Ранее: Церковь в тоталитарном и криптототалитарном
обществе ХХ в.
Индивидуалистический фанатизм интеллектуалов
В той или иной степени нарастание личного фанатизма было характерно для всех
христианских конфессий XIX века. Промышленная революция, индустриализация, освобождение
от крестьянского и цехового коллективизма большинства населения, индивидуализация
вместе с повышением умения читать, писать, продуцировать рассуждения, привело
к тому, что именно частные лица ("миряне") все более стали брать на
себя те функции, которые в течение полутора тысяч лет, со времени Константина
Великого, исполняла только церковная иерархия.
Обосновывалась эта очень современная тенденция ссылкой на "возвращение
к архаике" в виде лозунга "повышения роли мирян" (на Западе), "возвращения
к началам соборности" (в России). Специфика религиозного сознания, опасающегося
открытых нововведений, приводила к поиску прецедентов в прошлом Церкви. В многочисленных
творениях раннехристианской эпохи, совершенно не знавшей централизации и унификации
ни в обряде, ни в догматике, ни в церковной дисциплине, были обнаружены немногочисленные
авторы, выдвигавшие в качестве критерия истинности того или иного направления
признания авторитета "Церкви". "Кому Церковь не мать, тому Бог
не отец", - стало у носителей такого индивидуалистического сознания любимым
девизом. При этом, разумеется, под "Церковью" индивидуалист понимает
достаточно абстрактный конструкт, который сам же и составляет из различных элементов
реальности.
Конкретные христианские Церкви, даже Римо-Католическая, в своей деятельности
всегда - по доброй воле или вынужденно, из-за необходимости в политике считаться
с ограниченностью своих ресурсов - избегали резких решений, анафем и т.п. Большинство
христиан все-таки были склонны к толерантности. На этом фоне особенно и громок
и заметен стала агрессивная закрытость меньшинства, которая раньше терялась (если
и была) в общей церковной закрытости.
Тем не менее, в определенных условиях фанатизм меньшинства начинал влиять и
на церковную политику - например, в Московской Патриархии 1990-х годов. Та толерантность,
благодаря которой стало возможно поддержание благожелательного нейтралитета в
отношениях папства с "лефевристами" и православными, или православных
- с монофизитской Армянской Церковью и с дохалкидонскими Церквами, оказалась чужда
одиночкам-интеллектуалам, вышелувшим из христианской традиции лишь то, что позволяло
использовать ее как идеологический бич для расправ с несогласными.
Впрочем, остается неисследованным вопрос, насколько одиночки-интеллектуалы,
перенесшие свою активность в православную традицию, повлияли на жесткость курса
Московской Патриархии, а насколько эта жесткость была продолжением тоталитарных
тенденций предыдущего периода. В российском социуме те же тенденции были выражены
ярче и несравненно с большим количеств жертв, включая и человеческие - в демонстративно
огромных количествах на Кавказе, в неявном, но достаточно устрашающем многих,
виде - по всей стране.
Для таких интеллектуалов проповедь Евангелия целиком свелась к обличению: обличению
неверия, обличения ересей, расколов, обличения "антихристианского" в
культуре. Обличительный момент, являющийся редуцированной формой агрессивности,
сопровождал и риторику римской курии, особенно с конца 1990-х годов, когда дискурс
и политика Ватикана стала все более напоминать ЦК КПСС 1975-1985 гг.
Различие носило количественный характер, потому что все-таки дискурс католических
лидеров с психологией осажденных, сопротивляющихся свободе людей, примерно поровно
состоял из обличений "секуляризированного мира" и классической, позитивной
апологетики, объясняющей содержание христианской веры без отталкивания от нехристианских
концепций.
Дискурс же православных фундаменталистов, особенно в России и других странах,
прошедших через коммунистический тоталитаризм, почти целиком - во всяком случае,
в том виде, в каком он запечатлелся в культурных формах (книгах, радиовыступлениях
и т.п.) состоял из обличений иноверующих и неверующих. Эта редукция обосновывалась
сугубо механическим подходом к духовной жизни: слепца, направляющегося к пропасти,
современная культура не разрешает сдерживать руками, равно как и его поводырей
- тогда надо сосредоточиться на окрике. Дело христианина - указать, что человек
направляется к пропасти, и тогда уже гибель человека будет на собственной совести
заблуждающегося. Проповедь Евангелия или хотя бы апологетика в духе любви и внимания
к собеседнику заменяется в этом случае рассылкой сигналов о пагубности всякого
пути вне полного организационного и идейного единства с носителями "ортодоксии".
