Лк. 10, 20 однакож тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах.

№97 по согласованию. Только у Луки. Фразы предыдущая - следующая.

Письменность - чудо. Несколько царапинок - и моё имя произнесёт совершенно незнакомый мне человек спустя тысячелетия на другой, может быть, планете. Письменность создаёт второй экземпляр меня, причём это двойник не видимое тело повторяет, как клон или картина, а невидимое, душу. Это чудо может быть употреблено и на добро, и на зло, имя начертанное использует колдун - оно вернее, чем любая кукла, содержит в себе мою сущность. Вера в то, что имя есть человек, приобретает особый вкус после изобретения письменности, когда написанное есть человек. А нет документа - нет человека. Это обнажается в эпохи одичания, как в России после 1917 и даже до сего дня. При этом письменность чем примитивнее, тем более требует физического усилия - и тем более долговечна: надпись на скале, на глиняной табличке, превратившейся благодаря обжигу в подобие камня. И тем более велика роль промежуточного письма - в эпоху Иисуса это обычно деревянный лоток, заполненный мягкой мастикой, на которой можно было многократно выдавливать текст. Для более важных документов - однако, не настолько важных, чтобы их высекать в камне - использовали папирус и пергамент, с которых текст можно было смыть. Именно с таким документом сравнивает апостол Павел человеческий грех, - вот, наши грехи были записаны в долговой расписке, но кровь Иисуса их смыла (Кол. 2, 14). Кстати, вопреки представлениям древних, смытый текст не уходил бесследно. Царапины остаются, благодаря чему исследователи восстанавливают уничтоженное в так называемых "палимпсестах" - рукописях, где пергамент использован был дважды. Воскресение, вечная жизнь сравнимы с надписью невидимыми чернилами - но царапины-то вполне реальны. Царапает человека голос совести - закон, заповеди процарапал Господь на сердце (Рим. 2, 15). И хорошо, если кого царапает - значит, имя такого человека процарапано на небесах. "Книга жизни" - образ, упоминаемый и Павлом (Фил. 4,3), и Апокалипсисом (3, 5; 13,8, 20, 12). Только надо выбирать - и вот об этом напоминает Иисус: либо вечность, либо власть. Казалось бы, что дурного в радости по поводу изгнания беса? То, что это радость - от полученной власти. Власть от Бога, но это неважно - всё-таки власть. Ею можно пользоваться, радоваться ей нельзя, ибо такая радость - попытка написать своё имя, имя победителя, на земле. Но противоположный конец ручки предлинный, достаёт на неба, и, если мы пишем себя в книгу победителей, лежащую на земле, то другой конец ручки стирает наше имя на небесах.

*

Это евангельское чтение обычно приходится на последние месяцы года, совпадая с Рождестенским постом. Этот пост как бы повторяет путь с Иосифом и Марией в Вифлеем. Путь, чтобы быть записанным в список, в перечень. Перепись у евреев считалась делом кощунственным, причём не только перепись, проводившаяся языческой властью. Это не только страх перед "меня сосчитали". Это, скорее, родственно страху перед фотографированием. Изобразить моё имя - всё равно, что изобразить меня самого.

Письменность, это удивительнейшее изобретение человечества, превращается в метафору высшего смысла. Творение человека уподобляется росписи Бога в бытии. Как подросток вырабатывает свою подпись для взрослой жизни, так Бог расписывается - и каждая новая роспись непохожа на предыдущую, в каждой Дух Божий. И чернила, конечно... Господь расписался в мире, и мир стал другим, в мире появился образ Божий. Этот образ Божий подобен Богу и в том, что может сам писать. В пределе у человека только подпись и есть. Поэтому полуграмотный жадный крестьянин, как его изображали французские, скажем, романисты XIX века, никогда не расписывался - боялся, что его обманут. Поэтому академик Сахаров или Евфросиния Керсновская наотрез отказывались расписываться в ситуации, где обычный, советский человек ставит свою подпись с бездумной лёгкостью - мол, всё равно нарушу, да и значения это не имеет. Например, они отказывались подписывать обязательства "не разглашать" содержание допросов и "бесед" с палачами. Бог рискует, расписываясь нами в творении, и за этот риск платит - мы предаём Его. Тогда Он Сам становится не только Автором Книги Жизни, но и строкой в ней, вписывается в собственное сочинение - и это и есть Рождество.

