Часть 1. 24 февраля - 24 марта. - Часть 2. 25 марта и далее.
Небольшой продуктовый магазин в соседнем доме редакции, где я это пишу – единственный во всем квартале, который сегодня работал. Это фешенебельный район Киева, и в обычные дни он шумит гуляющими горожанами, туристами, молодежью. Сейчас улицы полупусты. Магазины дорогой одежды, рестораны, кафе и барбершопы закрыты.
Но важно другое – в холле этого магазина, находящегося в цокольном этаже здания, собрались люди. Старик прикорнул в углу, дети катаются на офисных стульях, их мамы пьют кофе из термосов. Отцы курят на пороге. Все они используют это помещение как бомбоубежище.
Сегодня на рассвете Киев проснулся от звуков разрывающихся снарядов и шума военных самолетов. Это впечатляет, поверьте. Особенно когда еще почти темно, а вдалеке видны отблески далеких взрывов. Во всех окнах зажегся свет. Сразу же выяснилось, что Россия объявила войну Украине.
Когда рассвело, киевляне деятельно принялись решать свои семейные проблемы. Имеющие дачи отвозили туда жен, стариков и детей. Немало уехало и к родственникам в небольшие города подальше от мегаполисов. В супермаркетах образовались очереди, в банкоматах снимали наличные, в аптеках запасались необходимыми лекарствами. Оказалось, что транспорт работает бесперебойно, на заправках есть бензин, но на работу можно не идти. Из новостей стало известно, что введено военное положение. И президент Зеленский, и мер Киева Клычко с раннего утра заявляли, что и у Украины, и у ее столицы все жизненно необходимые системы работают. Потом появились новости о том, как ПВО сбивают российские самолеты, а пехота останавливает танки, прорывающуюся на украинскую территорию.
Не было ни шока, ни трепета. И паники нет. Украинцы за последние годы войны, а еще более за последние месяцы ждали, когда же Путин нападет. Все примерно просчитали для себя, что каждый из них будет делать в этот момент. В какой-то степени это напоминает положение больного, ждущего со дня на день смертельно-опасной операции. И этот день настал. И он готов к ней, он уже давно готовился.
Утром становился понятен масштаб вторжения. Украина атакована и с востока, и с моря, и по перешейку из Крыма, и с севера из Белоруссии. Диверсанты и беспилотные аппараты взрывают военные склады, штабы армии и телевышки. Даже те склады и телевышки, которые казалось бы находятся глубоко в тылу, далеко от границ. Танки рвутся к Харькову, обстреляна Одесса. И Киев, конечно. Киев обстрелян ракетами.
В середине дня по центральной улице Киева, Крещатику, пронесся мощный гул. Прохожие на мгновенье остановились, но потом пошли дальше, только один подросток бросился к входу в метро. Мой товарищ, с которым мы там находились, ветеран, сказал, что это похоже на близкий разрыв артиллерийского снаряда крупного калибра. Потом оказалось, что это был звук разрыва крылатой ракеты, которой россияне обстреляли военную часть на окраине города, на другом берегу Днепра. В тот момент там погибло 6 человек, 12 ранено.
На другой окраине Киева украинские военные сбили вертолеты, которые доставляли туда российских десантников. Дело дошло до перестрелок из автоматов.
Интернет и телефонная связь работает бесперебойно. Карточки некоторых банков не работают в одном терминале, но работают в другом. Метро и автобусы по распоряжению мера не требуют оплаты проезда. Киевляне постоянно друг с другом созваниваются и говорят понятно о чем – о том, что началась война. И еще они постоянно ищут новостей от Министерства обороны и правительства, которых, следует признать, достаточно.
В лентах соцсетей все друг друга успокаивают и убеждают верить только своим глазам и сообщениям Министерства обороны. Иногда там появляются отчаянные письма тех россиян, которые в ужасе от происходящего. Проклятия в адрес Путина и самих себя их друзья-украинцы принимают, но холодно и сдержанно.
Знакомая звонит: «Помоги найти пункт сдачи донорской крови! У них все телефоны заняты постоянно!» Она хочет помочь своей кровью раненным солдатам и всем другим будущим жертвам. Я трачу битых полчаса, обзванивая клиники. Наконец на том конце берут трубку и сразу же диктуют адрес: «Езжайте сюда! Не отвлекайте! Мы не можем разорваться на телефонные разговоры и одновременно принимать кровь!»
На улицах встречаются и домохозяйки, вышедшие за пакетом молока, и владельцы собак со своими питомцами, но появились и те, кто спешат на вокзал или в бомбоубежище. Чаще всего это мужчина и женщина с рюкзаками и чемоданами, а еще их дочка или сын, обычно веселый и взволнованный: для него это все – приключение. Чем-то эта картина напоминает отправку в детский лагерь, но его родители слишком уж сосредоточены. А тут еще на полупустом бульваре появляется 6 новеньких армейских бронированных автомобиля – едут занимать свои места обороны.
Киевское метро сейчас не только средство передвижения, но и самое большое и надежное бомбоубежище. В холлах подземных станций, у стен или на скамьях, группками и парами расположились на сумках те, кто считает, что сидеть в своих квартирах слишком опасно. На каждой станции сотни этих дремлющих киевлян.
Сосредоточенное оживление проявляется и у военным комиссариатов. К их порогам сходятся мужчины всех возрастов, но чаще других примерно 30-ти летние, в спортивной или туристической одежде, но многие в армейской униформе и почти все с плотно набитыми рюкзаками. В военных комиссариатах в спешном порядке и по упрощенной процедуре регистрируют тех, кто хочет пополнить ряды армии или быть зачисленным в ополчение – территориальную оборону. Я тоже захожу с ними, и предъявляю дежурному офицеру свой паспорт и военные документы. Меня направляют в большую комнату, где ждет своей очереди на собеседование с полсотни мужчин. Нетрудно понять, что большинство из них – ветераны боев на Донбассе, это как-то сразу понимаешь. Но есть и женщины (тоже ветераны), и слишком уж возбужденная необстрелянная молодежь. Вдруг заходит офицер и громко говорит: «Воздушная тревога! Всем следовать за мной!» Мы спускаемся в большой подвал, где коротаем время, уставившись в свои смартфоны. Сидящий радом со мной мужчина лет 45-ти, с козацкими усами и в британской полевой форме, показывает мне свой телефон: «Видел?» Там прокручиваются съемки того момента, когда украинские беспилотники уничтожают российскую танковую колонну. Я говорю, что уже видел, но интересно еще раз просмотреть.
Потом заходит все тот же офицер и объявляет: «Отбой воздушной тревоги! Те, кто подписал контракт – поступаете в распоряжение своих командиров. Будете получать оружие». Я, сославшись на срочное дело, выхожу на улицу. Пока еще опять воевать с автоматом я не готов. И, добавлю, - уверен, что и без меня справятся.
Украинцы слишком давно ждали этой войны, уже долгих 8 лет. Ждали все, и те кто воевал и вернулся домой, и их жены и дети, и беженцы с оккупированных территории, и родственники погибших, и подростки и старики, и программисты, и алкоголики из дешевых баров, и спортсменки-гимнастки, и владельцы пафосных бистро, и музыканты, и крестьяне в сельской глубинке – и все они видели изо дня в день лицо Путина, и им уже давно не страшно. Страшно было раньше. Сейчас – спокойная уверенность в своей правоте и силе и – где-то на втором плане – презрение к своим врагам.
