Мф, 22, 37 Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим:

Мк. 12, 29 Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; 30 и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, - вот первая заповедь!

Лк. 10, 26 Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? 27 Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. 28 [Иисус] сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить.

По согласованию №133 (Лк - №98). Фразы предыдущая - следующая. См. Заповеди. Любовь. См. далее у Луки этот разговор переходит в притчу о милосердном самарянине.

Не готовь, а готовься, не воспитывай, а питай!

"Исполнять заповеди" означает прежде всего любить Бога. Бог призывает любить Себя, прежде всего Себя. Неверующий принимает это за эгоизм и удивляется: разве совершенство и превосходство не исключают эгоизма. Разве кормящая пловом Марфа не более любит людей, чем любящая Бога Мария? Это взгляд со стороны на еду и на любовь. Кто кормит, знает, что он именно кормит, а не любит. Кто любит - не кормит, кто любит - живёт.

Болезненность и зависимость есть в человеке постоянно, это и есть "падшесть", поэтому в чистом виде любви не встречается. Впрочем, и зависимости в чистом виде тоже нет, этим и живы. Различие в свободе - зависимый не может не зависеть, любящий может не любить.

Любовь к Богу для того на первом месте, чтобы освободить любовь от эгоизма. Человек достаточно бог, чтобы любить Бога, и только любовь к Богу помогает человеку не любить другого как Бог.

Сам Бог любит не "как Бог". Бог любит чисто, свободно, Бог любит так, что всё живо Богом, и при этом свободно от Бога, а Бог свободен от тех, Кого любит, не зависит от них. Человек же любит "как Бог", в любви человеческой сильно подражание, а сильнее всего эгоизм, попытка сделать любимого зависимым от себя, чтобы никуда не мог деться. Эгоизм маскирует это, побуждая человека искать освобождения для себя, не видя, что важнее всего - освобождать другого от своего эгоизма. Так рождаются попытки "освобождения от любви", "освобождения от привязанности".

Человек освобождает свой эгоизм от любви, лишь бы не освободить любовь от эгоизма. Порыв к свободе правильный, только дешёвый - мы пытаемся приобрести свободу через "духовные усилия", "просветление". Свобода же приобретается самоумалением, и эталон самоумаления, к сожалению - смерть. Яд эгоизма выцеживается смертью и воскресением. Вот почему Иисус говорит, что кто хочет жить, должен умереть. Идеально "единое на потребу" перевёл на русский язык Толстой в описании предсмертного откровения Волконскому: "Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию". Говорить такое, думать такое, переживать такое допустимо лишь перед смертью. Иисус - был перед смертью.

*

В Мф. 22, 37, вопреки обыкновению, текст короче, чем у Марка, фарисей изображен без симпатии, даже с враждебностью. Опущено, что Иисус и фарисей обменялись взаимными похвалами. Опущено то, что есть в Мк. 12, 29: "Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый". Дано сразу продолжение: "возлюби Господа...". Это, разумеется, не отрицание единства Божия, потому что не Единого - как любить? Единство и благость Творца - синонимы. Не единый не благ, и это постоянно видно во всех политеистических системах. Попытка решить проблему страдания изобретением "злого бога", на которого списывать то, что не хочется приписывать Единому Богу - эта попытка ничего не решает, только все запутывает, потому что тем самым хорошее уравнивается со злым, мир действительно превращается в черно-белое пятно, в шахматную доску. А благо - не противоположность злу, благо - это весь мир. Весь мир "хорош весьма".

Поэтому так трудно хорошесть заметить, поэтому время измеряется не хорошими событиями, а дурными. Это разумно -- в падшем мире. Счастье, добро, свет и есть константа. Воздух и отсутствие воздуха так же несимметричны как дыхание и удушение. Свет и тьма неравноправны. За окном мелькают столбы, а не планета Земля. Грехи, предательства, ошибки, - это столбы, которые воткнуты в Землю. Они и бросаются в глаза. Вот почему "Бог един" - это напоминание о той константе, по отношению к которой и Земля - лишь штришок.

В России, кстати, легче понять, что такое грехопадение, потому революция была грехопадением отдельной страны внутри грехопадения целого мира. В нормально ненормальном мире константой является существование частной собственности и связанного с этим права. Ужас революции в том, что константой стало зло, простое и веселое зло: отсутствие частной собственности и беззаконие. Хотя жизнь в России и после 25 октября 1917 года была по многим параметрам вполне нормальная, люди ели, пили, веселились, писали книги, получали премии, снимали кино, сражались, - но все эти нормальности деформировались под влиянием отсутствия частной собственности (и, разумеется, права). Поэтому ошибка надеяться, что можно остаться невредимым, забиться словно премудрый пескарь в норку и там заизолироваться от разлагающего влияния "совка", что достаточно слушать битлов - и ты уже вроде бы под Ливерпулем, а не под Лубянкой.

