Мф. 11, 28. Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас;

№97 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Упокойники.

Проповедь Златоуста.

Эта фраза c XIX века забронзовела, превратилась в девиз, причём два боровшихся класса понимали его противоположно. Для "трудящихся", "пролетариев", "рабочих" это - девиз христианского социализма. "Во Христе обретёшь ты право своё" (а не "в борьбе", как у эсеров). Для "ликующих, праздно болтающих" - для всяких "фря", миллионерш - это девиз христианского психоанализа. Мигрень? Нервные припадки? Нет сил слушать разговоры мужа о деньгах и слышать грохот машин в километре от усадьбы, на вонючем заводе? Припади к роскошной картине, изображающей Христа в ночной рубашке, в белом венчике из роз... Муж, небось, венчика из роз не надевает, он предпочитает жёсткое садо-мазо, и ещё хорошо, если предпочитает, чтобы кнутом хлестали его.

Обо всех городских штучках в Капернауме слыхом не слыхивали, Иисус говорит совсем о другом. Его "приидите" - цитата из какой-то детской игры вроде "бояре, а мы к вам пришли". Все такие игры по сей день строятся очень просто: одна группа как бы нападает на другую, вторая как бы отбивается. Мы в детстве ещё играли в сватьёв - одни требовали невесту, другие не пускали. Свои отношения с односельчанами Иисус сравнивает именно с такой детской игрой:

"Но кому уподоблю род сей? Он подобен детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам, говорят: мы играли вам на свирели , и вы не плясали".

Сами начали игру, а когда ваш черед подыгрывать, вдруг становитесь в позу и динамите! Это нечестно! Тогда давайте водить буду Я!

"Труждающиеся и обременённые" - это даже не рыбаки с крестьянами. Это жертвы тех самых нечестных водил, так что эта проповедь - на самую любимую Иисусом тему, против ханжей. Да, Иисус не Предтеча, не аскет, неразборчив в знакомствах - так ведь аскет вам тоже не подошёл? Фарисеи, религиозные наставники, истеблишмент Завета, оказывается по сути - Прокруст, который не выдвигает идеал, а предлагает свою смятую простыню считать золотым эталоном и знаменем. Пить надо не со всеми, но и не в полном одиночестве, а вот как раввинат поставит - так и пей. И следи за новыми постановлениями!

Бог не таков - сказал "не убий", значит, не убий, не казни, не мысленно убивай, - в общем, вот чего не хочешь, чтобы сделали с тобой, того и другому не делай. И никаких толкований и приспособлений.

Это вовсе не догматизм и не упёртость, это не слепота, которая не умеет видеть оттенков. Это - камертон, помогающий в хаосе звуков понять, как петь. Никто не должен тянуть одну ноту, как это делает камертон, но без камертона не выйдет затянуть свою уникальную песню.

Конечно, Иисус - не бездушный автомат, повторяющий заповеди. Тогда бы Его не распяли, на Него бы просто не обратили внимания, Его аудитория ограничивалась бы опилками. Иисус - такой же камертон, как Моцарт. Подражать бессмысленно, не слушать - мучение. Проблема в том, что легче всё-таки слушать Сальери. Тем более, Сальери, коли будет надо, может кого-нибудь отравить - главное, пусть травит, кого я укажу.

Среди детских игр одна особенно напоминает отношения Иисуса с соотечественниками. Там, где ведущий кому-то одному незаметно для других даёт колечко и кричит: "Колечко-колечко, выйди на крылечко!" Обладатель колечка должен подбежать к ведущему, все остальные пытаются его схватить. Так и с машиахом: все делают вид, что нетерпеливо его ждут, а сами напряжённо переглядываются с готовностью схватить и распять того, кто посмеет заявить, что кольцо всевластья у него. Потому что интуитивно чувствуют: колечко всевластья вовсе не для блага народного, а для свободы каждого, включая, страшно сказать, женщин и детей. А это вседозволенность и анархия! Такой Христос нам не нужен!! Нам нужен Христос без мытарей и грешников!!!

Ну да, а вы Христу нужны даже такие злобные, вон Он и от вас не отступает. Пошли ко Христу, мужики, хорош понты бросать!

*

"Все". Бывают такие "все", которые вовсе не "все". "Все шахматисты" вовсе не составляют "всего человечества". А вот "все труждающиися и обремененнии" — это все люди, и иудеи, и язычники (Феофилакт, 113).

Слова "труждающиеся" и "обремененные" — разные слова, и можно их противопоставлять, как это сделал Феофилакт. Он как бы разделил человечество на две части — иудеи, трудящиеся над исполнением Закона Моисеева, и язычники, просто обремененные грехами.

Иисус и Его слушатели, скорее, воспринимали эти два слова как синонимы, повторение, как описание одного образа двумя красками (в Библии такой параллелизм обычен). Попытка противопоставить эти две краски опасна. Исполняющие Закон обременены грехами, обремененные грехами язычники все-таки имеют свой — или, точнее, природный — закон и трудятся над его исполнением.

