Яков Кротов

СВОЙСТВА БЕЗ ЧЕЛОВЕКА

ЦАРЬ ИЛИ ГОЛОВА

ЦАРСТВЕННОСТЬ

Шмеман сокрушался, что католики мучаются "вопросом о числе избранных, предназначенных к спасению" и радуются лишь тому, что "Церковь" (Папа) по этому вопросу не высказывалась. "Как православному сам этот подход, само это мучение чужды! И не потому, что тут нет "проблемы" - она есть везде и всюду, а потому, что суть веры в том, что она не разрешает, а снимает проблему. Наличие проблем - обратно пропорционально наличию веры" (Дневник. 16.2.1974. С. 73).

Такое утверждение означает, что либо "православных" очень мало - большинство-то православных так же хладнокровно относятся к вечным мучениям (других), как и большинство католики - либо... Интереснее другое: кажется, есть два типа людей. У одних, как у Шмемана, вера снимает проблемность, у других увеличивает. Надо спокойно относиться к тому, что в Церкви есть место обоим типам. Это психологические типы, а не религиозные. Вера успокаивает тех, кто нуждается в цели извне, кто более исполнитель. Людям, которые предназначены для того, чтобы ставить цели, вера дарует столь нужную им освобождённость от чужих мнений, от стереотипов.

Другая оппозиция, которую подметил Шмеман: одни люди озабочены "чистотой" - точнее, боязнью оскверниться, нечистотой, другие - озабочены возможностью потерять Бога. Одни острее чувствуют свою "душу", другие - историю, в которой "гремит, сокрушает, действует, царствует, спасает Бог" (Шмеман. Дневники. С. 79). В этой оппозиции Шмеман осудил за первое православных, но не осмелился сказать, что у католиков лучше. Да и опять - не по конфессиям проходит граница. Это ведь то же различие, что у экстравертов и интравертов. Сам Шмеман не любил исповедовать - ему казалось, что это "исповедание не грехов, а каких-то, в сущности, не заслуживающих внимания "трудностей" (там же). Такая позиция характерна для человека - лидера, который так ясно видит цель, что не видит, как трудно достигнуть цели. Это люди истории, а не психологии, им кажется, что все должное уже совершилось, не может не совершиться.

Нет единого критерия человечности - возможно, чтобы человечность невозможно было механически производить. Два критерия указать можно: общение и сотрудничество. Возможно сотрудничество без общения - это манипулирование ближним, грех активизма. Возможно общение без сотрудничества - грех маниловщины.

"Ты царь - живи один...". Это есть, видимо, одна из первых формулировок индивидуализма. Токвиль в 1833 г. писал о том, что слово "индивидуализм" "появилось совсем недавно для выражения новой идеи. Наши отцы имели представление только об эгоизме. Эгоизм - это страстная, чрезмерная любовь к самому себе, заставляющая человека ... предпочитать себя всем остальным людям. Индивидуализзм - это взвешенное, спокойное чувство, побуждающее каждого гражданина изолировать себя от массы себе подобных" (Демократия в Америке, с. 373).

"Тиран легко прощает подданным отсутствие любви к нему, лишь бы при этом они не любили друг друга" (Токвиль). Эгоизм порождает деспотизм и деспотизмом стократ усиливается. Индивидуализм подрывает деспотизм, поскольку деспотизм позволяет человеку ненавидеть окружающих, но не позволяет человеку любить окружающих по своему усмотрению. Эгоист предаёт Христа, индивидуалист укрывает Христа.

АРИСТОКРАТИЗМ

Бердяев, критикуя революцию как эгалитаризм, писал, что выделенность человека из животного мира уже есть аристократизм. Возможно, хотя всё-таки рассказ о творении сравнивает человека не с царём природы, а с Божьим садовником, не с аристократом, власть имеющим, а с повинующимся власти. В любом случае, сравнение Бердяева помогает понять, почему аристократизм греховен: он ставит неаристократов в положение низшего существа, в положение животного.

Все люди равны, и главное, в чём они равны - в неумении быть равными. То вторичное, что различает людей, неравность талантов, призваний, не говоря уже о физиологии и социальном неравенстве, принимается за собственно человеческое. Аристократизм оправдан лишь тогда, когда он, учитывая материальное неравенство, обращается к другому так, чтобы компенсировать это неравенство, чтобы дать фору. Когда маркиз обращается к своему садовнику подчёркнуто вежливо, как к равному - это только начало аристократизма (маркиз, который обращается с садовником как с рабом, всего лишь мещанин). Аристократизмом вполне будет сделать садовника действительно равным - не крепостным, а свободным. Но тогда надо распрощаться с аристократизмом социальным и экономическим, с принуждением силой государства и его институтов. Иначе аристократизм подменяется самым обычным высокомерием и гордыней, которые уже даже не свойства - грехи.

УВЕРЕННОСТЬ И НЕУВЕРЕННОСТЬ

Смесь уверенности с неуверенностью характерна для благородства и аристократического, и интеллигентского.

Буржуа уверен в себе словно канатоходец. Неуверенный в себе человек не должен рисковать, не может браться за дело, в котором рискует не только и не столько собой, сколько деньгами – причём, обычно чужими, рискует и судьбами людей, которых вовлекает в свой бизнес.

Аристократ уверен в себе, потому что его достоинство основывается на достоинстве предков, которые побеждали. Сами-то предки не вполне аристократичны. Основатель благородного рода по определению худороден, добыл победу в бою благодаря не столько уверенности, сколько самоуверенности, а то и наглости, хамству, хулиганству или даже не вполне честному и благородному приёму. Его оправдание – в его отчаянии. Победы редко одерживают от сытости, обычно от голода. Аристократическое достоинство подобно коньяку, который не бывает свежим. Победы должны отстояться в поколениях, самоуверенность испаряется подобно спирту, вкус становится насыщеннее и сложнее. Память о победе, сознание своей высоты облагораживается отношением к побеждённому, к слуге и к рабу как к равному.

Интеллигент уверен в том, что победа недостижима. Не может быть победы там, где нет места сражению. Мир – не поле брани, люди не делятся на завоевателей и покорённых. Ясно, что ничего неясно. Чем более образован человек, тем более сознаёт сложность и принципиальную, безграничную непознаваемость мира. Никакое знание не даст стопроцентной гарантии того, что человека стоит уволить. Благородство аристократа в его предках, благородство интеллигента в отсутствии предков и потомков. Все люди уместились на кончике невидимой иглы познания.

А между тремя осями аристократичности, буржуазности и интеллигентности располагаются интеллектуалы – одни ближе к буржуа, другие к интеллигентам, третьи к аристократам.

CАМОУВЕРЕННОСТЬ

Современный человек больше озабочен тем, как бы не быть маргиналом, чем - как бы не быть самоуверенным. Зря. Маргинальность может быть невольной, самоуверенность - всегда результат волевого усилия. Уже поэтому маргинал - часто простительно, а иногда и конструктивно, а вот самоуверенность - всегда разрушительна.

Маргинализация есть часто результат агрессии. Возможна и маргинализация без причины - это уже по ведомству психопатологии, это мнительность, когда человек не использует имеющиеся возможности. Но историк, в отличие от психолога, чаще сталкивается с маргинализацией, в которой виновато общество, а не человек.

К примеру, маргинализация духовенство и провинциального дворянства в России XVIII века (Живов) была результатом петровской модернизации авторитаризма. Целые социальные слои ставились в невыносимое положение: их призывали к модернизации, но их лишали средств к этому. Позднее это же повторилось при большевиках, с ещё большим цинизмом: людей одновременно призывали (и призывают) "участвовать в реформах", "строить колхозы", "поверить в перестройку" и т.п.. Но при этом тех же самых людей наказывают - делают им выговоры, а то и сажают, расстреливают - если они посмеют действительно строить настоящий сельскохозяйственный кооператив, проявить подлинную самостоятельность.

Тоталитаризм есть лишь патологическое выражение тех утопических (прогрессистских, проектистских) тенденций, которые до середины ХХ столетия были присущи западному миру в целом. В "нормальном" обществе маргинализация - процесс добровольный. Антизападничество, антиамериканизм, которые считают, что "третий мир" - результат агрессии капитализма, выдают желаемое за действительное. Им легче перевалить вину на уже несуществующий имперализм, чем взяться за работу. Обломов - представитель того провинциального дворянства, которое маргинализировалось сверху. Однако, это далеко не тоталитарная маргинализация, и диван Обломова - это его выбор.

Маргинализация, однако, как и всякий результат насилия, открывает чёрный путь к истине, который маргинал может использовать. Это смирение. Не покорность, а именно смирение - то, что противоположно самоуверенности. Наглая самоуверенность буржуазии, классическая гордыня удачников и богачей - вот что противостоит смирению. Эта самоуверенность иррациональна, ибо придаёт человеческому разуму гипертрофированное значение.

Когда же самоуверенность рационализма сталкивается с иррационализмом - природы, общества - она лопается как мыльный пузырь. Или начинает относиться к окружающему миру как к пузырю, который нужно проткнуть. Хорхе Семпрун в романе "Нечаев вернулся" ( М.: БСГ-пресс, 2002. 415 с.), впервые опубликованном в 1987 году, соединил тему Холокоста с темой терроризма: разочарование и отчаяние в бытии и Боге, по его ощущению, роднят жертв Холокоста и тех деятелей, которые после 1968 года обратились к революционному террору. Но и те, и другие - не маргиналы, а, напротив, представители уверенной в себе буржуазии. От ужасов Освенцима "теряли веру" только неверующие - те номинальные иудеи или номинальные христиане, которые составляли большинство населения ещё и в первую половину ХХ столетия. Не веру теряют от столкновения со злом, а самоуверенность. Терроризм наследует тоталитаризму, но не прямо, а через неспособность жертв тоталитаризма победить несправедливость - жертвенностью, смирением.