Генерал, как говорится, - он ведь и в Африке генерал. Но генерал, который падает без парашюта с самолета, будь то над Африкой или над Сибирью - вроде бы и генерал, а не совсем тот, что на африканской или европейской почве. Он ведь еще вообще не на почве, и даже если в конце падения он встанет на землю обеими ногами, вряд ли это его порадует.

*

Заповедь любить пришельца есть продолжение заповеди о любви к Творцу. Бог - первый иностранец. Бог - больше чужак, чем антипод. Бог - приходит к нам, преодолевая несравненно большее расстояние, чем любой турист. Бог непонятен как иностранец, и у людей с узким кругозором Создатель вызывает те же ассоциации, что иностранец: нетрудовой доход. Крестьянин либо боится чужака, либо видит в чужаке глупое животное с большим выменем, немое и слепое, не понимающее, что происходит. Но рано или поздно обнаруживается, что Создатель не только вымя, но еще и рог - рог Силы. Его нужно бояться, Его нужно просить, но все это нечеловеческое. Человеческое же - любить Иного.

"Какая есть наибольшая заповедь..." Так древний еврей выражал то, что сегодня выражают словами "в чём смысл жизни", "во имя чего всё", Для ультрасовременных людей, предпочитающих формулы, предлагается такой ответ: 1-ЛКБ-2. Или ЛКБ в квадрате. Любовь к Богу и любовь к ближнему. У них - ФСБ, у нас - ЛБК. У них - КГБ, у нас - ЛБК. У них - ЦБК (целлюлозно-бумажный комбинат), у нас опять ЛБК!

Человек обычно зовёт Бога на помощь, когда не хватает сил сделать своё человеческое дело. Писатель - когда пишет книгу, дровосек - когда рубит дрова, рыбак - когда удит рыбу. Способности к писанию, рубанию и удению есть, только недостаёт времени или сил. Можно позвать на помощь ближнего, но иногда ближнего нет под рукой, а иногда работа не та, чтобы вдвоём её делать. Тут и начинается молитва, и слава Богу, если от недостатка сил начинается молитва, а не запой.

Молитва высшая, однако, начинается там, где заканчиваются не только человеческие силы, но и человеческие цели. Много есть определений человека, но не определяли его как существо любящее. Хотя, казалось бы, уж кто-кто, как не человек... Вот именно, что "казалось". Человек умеет любить, но человек и подпрыгивать умеет, однако полёты - не для человека. Та любовь, которой любит человек, есть всего лишь подпрыгивание. Та любовь, о которой просит Бог, есть полёт. То воскресение, о котором мечтает человек, есть подъём из гроба на поверхностность земли. Это и наука, возможно, когда-нибудь учудит. Воскресение, о котором мечтает и которое осуществляет Бог, есть подъём с поверхности земли в глубину жизни.

*

Эгоизм, гордыня паразитируют на самом основном человеческом свойстве: быть единственным перед Богом. Доброкачественность духовной жизни проверяется умением молиться и веровать, как если бы в мире не было ни одного больше верующего и молящегося, более того - ни одного человеческого существа вообще. Без этого все остальное падает. Поэтому любовь к ближнему - вторая заповедь, а любовь к Богу - первая, как брак, который поддерживают ради детей, не любя друг друга - грех.

*

"Какая есть наибольшая заповедь..." Так древний еврей выражал то, что сегодня выражают словами "в чём смысл жизни", "во имя чего всё", Для ультрасовременных людей, предпочитающих формулы, предлагается такой ответ: 1-ЛКБ-2. Или ЛКБ в квадрате. Любовь к Богу и любовь к ближнему. У них - ФСБ, у нас - ЛБК. У них - КГБ, у нас - ЛБК. У них - ЦБК (целлюлозно-бумажный комбинат), у нас опять ЛБК!

Человек обычно зовёт Бога на помощь, когда не хватает сил сделать своё человеческое дело. Писатель - когда пишет книгу, дровосек - когда рубит дрова, рыбак - когда удит рыбу. Способности к писанию, рубанию и удению есть, только недостаёт времени или сил. Можно позвать на помощь ближнего, но иногда ближнего нет под рукой, а иногда работа не та, чтобы вдвоём её делать. Тут и начинается молитва, и слава Богу, если от недостатка сил начинается молитва, а не запой.

