Мф. 9, 10 И когда Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли с Ним и учениками Его.

Мк. 2, 15: И когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с Ним и ученики Его и многие мытари и грешники: ибо много их было, и они следовали за Ним.

Лк. 5, 29 И сделал для Него Левий в доме своем большое угощение; и там было множество мытарей и других, которые возлежали с ними.

№44 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Лк. 15, 1 Приближались к Нему все мытари и грешники слушать Его.

№108 по согласованию.

О выражении "пришли" ср. комм. к Мф. 3, 16

Это место - редкий пример дублирования внутри одного евангелия: у Луки почти одинаково звучит начало рассказа о пире в доме Левия и начало главы с тремя притчами о радости. Собственно, эту - 15-ю - главу Луки всю можно было бы разнести как подварианты к текстам Матфея, если бы там не было притчи о блудном сыне, которой у Мф. нет вообще. А притча о блудном сыне - это вам не "ну американцы тупыые"! Это редкостный пример того, как старшие сыновья выворачивают наизнанку даже обличения в свой адрес. Потому что притча вовсе не "о блудном сыне", а "о гордом сыне". Не о том, кто якшался со шлюхами (в бравом переводе Кузнецовой), а о том, кто якшался с самим сатаною. Впрочем, всё-таки лучше сказать - притча о весёлом Отце. Все три притчи, которые у Луки объясняют, почему Иисус не выгоняет грешников, объединены одним: Богу очень мало нужно для радости. Чтобы Бог развеселился, достаточно одного-единственного человека. Честное слово, смешливый какой-то Бог! Ему мальчик-с-пальчик покажи - Он рассмеётся. Человек при взгляде на своё отражение тупеет (в лучшем случае), а Бог - веселеет. Вот и вся разница между падшим и Высшим. Все три притчи - о сотой овце, десятой драхме и втором брате - они о радости, о, извините, "харе" (на греческом). О той самой радости, которая однокоренная с родами и с радением, - видимо, далёкие наши индийские предки одним словом выражали и усилие, потугу, и результат. Как там в Евангелии? Женщина, когда рожает, терпит скорбь, а потом радуется... Бог нас не рожает, но радуется изрядно. Так что эти притчи даже не о покаянии и не о праведности. Блудного сына ещё можно считать грешником. Заблудшую овцу горожанин тоже может счесть грешной, "заблудившейся", хотя пастух прекрасно знает, что это лишь метафора - овца не заблуждается, она просто ведёт себя естественно, а быть в стаде, на блюде и на вертеле для неё как раз противоестественно, почему пастух и нужен. Для самых непонятливых (а кто понятливый!) - притча о десяти монетах. Ну не виновата же затерявшаяся драхма, что она затерялась! И хозяйка не виноватая. Ньютон виноват, он изобрёл закон земного тяготения, да, кстати, и монетным двором руководил. Так что "радость о грешнике" с точки зрения Бога, которая тут изложена, есть радость не о ком-то исключительном, а просто - обо всех. И когда говорится о девяноста девяти не согрешивших - это шутка! юмор такой!! еврейские шуточки еврейского Бога!!! "Нет человека, который не грешил бы" (сказано не когда-нибудь, а Соломоном при освящении Храма - см. 3 Цар. 8, 46) - как нет серебряной драхмы, которая не была бы потёрта. Ну нет безгрешных - и не беда. Было бы беда, если бы Бог грешных не любил, а Он же любит и готов под кровать залезть за нами. Тоже негрустное зрелище! Это Евангелие, это Радостная весть, не про наши грехи, а про Бога. Подлянка в том, что при виде весёлого Бога одни поворачиваются спиной к Богу и призывают покаяться, отвечая на Божью любовь, а другие поворачиваются к Богу спиной и радостно бегут по своим делам. Результат у озабоченности и у легкомыслия один - Бога разглядывают лопатками. Ну что делать, ведь и самые лучшие притчи - всего лишь слова. Если бы словами можно было чего-то добиться, Бог обошёлся бы весёлыми притчами, без воплощения и без распятия.

*

Позвать Христа в свой дом - суть аскетики. И аскетизм не обязательно в том, чтобы опустошить свой дом, оставить белые стены и в центре аналойчик с Библией, и выходит благозатворение, и мнится, что Христос прямо как один из персонажей "Мастера и Маргариты" невидимо сплетается из воздуха... Аскетизм в том, чтобы принять Христа вполне невидимого - невидимого, как Божество в Иисусе во время пирушки у Матвея. А еще больший аскетизм в том, чтобы принять с Христом кучу персонажей, которых без Него - никогда и близко к себе не подпустил бы. Христос вваливается в нашу жизнь как купец Рогожин к облюбованной им барышне - со свитой отщепенцев, наглых и задиристых от неуверенности в себе. У Матвея, небось, раньше никогда не было такой колоритной публики...

*

Мф. 9, 10: вообще возлежать во время еды - не еврейский обычай, его заимствовали у оккупантов, древних античных людей. "Только свободные люди могли есть лежа" (Кузнецова, 2000, с. 264). Но этот обычай очень быстро позаимствовали как особо праздничный, и на Пасху Иисус и ученики возлежат (Мф. 26, 20). Зависть к обычаям угнетателей - двусмысленный признак: то ли хочешь стать свободным, то ли хочешь стать угнетателем, то ли хочешь лишь имитировать свободу. Наверное, среди возлежавших с Иисусом были люди всех оттенков. Вообще-то обычай странный и неудобный. Мы же не удавы! Сперва поел, потом лег. Не свободные едят лежа, а больные. Впрочем, античная свобода и впрямь больше смахивает на болезнь. Примечательно, что ни в одной христианской традиции этот обычай не утвердился, - варвары! А жаль! Во-первых, сразу бы стало ясно, кто верует формально: такой не смог бы не заснуть во время богослужения и тихо поник бы головой на подушку. Во-вторых, порядка было бы больше. В-третьих, проповеди были бы короче, потому что любящие многословие любят красоваться, а лежа - тебя видят лишь немногие.