Социальная несправедливость заставляла браться за оружие прежде всего тех, кто сам был социально несправедлив, кто жил в неправедных деньгах. Социальная маргинальность редко совпадает с маргинальностью психологической. Марк, Энгельс, Ленин, Троцкий, Сталин - юрист, фабрикант, адвокат, крупный землевладелец, семинарист... Они не маргиналы, они производители маргиналов.

Психология и социальная инженерия имеют общую ахиллесову пяту: они действуют внутри определенного социального пространства и принимают его за аксиому. Они отождествляют социальную норму с тем, что наиболее распространено в данном обществе или принято в этом обществе за идеал. Но человек сложнее общества хотя бы потому, что человек смертен, а общество и не рождается, и не умирает. Человек может молиться, а общество - нет. Человек может веровать и отрекаться от веры, общество может лишь понуждать к формальной вере или к формальному отречению.

Впрочем, и общество знает правду маргинальности, знает парадокс "блаженны кроткие". И общество недолюбливает бунтарей - а настоящий маргинал отказывается от бунта. Бунт есть лотерея, в которой выигрыш возможен, маргинал возвращает билетик этой лотереи. Только есть большая разница между маргиналом, который возвращает билетик, потому что не хочет причинить никому зла, а маргиналом, который возвращает билетик, потому что хочет зла абсолютно всем. Один любит всех, другой всех ненавидит и потому не может сколотить даже террористической ячейки из двух человек.

КУРАЖ

"Огонёк", кураж, энтузиазм, - это самое важное в человеке. Это жизненность, это сила, это проявление царственной нашей ипостаси. Человек может быть идиотом, может быть паралитиком, циником, но если в нём есть драйв и кураж, он уже интересен. Грех, конечно, убивает, но очень постепенно, а благодать возрождает к жизни, но тоже постепенно, так что в мире полно полкровного, живого - и потому великолепного - греха, как полно и безжизненной добродетели. Если в человеке нет куража, то будь он хоть трижды святой отец Российской Федерации, - не пойдёт к нему никто. В сухой колодец даже плевать неинтересно. Так что не будем называть человека, огонёк которого пахнет серой, мерзавцем. Это просто царь, который малость упал с трона.

Британский фильм "Либертен" 2004 года (в русском переводе просто "Распутник", - всё равно как "марксизм" назвать "бандитизмом") является киноверсией старинного британского жанра - романа воспитания в виде рассказа об ужасах порока. Главный герой - Джон Уилмот, граф Рочестер декларирует свободу от всякой морали, вплоть до предательства друга, умирает от сифилиса, но все им восхищаются, потому что он якобы жил "в полную силу". Экзистенциально жил. "Есть упоение в бою". Сразу видно, что сифилис уже полвека как побеждён, и люди не понимают - сифилитику в последней стадии не до эпатажа, не до свободы, не декламирования. В этом смысле фильм похож на итальянские оперы, где главный герой, пронзённый насквозь десятью пиками, полчаса поёт о своём духоиспускании. Традиционно считается, что Рочестер (1647-1680) за несколько недель до смерти обратился к Богу, став образцом "блудного сына". Такая пропаганда очень радует пропагандистов, но скептиков не убеждает, а с течением времени оборачивается против Церкви. Обращение под действием сифилиса может быть искренним и прочным, но всё-таки сифилис надо лечить (как внук венеролога ответственно заявляю - мой дед был директором института венерологии, и я в его шкафу всяких книг начитался), а не козырять им. Не случайно в Евангелии множество знамений и обращений, но обращаются к Богу не те, кого постигла болезнь, а те, кого Христос исцелил. Такое обращение надёжнее, ибо в болезни всякий вспоминает про религию, пусть и ненадолго, а вот в здоровьи найти Бога и держаться его - это чудо и указание на то, что человек не свинья. Создатели фильма люди умные, они про обращение Уилмота помянули буквально одной фразой, зато в заключительный монолог самой высокой нотой врезали слова: "Да если бы при мне распинали Христа, я бы на крест взобрался, выдернул бы гвозди и себе их забил в ладони" (цитирую по памяти). Мораль такая, что кто был силён в грехе, тот силён и в добре. Пусть горячий или холодный, лишь бы не тёплый. Живость есть живость. Лучше грешником с куражом и с богохульством, чем мещанин без куража и без веры. Так рассуждают и многие христиане, даже христианские лидеры Так вот: неверно. Мы так ничего и не поняли, если думаем, что Христос вроде "проверки на вшивость" - готовы мы повисеть вместо Него или вместе с Ним. Менее всего Евангелию (как и тодашним иудеям) близка психология героизма. Скорее уж, действительно, жертва - при всей неадекватности это слова тому, что совершил Господь, оно точнее слова "геройство". Жертва, по крайней мере, подразумевает диалог. Бессмысленно приносить жертву, которой не просят. Отдать себя на мучения обычно - совершенно "ни себе, ни людям". Всё равно что просящему хлеба дать камень. В этом смысле, предсмертное покаяние так же бесплодно, как попытка достичь свободы через распутство. Либертенство или либертинаж так же соотносятся хотя бы с либерализмом (не говоря уже о свободе как таковой), как алхимия соотносится с химией, как постель - с постом. Вбить себе в руки гвозди - никому не нужно. А что нужно? А давайте спросим у нуждающихся, у не нуждающихся, у ближних, у дальних, у специалистов, у своего разума и своей совести. У Бога, наконец - не надо Его спасать, надо Его спрашивать. Спросим, выслушаем ответ, и дай Бог нам поступить по услышанному. Грешники - с куражом, без куража - как раз и не расположены спрашивать окружающих. Чем похожи на многих верующих праведников. Отсюда симпатии, обращения, отсюда общие проблемы этих людей: кураж может оглушать окружающих, но кураж не должен оглушать тебя. Глухой праведник так же бесчеловечен, как глухой грешник. Глухота к окружающим сама по себе есть тяжелейший грех.

ЖИЗНЕРАДОСТНОСТЬ

Жизнерадостность и жовиальность как таковые еще не свидетельствуют о благодарности Создателю, да и вообще о религиозности или о человечности. Иногда они свидетельствуют о бессердечии. "Наглость - второе счастье". Беззаботность бывает порочная, об этом "Стрекоза и Муравей". Беззаботность за Божий счёт - нормально, беззаботность за счёт обкладывания окружающих налогом в свою пользу - совсем другое. Автостопщики - профессиональные автостопщики - очень яркий пример. Во всяком случае, многие из них так описывают свои передвижения, что хочется незамедлительно запретить брать попутчиков когда бы то ни было. Стрекоза? Летай, а не езди на муравьях! Грейся у муравьев, но не выгоняй их из муравейника ради своих шманцев. Окружающих такие стрекозы видят исключительно боковым зрением, неба не видят вообще. К общему для всех людей эгоцентризму тут добавляется доля агрессии, рассчитанной на действие закона больших чисел. "Кто-нибудь подаст, куда денутся". Когда такое слышится, хочется сразу деться куда-нибудь поглубже в бункер эгоизма. Милосердный самаритянин, возможно, ни за что бы не помог автостопщику. Он бы не перестал быть милосердным.

Милосердие и к таким стрекозам нужно проявлять, только надо чётко сознавать, что в милосердии больше нуждаются те, кто не в силах добрести до нашего муравейника. Надо стараться чётко распределить ресурсы и силы – они всегда ограничены. Надо понимать, что есть жизнерадостность за чужой счёт, и обычно не за счёт муравьев (муравьи слишком сильны), а за счёт тех, кто не может за себя постоять. Если в какой-нибудь африканской стране дети умирают от голода миллионами, а номенклатура этих стран жизнерадостно жирует благодаря помещённым в западные банки миллиардам долларов, надо понимать – есть связь этих двух явлений. Это не означает, что нужно гоняться за номенклатурой. Однако, помогать нужно в определённой очередности. Сперва ребёнку, на операцию которого в казне почему-то нет денег, хотя вообще были внесены налоги именно на это. Потом любителю полярных путешествий, который немало их совершил за счёт той самой казны и которому мало денег из казны, а нужно ещё на приобретение спальника из гагачьего пуха немножно сотен долларов.

У жизнерадостных бродяг, которые живут, выдергивая нитки из чужих рубах – причём, обычно, без спросу, через посредство разных организаций и органов – есть масса характерных лозунгов. Например, «не существует ошибок, только уроки. Неудачи - неотъемлемая часть успеха. Жертв нет - есть только студенты». Человек, который прошёл сквозь жизнь как иголка сквозь пищевод, не замечает вреда, который он причинил другим на своём пути. Он лишь видит, что сам – не пострадал. Реальность и лучше, и хуже. Лучше – потому что неудачи вовсе не обязательная часть успеха. Большинство неудач ведут в никуда, а лучшие достижения совершаются без неудач, благодатью и вдохновением. Хуже – потому что очень часто свой успех каким-то непостижимым образом связан с чужими неудачами. Чувствовать это означает обладать совестью. Ошибки, возможно, и не существуют, но существуют грехи и даже преступления. Существуют ли ошибки, надо спрашивать у тех, кто погиб из-за ошибки своей или чужой, но это такое скучное занятие - расспрашивать мертвецов.