В этот вечер, когда я пишу эту заметку, из окна моей редакции видны соседние дома – и в этих домах почти нет горящих окон. Обычно по вечерам там почти все освещено – там располагаются дорогие квартиры и офисы, где работают допоздна. Но не сейчас. И автомобили почти не ездят – только иногда, редко. Почти полная тишина. Почти.
На балконе, куда я выхожу курить – слышны звуки далеких взрывов. Я знаю, что это рвутся снаряды, но не в Киеве, а в его окрестностях. Звук тяжелого снаряда слышен очень издалека. А днем периодически выли сирены «воздушная тревога». Возможно, над городом появился беспилотный аппарат с бомбами, и его собрались сбивать.
Окна соседних домов темны по нескольким причинам. Многие киевляне уехали еще вчера, когда вторжение началось и стало понятно, что захват Киева чуть ли ни главная задача россиян. Многие попросту не зажигают свет, боясь привлечь внимание российских летчиков или операторов беспилотников. Но очень многие предпочитают провести вечер и ночь в бомбоубежищах, которым чаще всего становятся ближайшая станция метро.
Я в метро не хожу и не гашу свет. Мне кажется, что вероятность попасть именно в мой дом крайне мала. Так обычно кажется всем тем, в чьи дома бомба попадает.
Прошлой ночью на другом берегу Днепра был сбит российский беспилотник, который рухнул на многоэтажный жилой дом. Там начался пожар. Травмировано обломками 8 человек, 9-ти этажный дом стал не пригоден для жизни, его жители эвакуированы.
В Гостомеле, городе-спутнике Киева, в проулок между многоэтажными домами упала российская ракета последнего поколения. Россияне называют их «высокоточными» и очень хвастаются ими. Видимо, она сбилась с курса и не долетела до своей цели, скоплению украинских войск. Она упала рядом с жилыми домами. В воронку, которую она сделала, можно засунуть внедорожник и он полностью там вместится.
Власти Киева объявили горожанам, что сегодняшняя ночь может быть очень тревожной и даже «решающей». Дело в том, что с северного направления к городу продвигаются танковые колонны. Президент Лукашенко позволил российским войскам тренироваться на его территории, но те решили, что из Беларуси самый короткий путь на Киев. За один день, ночь, и вот сейчас они должны преодолеть этот путь – около 200-т километров по дорогам. Расчет украинских военных состоит в том, что проще и надежнее остановить эту армаду на подступах к городам, а не среди лесов и болот.
Власти, кроме того, обратились ко всем, желающим воевать, регистрироваться добровольцами, получить оружие и действовать в отрядах ополчения. Я решил взглянуть, как это работает.
Еще на выходе из метро (на станции которого лежат на одеялах, сидят на скамьях и прохаживаются сотни полторы киевлян, в основном женщин и детей) группа мужчин с рюкзаками и в спортивной одежде спрашивает у меня, не знаю ли я точно, где находится штаб добровольцев. Я знал и объяснил им. Вместе мы идем среди многоэтажных домов спального района, проспект которого вскоре выходит к полям и низким заводским зданиям. По пути встречаются группы мужчин в гражданской одежде, но с оранжевыми повязками и с автоматами. Это и есть те добровольцы, которыми мы хотим стать.
У самого штаба - корпуса завода , - припарковано на разных подъездах около сотни машин (это приехали на своих авто будущие ополченцы), вдалеке заметны армейские грузовики, а сами желающие получить оружие выстроились в очередь длиной метров 150. Их несколько сотен, подходят и подходят новые, но и из самого здания группами почти постоянно выходят другие – и уже с автоматами, запасом патронов и оранжевыми лентами на рукавах. Это своего рода конвейер вооружения ранее безоружных.
Это меня несколько озадачивает: что просто предъявил паспорт и берешь автомат? И иди куда хочешь, ищи врага? Как мне объяснили более опытные ребята, каждый из добровольцев после регистрации попадает в состав небольшого отряда, подчиняется назначенному из их рядов командиру и тот становится ответственным за оружие и дисциплину. А потом они получают конкретное задание – патрулировать выделенный им участок, дежурить в назначенном месте или помогать военным.
А на перекрестке проспекта, последнем в черте города, экскаваторы роют окопы, военные проверяют въезжающий транспорт, подходит и отъезжает военная техника. Последний раз я видел подобный пункт обороны – почти в городе – в Мариуполе в 16-м году, когда ждали атаки со стороны сепаратистов Донбасса. Окопы и блокпосты радом с жилыми домами. Это место вероятных боев, перестрелок и разрывов снарядов.
Я встречаю своего старого знакомого, ветерана войны на Донбассе, дважды раненного и кавалера нескольких правительственных орденов. Он выглядит так, будто с войны и не возвращался (где он был командиром взвода разведки), хотя уже несколько лет работает водителем грузовика. Я указываю ему на его бронежилет и шлем, и говорю – «Такое же здесь не выдают?» Он отвечает, что это его личное: «У меня все снаряжение в порядке хранилось. Да все мы знали, что еще придется воевать. Пришлось?» Его товарищ тоже экипирован на славу – в американскую зимнюю форму, американских пехотный шлем и легкий бронежилет с пластиковыми плитами внутри. Это тоже его личное, он тоже уже давно готовился, он тоже ветеран.
Неподалеку от нас военная полиция вдруг останавливает молодого парня, мгновенно скручивает его, вынимает из кармана какие-то документы и отбирает телефон. Подошедший офицер углубляется в этот телефон, а парень лежит на земле с руками на затылке. Офицер кричит своим коллегам, но слышно и нам: «Да, фотографировал позиции». Через минут 20-ть – парень все лежит, боясь пошевелиться - подъезжает полицейская машина и увозит его.
- Ого! Не слишком ли круто? – говорю я.
- Может и круто, - отвечает мой знакомый-разведчик. – Но только еще сегодня утром на вон том перекрестке, – он указывает, на каком – ликвидировали диверсионную группу. Угнали наши военные грузовики, переоделись в нашу форму и двигались к центру города.
К тому центру, где я сейчас пишу эту заметку. Где в основном живут не ветераны и не добровольцы, а совсем мирные люди, в большинстве – женщины, дети и старики.
Утро началось с двух новостей – в жилой дом почти в центре города попала российская ракета и мэр Клычко объявил, что комендантский час будет начинаться с 17-ти часов. Вчера он был с 23-х. Эти новости сделали день киевлян.
Ах, да! Российские войска не решились на штурм города, чего от них ожидали этой ночью. Вероятно, ждут подкрепления и собираются с силами.
Конечно, не каждый день в жилой дом попадает крылатая ракета, но в общем-то киевляне ожидали этого, российские ракеты все дни с начала войны регулярно взрывают жилые дома во многих украинских городах. Трудно сказать, делается ли это намеренно, или эти ракеты попросту сбиваются с курса. Дом, в который она попала сегодня, находится неподалеку от одного из киевских аэропортов, может быть, целились в него. Но российские военные с удовольствием обстреливают микрорайоны с мирными жителями – я наблюдал такое раньше в Мариуполе. Там ракеты системы «Град» - эдакие 2-х метровые баллоны – торчали неразорвавшимися между пятиэтажными домами. А те дома, в которые они попадали и взрывались, выглядели будто обгрызанные Годзиллой – с дырами в стенах как от огромных укусов. Те «Грады», которыми пользуются россияне, не всегда правильно хранились и половина из них попросту втыкается в землю и не взрывается.
