Яков Кротов

ПРИВАТНОСТЬ

ПРЕЗУМПЦИЯ ПРИВАТНОСТИ

Приватность и публичность на примере интернета.

Wacks, Raymond. Privacy. A Very Short Introduction. Oxford University Press, 2010. 177 pp.

Описание любого человека должно включать в себя не только наличное состояние, но и потенциальное. "Советский человек" есть человек, который предпочитает житие безопасное и при этом всегда готов расплатиться за безопасность - мнимую или истинную, обещаемую или реализованную - смертью. Смерть другого. Совок не жесток, он сбежал от жестокости войны (дезертировал), однако, он селектировался целенаправленно таким образом, чтобы в любой момент был готов зарезать ближнего со словами "Старик, ну ты же понимаешь". Обычно советские люди называют это "умри ты сегодня, а я завтра", но этот маскировка. Умирать совок не собирается ни завтра, ни послезавтра. Из-за этого он умирает раньше, чем нормальные люди, живёт хуже и чаще болеет. Инстинкт самосохранения у него ликвидирован, а освободившееся место занял страх перед самим существованием другого человека.

Советский человек лишён собственного существования, насколько это возможно. Поэтому его нельзя оценивать в категориях "коллективизм/индивидуализм". Где собрались дезертиры, там не коллектив, а банда, и не эгоизм, а озверение.

Это ярко проявляется в болезненной, истероидной реакции совка на существование другого.  "Ты существуешь, следовательно, ты мне угрожаешь". Это логичное завершение традиционной российской психологии "осаждённой крепости". Крепость убрала стены, разрослась во весь мир и теперь всё, что существует, воспринимает как осаждающего. Действует презумация атаки. Человек идёт по улице - следовательно, он публичен, он мне угрожает, я должен отреагировать и защититься, а лучший способ защиты нападение. Совок не понимает, что "публичный человек" не есть всякий человек, который выходит из квартиры, а есть человек, который вступает с другими в определённые отношения на определённых условиях.

В нормальном мире действует презумация приватности. Человек может идти по проспекту, но его при этом окружает приватность как вторая одежда. Поэтому нельзя делать ему замечания относительно одежды или запаха изо рта. Человек может выступать по радио или писать в интернете, но он остаётся частным лицом до тех пор, пока не заключит с окружающими договор о какой-то публичной деятельности. Этот договор не формируется само собой, вне зависимости от желания и условий всех заинтересованных сторон. Недостаточно и просто объявить себя "общественным деятелем", "публичной персоной" - это будет самозванчество. Подавно недопустимо навязывать человеку себя в качестве публики без его согласия. Ярким примером непонимания этих простых, хотя и обычно скрытых в недрах культуры истин является агрессия в российском интернете: анонимность, стремление поучать под предлогом "публичности интернета" (который не публичнее авторучки).

Советская психология не признаёт существования другого как изначальной приватности. Если я могу сделать тебе замечание - значит, ты существуешь. Если ты существуешь, я могу и обязан делать тебе замечания.

ПРИВАТНОСТЬ И ПУБЛИЧНОСТЬ НА ПРИМЕРЕ ИНТЕРНЕТА

Интернет можно сравнить с улицей, на которой человек не должен появляться голым под предлогом, что одежда – его частное дело. Однако, разве дома люди ходят голыми?! Конечно, человек имеет право ходить по улице в такой одежде, которая ему нравится. Одежда - его. Остальное вопрос погоды и здоровья. Порфирий Иванов ходил в трусах и майке. Св. еп. Иоанн Максимович всегда ходил босиком, чем немало шокировал разных сильных мира сего. Святой Франциск Ассизский не случайно начал свой путь ко Христу - свой личный путь - с публичного обнажения одежд, на которые предъявил права отец. Когда-нибудь люди будут так же удивляться тому, что нудистов загоняли в резервации, как сейчас они удивляются (не все), что евреев загоняли в гетто.