Возможно, греховность (развращённость, коррумпированность) страны лучше измерять не количеством военных преступников или алчных чиновников, а количеством таких вот весёлых гламурных милашек, которые за счёт казны (иногда оформив это через посредников, но чаще прямо и наивно – из казны) танцуют по головам других. Они полагают, что выполняют важнейшую миссию: утешают страдающих самым фактом своего блистательного существования. Ну разве мать, схоронившая умершего от рака ребёнка, не повеселеет, глядя на кремлёвский бал? Не утешится, нюхая фантик от конфеты, который весело бросила из окошка автомобиля эстрадная звезда, возвращаясь с выступления перед очередным отцом отечества?

Прямой противоположностью такой казённой богеме являются хиппи, битники, да и православные юродивые, - в общем, все те, кто и у родного-то отца с матерью ни копейки ни возьмёт, тем более, не возьмёт ничего у государства, как бы то патерналистски ни всучивало. И настоящая богема как раз очень мало жизнерадостна. Она-то страдает, и не от пороков, а от пребывания вне того шалаша, который даёт нормальному человеку иллюзию надёжности.

В качестве примера жизнерадостных стрекоз – коллективных – укажу на «государственные религии» (то есть, получающие финансирование из казны), на российские «творческие союзы», «фонды», «институты». Члены их делятся на тех, кто считает нормальным получать государственные деньги на свою жизнедеятельность (под девизом «государство имеет право»), и на тех, кто не понимает, что получает именно государственные деньги. Конечно, большинство получает маленькие деньги и любит поворчать на жизнь, однако и эти маленькие деньги – ворованные из казны. Надо учиться у больших казнокрадов жизнерадостности! Хоть и мало получаешь, но – ни за что! Разве это не чудо? Сатанинское или, мягче сказать, бесовское, чертовское, но разве не чудо? А что есть какая-то связь между изданием за казённый счет сотен тысяч виршей «совписов» и гибелью Мандельштама, неизданием его, так это так же недоказуемо, как бытие Божие.

ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬ

Дивное слово "щепетильность" вызывает сразу образ "щепотки": пальцы сложены словно для крестного знамения, но вместо крестного знамения они совершают нечто столь же трудное, как распятие: отдают то, что нельзя отдавать. "Щепетильность" - русский аналог "спортивности", "чести". Это готовность дать фору не только слабейшему, но и сильнейшему - если сильнейший почему-то заявляет, что он слабее тебя. Лучше проиграть, чем выиграть вопреки согласию другого.

Щепетильность всегда есть самоотдача, хотя иногда отдать - означает попросто не взять. Игумен Валаамского монастыря. Панкратий чётко сформулировал: "Конечно, если священник знает, что деньги добыты преступным путем - наркотиками, разбоем, проституцией, - он не должен из брать".

В этом случае, кстати, очень ясно проявилось, что Щ. - тогда достоинство, когда основано на иррациональном. Игумен рассуждал рационально:"Они во благо не пойдут". А если нечестные деньги шли бы во благо? Тогда можно брать? Было бы суеверием считать, что, действительно, богатство нечестное губит обладателя. И уж подавно - уже не суеверно, а лукаво - считать, что можно пренебречь щепетильностью под предлогом деликатности: "Церковь - не налоговая инспекция. Мы не можем спрашивать у прихожанина: а все ли у тебя чисто с отчетностью ... Это было бы странно, если не оскорбительно" (Аргументы и факты, 9.7.3, №28, с. 17). А исповедь вообще - не оскорбительно, в таком случае?

Довлатов: "Благородство - это готовность действовать наперекор собственным интересам". Вернее сказать, благородство - это принятие чужих интересов на место своих. А вот щепетильность знает свой интерес - и он в том, чтобы предпочитать чужой.

А вот пример нещепетильности. 2014 год. Весь мир с ужасом смотрит на подлинное лицо России. Читаю новость: "Владелец чешского отеля заплатил за отказ принимать российских туристов". Возмущенный текст одного московского православного либерала - все его зарубежные христианские друзья - насколько я понимаю, французы и поляки - в этом году отказались его принимать. Он возмущен - какие ж это друзья! Он уж четверть века за их счет ездит на всякие молодежные христианские тусовки, хотя и перестал быть молодым.

Мне кажется, все неплохо и напоминает, что европейцы отнюдь не тюфяки и не дойные коровы. Меня Бог миловал - мне никто из европейцев ни в чем не отказывал, а летом даже одна украинка в Германии оказала нам гостеприимство. И я знаю очень многих русских, кто спокойно продолжает дружить, с кем дружил. Думаю, дело в другом - когда отношения строятся на основе не личной, а идеологической - как в том случае, на основе экуменизма - то это не дружба, а нечто другое. Неплохое, не греховное, но - другое. Возмущаться тут не только малоприлично - это все равно, что возмущаться тем, что тебе перестали подавать милостыню - но и возмущение лишь подтверждает правильность учиненного разрыва.

ЩЕДРОСТЬ, ИЗБЫТОЧНОСТЬ

Да здравствует избыточность! Как скучен мир циников, в котором все -- лишь необходимое, и в результате даже необходимое в дефиците. Избыточное (то, о чем Христос сказал, что надо насыпать зерно в мешок "с горкой" - Лк 6, 38) - как последний пустой вагон, который спасает сидящих в предпоследнем вагоне от травм в случае крушения. А если всерьез, то, пожалуй, был прав Уайльд, говоривший, что человеку нужно только лишнее. Другое дело, что понять, что действительно "лишнее" не так легко. Уайльд - просто не успел. Само Распятие - избыточно, если бы Христос нас спросил, распинаться ли ему, мы бы сказали: "Ну что Вы, это лишнее". А -- надо.

*

Ливанский писатель Джебран Халил Джебран (1883-1931) заметил, что щедрый даёт больше, чем может, гордый берёт меньше, чем ему нужно. А как же аристократические спесивцы, которые швырялись кошельками? Они были вполне расчётливы, это выразил наивный Владимир - если не будет золота, соратники его добудут, но если не раздавать соратникам золота, то соратники испарятся и золотишко при этом заберут силой. Гордец и даже скупец (щедрость противоположна не скупости, а именно гордости) может раздать всё, это будет всего лишь инвестиция в будущее. Гордость и есть одна большая спекуляция, попытка обрести свободу через заигрывание со случаем, и поэтому дворянское, иерархическое благородство есть лишь облагороженный карьеризм. Подлинное благородство обретает свободу не через освобождение себя путём господства над другим, а через освобождение другого.

Кто даёт другому свободу, даёт больше, чем может, даёт больше, чем имеет. Поэтому щедрость смиренна и отнюдь не всегда раздаёт, что имеет - просто потому, что то, что человек по-настоящему имеет, никому, кроме него, не нужно, и ни у кого, кроме него, не приживётся. Никому не нужны лохмотья умершего нищего и мысли живого мыслителя. Лохмотья выкинут, а мысли - из них возьмут не всегда худшее, но всегда - меньшее, потому что лишь сам человек способен нести ту вселенную, котор дал каждому щедрый Бог, который не мог давать, не должен бы давать.

БЕСКОРЫСТИЕ

Корыстолюбие всегда порок, но бескорыстие не всегда добродетель. Когда, например, верующих упрекают (а их упрекают), что они корыстны, поскольку надеются на награду в вечной жизни — ясно, что бескорыстие в данном случае нельзя назвать добродетелью в классическом смысле слова.

"Классический" означает, что все симметрично, что зло наказывается, а добро вознаграждается. Конечно, "классический" при этом становится чем-то фантастическим, потому что в жизни такая симметрия не встречается. Но сам идеал вполне уравновешен: пряник приветствуется, кнут — нет. Есть смысл, есть цель, достижение цели это достижение цели, и если цель это пряник, жизнь, счастье и т.п., то почему достижение этой цели считать корыстью?

Обычное корыстолюбие, кстати, тоже именно так себя защищает: странно, выпустив человека в жизнь, затем придираться к тому, что он старается жить, а не прозябать. С корыстолюбием все ясно: оно нарушает меру. Неясно с мерой: когда останавливаться-то? Если не остановиться, то можно превратиться в фанатика счастья, которых много было в истории человечества. Были неверующие фанатики, например, революционеры, падавшие в обморок от голода, но кормившие сироток. Сиротки, правда, появлялись как раз благодаря действиям этих самых революционеров. Религиозное бескорыстие тоже неоднократно оборачивалось дурно, как у того митрополита, про которого шутили, что он в день одну просфору ест, да целым попом закусывает.

Мера определяется тем, насколько человек достигает своей цели, а насколько — цели человечества. Неопределенность прямо вытекает из того, что невозможно определить, где кончается один человек, а где начинается человечество. Границы нет. Сегодня культура индивидуалистичная, трудно поверить, что человечество вообще существует как нечто, с чем надо считаться. Но культура коллективистская еще хуже, потому что "нечто" не так важно как "некто".

На протяжении большей части истории человечества человечество, коллектив, в самых разных вариациях — от семьи до империи — преобладал над личностью. Корыстолюбием было все, что мешало (или казалось, что мешало) выживанию целого.