Но дело в том, что дом, в который попала ракета сегодня, находится совсем близко от крупнейшего и лучшего киевского роддома. Многие киевляне и киевлянки в прямом смысле родились в нем, а еще большие рожали или встречали свое потомство. И потому они ужаснулись – а если бы эта чертова ракета попала туда! Это же святое место!
Всех немного успокоил Н., высококлассный акушер и популярный блогер. Он сделал репортаж о том, как в их клинике принимают роды в переоборудованном для этого подвале. По его словам, и гигиена там полностью обеспечена, и аппаратура работает, и персонал оказался на высоте и в полном составе. Роды нужно принимать и во время угрозы налетов.
А тут еще стало известно, что этой ночью в одном из бомбоубежищ счастливо разрешилась от бремени некая роженица. Нашлись те, кто ей помогал, принимал, ей выделили специальное помещение и все прошло чудесно. Во время Революции Достоинства в палаточном лагере справляли свадьбы, но там не рожали… Как бы там ни было, младенцы в Киеве появляются регулярно и постоянно, не обращая внимания на войну, и в тех местах, где им этого захотелось.
Да, а кроме этого киевляне должны будут находиться в своих квартирах – а лучше в бомбоубежищах - с 17-ти вечера до 8-ми утра следующего дня. И сделано это, как можно понять, не столько из-за опасности бомбардировок, а потому, что и власти, и горожане начали активно и небезуспешно выявлять российских диверсантов и их пособников. Работники мэрии так и заявили, что тех граждан, которых после означенного часа задержат на улице, будут заведомо считать диверсантом. Друзья из отрядов самообороны – а именно они и будут патрулировать улицы в ночные часы – сказали мне, что такому гражданину придётся очень убедительно объяснить, почему он не соблюдает режим (исключения предполагаются, но уж по очень уважительной причине), и его документы будут тщательно проверены по всем возможным государственным и волонтерским базам данных. Что будет с гражданином без документов лучше и не воображать.
В дневное время саморганизовавшиеся киевляне группами осматривают окрестности своих домов, их крыши и стены. Дело в том, что на них могут быть нанесены знаки особой краской, служащей маяком для системы самонаведения ракет. За деньги или еще по каким-то причинам такие знаки наносят, десятками, во многих городах страны. Проинструктированные пособники врага. Кто эти люди? Как они могут такое делать? Ублюдки – считают киевляне и внимательно наблюдают из окон своих квартир за разного рода подозрительными личностями. Одну из них засняли на телефон – она красила такой особой краской трубу газопровода, ведущего в многоквартирный дом. Ее задержали – обычная необразованная и видимо пьющая женщина. По ее метке этот дом мог бы взлететь на воздух – со всеми находящимися в нем людьми.
Этой ночью на одной из центральных улиц города произошла перестрелка – там захватывали или уничтожали группу диверсантов. По мосту с другого берега Днепра в центральную часть города не пропускали автомобили – была вероятность прорыва еще какой-то подобной группы. Все последние дни окрестностях Киева высаживались российские десантники и скрывались в лесах. Они вполне могут пробираться в город или к объектам инфраструктуры. Пресс-служба армии сообщила, что российскими солдатами был захвачен склад Национальной гвардии и они, вероятно, приоденутся в украинскую форму, надеясь сбить с толку. Таких уже задерживали.
Тактика российских военных иногда действительно может сбить с толку. Рано утром по одной из городских магистралей по направлению к центральной части двинулась колонна в составе российского танка, двух легковых машин и двух грузовиков. Им дали углубится, после чего расстреляли из гранатометов, всех почти одновременно. Единственное объяснение, которое мне удалось получить в ходе долгих бесед с военными и немало знающими приятелями состояло в том, что эта группа должна была подвезти боеприпасы уже ждущей их диверсионной группе, а танк направлялся им в поддержку. Мы задались вопросом: а те командиры, что посылали этих солдат на такое задание, они действительно верили в успех?
Место, где была уничтожена колонна, находится, кстати, совсем недалеко от пострадавшей от ракеты многоэтажки. Пока не наступил комендантский час, жители того района могли сходить посмотреть – и на дом с дырой от ракеты, и на обгорелый танк.
Эту ночь я провел в редакции, более того, проведу в ней и следующую. Вчера городские власти решили сделать, так сказать «комендантские полтора суток», которые продлятся - если ничего не измениться - до 8-ми часов завтрашнего утра. Вчера я слишком поздно об этом узнал и оказался в ловушке.
Но не все так плохо – и в пустой редакции (я делю ее только с пожилым сторожем Петром, который с первого дня войны наотрез отказался ее покидать и тем более куда-то из Киева уезжать) у меня есть запас сигарет, а спать можно на раздвижном кресле. Нет хлеба, но есть кое-какие запасы моих коллег – кофе, чай, сахар и печенье. У шефа в шкафу обнаружилась коробка шоколадных конфет (огромная!) и я ее реквизировал – старая истина гласит, что война все спишет.
Читатель! Если ты живешь в каком-нибудь большом городе, вообрази себе, что этот город вдруг полностью замирает, или скорее, засыпает. Когда жизнь в нем едва теплится. Улицы абсолютно пусты, редко, очень редко по ней проезжает где-то вдалеке машина – и в тишине это очень слышно. Иногда где-то скрипнет дверь, иногда – чьи-то негромкие голоса донесутся. Стоит отметить, что тишина уснувшего города совсем не такая, как тишина в лесу или в деревне – там тоже тихо, но срытая жизнь природы наполняет ее другими вибрациями. В большом городе во время комендантского часа тихо, словно в подвале.
Однако жизнь есть, конечно-же. Где-то открылось окно, кто-то во дворе вышел выбить от пыли половик. Вот закурили, выглядывая с порожка. А все другие, немногочисленные, типа нас с Петром, кто не уехал и не пошел в бомбоубежище, те сидят в глубине квартир и погрузились в информационный мир.
Киев сегодня ушел жить в интернет, оставив для физического существования спальный мешок (если он в бомбоубежище) или диван - если он остался дома.
Жаль, что мне не довелось сегодня побродить по такому Киеву - почувствовал бы себя как внутри приключенческого фильма. Киношники это любят – картины вымершего города. Но и наблюдая из окна или с балкона, я вполне догадываюсь, какой сейчас Киев везде.
Однако, оставив лиризм, следует признать, что с военной точки зрения такие «суточные комендантские часы» исключительно эффективная мера. Как диверсанту взорвать что-нибудь в Киеве сегодня, я представить могу с трудом. Этот диверсант должен быть настоящим Джеймсом Бондом. Любой замеченный человек или автомобиль тщательно – о, поверьте, очень тщательно! – досматривается и внимательно изучаются все документы, в том числе специальный пропуск. Но и этого мало: военные и полиция за пару дней практики изобрели свои методы. Например, подозреваемый должен без акцента сказать несколько слов и фраз по-украински, сообщить номер телефона своей жены или родителей (им сразу же позвонят), или не задумываясь ответить, какие сети супермаркетов в Киеве работают круглосуточно, а какие – до 23-х часов. Таким образом возможный диверсант должен будет не только иметь все документы в полном порядке, а еще и быть укорененным киевлянином с женой и мамой. Таких Путин, конечно, подготовил, но буквально считанные единицы, основная масса – это наспех обученные уроженцы России. Однако даже Джеймс Бонд, с липовыми документами, не смог-бы без акцента произнести те украинские слова, на которых протестируют его правильную украинскую дикцию.