Так в криптосоветском православии возрождается католический триумфализм XIX cтолетия,
с добавлением стилистических и поведенческих особенностей триумфализма большевистского.
*
1. Журнал "Континент" (№99) опубликовал воспоминания Евг. Верещагина
об историке А.Козаржевском (1918-1995), жизни православных в годы
застоя. Он считает, что "в условиях коммунистического подавления"
РПЦ все-таки "жила полнокровной жизнью", "имела возможности спасать
души пасомых" (С. 250). Со вторым утверждением можно согласиться,
с первым — вряд ли. И уж совсем нельзя согласиться с критикой неких
"диссидентов-экстремистов", которые-де "являются жертвами собственного
темперамента", "ведь тем же людям вполне свободное бытие РПЦ в нынешних
условиях по-старому ненавистно ... Что касается церковных диссидентов,
то не отрицая безусловной честности и жертвенности большинства из
них, все же не станем закрывать глаза и на то, что часть из них целенаправленно
инфильтрировалась в Церковь соответствующими органами" (с. 250). Замечание
было бы не так безнравственно, если бы Верещагин упомянул, что из епископата
сто процентов направлялось в Церковь органами, а вот меньшинство было
честное и жертвенное. Но нет, тут двойной стандарт, вопреки принципу:
"Кому много дано, с того много спросится". Кому много дано, с того
Верещагин отказывается спрашивать и присоединяется к Козаржевскому:
"Газетно-журнальная кампания начала 90-х гг. по "разоблачению" православных
иерархов расценивалась им как гнусная и безусловно греховная" (С.
249). И когда Верещагин вспоминает, что Козаржевский называл о. Глеба Якунина
"Глебкой" и "попом Гапоном" (с. 249), это не красит покойного и не
согласуется с заявлением, что основной чертой Козаржевского была "доброта",
"неосуждение". Осуждал он и карловчан, и архиеп. Киприана Зернова.
Вспоминает Верещагин как они ездили к о. А.Меню
с Козаржевским и А.Роговым в Алабино. Почему-то, правда, Верещагин
считает возможным говорить от чужого имени: "Местные прихожанки считали
его греком и, откровенно говоря, мало что разбирали, когда он говорил
проповедь. Тем не менее, слушали благоговейно. Скажу кстати, что тогда
проповеди о. Александра чуть ли не каждый месяц появлялись в "Журнале
Московской Патриархии", и очень нам нравились. Уважение к о. Александру
А.Ч. сохранил навсегда (хотя и не одобрял позднейших действий некоторых
из его учеников). Судьба так распорядилась, что А.Ч. получил от о.
Александра Меня письмо с почтовым штемпелем: 090990 (то есть 9 сентября
1990 г. - день гибели отправителя)" (С. 242). Насколько далеки Козаржевский
и Верещагин, тщательно скрывавшие свою веру, были от Меня, видно из
слов Верещагина: "Мы применяли к письму Эшлимана и Якунина образ Хама,
который [с. 248] не побоялся взглянуть на наготу опьяневшего отца
и насмеялся над ним. Церковь — Мать, а от матери не отказываются ни
при каких обстоятельствах. И наготу Ее любовию прикрывают". Ну, добрые:
всех, кого можно, осудили — и Эшлимана с Якуниным, и карловчан, и
учеников Меня, и архиеп. Киприана. В письме Эшлимана и Якунина
речь шла о гонениях большевиков на Церковь, о том, что церковные лидеры
не дают гонениям достойного отпора. Причем тут Церковь? Церковь —
Мать, а архиереи — не мать, и если они недостойны своего звания, то
нечего из Христова распятия делать им фиговый листок. Якунин — такой
же член Церкви, как патриарх, и если уж судить, так об обоих, если
не судить, так тоже об обоих.
*
«В то же время с первых месяцев президентства Рейгана Уильям Кейси и Папа втайне вели то, что руководитель ЦРУ назвал «геостратегическим диалогом», сосредоточенным на Польше, СССР и Латинской Америке. Поэтому прекратилось американское финансирование – миллионы долларов – программ планирования семьи во всем мире; Ватикан, несмотря на просьбы американских епископов, не высказался об установке в Западной Европе нового поколения ракет, а Папа регулярно получал от ЦРУ доносы на священников и епископов Никарагуа и Сальвадора, поддерживавших теологию освобождения...» Bernstein, C.-Politi, M. (1996), Su Santidad Juan Pablo II y la historia oculta de nuestro tiempo, стр. 284. |