Слабость коллективизма была в том, что дорасти до осознания себя как части человечества может личность, а отнюдь не крестьянская или даже церковная община, не государство, тем более не империя. Коллектив всегда склонен считать себя человечеством, вполне полноценным, состоявшимся. Это и мешает: существование другой общности кажется нарушающим гармонию мироздания. Тогда и начинается то, что намного хуже мироедства: война.

Конечно, каждый отдельный участник войны не был бескорыстен: кто мародерствовал, кто получал орден, кто царство, кто деревеньку, кто хотя бы устную благодарность или чувство морального удовлетворения от спасения Отечества. Всякая война ведется ради спасения отечества — от чужих, этих мразей, нелюдей, выродков рода человеческого. А как иначе заставить себя убить ближнего, как не переведя его из царства людей в царство насекомых?.

Неудивительно, что в такой обстановке Иисус взывает прежде всего к корыстолюбию, взывая к самым низменным и индивидуалистическим инстинктам. Он сравнивал райское блаженство и с удовольствием, которое получает купец от удачной сделки (удачной, потому что простака объегорили), и с предвкушением прибыли в десять тысяч процентов (если расстанешься со своей землей сейчас — получишь в сто раз больше на небе) (Мф. 19, 29). Нет, Христос упомянул про нищих духом, но как-то мимолетом. Если эти слова запомнились больше других Его притч, то это из-за нечистой совести христиан.

По этой причине или еще по какой другой, христианство приобрело репутацию религии бескорыстной до самопожертвования. Одно монашество чего стоит! Можно даже заявить, что именно христианство способствовало укреплению веры в прогресс, достигаемый через бескорыстное служение будущим поколениям. Какая разница, спать на гвоздях из любви к Христу, Который еще не вернулся, или из любви к праправнукам (и праправнучкам), которые еще не родились?

Разница, естественно, есть, и прежде всего в том, что христиане никогда не призывали по доброй воле спать на гвоздях. Этим отличались от некоторых героев индийского и российского фольклора. Целеустремленность вовсе не составляет какой-то исключительной особенности христианства, скорее даже, напротив. Христианин не тот, кто стремится к Христу, а тот, кто верит, что Христос к нему стремится, даже не стремится, а уже рядом. С точки зрения исторического материализма это все равно, что считать коммунизм уже немножко построенным, а на это не решались даже самые исторические из материалистов.

Тут христианство все-таки более похоже на капитализм, а не социализм или любой другой строй. В социалистическом обществе бескорыстия было страшно много, как и много было презрения к "царству наживы". Правда, как в конце концов выяснилось, это было бескорыстие детдомовца, который просто не знает, чего он лишен, не знает, что такое труд, что такое право, ничего не знает. Это рабское бескорыстие, как выяснилось, легко оборачивается рабским же наслаждением воровством, беззаконием, халявой и привилегиями за чужой счет и холуйством — причем наслаждается и тот, кому кланяются, и кланяющиеся. Им покойно — они как бы бескорыстны.

Бескорыстие без "как бы" — это уже при капитализме, где целеустремленная забота о выгоде последовательно оборачивается бесцельной и бескорыстной помощью нуждающимся, бескорыстным интересом к путешествиям, к другим людям, к искусству. Причем, в отличие от общества "коллективного бескорыстия" это бескорыстие сугубо частное и не за казенный счет (как при социализме), а за свой. Нищие, которые холят и лелеют свое бескорыстие, за которым уже давно скрывается только бесплодие и трусость, издеваются над бескорыстием богатых, считая его "наивностью" и "придурковатостью". И по мере сил пользуются этим бескорыстием, не совсем понимая, что на том свете лучше оказаться в одном кругу с корыстолюбцами, чем с предателями. Социализм во всех своих видах и есть предательство бескорыстия, когда бескорыстие арестовывают, сажают в одиночку и заставляют служить себе.

И уж вовсе никакой правды нет в проповеди бескорыстия кому-либо, кроме самого себя — это опаснейшее занятия. Иисус избегал этой опасности, обращаясь к преувеличениям. Человек, которому предложено проверять святость Божию, подставляя щеку, и проверять собственную святость, передвигая горы молитвой, вынужден соображать, чтобы "на самом деле" означали и призывы погубить жизнь самоубийством, чтобы ожить. Может, речь все-таки идет не о закрытии банковского счета, а о закрытии той двери в ад, которая есть внутри каждого и которая далеко не всегда совпадает со окошком кассы?

Правда бескорыстия в том, что ради достижения цели можно пожертвовать всем, а неправда в том, что нельзя жертвовать целью. Правда бескорыстия в том, что самопожертвование хорошо, а неправда в том, что хорошо лишь то самопожертвование, которое ради хорошей цели. Правда бескорыстия в том, что нельзя делать добро только ради награды, пусть даже небесной, а неправда в том, что о небесной награде иногда лучше помолчать, но никогда не лучше ее отрицать.

ЖЕСТОКОСТЬ

Человек подобен собственному зрению. Человек видит прежде всего очертания. Один евангельский персонаж, прозрев, заявил, что люди ему кажутся деревьями, которые ходят по улице. Он видел только очертания – и то слабо. Такова человеческая воля, царское начало в человеке, - человек видит очертания окружающего. Чем зорче, тем чётче контуры и линии. Чёткость, резкость, жёсткость. Жестяной звук – ясный звук, это не расплывчатое вибрирование струны или литавры.

Жёсткость позволяет видеть мир, но мир не жесток. Мир цветаст и цветист. Как зрение различает цвета, так интеллект различает смыслы, которыми наполнены жёсткие линии. Горе уму, когда он видит цвета как пятна, не видит контуров. Тогда уж лучше жёсткость взгляда, - по этой причине, возможно, профессиональные фотографы предпочитают чёрно-белые фотографии.

Цвет бывает разной сочности. Бывает вообще не сочный, не «насыщенный». Глаз должен это различать, как человеческое сердце должно дополнять волю и ум, определяя, насколько видимое наполнено жизнью. А есть ещё яркость, контрастность, как и в человеке есть ещё ипостаси судии и пророка…

Жёсткость и в зрении кажется чем-то слишком механическим. Целые направления в живописи и фотографии эксплуатируют мягкость, - например, «пикториальная фотография» или «мистическая живопись». Мир размыт, словно у человека близорукость, и насыщен светом, словно зрачки расширены. Создаётся иллюзия таинственности.

Иллюзия – вот слово, оправдывающее жёсткость вплоть до жестокости. По той же причине оправдано борьба с цветом – поганая была бы жизнь в мире, в котором все цвета были бы такими же аляповатыми, как в магазине детских игрушек. Именно такова жизнь в тоталитаризме, да и в любой несвободе.

Жестокость кажется оружием угнетателя, но угнетение на жестокости должно не протянет. Можно взобраться на трон при помощи штыков, нельзя усидеть на штыках. Долго живут деспотии мягко стелющие, развлекающие своих рабов, упрятывающие поглубже кровь и гной.

Много таких деспотий. Возможно, любое государство – именно таково, только в некоторых граждане относятся к иллюзионистам жестоко, а в других – с добротой.

Жестокость есть резкость взгляда и воли, защищающая свою и чужую жизнь. Жестокость оправдана необходимостью борьбы с иллюзиями. Поэтому жестокость уместна и необходима в отношениях с властью – самой мощной иллюзией мира сего. Поэтому жестокость неуместна и недопустима в отношениях с больным, с порабощённым, с нуждающимся.

Больные, порабощённые, нуждающиеся, впрочем, не возражают против жестокости. Против неё возражают сильные. Вообще «жестокость» обычно – последнее прибежище сильного человека, который чувствует, что защищает неправое дело. «Вы жестоки», - скажет он победителю. Сатана обвиняет Бога в жестокости. Тьма обвиняет свет в жёсткости, в чрезмерной яркости, светскости.

Конечно, доброта несвободы есть фикция, абстракция. Жестокость оправдана именно необходимостью противостоять тени, которая заняла место хозяина. Поэтому жестокость недопустима в отношении живого человека. В борьбе идей жёсткость обязательна, в защите от дурных идей жестокость благодетельна.

Жестокость противостоит не доброте. Жестокость противостоит злу. Жестокости боятся не добрые, а добренькие.

У жестокости есть своя тень – насилие. Удивительно, как много врагов у жестокости и как мало врагов у насилия. Отличить насилие от жестокости нетрудно – достаточно поглядеть на хладнокровных, а иногда прямо-таки и добрых (не добреньких!) палачей. Насилие одевается в жестокость как гулящая женщина в короткое платье, но всё же короткое платье создано не для гулящих женщин.

Жестокость становится насилием, когда обращается против личности, когда защищает абстракции от людей, когда выступает на стороне сильных, богатых, властных. Впрочем, на этой, тёмной стороне мира даже доброта превращается в насилие вплоть до инквизиции.

Отличить жестокость от насилия можно только вдвоём. Насилие это не только жестокость с силой, это жестокость с ложью, жестокость во имя лжи. Но ложь или правда не даны одиночке. Правда открывается лишь там, где люди открываются друг другу, и ложь растёт, где люди закрываются друг от друга. В этом и есть неправда насилия, даже обращённого в защиту правды. Нельзя защитить жизнь, убивая жизнь. Нельзя спасти человека, залив его мир формалином.