Впрочем, пресс-служба армии сообщила сегодня, что была «ликвидирована группа диверсантов», передвигавшихся по городу в фургоне «скорой помощи». Из приложенных фотографий можно понять, что не все диверсанты были ликвидированы, некоторые на фото выглядели живыми.
Так и прошел сегодняшний день – в чтении сводок с место боев («Куда россияне продвинулись? А, их оттуда выбили!»), созвона с друзьями ( у многих закончился свежий хлеб, с ним вообще беда – сметают с полок магазинов мгновенно) и бесконечного листания соцсетей (состоящих из сводок с мест боев). Из созвонов и соцсетей выяснил, что чуть-ли не половина моих друзей и приятелей стали бойцами территориальной обороны, и сейчас они или в местах боев или там, где те скорее всего скоро будут.
Выяснил еще кое что.
Погибла моя знакомая, ушедшая на войну на Донбассе в первый же год конфликта, в 14-м. И вот погибла на третий день уже этой войны, под Киевом, в составе пехотного подразделения, в звании старшего сержанта. Не удивился, но это было очень неожиданно: одна из первых – и именно она. Не удивился потому, что это была в полном смысле «человек войны». Семьи у нее не было, только товарищи в борьбе – даже в те недолгие периоды, когда она пыталась жить гражданской жизнью. Женского в ней почти не осталось - раньше я думал, что женщин как Сары Коннор не бывает, но тут увидел такую. Без победы над Путиным она не мыслила своего существования. В этом мире могли бы существовать только двое – или она, или он. На этот раз Путин победил.
А еще я узнал, что в Буче, одном из киевских городов-спутников, была ожесточенная перестрелка в городском сквере. Я когда-то жил в Буче и частенько в том сквере посиживал – уютный такой, со старыми дубами. На видео было видно, как украинские солдаты из-под этих дубов обстреливают вражеский бронетранспортер, а тот, свою очередь, лупит по ним. А потом были кадры из этой же Бучи, на которых снимающий их местный житель долго, очень долго идет вдоль сгоревшей колонны российской военной техники – попала под артиллерийский обстрел. На тех улицах я бывал редко, это коттеджная застройка на одной из окраин, но и там я иногда бывал. Пока я там, в Буче, жил, успел обзавестись знакомыми. Что с ними сейчас?
А еще я увидел, что сейчас происходит с Волновахой, поселком на трассе из Донецка в Мариуполь. Он сейчас переходит из рук в руки. Там улицы состоят из домов с выбитыми стеклами и дверями, а те дома, в которые попали снаряды, вообще разбиты. Все жители сидят в подвалах. Нет ни воды, ни электричества. Скорая помощь не может выехать на вызовы (нет бензина, опасно), пожарные и спасатели тоже сидят на своей базе – по той же причине. Нетрудно представить, сколько людей там сейчас нуждаются и во врачах, и в спасателях. Я себе без труда дорисовал общую картину, потому что 6 лет назад немало времени в этой Волновахе провел – там была одна из вспомогательных баз пехотного подразделения, солдатом которой я был.
…Около 6-ти вечера вдруг включился радиоприёмник – но не простой, а проводниковый, тот, с тремя кнопками, из прошлой эпохи. Он сохранился в одной из комнат, и я - Бог свидетель! – никогда не видел его работающим. Я и не предполагал, что проводниковое радио живо. Но оно оказалось живо! И ожило именно в этот день! Что я услышал: репортаж из какого-то испанского города - живущая там украинка рассказывает о митинге в поддержку Украины, о том, как их диаспора собирает помощь для воюющей родины, а еще она призывает европейцев не остаться равнодушными. После этого диктор подробно проинструктировал, что следует делать при бомбардировке или артобстреле.
Эту ночь я провел в редакции, более того, проведу в ней и следующую. Вчера городские власти решили сделать, так сказать «комендантские полтора суток», которые продлятся - если ничего не измениться - до 8-ми часов завтрашнего утра. Вчера я слишком поздно об этом узнал и оказался в ловушке.
Но не все так плохо – и в пустой редакции (я делю ее только с пожилым сторожем Петром, который с первого дня войны наотрез отказался ее покидать и тем более куда-то из Киева уезжать) у меня есть запас сигарет, а спать можно на раздвижном кресле. Нет хлеба, но есть кое-какие запасы моих коллег – кофе, чай, сахар и печенье. У шефа в шкафу обнаружилась коробка шоколадных конфет (огромная!) и я ее реквизировал – старая истина гласит, что война все спишет.
Читатель! Если ты живешь в каком-нибудь большом городе, вообрази себе, что этот город вдруг полностью замирает, или скорее, засыпает. Когда жизнь в нем едва теплится. Улицы абсолютно пусты, редко, очень редко по ней проезжает где-то вдалеке машина – и в тишине это очень слышно. Иногда где-то скрипнет дверь, иногда – чьи-то негромкие голоса донесутся. Стоит отметить, что тишина уснувшего города совсем не такая, как тишина в лесу или в деревне – там тоже тихо, но срытая жизнь природы наполняет ее другими вибрациями. В большом городе во время комендантского часа тихо, словно в подвале.
Однако жизнь есть, конечно-же. Где-то открылось окно, кто-то во дворе вышел выбить от пыли половик. Вот закурили, выглядывая с порожка. А все другие, немногочисленные, типа нас с Петром, кто не уехал и не пошел в бомбоубежище, те сидят в глубине квартир и погрузились в информационный мир.
Киев сегодня ушел жить в интернет, оставив для физического существования спальный мешок (если он в бомбоубежище) или диван - если он остался дома.
Жаль, что мне не довелось сегодня побродить по такому Киеву - почувствовал бы себя как внутри приключенческого фильма. Киношники это любят – картины вымершего города. Но и наблюдая из окна или с балкона, я вполне догадываюсь, какой сейчас Киев везде.
Однако, оставив лиризм, следует признать, что с военной точки зрения такие «суточные комендантские часы» исключительно эффективная мера. Как диверсанту взорвать что-нибудь в Киеве сегодня, я представить могу с трудом. Этот диверсант должен быть настоящим Джеймсом Бондом. Любой замеченный человек или автомобиль тщательно – о, поверьте, очень тщательно! – досматривается и внимательно изучаются все документы, в том числе специальный пропуск. Но и этого мало: военные и полиция за пару дней практики изобрели свои методы. Например, подозреваемый должен без акцента сказать несколько слов и фраз по-украински, сообщить номер телефона своей жены или родителей (им сразу же позвонят), или не задумываясь ответить, какие сети супермаркетов в Киеве работают круглосуточно, а какие – до 23-х часов. Таким образом возможный диверсант должен будет не только иметь все документы в полном порядке, а еще и быть укорененным киевлянином с женой и мамой. Таких Путин, конечно, подготовил, но буквально считанные единицы, основная масса – это наспех обученные уроженцы России. Однако даже Джеймс Бонд, с липовыми документами, не смог-бы без акцента произнести те украинские слова, на которых протестируют его правильную украинскую дикцию.