Кто записывал Иосифа в переписные свитки, думал, что проявляет свою власть. Думал справиться с финансовым кризисом - а у империи Августа был финансовый кризис, потому что прийти к власти дело затратное, не только кровавое. Иосифа записали, потому что он платил налог. Марию, тем более, новорожденного Младенца не записали. Между тем, именно они были и остаются единственным путём к выходу из кризиса.

Лукавство сказок в том, что главное начинается после свадьбы. Лукавство радости об изгнании бесов в том, что главное начинается, когда человек выздоравливает. Здоровый человек забывает о том, о чем забывает приговоренный к смерти и помилованный. Не случайно слово "одержимый" часто выражает похвалу: человек творческий, целеустремленный и пр. Лучше это (если это не от преисподних, т.е. неопасно для окружающих), чем бездушный эгоизм. В конце концов, можно изгнать бесов, но нельзя изгнать смерть. Перед гробовой доской и самая здоровая, удачная, полноценная жизнь - всего лишь грязная тряпка, годная лишь на помойку. Только есть люди-тряпки, которые не признали своей тряпичности, а есть - признавшие. Вот их имена и написаны на небесах, и стереть эти имена уже ничем нельзя. Проблема не в том, может ли христианин быть веселым, а в том, чему веселится человек. Ханжа веселится тому, что победил бесов. Веселый человек - тому, что где-то на небе, в самом уголке, меленько, но все же белым мелом вывели его имя. Просто так, из лучших чувств.

*

См. радость.

Нужно радоваться жизни. Как жить? С удовольствием! С радостью!

Отчего же даже верующие, и именно верующие скептически относятся к восторженности, к оптимизм? Почему из верующих даже фанатик мрачный симпатичнее восторженно и вечно улыбающегося фанатика? Потому что мрачность искренняя, а восторженность неискренняя. Человек прочёл, что он должен радоваться, и делает вид, что радуется. Неискренность же опознаётся по тому, что радость без удовольствия не бывает - а в восторженном ханжестве радость именно без удовольствия. Человек радуется не потому, что ему хорошо, а потому что приказано радоваться.

А откуда берётся удовольствие? Почему наслаждение и удовольствие - не одно и то же? Секс, наркотики, власть доставляют наслаждение, но удовольствие от них сомнительное. Ярче всего это видно на еде. Тот, кто ест, зажмурив глаза для сосредоточения на вкусе еды, тот получает от еды наслаждение, но не удовольствие. Удовольствие от еды получает тот, кто, широко раскрыв глаза и уши, слушает собеседника. Беседа, возможно, ведётся о том же самом вкусе еды (даже лучше именно о еде, не о политике или мистике), но сам факт беседования превращает наслаждение в удовольствие и радость.

Человек всё-таки не мышь, которой достаточно, чтобы в мозг, в центр удовольствия вживили электрод и пустили к электрическому контакту. Человек может спиться, может стать наркоманом или сексоголиком, беспрерывно раздражая свои центры удовольствия, но удовольствия он этого не получает. Самое большее - наслаждение. Наслаждение безусловно лучше зубной боли, но безусловно хуже радости.

Человек, который воспевает Бога, не обращая внимания на людей, не нуждаясь в людях, потому что ему с Богом радостно, обманывает сам себя. Богу-то без людей плохо, Бог радуется Своему творению и Своим творениям - "хорошо весьма". Воспевать Бога не означает удовлетворять комплекс неполноценного неудачливого творца. Воспевать Бога означает открывать для себя "хорошо весьма" Божьего творения, а ханжа воспевает Творца за то, что Он лучше творения. Бог не "лучше", Он - Бог. Ангелы потому могут одновременно воспевать Бога и быть хранителями творениями, что только через Бога вполне открывается творение. Наоборот - не выходит, кстати сказать.