Разумеется, «вдвоём» бывает разное. Россия – десятки миллионов людей, живущих во лжи. Черчилль со свойственной английскому юмора преуменьшением назвал Россию загадкой, завёрнутой в шараду. Но Россия ложь, завёрнутая во вранье. Это пряничный домик, да только домик-то с клозетом. Страна воинствующей доброты. Страна, оправдающая жестокость «от противного», страна, где все добренькие. А как не быть добреньким, если ты по самый подбородок в выгребной яме, и малейшее слово вызывает девятый вал. Не сметь сказать, что это - выгребная яма. А что толку - лишь хуже будет! Не сметь назвать палача - палачом. У него же дети, старость, нервы... А кого он казнил, у тех детей нет. Ах, есть? Подождите, это пройдёт.

Не сметь назвать пошлость пошлостью - надо оставить пошлости возможность исправиться. И в результате – неисправимая, убивающая сама себя, плюющаяся во все стороны, клацающая затвором в бессильной (к сожалению, не вполне) злобе страна. Но не сметь её такой называть. Ей нужен не диагноз и не врач, ей нужна власть, чтобы всеми руководить.

Эта подмена доброты похожа на попытку разгладить фольгу, в которую заворачивают конфеты. Любимое детское развлечение. Разглаживается - только на краях, в уголках остаются еле заметные складки.

Добрая, улыбающаяся, гладкая страна. Только сидят по углам на нарах кто на неделю, кто на две недели, кто на двадцать лет, кто до смерти, а кто и в яме валяется, расчленённый русскими солдатами, добрыми любителями класть свой живот за други своя... Но говорить об этом нельзя - мы добрые...

Получается не взрослая жизнь, а детская игра: "Да и нет не говорите, черное с белым не делите".

Только игры - детские, а ложь и смерть - настоящие.

Так вот, если выгребную яму не выгребать (это ведь жестоко, скрести её), а пытаться засыпать сахарной пудрой - верх возьмёт выгребная яма. Если пытаться добротой замаскировать ложь, подлость, убийство, доброта превращается в пудру, а ложь, подлость, убийство только жиреют. Как чёрная дыра, которая втягивает в себя вещество вселенной.

Это не означает, что нужно стрелять в выгребную яму из пушки.

Но врать не надо. Доброта - не изысканная разновидность лжи, а часть правды о мире. И без правды доброта не доброта, хотя правду говорит не доброта, а именно жестокость.

Когда за доброту выдают трусость, жестокость – единственный врач. Доброта не может быть эгоистична, а доброта холопов очень эгоистична. Она жалеет и других, но в строго очерченных пределах. Жестокость - в отличие от насилия - готова пожертвовать собой. Добренький готов пожертвовать другими. Жестокость - в отличие от насилия - обличает не для того, чтобы уничтожить или подчинить себе, а чтобы воскресить. Насилие отбирает кусок хлеба, жестокость сообщает об этом и - вместе с добротой - протягивает голодному свой кусок хлеба. Трусость закрывает дверь от зла, жестокость открывает дверь своего дома и кричит: "Сейчас будет ураган! Прячьтесь сюда!"

Самое трудное - понять, что жестокость не совпадает с насилием. Жестокость кажется жёсткостью чрезмерной, ненужной, излишним употреблением насилия. При этом остаётся в тени самый важный факт бытия: "излишне" всякое насилие. Увязывание жестокости с насилием заслоняет и тот факт, что 90% насилия вовсе не сопровождается жестокостью, считается "нормальным поведением", единственным средством выжить и помочь жить другому.

Жестокость без насилия так же отличается от насилия с жестокостью как скорлупа ореха от пистолета, которым лупят врага по голове. Из пистолета можно просто выстрелить, безо всякой жестокости. Враг умрёт. Лучше бы по голове - есть шанс выжить.

Человек боится жестокости как ипостаси насилия, но разумнее бояться насилия лицемерного, под видом любви и доброты. Все войны начинаются не из жестокости, а из доброты и заботы о ближних. Пытки и смертные казни, до самых изуверских, - проявления не жестокости, а попечения о людях, которые пострадали или могут пострадать от преступления.

Жестокость без насилия можно назвать твёрдостью, крепостью, но не жёсткостью. Жёсткость, хотя и кажется более мягкой и приемлемой формой поведения, хуже жестокости. Жёсткость сопротивляется контакту. Жестокость сопротивляется лжи. Жестокий человек может открыться и перестать быть жестоким, жёсткий - нет. Грецкий орех без скорлупы - вполне свободен, а лист жести останется листом жести, как его ни колоти.

У жестокости бесславное прошлое, но славное будущее. Это одна из черт сопротивления злу добром. Сопротивление не наступательное, а оборонительное. Жесток был Феодосий Печерский, когда не захотел увидеться с матерью, желавшей вырвать его из монастыря. Жесток Бог, не откликающийся на молитвы людей о помощи в совершении мести, в завоевании, в убийстве, лжи, насилии. Иногда эту жестокость называют "молчанием Бога", но это часть Его безмолвной речи к людям. "Святый крепкий" - так на церковно-славянский звучит "Святой сильный". Можно было бы перевести и как "святой жестокий". Бог - крепость, твердыня ("твёрдый орешек"). В эту крепость очень легко войти - достаточно сложить оружие.

Жестокость без насилия - призыв к миру без капитуляций и контрибуций. Твёрдое "да", не сдающееся обману и насилию. Кто привык к жизни по лжи, тот возмущается такой жестокостью. Но это жестокость самосохранения против мягкотелости самоубийства, растворения в грехе. Кто возмущается жестокостью без насилия, тот не хочет пройти за неё, войти в настоящий, глубокий контакт с личностью. За доброту, а то и за любовь выдаётся скольжение по поверхности, подмена общения трёпом, а то и кружковщиной, партийностью или даже манипуляцией.

Право, даже необходимость быть жестоким без насилия ещё не есть возможность. Не так легко избавиться от привычки к насилию, не превратившись в мягкотелую медузу, которая защищается ещё худшим способом - отравляя всякого, кто с ней соприкасается. Можно превратиться в бронтозавра, закрытого для всякого общения. Cердце не должно становиться жестоким, а вот ногти не должны становиться мягкими. Жестокость - лишь одна из характеристик общения, характеристика негативная, оборонительная, и в отсутствие полноценного спектра общения жестокость, даже ненасильственная, превращается в такое же уродство как любовь без интереса к любимому.

ПАТЕРНАЛИЗМ

Жесточайшему патернализму только и остается противостоять, помогая безотцовщине. И чем больше патернализма, тем больше безотцовщины. Видимо, отцовство есть такая субстанция, вроде воды, что ежели ее в одном месте прибудет, то в другом убудет. Если в политике патернализма прибывает, то в семье убывает. И если человек открывает для себя Отца вечного, то все прочие отцы несколько подвядают - и только этому радуются, если не дураки. Потому что только Богу быть отцом - естественно, а человеку это несколько даже неловко. Дети блаженны, отцы - насколько они именно отцы и не более - несчастны.

*

Много есть обозначений для "невзрослого". "Дитя" - от того же корня, что "доить" (то есть, сосущий грудь матери. "Ребёнок" - от того же корня, что "робкий": существо слабое, хрупкое. "Чадо" - от того же корня, что и "конец" с "началом": самый маленький, первый - только с конца, противоположному "начальнику" и "первенствующему". "Отрок" - от того же корня, что и "речь": тот, кому отказано в праве говорить. Слово, построенное точь в точь как польское "немовляк" ("младенец") - тот, кто не говорит, не владеет "мовой", не умеет молвить.

Практически все эти обозначения использовались для обозначения раба. Собственно, "раб" и есть "робя", "ребёнок". Стоит двухметрый гигант перед пятилетним рабовладельцем - и вот он, гигант, хрупкий и слабый. Рабу запрещают говорить - впрочем, и ребёнку запрещали говорить в присутствии взрослых, когда ребёнок уже умел и хотел говорить. А потом удивлялись, почему взрослые разговаривают не по-людски.

Рабство в современном мире - прежде всего в патернализме, когда вполне взрослому человеку отказывают в праве жить по своему уму. Требуют от него, чтобы он молчал, не рисовал карикатур, а рисовал мишек на севере, не говорил про политику, а говорил про величие отечества, чтобы он сосал тощую грудь матери-родины, а не пытался производить молоко или торговать молочными продуктами. И громоздят солдата на солдата, омоновца на омоновца, чтобы взрослый и сильный человек сробел - увидел, как он слаб и хрупок.

При этом даже ссылаются на апостола Павла с его призывом повиноваться властям. Только Павел как раз не был рабом - он был свободный, сильный человек, который не позволял затыкать себе рот, он не сосал государственную казну и даже отказывался жить на пожертвования, а сам зарабатывал на жизнь. Его хотят сделать патроном инфантилизма, как апостола Петра хотят видеть патроном патернализма, но это всего лишь ложь и муть, а правда в том, что с воскресением Христа повзрослел человек и попытка выдать себя или другого за ребёнка есть попытка загнать Воскресение если не в гроб, то в колыбель.

*

Не надо лезть со своими советами, вот и будет самостоятельное мышление, и не надо лезть даже тогда, когда не лезть нельзя, как нельзя лезть даже, когда ученик жалобно смотрит и вопиет. В общем, как Бог к нам не лезет.