Впрочем, пресс-служба армии сообщила сегодня, что была «ликвидирована группа диверсантов», передвигавшихся по городу в фургоне «скорой помощи». Из приложенных фотографий можно понять, что не все диверсанты были ликвидированы, некоторые на фото выглядели живыми.
Так и прошел сегодняшний день – в чтении сводок с место боев («Куда россияне продвинулись? А, их оттуда выбили!»), созвона с друзьями ( у многих закончился свежий хлеб, с ним вообще беда – сметают с полок магазинов мгновенно) и бесконечного листания соцсетей (состоящих из сводок с мест боев). Из созвонов и соцсетей выяснил, что чуть-ли не половина моих друзей и приятелей стали бойцами территориальной обороны, и сейчас они или в местах боев или там, где те скорее всего скоро будут.
Выяснил еще кое что.
Погибла моя знакомая, ушедшая на войну на Донбассе в первый же год конфликта, в 14-м. И вот погибла на третий день уже этой войны, под Киевом, в составе пехотного подразделения, в звании старшего сержанта. Не удивился, но это было очень неожиданно: одна из первых – и именно она. Не удивился потому, что это была в полном смысле «человек войны». Семьи у нее не было, только товарищи в борьбе – даже в те недолгие периоды, когда она пыталась жить гражданской жизнью. Женского в ней почти не осталось - раньше я думал, что женщин как Сары Коннор не бывает, но тут увидел такую. Без победы над Путиным она не мыслила своего существования. В этом мире могли бы существовать только двое – или она, или он. На этот раз Путин победил.
А еще я узнал, что в Буче, одном из киевских городов-спутников, была ожесточенная перестрелка в городском сквере. Я когда-то жил в Буче и частенько в том сквере посиживал – уютный такой, со старыми дубами. На видео было видно, как украинские солдаты из-под этих дубов обстреливают вражеский бронетранспортер, а тот, свою очередь, лупит по ним. А потом были кадры из этой же Бучи, на которых снимающий их местный житель долго, очень долго идет вдоль сгоревшей колонны российской военной техники – попала под артиллерийский обстрел. На тех улицах я бывал редко, это коттеджная застройка на одной из окраин, но и там я иногда бывал. Пока я там, в Буче, жил, успел обзавестись знакомыми. Что с ними сейчас?
А еще я увидел, что сейчас происходит с Волновахой, поселком на трассе из Донецка в Мариуполь. Он сейчас переходит из рук в руки. Там улицы состоят из домов с выбитыми стеклами и дверями, а те дома, в которые попали снаряды, вообще разбиты. Все жители сидят в подвалах. Нет ни воды, ни электричества. Скорая помощь не может выехать на вызовы (нет бензина, опасно), пожарные и спасатели тоже сидят на своей базе – по той же причине. Нетрудно представить, сколько людей там сейчас нуждаются и во врачах, и в спасателях. Я себе без труда дорисовал общую картину, потому что 6 лет назад немало времени в этой Волновахе провел – там была одна из вспомогательных баз пехотного подразделения, солдатом которой я был.
…Около 6-ти вечера вдруг включился радиоприёмник – но не простой, а проводниковый, тот, с тремя кнопками, из прошлой эпохи. Он сохранился в одной из комнат, и я - Бог свидетель! – никогда не видел его работающим. Я и не предполагал, что проводниковое радио живо. Но оно оказалось живо! И ожило именно в этот день! Что я услышал: репортаж из какого-то испанского города - живущая там украинка рассказывает о митинге в поддержку Украины, о том, как их диаспора собирает помощь для воюющей родины, а еще она призывает европейцев не остаться равнодушными. После этого диктор подробно проинструктировал, что следует делать при бомбардировке или артобстреле.
Коридоры, которыми я иду, пустынны и таинственны, как в фильмах по романам Стивена Кинга. Одна из многих киевских, эта поликлиника сегодня безлюдна (она прекратила штатную работу в связи с военным положением), но я знаю, что бригада травматологов должна работать. Поднявшись на второй этаж и пройдя несколько поворотов (сквозь приоткрытые двери можно видеть пустые процедурные кабинеты), я их нахожу – доктора средних лет и двух пожилых медсестер.
У меня разболелась недавно сломанная рука, и я почувствовал, что нужна квалифицированная консультация. В эти дни многие киевские медики объединились, организовались и заступили на дежурство – консультации специалистов по телефону или онлайн. Во время комендантских часов, неработающего транспорта и пустых больниц это неплохое решение – позвонить, описать ситуацию и услышать, как действовать дальше. Хотя бы - какие препараты купить, если нужно. В этой сети есть, (их база общедоступна и рекламируется), наверное, все основные медицинские квалификации – от психологов до урологов и специалистов по астме. Сначала я хотел обратится к ним, но потом на сайте мэрии обнаружил адреса работающих пунктов травматологии. Один из них находится совсем недалеко от моего дома, и я понял, что это именно то, что нужно. Мою руку надо хотя бы ощупать, - решил я вполне справедливо.
Доктор мою руку невнимательно осмотрел и сразу отправил делать рентген, потом глянул снимок, сказал, что все в порядке, и в конечном счете я вышел из его кабинета успокоенный и с рецептом - фирменные докторские непонятные закорючки. Но все же – почему у травматолога совсем нет ожидающих пациентов? Медсестра, которую я нашел в коридоре, мне объяснила: «Люди когда получают травмы? Когда много передвигаются. А сейчас все по домам сидят. Или строители на стройке постоянно себе что-то повреждают - а какая стройка сейчас работает?» Потом добавляет: «Но мы все равно работаем, потому что хоть мало сейчас с травмами приходят, но есть».
Ведь верно. Пострадавших при обстрелах сразу же увозят скорые в клиники экстренной помощи, раненных военных и полицейских - в госпиталя, а на улицах и лестницах давно нет льда, где обычно ломают себе руки. Но пункты травматологии работать должны, причем по несколько штук в районе, что бы хотя бы такие как я мнительные пациенты могли туда сходить.
Есть такая известная поговорка, приписываемая, кажется, Бисмарку: «Война войной, а обед по расписанию». Киевляне в эти дни ее в разных обстоятельствах постоянно повторяют, она стала модная, чем-то типа пароля. Меняя в разных случаях по-разному окончание, говорят: «Война войной, а стирка по расписанию» (домохозяйки); «а дежурство по расписанию» (охранник почти пустого отеля у меня по соседству), «а техосмотр регулярный» (водитель фургона из того-же отеля ), «а прогулка нужна» (хозяева собак).
Киев изо всех сил старается жить нормальной, привычной жизнью. Тот, кто имеет возможность работать на своем рабочем месте – хоть вполсилы, хоть удаленно – цепляются за это. На работе есть коллеги, начальники, понятные и привычные задачи, пусть даже деньги непонятно как и когда можно будет получить. А главное, появляется чувство, что делаешь полезное, важное, делаешь то, что знаешь и умеешь. Профессия, занятие, польза это сейчас вещи необходимые – а то придется каждый день звонить и консультироваться у психолога.
Приближаясь к дому, вижу женщину, с грабельками в руках чистящую газон под деревцем на тротуаре. На руках перчатки, на ногах – резиновые сапожки: видно, что пришла подготовленная. Я остановился и, улыбаясь, говорю : «Что это вы решили садоводством заняться? Время же вроде, не совсем, так сказать…» Она выпрямилась и с достоинством мне отвечает: «А что, что война? Все дела побросать? Давно хотела заняться».