Авва Дорофей объяснял эти слова проще, не противопоставляя их: "Как бы говорит: вот вы трудились, вот вы пострадали, вот вы испытали злые [следствия] вашей непокорности; придите же теперь: обратитесь" (26). Труд и бремя есть труд и бремя гордости, грехопадения, отпадения от Бога.

Постоянное, столь незаметное внешне и даже внутренне усилие быть как бог, а вовсе не труд по выдавливанию из себя пота и из земли хлеба, есть главный труд и главное бремя психики. Понять такое не так легко, для этого нужно целиком переоценить свою жизнь, перевернуть систему ценностей, научиться понимать, что усталость — не от физических усилий, не от творчества, не от любви, не от того, что мы гуляли с любимой под луной, а от того, что, гуляя с любимой, все-таки продолжали любоваться собой, а не любимой и не Богом.

Опасно думать, что "труд" есть труд нравственный, потому что тогда мы впадаем в фарисейство и у нас не остается времени и сил придти ко Христу: мы ведь заняты исполнением закона, пусть даже христианского. Раз и навсегда надо резко сказать себе вслед за блаж. Феофилактом: "Что за труд уверовать, исповедать и креститься!" Ничего трудного в христианстве, в церкви, нет. Это все — отдых после греха. Когда же мы устаем от христианства (а такое ощущение бывает, и часто) это означает, что мы подменили христианство своими планами и усилиями, то есть, собственно, сфарисейничали.

*

Неужели речь идёт о тех, кто увековечен баснями как Муравей? О трудягах, прогоняющих прочь кровоточивых вдов и жалеющих даже крошки для поющих Лазаря? О фарисеях, выгоняющих мытарей?

Или, напротив, речь идёт именно о фарисеях? Ведь это они были обычно нищими, потому что предпочитали изучать Слово Божие, а не «поддерживать минимум благосостояния» семьи. В синагоге, возможно, фарисей и стоял впереди, а «по жизни» он сидел в тёмной лачуге, его пилила жена, плакали детишки… Но был ли он труждающимся и обремененным в точном смысле слова? Не был ли он попросту религиозной богемой, библейским битником, избравшим благую часть?

Значит, «труждающиеся и обремененные» - это ликующие и праздноболтающие, состоятельные, зажиточные, пирующие – за свой счёт, между прочим – заработавшие на скромное пиршество в поте лица? Своего лица, заметьте, не чужого! «Он до смерти работает, до полусмерти пьёт»… Невелика разница с богемным наркоманом, который к тому же себя, может, и не прокормит и даже уморит, зато напишет что-нибудь, отчего тысячи людей повеселеют душой и духом… Если считать соотношение «себе/другим», иная стрекоза куда пользительнее для человечества, чем миллион муравейников… Муравей-то, собственно, отчего остолбенел: он ведь ходил на балет специально посмотреть на танцы Стрекозы, платил безумные по своим меркам деньги, а она почему-то ещё и милостыню просит…

Если понимать «в лоб», то нет более «труждающихся и обремененных» как всевозможные грешники. От чужих грехов человек умирает, от своих устаёт, да так, что иной раз повесится... В поте лица своего и жене изменяют…

 Труд и обременённость следует считать в процентах. Бог зовёт к Себе банкротов, тех, у кого в графе «прибыли» одни убытки. Подобное лечится подобным, говорит гомеопатия. Бог может спасти тех, кто подобен Богу. Таких же неудачников: попытавшихся что-то создать и потерпевших поражение, принявших поражение как часть своей жизни. Бог потерпел поражение в создании человека. Бог это знает о Себе, Откровение Божие есть рассказ Бога человеку о поражении Божием. Человек, правда, склонен рассматривать Откровение Божие как обещание всевозможных побед и одолений, но это именно доказательство того, что человек не соответствует Божьей о себе воле.

«Труждающиеся и обремененные» очень разные. Бог зовёт лишь тех, кто понял тщетность труда, кто несёт бремя, но знает, что бремя человеческой тяжело нести не столько из-за веса, сколько из-за неудобной формы, кривой, да и воняет это бремя, и липкое оно какое-то, всё время хочется руки вытереть... Христово бремя, напротив, лёгкое и прямое. Крест!.. Все человеческие свершения – всего лишь наспех сколоченные имитации, неоконченные шедевры (и это – в лучшем случае!). Сиктинские капеллы и рублёвские иконы, философские системы и научные достижения, - всё выглядит солидно лишь благодаря патине времени либо подслеповатости потребителей. Сами же творцы знают цену своим шедеврам – не того желало сердце, не того… Спаситель и пришёл взыскать погибшее – весь мир… Сгнившее, похожее на небесный свой первообраз как сопля на фонтан… Просто затвердела эта сопля от времени, да позолотили…

