Лк. 10, 35 а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе.

№98 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Русский язык различает "близкого" и "ближнего", хотя "близко" есть, а "ближко" нет. Вопрос: "Кто мой ближний" не имеет ответа постольку, поскольку отсылает к несуществующей "ближи". Добро оказывается чем-то вроде блажи. Всякий понимает, кто такой "близкий человек" - тот, кто рядом в силу родственных или дружеских отношений. Скорее, дружеских (если Авель был Каину другом, статистика преступлений той эпохи выглядела бы совершенно другой). Родство принудительно, а человек с принудительностью не дружит. Дружба есть результат выбора, этот выбор и есть путешествие, преодоление пространства между собой и другим. Не время есть четвёртое измерение, которое доминирует над всеми прочими, а любовь. Ненависть расширяет расстояние между собой и другим, заполняя это расстояние пустотой. Это пустота претензий, обид, лжи, зависти. Почему слушателям притчи о самарянине казалось естественным, что тот не должен помогать иудею, что он - "дальний"? Потому что пространство между самарянами и иудеями было заполнено лживыми историями: о том, что другой еретик, извращает твои святыни, самозванец, насильник и т.п. Причём, это ложь коллективизма, потому конкретный человек значения не имеет для лжи - глядя на другого, ненавидящий видит вражеский "народ". Самарянин, глядя на конкретного иудея, должен был видеть между собой и другим тысячи других иудеев, которые разрушали святыни самарян. Это ложное зрение, но как же оно распространено. "Горе вам, что имеет очи видеть и не видеть" - это вторая беда, а первая беда - что видим то, чего не существует. Глядят на цыгана - и видят толпу грязных цыганят, хотя данный цыган профессор музыки или протоиерей. Глядят на русского и видят свинство, пьянство и драку, хотя именно этот русский трезвый и тихий физик. Теоретически, нужно, чтобы тебя избили и ограбили, тогда ты перестанешь заполнять мир фикциями, тогда ты скажешь: "самарянин - мой ближний". Но ведь практически всё лучше: самарянина никто не избивал и не грабил, а он всё-таки смог увидеть в иудее ближнего. Это - чудо. Скажете, подумаешь, чудо: когда человек беспомощный и больной, он не воспринимается как опасность. Полноте: вспомните концлагеря двадцатого столетия. Они появились именно потому, что беспомощные, слабые, больные воспринимались как микробы, зараза, чума. Так что милосердие всё-таки чудо, и это не плохо, а хорошо; принудительное, обязательное милосердие лучше, чем ничего, а всё-таки рот дерёт.

*

Лукавый вопрос - лукавый ответ. Вопрос предполагает принцип "исключённого третьего": люди бывают либо ближними, либо не ближними. Таков и ответ - и вопрошающему приходится делать чрезвычайно неприятный выбор, голосовать за того, кого он ненавидит. Таким образом, он оказывается в парадоксальной ситуации. Разделение на ближних и неближних ведёт к тому, что ближним оказывается неближний, ближние же оказываются врагами. Как Христос был распят среди двух разбойников, так мы на дороге жизни среди двух разбойников - один разбойник ставит меня выше другого, второй ставит другого ниже меня. Гордыня моя говорит, что я лучше ближнего, осуждение - что ближний хуже меня. Удар справа, удар слева, и я опять лежу и вижу мир искажённо.

Ближе всего человеку - своя рубашка, и эта рубашка предаёт человека, как Геракла предала отравленная рубаха. Разбойники, священник, левит, - всё это сам человек, по традиционному толкованию, "грехи мои". Всё это проекции наших страхов, нашей агрессии, нашей жажды власти. Они окружают нас плотной стеной, они и ведут нас к падению, гниению, тлению. Гордыня есть саморазрушительное поведение, которое пытается вину переложить на других. Мы разрушаем себя добром, когда делаем добро частью нашего ближнего окружения. А добро - часть сердца.

Добро должно быть внутри, подобно крови. Поэтому апостол Павел так сражается с надеждой на добрые дела - ведь такая надежда подразумевает, что "добрые дела" одно, а спасение - другое, жизнь - другое. На самом деле, добро и жизнь одно и то же, "делать добро" и "жить" одно и то же. Гордиться добрыми делами - всё равно, что вскрывать себе вены, чтобы полюбоваться собственной кровью.

Всякий близок себе, всякий близок другому. Для того мы и путешествуем, изобретает газеты, книги, самолёты, телевизор, чтобы эта близость воплощалась. Человек есть тот, для кого другие люди - ближние, как бы далеко они ни находились. Это подобие Божие в человеке, ибо Бог ближе к любому человеку, чем собратья по человечеству. Бог ближе счастья и радости, Бог ближе боли, когда она ввинчивается в голову, Бог внутри - ближе некуда. Самарянин помог, а Бог был в страдальце, и когда несчастный выздоровел, Бог оставался на дороге лежать, остался на Голгофе. Каждый человек - наш ближний, идущий по дороге, нападающий на дороге, помогающий в дороге. Бог же - внутри нас, как лекарство, Он говорит нам - ближний есть другой, равный Богу, равный тебе, и в то же время отличный от тебя настолько, что его нужно и можно любить как Бога.

*

"Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?" Иисус не отвечает на вопрос самарянина! Он задает Свой вопрос, прямо противоположный. Не "кто мой ближний" - а "кому я ближний". Притча не объясняет ведь, кому был ближним "попавшийся", а показывает, кто был ближним ему. Вопрос был поставлен, чтобы оправдаться; Иисус заменяет его вопросом, который дает возможность жить.

При всем психологическом различии горожанина и крестьянина, у первых тоже были свои и довольно четкие критерии различения "ближнего". Ограбленный человек был ближним именно для священника и левита - по крови и по вере. Самарянину он был далеким, и даже врагом. Притча о самарянину упраздняет статическое, паспортное, этнографическое понятие о "ближнем". С той минуты, когда Христос спросил: "Кто был ближний попавшемуся..." ближний - это всякий, к кому мы приблизились, преодолев расстояние, лень, равнодушие.

В глубине своей вопрос "кто мой ближний" порочно поставлен так же, как и вопрос Пилата "что есть истина". На оба вопроса не может быть ответа. Истина есть не "что", а "кто". "Ближний" - это не "кто-то", а "я". Все рядом со мной, все - близки, и это моя вина и мой грех, если я не ближний этим всем. Я далек от нищего, мимо которого прошел на улице. А какой-нибудь берлинец ближний мне, я от него получаю милостыню, деликатно именуемую "гуманитарной помощью".