…Этот день, 6-й день обороны, был каким-то будничным, таким, какими, наверное, должны стать будущие не особенно хорошие и не особенно плохие дни этой войны. Обстрелов вроде не было, на ближайших подступах затишье. Солдаты воюют, сирены воздушной тревоги воют, мэрия дает рекомендации. Генштаб информирует, полиция патрулирует. Продавцы принимают товар и выдают его, инкассаторы заполняют банкоматы, медсестры принимают больных. Волонтеры упаковывают свитера солдатам и бездомным, хакеры ищут бреши в защите российских киберсистем. Магазины и аптеки закрываются к 18-ти, с 20-ти – комендантский час и ночь.
В офисе «МакДональдса» отвечает на звонки девушка, которая ничего не знает – и не знает, кто может знать.
Дети растут, старики стареют. Те, кто между ними, должны накормить, обогреть и утешить и тех, и других.
Киевляне приготовились ждать. Чего? Чего-то. Может, вдруг электричество отключится. Или хлеб начнут регулярно завозить. Или вдруг из аптек пропадет аспирин, а может, его станут раздавать бесплатно. Или россияне начнут новый штурм и ракетные удары. «Будем ждать», - приготовились киевляне.
P.S. Пока я писал эту главку, стало известно, что подвергся обстрелу киевский телецентр. В здания, где располагались системы технического обеспечения телевышки (она видна из многих районов города, до войны по ночам она очень красиво светилась специальной подстветкой) попала, скорее всего, ракета. 5 человек погибло, 5 получили ранения. Вероятно, это является частью плана российских военных (и, вероятно, Путина лично) нанести урон украинской информационной инфраструктуре.
Но опять-таки: каким образом краткосрочное выведение из строя нескольких телеканалов помешает украинцам иметь ясную картину событий? Телевизор уже и не смотрит никто, даже дедушки смотрят футбол на смартфонах. Это совсем не критически-важный объект – эта телевышка. Но, вероятно, так рекомендовали действовать в Академии Генштаба СССР, где когда-то учились теперешние российские маршалы.
Но… Министерство обороны РФ взяло моду анонсировать объекты своих будущих ракетных атак, и в этом списке нашлось место и для аналитических центров украинских спецслужб. Один такой находится в городке неподалеку от Киева, где сейчас живет мой сын. Он почти взрослый, студент, и, проанализировав обстановку, успокаивает меня по телефону – «От нашего дома до центра поселка по-прямой километров 15. Военных баз и секретных объектов поблизости нет. Вокруг лес только есть. Не волнуйся особенно».
Я поворачиваю за угол и мне открывается вид на наш Киевский вокзал. Передо мной мост, а сразу за ним площадь с машинами, людьми и автобусами - и красивое, высокое здание вокзала. Я смотрю немножко с горки: в Киеве ландшафт такой – везде гористо и неровно. И я вижу, как по мосту, по обоим его сторонам к вокзалу идут группами и поодиночке люди с сумками, рюкзаками и тележками.
С начала войны я на вокзале еще не был, и вот решил взглянуть. Там уже несколько дней происходит «организованная эвакуация» - это я знаю из официальных сообщений.
- Простите, пожалуйста, - ко мне обращается старик, обвешанный рюкзаками и сумками, - Вы, может быть, знаете – там эскалатор работает?
Он имеет в виду эскалатор, который доставляет отъезжающих на второй этаж вокзала, откуда по эстакаде следует спускаться на одну из многих платформ. Он говорит с интонациями и выражением киевской интеллигенции, что уже нечасто услышишь.
- Не отвлекай человека, идем, – говорит его жена, невысокая худощавая женщина. Она тоже с небольшим, каким-то подростковым рюкзачком. - Извините.
Старик двигается вперед, но тут с его тележки соскальзывает привязанная к ней сумка и он останавливается, вздыхает, приседает и вновь начинает ее привязывать.
В городе почти не ходит наземный общественный транспорт, а в метро работают не все ветки и не все станции. Похоже, все эти спешащие к вокзалу нагруженные люди добирались сюда пешком. Интересно, думаю я, а сколько сюда нужно было идти, например, Куреневки? Час, не меньше. И это еще далеко не самый отдаленный район города. От иных окраин путь к вокзалу займет часа 3. А Левый берег и его окраины соединяет с Правым сейчас всего один мост. От окраин Левого берега сюда можно идти, запланировав ночевку.
Внушительное пространство Центрального входа было наполнено людьми. Залы ожидания слева от него и справа – просторные помещения! – тоже. Везде люди, толчея. И дети всех возрастов, и младенцы. И 2 эскалатора на второй этаж не работают, подниматься нужно по лестнице.
На эстакаде – под ней 10 или более платформ – тоже везде люди. На подоконниках, скамьях, на полу у стен они сидят, лежат, встают и вновь садятся – все с сумками, рюкзаками, баулами и прочим. И Южный вход, более компактный и современный нежели Центральный, тоже наполнен такими же людьми – лежащими, сидящими, ждущими, уставшими.
Ни кафе, ни магазины, которых тут везде полно, не работают. Сотрудников вокзала немного, но встречаются. Есть и справочное бюро – там можно что-то разузнать. Напряженно всматриваются в огромные панели с информацией о приходящих и отправляющихся поездах – отмененные рейсы есть, но таких совсем немного. На втором этаже Южного входа разместился штаб охраны – бойцы в хаки с автоматами. Солдаты и полиция дежурит нарядами на входах, руководит подъезжающими машинами, их немного, но они в ключевых точках.
Как мне известно из пресс-релизов, Киевский вокзал Украинской Железной Дороги работает сейчас в режиме «эвакуации». Спустившись на перрон к отходящему на Львов поезду я понял, что именно это означает. Попросту – вы можете сесть в вагон без билета и документов. И уехать во Львов, например. Вообще куда угодно, во всех направлениях и до любой станции. В этом составе ждут отправки, и тамбуры набиты людьми так, как в час пик не бывает набит городской автобус.
Мне – рожденному в СССР – это напомнило троллейбусы моего детства, из которых я нередко выбирался с куртке с оторванными пуговицами. Присмотревшись, я заметил, что в кое –где в глубине вагонов все-таки не так тесно, там люди просто стоят, не прижимаясь плотно друг к другу.
Как-то я ехал из Львова в Киев. Кажется, тогда мы ехали ночь.
Поднявшись с перрона, я по-иному взглянул на этих ожидающих людей. Я представил, что им предстоит и к чему они готовятся. Вот та мамаша с 2-мя детьми, 5-ти и 3-х лет, вот та отдышливая полная женщина под 50. Девчушка с вислоухим котом, сидящим у нее под курткой на груди. Есть и индусы, и африканцы, они давно уже часть киевских жителей. Но вот теперь уезжают. И очень многие с собаками – и с большими овчарками, и с щенками померанцевых шпицев. В одном из закутков женщина на инвалидной коляске посадила себе на руки черную дворняжку, а мужчина рядом держит на поводке еще 2-х таких. А в пластиковых контейнерах и за пазухой хозяев сидят кошки, иногда по 2 сразу.
В нескольких кафетериях оборудована бесплатная раздача кофе и чая. Говоря проще – это столы с большими термосами кипятка, банки растворимого кофе и коробки с пакетиками чая. Разливают это озабоченные волонтеры.