- критикуем Кантом, анализ Судакова, 1995; российский, Чаадаев, 1830; как преклонение перед казной, Розанов;

ГОРДОСТЬ

Гордость побуждает считать себя капитаном, ложное смирение побуждает считать себя бесправным и безбилетным пассажиром. А ещё матросы!

Гордость есть ложь о мире, искажение соотношений между частями мира (особенно между людьми). В современном мире гордостью часто называют добродетель: трезвое сознание своего достоинства, благодарное и почтительное принятие своего места в мире. Вряд ли нужно подыскивать особое слово для такой добродетели, нужно просто смириться с тем, что гордость бывает смирной, а бывает бешеной. Верное отличие гордости бешеной от смирной - бесчеловечность. Гордость радуется своей принадлежности к некоей группе, некоей идее, иногда - о своей власти над этой группой, идеей. Так царь говорит, что гордится своим дворянством, так гордятся принадлежностью к русским, эсесовцам, экзистенциалистам, христианам, многодетным и т.п.

Бывает гордыня больная, отличающаяся от обычной как самообман от обмана. Здоровая гордость - древняя гордость. Это гордыня коллективизма, когда человек гордится тем, что он часть некоей группы. Грехопадение не сделало Адама и Еву индивидуалистами. Хуже: они возомнили себя семьёй, они возгордились тем, что они - едина плоть. Они исчезли друг в друге, а не родились друг в друге, как рождаются те, кто открывает себя как единую плоть перед Другим (не всегда осознанно). Грех Адама и Евы - всякий коллективизм, когда человек считает себя прежде всего частью "семьи", группы, гордится не тем, что сам сделал, а тем, что "делает" группа. Такая гордыня рано или поздно распадается, но далеко не всегда коллективизм уступает место личности. Чаще - индивидуализму. Таков индивидуализм клерикализма. Таков индивидуализм невротика, который дорожит своей принадлежностью к группе, но лжёт самому себе - он ненавидит эту группу, он не считает себя искренне её частью, в отличие от коллективиста, он пытается использовать свою группу для самоутверждения. Он не будет жертвовать собой ради коллектива, как сплошь и рядом бывает у гордыня коллективистской. Группа, кстати, это обычно чувствует и сопротивляется манипуляции со стороны невротика, что лишь обостряет его озлобленность и недоверие к группе.

*

Все грехи похожи на болезни, кроме гордыни. Гордыня похожа на утрату иммунитета, как СПИД, или на проказу.  Это не болезнь, это потеря чувствительности к боли, блокировка механизмов, которые могли бы остановить развитие болезни.

*

Только смех (и прегорький) могут вызвать заявления, что в некоей "святоотеческой традиции" более знаний о человеческой психологии, чем во всей современной психологии. Это, конечно, не так, что не дискредитирует "святоотеческую традицию" нимало.

Любопытнее посмотреть на две системы (психология и аскеза) в точках, когда они явно совпадают. Вот у Мацумото описывается ровно то, что христианство именует гордыней:

"Фундаментальная ошибка атрибуции совершается, когда человек объясняет чужое поведение с помощью внутренних атрибуций, а свои собственные поступки интерпретирует, пользуясь внешними атрибуциями. Студенты часто приписывают низкие оценки друга его слабому интеллекту и способностями (внутренняя атрибуция). В то же время они могут объяснять собственные низкие оценки тем, что учитель плохо выбрал вопросы в тесте или тем, что им не повезло (внешняя атрибуция)".

То же кратко выразил Вуди Аллен в своей комедии "Сенсация" устами пожилого еврея: "Я был воспитан в иудаизме, а потом присоединился к нарциссизму".

Мацумото - автор учебника по кросс-культурной психологии, который я бы советовал читать и как введении в антропологию.

Кроссворды когда-то назывались крестословицами. Кросскультурные исследования вполне заслуживают названия кресто-культурных. Быть открытым другому - крест, спасающий настолько, насколько человек губит свой нарциссизм.

Много нас... с крестами... А на кресте по-прежнему Один...

*

Токвиль осудил феодальное представление о чести как порождение гордыни и агрессивности, но он же хотел, чтобы люди были более гордыми - в смысле, ставили перед собой цели "возвышенные" (457). Гордыня, однако, не знает "возвышенного", она знает лишь унижение другого. Гордыня просто раздувает ничтожную цель в воздушный шар, желает не маленького домика и садика, а огромного дворца с империей вокруг. Токвиль, как дворянин, просто не знал нужных слов и, описывая творчество, противопоставляя творчество потребительству ("смирению"), называл творчество гордыней.

ДЕСПОТИЗМ

Психолог Ольга Маховская в "Иностранце" от 21.1.3. Более всего Маховская советует дамам опасаться такого вида насилия, которое в России вообще в строку не пишется: ограничение. Скупой муж - не беда. "А вот с чем никак нельзя мириться - это с попытками ограничивать ваши контакты. Именно здесь - тревожный знак психологического насилия и залог жизненного неуспеха". Анафематствование - из той же серии...

А жены-неудачницы ждут от психолога не совета, а утешения. Ее муж завтра прирежет, а она просит не телефон службы спасения, а чтобы мужа обругали. По этой же логике и в российской церковной жизни ищут не Духа Божия, Который бы наставил и научил, а ищут ласкового батюшку, который бы умел обругать Запад, интеллигенцию, либерализм и всех прочих, которые пьют кровь из русского человека. Жертвы деспотизма не потому жертвы, что несчастны, а потому, что выход из несчастья видят лишь в агрессии.

РЕШИТЕЛЬНОСТЬ

В связи с голодовкой очередной жертвы режима борец (а не жертва! принципиальная разница) с режимом Валерий Абрамкин, сидевший не случайно, а закономерно, при большевиках, объясняет: "Принято голодать до удовлетворения требований. Если человек не готов морально, лучше голодовку не начинать". На вопрос же, что такое моральная готовность, объясняет: "Готовность помереть" (Новая газета. 25 авг. 2005 г. - С. 8).

Решительность развивается в двух полярных ситуациях. Решителен есть умение доверять себе, полагаться на своё мнение больше, чем на мнение другого. Такая черта характера может сформироваться, если человек долго был одинок в своей работе, или если человек командует другими. Одиночество начальника и одиночество одиночки - вещи очень разные, а психологически похоже. Отец Александр Мень, к примеру, был очень решителен. А как иначе - ведь он сформировался в почти полном одиночестве, во всяком случае, у него не было ровесников, друзей, среды, которая бы понимала и разделяла его идеалы. Так священник, который привык служить в катакомбном одиночестве, без хора, да и без молящихся, привыкнет петь решительно, не слишком обращая внимания на то, как поют другие.

А что поделать? Если сегодня придёт кто-то, кто поёт лучше тебя, а завтра он не придёт, а потом придёт кто-то поющий намного хуже тебя, - выход один: одинаково петь и сегодня, и завтра, и послезавтра. Пусть подстраиваются те, кто бывает в храме время от времени.

Аналогична и решительность руководителя, который вынужден принимать решения самостоятельно не потому, что посоветоваться не с кем, а потому что советоваться некогда, а иногда и неприлично перекладывать на других свою работу.

ТАИНСТВЕННОСТЬ

Богослов с ученым одинаково противостоят ханже, который видит таинственное, возвышенное, божественное во всем непонятном. Это противостояние не отказу от знания, а претензии на знание легкое. Суеверный человек без труда из всего извлекает знание о себе, о будущем, о мире. Разбилась лампада – он уже знает, к чему это, никакой тайны для него в этом нет. Он не знает, почему произошло затмение, но знает, за что и к чему.

Таинственность не сопротивляется знанию. Таинственность приветствует исследование, любопытство, напор. Таинственность сама идет навстречу – это называется откровением. Таинственность есть все то, что невозможно открыть, что остается после всех открытий. Бог таинственен, таинственен, кажется, и любой человек – даже для самого себя. Человек на эту невозможность окончательного и полного самопознания склонен жаловаться, но, кажется, все-таки мы получаем от этого и удовольствие. А о Боге в силу Его таинственности сказать что-то твердо трудно, но очевидно, Ему нужен именно такой человек – творение, таинственное даже для Творца.

Земным божкам неугодна таинственность в подданных. Им хочется быть таинственными самим. Но получается у них постоянно лишь малоприличная секретность – и чем больше секретности, тем меньше таинственности, тем яснее, что это за власть. А чем доброкачественнее власть - тем более она открыта, и таинственнее открытости свойства не найти.

ОХЛОФОБИЯ

Во время первомайского концерта 2007 г. в Риме, который традиционно устраивают итальянские профсоюзы, один из ведущих, Андреа Ривера, брякнул: "Папа не верит в эволюционизм", потому что "Церковь никогда не эволюционировала". Рупор Ватикана "Оссерваторе Романо" оценила это высказывание как "террористический акт бросания камней, на этот раз против Папы, под защитой одобрительных криков легко возбуждаемой толпы". Католический фанатик возлагает вину за недоверие к Церкви на "легко возбуждаемую толпу"! Это зеркальное отражение атеистического мифа о том, что вера - результат манипуляции массами, что она там, где толпа, а где личность, там вера исчезает. История показывает обратное: там, где массами пытаются манипулировать, там вера исчезает, там остаётся лишь видимость веры, принудительная, коллективистская форма, такая же пустая, как навязываемый сверху атеизм.

Современный человек обычно больше страдает охлофобией (боязнью толпы), чем эгофобией, больше боится стать частью толпы, чем стать эгоистом. Совершенно напрасно! Эгоистом не становятся, эгоистом рождаются. Становятся - или не становятся - личностью, царственное достоинство не в утробе приобретается.

