Из многочисленных советологических концепций лишь одна пережила 1990-е годы, а именно Алена Безансона. Этот знаменитый политолог считает, что большевистский тоталитаризм силен не потому, что он — тоталитаризм, а потому, что он — большевистский, то есть двуличный или, если угодно, двухфазный. Не палка, а змея — всего два изгиба, вправо и влево, но этого достаточно, чтобы ползти. Для обозначения этих двух изгибов, или фаз, Безансон взял названия исторически первые: нэп — виляние вправо и «военный коммунизм» — виляние влево.
Нынче, когда молодёжь аббревиатуру нэп вряд ли отличит от какого-нибудь рэпа, лучше использовать более устоявшиеся термины, хотя бы «плюс» для нэпа и «минус» для военного коммунизма. К тому же тут та правда, что в плюсовой фазе мужикам дозволяется обрастать жирком, идеями и чувством собственного достоинства, а во второй фазе все это аннулируется. Иногда аннулируется даже вместе с мужиком, но никогда не со всеми мужиками в целом, иначе с кем переходить к новой плюсовой фазе?
Система работает как часы — только не часы наручные, а часы напольные, с маятником. Жизнь на этом маятнике есть. В одной фазе даже довольно привольная: когда железная хватка начальства отпускает маятник на волю, тогда подчинённые обретают свободу красть, создавать заначку, подсобное хозяйство. Непосредственное начальство делает вид, что руководит, подчинённые делают вид, что подчиняются.
Но подчинённые забывают, что живут на маятнике, забывают приносить жертвы руке, которая их отпустила. А у Руки есть ещё и Рот, ей нужно кушать. Тогда она хватает маятник и тащит к себе: в этой фазе завода следуют даже сталинские репрессии против номенклатуры, чтобы та мобилизовалась и отправилась к подчинённым за полюдьем. Ошалевшая номенклатура не дура — она вызывает к себе начальника цеха и требует отдать всё, а также покорить Енисей и поставить балет на орбите. Как — сами решайте (тут начальство понимает, что свобода лучший экономист). Не успеете — расстрел. Кто-то конкурирует ради денег, а вы поконкурируйте ради жизни. Работает — пятилетку выполняют за неделю, Енисей перекрыт, умирающий лебедь накормлен и танцует. Начальство успокаивается я и маятник, пройдя точку репрессий, взлетает к небесам до следующей регрессии.
Жизнь на таком маятнике есть, но очень скверная. Прежде всего, циничная. Люди убеждены, что кроме маятника ничего жизни нигде нет. Они качаются, им кажется, что весь мир качается. Нет свободы, есть лишь демагогия. Нет реформ, есть лишь особо умная или особо глупая номенклатура. Особо умная номенклатура под видом реформ особо гнусно тебя обирает. Особо глупая номенклатура действительно затевает реформы, но быстро терпит неудачу.
Разумеется, ни о каких реформах и речи нет. За «неудачные реформы» принимают попытки присобачить маятник к наручным часам, российское рабство — к европейской свободе. Это называют «авторитарной модернизацией», но это — модернизация авторитаризма. Естественно, ничего не получается. Жалеть неудачников не стоит — ведь кроме неудачных «реформаторов», играющих с маятником, есть еще миллионы людей, живущих на маятнике, и не стоит быть эгоистами и забывать, что есть ещё миллиарды людей, которые словно герой одного жуткого рассказа Эдгара По живут под маятником, который не только раскачивается, но и снижается... а деться некуда... а на конце маятника атомная бомбочка...
* * *
Безансон создал свою бессмертную модель в разгар третьего Минуса (считая первым собственно военный коммунизм, а вторым 1928-1953 годы). После него мы имели счастье понежиться в четвёртом Плюсе (считая вторым «оттепель», а третьим — «перестройку»).
Главным доводом тех, кто утверждает, что и нынче мы не в Минусе, является свобода слова. Мол, раз в 44-ом, к примеру, нельзя было назвать геноцид чеченцев геноцидом, а нынче — пожалуйста, и при этом можно не бояться тюрьмы и расстрела, значит, мы в Плюсе. По времени появления этого аргумента примерно понятно, когда Минус начался — году примерно в 1994-м, хотя, может, и годом-другим раньше.
Когда власть, отбиваясь от обвинений, указывает на то, что могла бы и бритвой, а вот воздерживается же, значит, точно Минус. Тут уже не так важно, действительно есть свобода слова, пусть хотя бы куцая, как нынче, или только её имитация а-ля Эренбург с Евтушенко. Важно, что власти с высокой колокольни плевать, как к ней относятся. Ведь четвёртый Плюс — перестройка — он в основном и состоял в том, что власть бегала по улицам с распущенными власами и просила: «Поддержите меня!» Не генсек, конечно, бегал, а там Жванецкий призовёт, там Рязанов, там Коротич…
Разумеется, и в Плюсе наша власть так же не нуждается в чьей-либо поддержке, как при взятии Зимнего. Но пока мужик набирает вес на вольном выгуле, она нервничает, ей кажется, что сейчас все поймут, насколько она не только не нужна, но и опасна. Вот и начинается жалобный скулёж: помогите самому тяжело больному в мире, а то концы отдам… Как же! Эта власть стоит на том, чтобы ничего и никому не отдавать, даже концы.
Впрочем, у нынешнего Минуса есть хотя бы тот плюс, что грамотный человек, который в плюсовой фазе нет-нет, а и задумается: не заняться ли политикой, теперь эту мысль отбросил. В нормальном, небольшевистском мире верна формула: «Если ты не займёшься политикой, то политика займётся тобой», в России же все наоборот: «Если политика занялась тобой, то ты не занимайся политикой». Политизированность — достоинство, помогающее уцелеть и человеку, и миру, — везде, но только не в Terra Russovetica.