Я выстаиваю не такую уж длинную очередь, и мальчик лет 13-ти, который ответственен за наш край стола, очень вежливо мне говорит: «Простите, но у нас только со своей кружкой…». Я не сразу реагирую, я все разглядываю этого мальчика, его лицо.
Сейчас уезжает бедный, трудовой Киев. Богатый и сообразительный уехал раньше. Те, сообразительные, оперативно и разумно организовали свой отъезд, еще в первые дни нападения. Сейчас они в своих коттеджах, или группками с друзьями в коттеджах друзей, маются от безделья и тревоги, раз в день выезжая на внедорожниках в ближайший супермаркет за йогуртами или на сельскую бойню за мясом. Но этот Киев на вокзале и в набитых вагонах – обтрепанный, несообразительный. И чего они ждали?
Дождались, пешком за пару часов дошли, и вот теперь едут куда-то на запад, кто куда, хорошо еще если к сердобольным родственникам. Но собак и кошек взяли, не бросили.
И уезжая, они могли узнать такую новость: российские войска блокируют вокзал и порт Херсона, городской голова просит воюющие стороны организовать «зеленый коридор» мирному населению, мирное население будет массово уничтожаться, потому что в городе намечается гуманитарная катастрофа и ожесточенные бои.
P.S. Пока я все это писал, я слышал звуки нескольких отдаленных взрывов. Сейчас это в Киеве вещь обычная – периодические взрывы разной степени мощности и в разных районах города и пригородов. Уже отослав редактору, я прочел новость: перед Южным входом в здание вокзала только что произошел мощный взрыв, повреждена теплотрасса. Новость разместили около 21 часа. Ну да, как раз тогда про этот Южный вход, и собачек, и инвалидов, и подростков-волонтеров я и писал.
Есть ли жертвы? Пока неизвестно.
(Вчера я взял себе выходной – окончилась первая неделя войны, и все мы немного эмоционально истощились. В начале трудной и долгой работы нужно уметь экономить силы, а становится все более понятно, что эта наша война с Россией – забег на длинную дистанцию).
И как же начался день после отдыха?
Рано утром один мой знакомый повесил в соцсетях сообщение, скорее – вопль. Его родители и жена попали в ловушку в Ворзеле – городке в 40 километрах от Киева. Ворзель уже несколько дней контролируют россияне, россиян атакует ВСУ. И при всех этих делах там сейчас находятся мирные жители, те, которые находились там в момент захвата, в том числе – родители и жена моего знакомого.
Процитирую, с купюрами и небольшими поправками – оригинал сбивчивый и хаотичный:
«Мои родители и жена уже несколько дней среди ада! В Ворзеле и вокруг идут бои, мародерство, расстрелы. Нет электричества, газа, воды, связи. Волонтеры говорят, что не могут туда проехать. Дом, в подвале которого прячутся родители и жена, иногда начинает гореть. На поверхность выйти почти не могут. Связался с ними благодаря чуду. ЗЕЛЕНЫЙ КОРИДОР ДЛЯ ВОРЗЕЛЯ! УМОЛЯЮ!»
Зеленые коридоры сейчас должен организовывать Красный Крест – по крайней мере это их миссия, это то, для чего он был когда-то основан. Может быть, еще – ОБСЕ, нужна какая-то нейтральная и авторитетная организация – согласно теории. Вообще-то, тоже теоритически, зеленый коридор для какого-то конкретного поселка типа Ворзеля могут организовать и командиры с обоих сторон, просто сконтактировавшись, договорившись, прекратив на время огонь на какой-либо из ведущих из города дорог. Однако ожесточение обоих сторон сейчас так велико, что командиры сражающихся подразделений, думаю, и разговаривать друг с другом не станут. Думаю, наши офицеры вполне пошли бы и на переговоры, и на организацию эвакуации мирного населения, но вряд ли они найдут собеседников среди российских войск. Для обычного российского полковника и даже генерала принять собственное решение о вступлении в любые переговоры с противником – немыслимая вещь.
Но и с авторитетными нейтральными организациями происходит заминка.
Итак, Красный Крест (их киевский офис я вижу почти каждый день, у них все спокойно, никакой суеты, скорее дрема). Информация из новостей: вице-премьер-министр Ирина Верещук считает, что Украина ожидала «больше реальной поддержки» от Международного комитета Красного Креста, а еще от ООН и ОБСЕ. «Вы переживаете за безопасность своего персонала, но не всю гуманитарную работу вы можете выполнять, сидя во Львове". А вчера она проинформировала, что ее диалог с каким-то советником кого-то из директоров Красного Креста «завершился тем, что мы пока не имеем подтверждения того, что Красный Крест готов выполнить свою миссию". Думаю, дай себе волю, Верещук закричала бы в трубку, как и мой знакомый: «Нам нужны зеленые коридоры!»
Ладно.
ОБСЕ: руководство киевского офиса сообщает (неделю назад), что они пока еще в Украине, «для наблюдения» за эвакуацией из страны сотрудников. Сотрудников ОБСЕ не останется в Украине вообще нигде, даже во Львове – там тоже, наверное, слишком для них опасно. Но: стало известно, что вчера одна из сотрудниц ОБСЕ погибла во время обстрела в Харькове, когда пошла в магазин за продуктами.
С международными организациями, которые и были созданы для того, что бы лезть в пекло и спасать беззащитных, кажется, стало понятно. Ладно.
Углубляемся в тему далее: в совместном заявлении члены делегаций украино-российских переговоров, которые состоялись вчера в Беларуси, сообщили, что «договорились о гуманитарных коридорах для эвакуации гражданского населения и доставки продуктов и медикаментов в места боев».
Пока, то есть сегодня, ничего не изменилось. Глава военной администрации Херсона (крупный город на юге Украины, где идут ожесточенные бои) заявил, что просит российские войска, захватившие город, завезти туда продукты (у него все готово), но согласия не получает.
У меня в голове вырисовывается следующая картина:
- эвакуация и даже снабжение мирного населения в захваченных городах – вопрос, который может решить лично Путин. Это единственный пункт, по которому наметились подвижки во время переговоров, Путин лично контролирует и переговорщиков со своей стороны, и весь их ход.
- Путин будет торговаться там, где какой-то торг вообще возможен. Предмет единственно возможного торга сейчас - это они, мирные жители в захваченных городах. Что же он потребует взамен? И от кого будет требовать – от нас, украинцев, или, может быть, от Байдена или Макрона? Или ему еще пока маловато голодных стариков и детей, чтобы Байден или хотя бы Макрон с ним поговорили об их судьбе?
- позиция международных организаций становится вполне понятной: их просто не слушают, их вынесли за скобки – и ОБСЕ, и Красный Крест, и МАГАТЕ, которая именно сегодня в своей штаб-квартире в Вене очень забеспокоилась по поводу обстрела Запорожской АЭС. «Что с ними разговаривать, с хлипкими болтунами! – решили в Кремле. - И о чем? О спасении стариков? Или об атомной катастрофе? Пусть отстанут.» И руководство международных гуманитарных миссий решило - зачем рисковать жизнью своих сотрудников? Россияне, от которых все зависит, нас игнорируют, помочь мы не можем, и потому лучше уж вообще покинуть Украину, или сидеть тихо где-нибудь подальше от боев.