Господь и приходит к неудачникам, к тем, кто не смог и, главное, кто признал, что не смог. Признать, что не смог – самое тяжёлое, ибо это признать поражение самого главного в себе, того, что составляет наше достоинство и человечность… Поэтому, может быть, вполне признать своё поражение могут лишь те, кто победил почти все трудности – инертность материала, глухоту людей, собственное тщеславие. Создал картину, государство, теорию единого поля – и, почив на лаврах, вскочил и начал ожесточённо выдергивать лавры из мягких и немягких частей… Всё суета! Всё ничто в сравнении с тем, что должно было бы быть! Чем больше строим, тем больше развалин получается. Чем плотнее приготовляем путь, тем хлипче и болотистее под ногами. Вот таким, кто понял, какое болото под ногами и обратился к Тому, Кто над головой, и открывается Бог.  Тем, кто признал своё знание принципиально неполным и опасным этой неполнотой, даётся высший гнозис – Христов агностицизм. Настоящие агностики – именно те, кто знает, что ничего не знает о ближнем, хорош он или плох, спасётся или нет, кто знает, что ничего не знает о Боге, каков Он. Вера вымывает из человека самоуверенность и уверенность, вымывает ложные представления о мире – а они все ложные – и оставляет лишь отчаянную надежду на людей и надеющееся на Бога отчаяние.

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО МЕЖДУ ОТЦОМ И СЫНОМ

Люди, претендующие быть мессиями, говорят то же, что мессия: "Приидите, я вас успокою, страждущие, только возьмите моё иго, оно лёгкое" (ср. Мф. 11,28). Приходим, берём и - падаем. Может быть, самый яркий публичный пример из недавнего прошлого - Сталин, призывавший к себе всё человечество и обещавший успокоение. Один сын Сталина погиб в плену, другой спился. О том, который спился, молчали крепко, но молчали и о погибшем в плену, потому что была какая-то неправильность в его судьбе. Не то. что погиб, было неправильно, а то, что реакция отца была мерзкой. Отец - Сталин - загнал себя в ловушку гордыни. Перед ним было всего лишь два варианта: либо сделать из погибшего сына общенародного героя номер один, либо молчать, имитируя скромность. А нормально-то было бы и не делать из сына героя, и не молчать, а совершить подобающий траур. Но ведь для этого пришлось бы признать всякого пленённого - не предателем. А этого Сталин не мог, он во всех видел предателей.

Всё дал Сталин сыну, кроме главного и единственно нужного - отцовской любви и отцовского духа. Этого не дал, потому что не имел. Он не любил, он был бездуховен и бездушен, он был не отец, а озлобленный на весь мир безотцовщина-переросток.

Творец иной. Иго, которое несёт Его Сын - это крест, распятие, смерть. Это безмерно тяжело. Это иго нельзя одобрить. Иисус и не одобряет - Он молится, чтобы, если возможно, этого не случилось. Иисус знает, что Отец не рассердится за такую молитву - Отец и сам бы хотел, чтобы было "возможно". Но - нет. Люди перекрыли собой возможность жить Иисусу.

Многие оправдывали Сталина, говоря: "Да, люди гибли, зато"... Таким Лидия Чуковская однажды ответила, что подобные слова имеют право произносить лишь идущие на смерть: да, меня пытали, меня сейчас расстреляют по ложному обвинению, зато... Выжившие за чужой счёт таких слов говорить не смеют. Христианин не имеет права говорить: "Иисус погиб, зато человечество спасено". Иисус не говорил: "Ах, я гибну, зато"... Мучался Он, страшно мучался и, судя по Евангелию, больше всего от оставленности Отцом. Но не имеет христианин права и сказать, что Бог - как Сталин, оставил Сына. Христианин имеет право плакать. Благодарить за то, что Отец послал Сына - можно, но за то, что Сын погиб - нельзя. Главное же, что сердце рвётся сделать, мы не можем - обхватить Иисуса, кричащего, что Отец Его оставил, и проплакать - нет, не оставил, Он тут... Просто мы вползли между Тобою и Отцом, прости нас, прости... И Ты, Отче, прости, ибо из-за нас Ты имеешь полное право плакать и твердить, что Сын Тебя оставил... Он не Тебя оставил, а нас не оставил, а уж мы Его уволокли...

Христианину легко иго креста не потому, что крест - лёгкий, а потому что Бог под этим же игом. Бог не всегда даёт силу, оружие, Бог благословляет не противиться злу силой, зато Бог даёт то, чего не может дать ни один главнокомандующий - Он даёт Себя. Он рядом. Он не пастух, который напялит на нас ярмо и покрикивает - мол, что вы там, оно же лёгкое... Он тащит рядом с нами. Он дышет рядом с нами. Спасение в том, чтобы научиться не оттеснять других от Божьего прощения, от Божьего тепла... Лучше бросить руководить другими, вооружать других, чем за руковождением и вооружением забыть кошмарную цену нашего спасения.

1630.