Ничто так не противоречит царственному достоинству личности как ненависть к толпе и боязнь толпы. Само слово "толпа" есть слово языка ненависти, подобное арамейскому слову "рака" (которое в Евангелии переведено как "дурак", но точнее означает "пустой человек"). Не всегда говорящие о толпе как том, что убивает человеческое, делает человека лёгкой добычей для манипуляцией, говорят так из цинизма - но всегда такие разговоры ведут к цинизму. Не существует критерия, позволяющего отличить собрание от толпы, как не существует критерия, позволяющего отличить "полного" человека от "пустого".

Охлофобия стала массовым явлением в ХХ веке. Но зародилась она в XIX веке, в ХХ только приобрела личину научности. Охлобия есть проявление паники человека, который впервые столкнулся с индустриальным обществом, с многотысячными скоплениями людей, причём скоплениями именно не управляемыми. Никто не считает толпой армию. Македонской фалангой восторгались! А ведь ничего более "толпяного", "манипулируемого", убивающего личность, чем армия - не найти. Так ведь нет - армию воспевают или, в крайнем случае, терпят, а боятся, видите ли, "толпы" - в храме. Якобы люди, которые собрались в храме, уже самим пространством поставлены в такие условия, что они утрачивают человеческое. О том, как можно манипулировать "массами" много писали в начале ХХ века (самые долгоживущие книжки - Ле Бона "Психология масс" и Ортега-и-Гассет "Восстание масс").

Американские "исследования" - лишь вариации на тему Ле Бона (Психология народов и масс, 1896) и Ортега-и-Гассет ("Восстание масс", 1930 ). К науке эти книги отношения не имеют, это публицистика. Экспериментальная база крошечная, серьезной дискуссии научное сообщество эту проблему не удостоило. Что поведение человека в значительной степени может быть деформировано внешними факторами - голодом, пространством и т.п. - банально. Что оно стопроцентно может быть определено этими факторами - неверно. Любая манипуляция имеет очень узкий диапазон. Не "толпа" привела Гитлера к власти, а вот удержаться у власти он попытался при помощи "толпы", но в конце концов стал просто запугивать народ. Это как с гипнозом: большинство людей (хотя далеко не все) поддаются гипнозу, но действие его очень локально и во времени, и в пространстве. Миф о толпе предшествует квази-научным попыткам описать толпу. Создан этот миф в его нынешнем виде романтиками: для них "толпой" было именно то, что сегодня называется "гражданским обществом", "средним классом", которому противопоставлялся некто "в гарольдовом плаще". "Толпа"... "Быдло"... "Народ холопов"...Всё это ругательства, иррациональные проявления агрессии, неспособости ориентированности в ситуации. Несвобода всегда - дело рук не "толпы", не "народа", а миллионов чрезвычайно эгоистических, аутистически деформированных людей (отнюдь не индивидуалистов и не коллективистов, а именно аутистов). Настоящая личность никогда не будет говорить о "толпе", как царь никогда не считает свой народ толпой.

АЛКОГОЛИЗМ

Алкоголизм есть тень от самой царственной способности человека: быть вдохновлённым. Только дух меняется на душок, упоение жизнью - на тупое самоупоение,

Блуа поддакивает апостолу Павлу: "Вино веселит", - и тут же рявкает: "А вина - нечисты" (68). Лучше уж глушить самогон, чем платить за бутылку вина годовой доход целой деревни. Христос говорит: "Это вино - Кровь Моя", антихрист говорит: "Моя кровь - вина урожая такого-то хода, но только собранные на солнечной стороне такого-то холма, и ни в коем случае не наливайте его в турецкие дешёвые бокалы, его можно распробовать лишь из специального тонкостенного сосуда". Вот здесь - потребительство, только в этом потребительстве виноваты не буржуа, которые и минералкой удовольствуются, и фаст-фудом, а именно аристократы духа и не духа, которые могут полчаса ковыряться с кусочком желе на вафельке, причём говорить следует во время еды именно об этой самой еде. Не что во время литургии - говорят не о вине и хлебе, а о больных, заключённых, нищих...

ТАКТИЧНОСТЬ

Тактичность, по определению Сиорана, есть врождённое умение жить. Свойство аристократическое. Царь, не умеющий жить, должен умереть, а его место должен занять тактоносец. Конечно, легко спутать врождённое с наследственным. Поэтому на Востоке подлинными царями считали тех, кто рождён царём во время царствования - не во время ожидания наследства, не во время завоевания трона, а уже в царских палатах, "порфирогенитов". Что касается наслаждения своей жизнью, умения двигаться, грации, чувства пропорций - возможно, хорошее воспитание, начиная с первого вздоха, обеспечивает тактичность. Но тактичность означает ещё и умение не наступать на ноги другому, вежливо отправлять другого на эшафот, не вкладывать ничего личного в выдирание ногтей или глаз. С этим - сложнее, потому что воспитанием традиционно занимались женщины, изолированные от политики. Поэтому тактичность и оказывалась всего лишь особым видом женственности.

ЗРЕЛОСТЬ

В современном мире цель жизни часто определяется как достижение зрелости. Человеку труднее созреть, чем яблоку: к материальным препятствиям добавляются психологические. Психология и выросла из медицины, не из стремления познать, а из необходимости вылечить. Зрелость даётся с трудом, а между тем она - не самоцель. О кристаллах говорят, что они "созревают", и человек может созреть как кристалл - чтобы не нуждаться ни в ком и ни в чём, веками покоиться то в горной породе, то в песке, то на перстне, то в музее, одинаково самодостаточный и ценный. Однако, больше человек похож на яблоко тем, что созревает для перехода в иное бытие. Если человек будет просто пребывать в своей долгожданной зрелости, он попросту сгниёт бесплодно. Это не означает, что зрелость - лишь для размножения. Как у яблока есть человек, который может сделать из яблокиваренье, украшение, лекарство, так у человека есть Бог, и зрелость человека - в жизни с Богом.

РЕСЕНТИМЕНТ

Начальственный ресентимент вполне выражен у пушкинского Годунова:

Однако, Годунов для Пушкина - лжецарь. холоп на троне. Ресентимент - признак самозванчества, нелегитимности власти. Настоящий царь понимает, что не он даёт работу людям, а работающие держат его трон. Настоящий царь не назовёт людей с чёрными руками "чернью" (и царственный Пушкин обычно называл чернью аристократов).

Ненависть к живому царю и любовь к мёртвому оправдана, когда живой царь пришёл на трон, убив предшественника, - а всякое воцарение холопа есть результат отцеубийства. В советской традиции всякий властитель хотя бы немного - отцеубийца. Даже Путин "наехал" на Ельцина, и это было воспринято как должное не только народом, но и Ельциным.

Пушкинский текст подсказывает ещё одну основу ресентимента. Начинается монолог Годунова эротической метафорой:

Он инфантилен, точнее - это свойство пубертата ("смолоду"). Для ресентимента любовь - лишь "жажда утех любви". Он мыслит отношения между людьми в пределах "отдаться-взять". Поэтому посткоитальный синдром интерпретируется не как привал, а как пустота.

Ресентимент, в отличие от скуки, знает идеал и стремится к нему. Но ресентимент переполняет раба и когда цель недоступна, и когда достигнута. Если же раб станет царём, ресентимент в нём сохранится - только теперь он будет направлен не на вышестоящих, а на нижестоящих.

МАРГИНАЛЬНОСТЬ

Маргинальность в понимании психолога есть психологическая ущербность, в понимании социолога - оттеснённость на обочину жизни, вызванная этой ущербностью. Общество твёрдо, но вежливо, отправляет определённый тип людей на обочину себя. Это ещё ничего - иных отправляют и в тюрьму. Правда, преступников не считают маргиналами, да они часто и не маргиналы. Проблема в том, что, как и со всем в психологии, объективных критериев нет (они есть разве что в психиатрии). В принципе, любой человек, взрослея и врастая в общество (социализируясь), обязательно должен пройти и через состояние маргинальности, отверженности. Молодёжный бунт. Конечно, это маргинальность не настоящая, это маргинальность внешняя. Однако, ноготь тоже внешнее, а ведь может так врасти в тело, что человек будет выть от боли. Воет и маргинал.

Беда в том, что маргиналу, как алкоголику или наркоману, не всегда надо потакать. Кажется, никогда нельзя. К сожалению, иногда само общество становится маргинальным - тогда Ленин, Сталин, Александр Македонский, Наполеон и прочие маргиналы оказываются во главе. Результат известен: миллионы погибших. В том-то и беда с царством кесаря, что тут аутсайдеры и кесари - абсолютно одно, только одним выпало вверх, а другим проигрыш. Не просто Аввакум мог стать патриархом и тогда бы лютовал как Никон, а Никон и есть Аввакум, ставший патриархом. Если бы патриархом стал Русанцов или Денисенко, было бы не добрее (хотя и не хуже). Удача меняет не личность, а лишь ее проявления. Поэтому многие люди, сокрушающиеся о своих неудачах, любят удачников и поклоняются им - если это именно удачники, то есть персоны, случайно оказавшиеся вверху (как Путин). Это убеждает тех, кому места вверху не хватило, что они не плохи, просто в мире царит иррациональное. А это не совсем верно, и это "не совсем" все меняет. Бывает и такое царство кесаря, где либо кесарь - человек достойный, либо само место кесаря распылено.

