей — принял человек монашество и имя сменил, от них отрёкся, Бог у него и отец, и мать. В современном мире сменить имя — как сменить квартиру, город, страну. Никто не обижается — ну, захотел человек, это его личное, внутреннее дело, он же всё равно остаётся моим другом, родственником и т.п.

Третий разряд состоит из одного-единственного предмета — не предмета, существа — не существа, а, откровенно скажем, из Бога.

Почитание имени Божьего — явление древнейшее. Настолько древнее, что евреи, поскольку не записывали имени Ягве с гласными, утратили в ходе всяких катастроф знание того, какие это были гласные, так что «Ягве» — это очень гипотетическая реконструкция.

Взгляд на Бога как нечто, что может и должно быть названо одним-единственным образом, есть взгляд учёного на неодушевлённый предмет. Так на Бога глядят многие богословы — не из лучших, скажем прямо. Эти богословы щедры ругать тех, кто не почитает правильного имени Божьего, отклоняется в произношении и написании онаго и вообще либеральничает.

Есть противоположная крайность — вера в то, что у Бога бесчисленное множество имён, так что если когда-нибудь удастся все эти имена узнать и перечислить, наступит конец света. В смысле, нельзя их все перечислить.

Истина лежит не посередине, истина лежит в хлеву, «яслях» по-церковнославянски. Как хлев остаётся хлевом, хоть яслями его назови, хоть вертепом, так Бог остаётся Богом — непознаваемым, невыразимым, необозначаемым — хоть Богом назови Его, хоть нет.

Бог не разрешает человеку давать Себе имя, но Бог побуждает человека в каждом слове открыть Имя Божие. Даже Иуда? Даже. «Иуда» — «Лев», а «лев» — одно из имён, которые издревле прилагали к Богу. Так что Бог — и Иуда, и Владимир Ильич Ленин, и Пол Пот с Гитлером, и даже баба Маня из соседнего подъезда, пьяница, матерщинница и садистка. У неё возможностей нет, какие у классиков деспотизма были и есть, а то бы слава Сталина померкла. Но и она — Бог, и её имя — Божье Имя, единственное и неповторимое. А вы думали, «образ и подобие Божие» — это так, лирика-мирика? Это вот именно что открываешь паспорт — а с фотографии на тебя смотрит Бог. Человек есть паспорт Божий, — вот как надо переводить «образ и подобие». Ищешь Бога, находишь — а иногда Он тебя дёргает и находит, неважно, это чередуется как правая нога и левая нога — и протягивает тебе Бог Свой паспорт, и ты изволь перед каждой дрянью благоговеть. Ну, благоговеть дело нехитрое и не мешает морду набить, так ведь про морду Бог отдельно сказал — не набей! Точно такой заповеди среди Моисеевых, правда, нет, но по совокупности они же именно об этом.

Имя Божие открывается в именах тех, кого мы любим, и тех, кого ненавидим. Имя Божие открывается по-разному и по-разному должно быть произносимо утром и вечером, в бедности и в богатстве, в здоровье и в болезни. Не обязательно каждый раз по-разному, но обязательно — всегда, постоянно и во веки веков, чтобы не было скотства и бесчеловечности, а были эти самые веки веков вечные и превечные.