Человек тогда радуется жизни, когда видит Того, Кто выше жизни. Видит краем глаза, видит невидимое, но - видит. Ханжа наслаждается Богом, но не радуется, потому что отказывается разделить устремление Бога к миру, безоглядную, всепрощающую любовь Бога к людям. Когда же мир открывается в свете Творца, радость становится чистой - то есть, ей уже не нужно наслаждение, она даже может быть совместима со страданием, только с ненавистью и насилием несовместима любовь.

*

Человек прежде всего радуется власти над материей. И правильно делает. Нет зла в материальном мире, не материя источник ненависти и раздора. Если бы человек был только материальное существо, то прав был материализм, вплоть до марксизма и коммунизма: для счастья и гармонии было бы достаточно материально организоваться. Недостаточно - потому что в мире есть ничто.

Ржавчина - на латыни, коррупция - появляется от невидимой глазу воды, содержащейся в воздухе (который и сам-то для нас неощутим). Нравственное разложение - не от нехватки материального, а от избытка пустоты, от изобилия ничто, которое само в реакцию не вступает, но помогает человеку превращаться в ничтожество, коли уж человек этого захотел.

Человеку недостаточно хорошо жить материально, чтобы материально хорошо жить. Человеку тогда хорошо материально, когда его дух устремлён вверх, и человеку плохо материально, потому что его тянет в бездну. Поэтому иногда в страдании и боли человек улыбается, а иногда в богатстве и славе тоскует.

Человек может зацементировать бездну как врач может запломбировать зуб. Это совершается в аскетике, молитва в основном - создание над бездной прочной поверхности. Следование за Христом помогает ходить по воде. Однако, ходить по воде можно и без Христа. Аскетика и без Христа аскетика, и иногда Христос - враг аскезы. Потому что радость не в том, чтобы убежать от небытия, а в том, чтобы обрести бытие. Вот это и обозначено древним сравнением бессмертия со строчкой в Божьей книге.

Зло пытается стереть человека и трёт, чтобы получилась дыра - Бог пишет вновь. Зло идёт на ухищрение: пусть вместо имени человека будет написано "семья такая-то", "страна", "нация", "культура". Бог разгребает эти ярлыки и пишет имя личное, единственное, живое. Но и это ещё не спасение и не жизнь, а спасение и жизнь в том, что имя написано кровью. Жизнь пишется жизнью.

Иисус при жизни писал один раз - на песке, когда к Нему привели для осуждения распутницу. Написал - и ветер унёс написанное. Что это могло быть, кроме слов осуждения? Суровый приговор - но на песке. Слова же оправдания - "кто без греха, пусть первый бросит камень" - Иисус написал кровью. Плакать надо, а Он говорит радоваться, потому что написано кровью, а подписано Воскресением.

Царство Божие есть Царство жизни вечной, и в этом царстве даже кровь убитого - источник жизни. Царь Небесный есть Отец, и в Его царстве даже быть рабом означает быть другом, быть сыном, быть свободным.

Наверное, любой из нас, если напряжётся, и сам может отдать свою жизнь за другого. Правда, жизнь у меня одна, на всех не хватит. Большинство жизненных ситуаций не таковы, как в фантастических фильмах, где один герой, погибая, спасает всё человечество от гигантского метериота или от антихриста. В реальной жизни на каждого по сто тонн космической пыли и по шестьсот антихристов, мелкомягких, но тем более опасных. Тут и не заслонишь, и погибнешь - толку не будет. Тут одно спасает: Бог, Который пишет наши имена Своей кровью на небесах, а Своё Имя пишет на наших сердцах Своим Духом.