Когда общество маргинально, нормальный человек оказывается маргиналом. Маргиналом был Иисус. Можно спорить, был Он Богом или нет, но нельзя спорить, что Он был нормальнее - с нашей точки зрения - чем Понтий Пилат, Иуда или Каиафа.

Обычно с маргиналами борются маргиналы. Социальная жизнь в огромной степени есть ложь именно потому, что в ней борются два зла. Не нормальные и маргиналы, а маргиналы между собой. Вот в России особый предмет ненависти светских и церковных властей - религиозные маргиналы, "тараканники", "катакомбники". Трагедия не в том, что до сих пор приходится некоторым христианам жить катакомбно - без регистрации, во всяком случае, потому что закон дает регистрацию лишь через пятнадцать лет, а жить нормально номенклатура никогда не даст. Совершать богослужения в подвале - очень даже комфортно, по себе знаю. Трагедия в том, что "господствующая" конфессия - это те же катакомбники, худшие из них - авантюристы, невежественные, агрессивные, погрязшие в совершенно парткомовской агрессивности и в нарциссизме. Просто этих маргиналов сейчас вынесло наверх, они пришлись ко двору маргиналов, которые правят в светской политике. Они в золоте и в Кремле - но они в подвале бытия, у них психология смердяковых, которая сама по себе не меняется и остается ущербной как у смердяковых униженных, так и у смердяковых торжествующих.

Маргинальность есть негатив главного - царственного - достоинства человека. Царю вовсе не нужна полнота чувств. Царь есть воля, в остальном он поразительно ущербен.

Симон Барон-Коэн из Кембриджа и Йоан Джеймс из Оксфорда заявили, что Ньютон и Эйнштейн страдали синдромом Асперджера, одной из формой аутизма. Почему и были сильно талантливы в узких научных вопросах. Проф. Глен Эллиот из Калифорнийского ун-та сомневается: заочный диагноз... К тому же перепутаны причина и следствие: не дефектный ген вызывает гениальность, а интеллектуальная активность может вести к социальной и коммуникационной пассивности. К тому же у Эйнштейна было развитое чувство юмора, которое с аутизмом несовместимо (НГ, 14.5.2003).

Психолог Ольга Маховская в "Иностранце" от 21.1.3. Брачные агенства - все! - работают с маргиналами. Она не говорит, что и с маргиналками, но это уже ее деликатность. К маргиналам относятся негры (лишь 4% негров США участвуются в воспитании своих детей, остальные порхают). "Как ни печально, но эта статистика один к одному совпадает с российской - у нас тоже активно участвуют в воспитании детей 4 процента отцов. То есть в этом смысле русские мужики - это белые негры". Эх! Есть маленько... Ну так: белые, но с пятнами...

НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ

Поведение человека не слишком логично. Свобода не может быть последовательна. Непоследовательность есть результат определения извне, а не изнутри. Нелогичность всех людей есть нелогичность мира, где люди обитают. К этому прибавляется нелогичность Творца. Нелогичности людей и Бога, к сожалению, разные. Бог часто непоследователен в сторону доброты. Люди умеют из добрых посылок делать недобрые выводы, а то и поступки. К счастью, и люди умеют быть нелогично добры. К сожалению, Божья нелогичная доброта не слишком впечатляет и, соответственно, не слишком радует, потому что она разлита повсюду как воздух, - а кто радуется воздуху.

К тому же Божья доброта слишком велика. Человек, который идёт под градом насмешек, должен быть святым, чтобы в такой ситуации радоваться Солнцу. Оно велико, но далеко и, опять же, слишком привычно. Логично было бы призывать людей радоваться Солнцу, даже если оно закрыто тучами, хотя бы это и были тучи комаров. Однако, и тут необходимо оставаться нелогичным и молчать: ведь подобные призывы звучат ханжески. Они и есть ханжество. Молчать нелогично с точки зрения логики, но очень логично с точки зрения психологии общения. Молчание это может быть очень угрюмым. Но самому себе всякий (а особенно человек, склонный к логичности логичной, а не психологический) может сказать:

"Спокойствие, только спокойствие!" Да, по логике того, что говорит мой ближний, он сволочь и гнусный пакостник, да только нелогичен он и не будет ни пакостить, ни сволакивать никого никуда. Да, по логике сегодняшний событий завтра меня ожидают крупные неприятности, однако, слава Кое-кому, мир нелогичен и завтра, скорее всего, никаких крупных неприятных неприятностей не произойдёт, а мелких я сам столько окружающим накидаю, что общий итог будет в мою пользу".

ПАТЕРНАЛИЗМ

Жесточайшему патернализму только и остается противостоять, помогая безотцовщине. И чем больше патернализма, тем больше безотцовщины. Видимо, отцовство есть такая субстанция, вроде воды, что ежели ее в одном месте прибудет, то в другом убудет. Если в политике патернализма прибывает, то в семье убывает. И если человек открывает для себя Отца вечного, то все прочие отцы несколько подвядают - и только этому радуются, если не дураки. Потому что только Богу быть отцом - естественно, а человеку это несколько даже неловко. Дети блаженны, отцы - насколько они именно отцы и не более - несчастны.

*

Много есть обозначений для "невзрослого". "Дитя" - от того же корня, что "доить" (то есть, сосущий грудь матери. "Ребёнок" - от того же корня, что "робкий": существо слабое, хрупкое. "Чадо" - от того же корня, что и "конец" с "началом": самый маленький, первый - только с конца, противоположному "начальнику" и "первенствующему". "Отрок" - от того же корня, что и "речь": тот, кому отказано в праве говорить. Слово, построенное точь в точь как польское "немовляк" ("младенец") - тот, кто не говорит, не владеет "мовой", не умеет молвить.

Практически все эти обозначения использовались для обозначения раба. Собственно, "раб" и есть "робя", "ребёнок". Стоит двухметрый гигант перед пятилетним рабовладельцем - и вот он, гигант, хрупкий и слабый. Рабу запрещают говорить - впрочем, и ребёнку запрещали говорить в присутствии взрослых, когда ребёнок уже умел и хотел говорить. А потом удивлялись, почему взрослые разговаривают не по-людски.

Рабство в современном мире - прежде всего в патернализме, когда вполне взрослому человеку отказывают в праве жить по своему уму. Требуют от него, чтобы он молчал, не рисовал карикатур, а рисовал мишек на севере, не говорил про политику, а говорил про величие отечества, чтобы он сосал тощую грудь матери-родины, а не пытался производить молоко или торговать молочными продуктами. И громоздят солдата на солдата, омоновца на омоновца, чтобы взрослый и сильный человек сробел - увидел, как он слаб и хрупок.

При этом даже ссылаются на апостола Павла с его призывом повиноваться властям. Только Павел как раз не был рабом - он был свободный, сильный человек, который не позволял затыкать себе рот, он не сосал государственную казну и даже отказывался жить на пожертвования, а сам зарабатывал на жизнь. Его хотят сделать патроном инфантилизма, как апостола Петра хотят видеть патроном патернализма, но это всего лишь ложь и муть, а правда в том, что с воскресением Христа повзрослел человек и попытка выдать себя или другого за ребёнка есть попытка загнать Воскресение если не в гроб, то в колыбель.

*

Не надо лезть со своими советами, вот и будет самостоятельное мышление, и не надо лезть даже тогда, когда не лезть нельзя, как нельзя лезть даже, когда ученик жалобно смотрит и вопиет. В общем, как Бог к нам не лезет.

АГРЕССИВНОСТЬ

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Каждая ипостась на свой лад способна к предательству, к болезни. Царь-человек призван к щедрости, благородству, покровительству. В русском обиходе XVII столетия противоположные поступки вышестоящего, благородного человека обозначались примечательным словом "обида". Царя, конечно, редко кто дерзал обвинять в нанесении "обиды" - расправа была скорой и болезненной, а вот про царских слуг сплошь и рядом подавали челобитья, иногда с очень длинным перечнем "обид". "Обида" была противоположна "гневу" - справедливому наказанию от царя или Бога.

К нашим дням и слово "обида", и слово "гнев" стали обозначать не действие, а реакцию на действию. Когда в литургии на церковнославянском языке просят избавить "от всякого гнева и печали", молящиеся понимают это так, что они просят Бога сделать их кроткими и весёлыми. Но изначально речь шла о том, чтобы Бог не наказывал людей, пусть даже справедливо печалуясь об их грехах.

Хорошо, что значения слов изменились - значит, люди поняли, что не надо отвечать гневом на гнев и обидой на обиду. Плохо, что далеко не все люди поняли, что не следует обижать друг и гневаться на других. Слишком ещё много персонажей, которые воображают себя богами, имеющими право и даже обязанность учить других, причиняя другим обиды - и если кто-то посмеет обидеться, то сам и будет виноват. Ишь, обидчивый какой!

Человек, который обвиняет других в обидчивости, повинен в самом тяжёлом грехе - кумиротворении. Идола он сотворил из себя, присвоив себе право терзать и обижать другого. Это право одному Богу принадлежит, да Бог-то как раз им не пользуется. И, может быть, самое страшное предательство самого себя и другого - обидеть, да не просто обидеть, а обидеть, обвинив в обидчивости и, присвоив себе кнут для погоняния окружающих, освободить себя от всякой ответственности, благородства и любви.