Молитва высшая, однако, начинается там, где заканчиваются не только человеческие силы, но и человеческие цели. Много есть определений человека, но не определяли его как существо любящее. Хотя, казалось бы, уж кто-кто, как не человек... Вот именно, что "казалось". Человек умеет любить, но человек и подрыгивать умеет, однако полёты - не для человека. Та любовь, которой любит человек, есть всего лишь подпрыгивание. Та любовь, о которой просит Бог, есть полёт. То воскресение, о котором мечтает человек, есть подъём из гроба на поверхностность земли. Это и наука, возможно, когда-нибудь учудит. Воскресение, о котором мечтает и которое осуществляет Бог, есть подъём с поверхности земли в глубину жизни.

*

Лука чуть изменяет повествование, так что Иисус отвечает вопросом на вопрос и заповедь цитирует сам спрашивавший. Так один хитрец поспорил с гроссмейстером, что выиграет у него по переписке хотя бы одну партию из двух. И вот, ходы, которые гроссмейстер делал в одной партии белыми, возвращались к мастеру в другой партии, где белыми играл хитрец.

*

Вообще слишком расхвален сократический метод, чтобы не возникало отторжения и желания вспомнить какой-нибудь еврейский анекдот (Рабинович, почему Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос? - А с чего Вы взяли, что я отвечаю вопросом на вопрос?)

С другой стороны, опыт преподавания подтверждает, что если ученик включен в диалог вопросом, начинает рыться у себя в голове, а не в голове у учителя, -- результат крепче.

А опыт допрашиваемого с третьей стороны подтверждает: следователь дорожит тем, что "вопросы здесь задаю я". И очень подчас полезно по-швейковски добродушно поводить его маленько за салом, именно отвечая вопросом на вопрос.

У Льюиса есть эссе "Бог под судом" - и вот Иисус приходит в мир, где каждый считает себя следователем, а Его подследственным. И когда кажется, что "Бог умер" или, самое меньшее, оглох и не слышит моих воплей -- это "молчание Бога" есть просто задаваемый нам вопрос. Еврейские штучки русского Бога.

*

Проблема не в том, что человек любит не Бога, не «Кто» с большой буквы, а «что». Любить Бога вообще от человека не зависит, как и всякая любовь, всякая «зависимость» (любовь без свободы есть именно зависимость). Человек любит не «что», не секс, не деньги. Человек любит любовь к сексу, любовь к деньгам. Ради этой любви человек «научается убивать», замечал Афанасий Великий (1, 129). Мимоходом замечал, а ведь и по сей день большинство людей полагают, что убивают «во имя спасения ближних» и т.п. Да нет, убиваем лишь потому, что боимся остаться без любви. Убийство для зла - кратчайший путь к любви. В пределах сатанинского лабиринта это, увы, справедливо. Правда, любовь будет к себе... Выход очевиден, он в противоположном направлении: не «любить Бога» (что, ещё раз скажем, не в нашей власти), а хотеть любить. Хотеть любить Бога, хотеть любить людей, хотеть любить жизнь так, как мы любим смерть – смерть других, конечно, не свою.

*

КТО ЗАЖМУРИВАЕТСЯ, ТОТ ЖМУРИК

Жорж Санд заметила, что «любовь без благоговения и восторга — это лишь дружба».

Другое дело, что именно считать благоговением. Иначе придётся признать Средневековье самой любвеобильной и благочестивой эпохой в истории человечества, а наше время — всего лишь дружелюбным и неплохо образованным, в том числе, в вопросах богословия.

Благоговение не только в том, чтобы опускаться на колени — оно ещё и в том, чтобы не расставаться с любимым. Средневековье проделывало с Богом ровно то же, что с женщиной — опускалось на колени, но подымало объект поклонения как можно выше, настолько высоко, что всякая возможность общения исключалась. Символом такого благоговения может служить Евангелие в одном из суздальских музеев: книга выше человеческого роста в серебряном окладе. Её не то что прочесть, её открыть трудно.

Когда мы дружим, мы посылаем друг другу записки. Когда любим, даём друг другу читать всего себя. Любить Бога и ближнего означает отдавать себя целиком на прочтение и вчитываться в Другого, а не зажмуриваться от наслаждения своими чувствами.