Нагота - это неотъемлемо. Те, кто считают, что без общественного принуждения все люди станут ходить голыми, обнаруживают подспудную склонность к известному заболеванию - вуайеризму. Это всё равно, что предположить, что все люди хотели бы молчать, а не говорить. Одежда ведь - род языка. Полезно помнить, что логика "ты вышел на улице, следовательно, ты публичен и должен одеваться в угоду мне" (под "публикой" всегда ведь имеют в виду себя, любимого), ведёт прямо к хиджабам, сарафанам, сжиганию тех, кто ходит в трико и т.п.

Интернет как бумага, статус текста определяется не технической формой подачи (блог), а волей создателя текста. Иначе легко дойти туда, куда очень зовёт ГБ - считать все блоги формой СМИ.

Ещё одно и, возможно, самое европейское определение публичности. Публично то, за что человеку платят. Публичная женщина не та, которая занимается сексом прилюдно, а та, которая получает деньги за то, чем занимается абсолютно приватно. Не всегда плата это деньги, но всегда налицо некоторый договор мены. Поэтому "средства массовой информации" - это средства, за которые платят массы, а не всё, что может дойти до многих людей. Это очень трудно понимают в стране с социалистическим прошлым и крипто-социалистическим настоящим. Только тут постоянно определяют порог, с которого начинается "массовость" - то есть, публичность. Например, 999 экземпляров книги (норма была установлена коммунистической цензурой ещё в 1920-е годы, если не ошибаюсь) или 1000 посетителей блога - не массовое, а 1000 - массовое. О деньгах же речи не было, потому что социализм; какие уж тут деньги! Трагедия одна, а не деньги. То ли дело капитализм - тут чаще трагикомедия, когда человек объявляет свой текст публичным, а никто не платит... Что может быть смешнее публичной жизни, которую никто не "снимает" даже бесплатно?

Обычно путают «частное» с «невидимым». Тогда частное – в бункере, за занавесками, под одеялом. Поэтому новые русские (псевдоним разбогатевших совков) строят вокруг своих домов трёхметровые заборы. Между тем, «невидимое» бывает двух родов. Одно невидимо по своему состоянию – например, чистое стекло. Другое невидимо по состоянию других – например, другие слишком далеко или другие, напротив, слишком близко и потому деликатны. Любящий не видит недостатков любимого – эти недостатки для него невидимы. (Конечно, бывает и невидение от ненависти и греха, когда не видят бездомного или гибнущего. Умение не видеть человека, когда тот хочет быть невидимым - это высшее достижение наших глаз, а умение не видеть человека, когда тот хочет быть видимым - достижение низшее).

Как говорил Чехов, хорошо воспитан не тот, кто не нарушает правил этикета, а тот, кто не не замечает нарушений и, соответственно, не делает замечаний, а отвлекает внимание от нарушителя светским разговором. По этой же логике неприлично разглядывать человека в метро. Технически это «публичное» пространство, но культурно это лишь собрание множества частных пространств, и необходимо отдельное разрешение владельца каждого частного пространства на вторжение хотя бы взглядом в его жизнь.

Не сатанинской мазью нужно мазаться, чтобы стать невидимым для людей и освободиться, а нужно просто учиться правилам хорошего тона. О чем, кстати, постоянно писал автор "Мастера и Маргариты". Советский человек приучен думать, что невидимость - привилегия бойцов невидимого фронта. Да нет, сыскари не невидимы и не свободны, они просто предатели человечности. Невидимость и свобода - привилегия того, кто относится к другому как к невидимому и к свободному, пока тот не протянет руку.

Поразительно, как часто и как незаметно для всех защита своей личной агрессии против чужого личного пространства оправдывается тем, что сперва чужое пространство - не врага, а ближнего - объявляется своим. Человек заявляет, что стерпел бы брань хулигана, если бы шёл по улице один, но если с ним будет ребёнок, он вынужден будет... Здесь в зародыше вся история войн и преступлений - не ради себя они совершаются, а ради другого. Человек нападающий потому и нападает, что лишён своего пространства и пытается не столько завоевать чужое, сколько создать своё из пространства своего ребёнка, своей жены, своих единоплеменников. При этом человек не спрашивает мнения ближних - точно ли они рады, что он начинает войну. Они же глупые и слабые, их нужно защищать. Сперва унижают ближнего до положения бессловесной твари, потом нападают и на дальнего.