Немного цифр, фактов и прогнозов:
Сейчас гуманитарные катастрофы вероятны в Херсоне (около 300 тысяч населения по статистике до войны), Мариуполе (более 450 тысяч), Волновахе (21 тысяча), Ирпене (60 тысяч), Гостомеле (16 тысяч). Последние 2 из них – не более чем в часе езды от Киева. Небольших поселков,таких как Ворзель, где сидят в подвале родственники моего знакомого, в которых идут бои – десятки.
С начала российской атаки в Украине погибло 2 тысячи мирных жителей а также неустановленное пока число раненных и «без вести пропавших» – но их, по официальным оценкам – тысячи. «Без вести пропавшие» – это те, которых не могут найти родные, с которыми пропала связь с момента начала войны.
28 детей погибло, 64 ранены. Это те цифры, которые официально подтверждены, фактически жертв больше – их просто еще не успели зафиксировать.
Многие и многие небольшие поселки в ближайшем будущем разделят участь Ворзеля – я в этом уверен. Крупные города будут обстреливаться и там будут гибнуть. Жители городов, которые будут блокированы, которые будут штурмоваться войсками, будут ждать зеленый коридор. Дадут ли россияне возможность эвакуироваться мирному населению или хотя бы завозить туда продукты и лекарства – не знаю. Возможно. Но далеко не сразу и не везде, где это будет необходимо. Путин играет в своем стиле – берет заложников, а потом начинает торговаться.
- Куда же я его засунула? – говорит Вера, направляясь к набитому книгами шкафу, - здесь, наверное…
Желтый дубовый шкаф, ровесник Веры, хранит в себе еще советские энциклопедии, а так же кипы газет последних лет 30-ти. Мне кажется, что найти в нем что-либо совершенно невозможно. Вера погружается в поиски, одновременно не переставая говорить – о своих трудностях последних дней.
- Ты понимаешь, у меня расклеился тапок, он у меня постоянно расклеивается и я его – у тебя нету суперклея? - и я его всегда суперклеем чиню, я всегда покупаю его в ларечке, около «Науковой думки», но какие сейчас ларечки? я ходила, смотрела – закрыто. Так вот…
- Ага! – прерывается она, извлекая из недр картонную коробку, - здесь должно быть!
Мы ищем верино удостоверение об инвалидности 3-ей группы. Эта инвалидность у нее с детства (астма или что-то такое), и вот сейчас этот документ нам позарез понадобился. Я взялся помогать Вере снабдить себя продуктами, а в муниципальном центре гуманитарной помощи такая справка на вес золота. Продуктовый паек, который она там получит, будет куда объемней и содержательней, если она докажет, что инвалид. Кроме того, там ее могут снабдить лекарствами, столь ей необходимыми.
Вера заставляет о себе беспокоиться даже в мирное время. Она может заехать на отдаленную станцию метро, а потом оттуда звонить – в недоумении, мол, что это за станция, я тут никогда не была! «Что мне теперь делать?» У нее постоянно ломается замок на входной двери, и телефона слесаря у нее, конечно, никогда не бывает - и тогда она часами стоит в коридоре, ожидая чуда. Питается Вера только кофе и печеньем. Старая родительская квартира, работа корректором в нищем государственном издательстве, и конечно, коты – 3 штуки.
В моменты раздражения я думаю, что это случай слабовыраженного слабоумия, остыв – что это просто особенность личности, синдром повышенной мечтательности и фоновой рассеянности. Думаю, такой синдром описан в специальной литературе.
Но как быть Вере сейчас? Она даже не может выяснить, какая аптека в ее квартале работает, а какая нет. И сколько у нее осталось денег? Остатки ее корректорских копеек?
С начала войны она «почти всегда плакала». На своем 20-ти летнем дребезжащем компьютере Вера смотрела все новости, и «у нее не укладывалось в голове». К взрывам и вою сирен привыкла на удивление быстро, перестала их особенно пугаться, а в метро провела только первую ночь: «Кошки,.. с собой же их я брать не смогу?» Но самое выбивающее из колеи – на работу ходить не надо, и вроде не отпуск, сидишь сутками дома, как жить – непонятно, что дальше – непонятно. Вера проработала в редакции последние 15 лет и ее жизнь была проста и понятна: днем – корректура в стареньком кабине, с такими же 50-ти летними чудаковатыми сотрудницами, вечером – дом и кошки. За пределы трех кварталов, где живет и работает, Вера и не выбирается почти никогда.
Тут наши поиски прерывает решительный звонок в дверь и в прихожую столь же решительно заходит Лена. Они с Верой ровесницы, подруги еще с молодости, их семьи дружили, - в общем, знают они друг друга миллион лет.
- Где твое свидетельство, ты меня спрашиваешь? Ну пойдем, покажу.
Насколько Вера оторвана от жизни, настолько Лена своей и чужой жизнью управляет. Раньше они слегка презирали друг друга – Лена Веру за чрезмерную непрактичность, Вера Лену – за чрезвычайную деловитость. Они отдалились в последние годы, но теперь, в час испытаний, сблизились – Лена взяла Веру под свою опеку. А Вера для нее, как оказалось – близкий человек. По себе заметил, что в трудные моменты очень легко и просто становится понятно, кто тебе близкий.
Я собираюсь уходить, и тут Вера говорит: «Слушайте, вот уже почти и не взрывается, и тревог почти нет. Так может быть, и издательство начнет работать?» В бессильной ярости Лена буквально рычит в кулак.
…В одном из своих рассказов Булгаков описывает, как чуть не расцеловал дворника, которого увидел за выполнением его прямых обязанностей: дело было после Гражданской войны, и этот дворник, после долгого перерыва что-то подметающий, показался писателю символом возвращения к нормальной жизни. С неким подобным чувством шел я от Веры по киевскому бульвару. Вон сантехники в своих оранжевых жилетах вскрыли люк и что-то там починяют; вон мелькнул автобус – хоть и редко, но мелькают уже; в магазинах лежит на полках хлеб вполне спокойно, продавщицы совсем по-довоенному ссорятся с экспедиторами, а те совсем как обычно их подначивают. Да, противотанковые ежи стоят в неожиданных местах, да, на проезжей части валяются неприбранные осколки автомобильных стекол, след ночной перестрелки. Церковь вон открылась, врата нараспашку, и туда заходят люди. Желающим стрельнуть сигаретку могут уже и отказать, совсем как в мирное время.
«О-о! - мысленно воскликнул я не хуже Булгакова, - в бювете воду набирают!» Киевляне свято уверены, что вода городских бюветов совершенно чистейшая и готовят чай и суп только на ней. За последние дни – правда! – я не разу не видел, чтобы-кто то пользовался бюветами, и вот, убедитесь, совершенно довоенная картина – скопление граждан с баклажками у источника в сквере Шевченко.
Но еще более сильный удар ждал меня чуть позже. Я увидел подростка – кепка, широкие штаны – едущего по улице под горку на скейте. Поверьте, это для меня была уже какой-то полузабытый образ, больше недели войны за плечами! Они пропали мгновенно – эти подростки на скейтах, велосипедах и самокатах. А этот едет себе, ногой помогает. Прохожий мужичек поблизости тоже смотрит, тоже, видно, опешил, тоже отвык.
На днях я забежал к своему приятелю, и попал на перекус – меня угощали киноа с армейской тушенкой. В добавление были консервированные итальянские вяленые томаты и пресные лепешки домашнего изготовления.
- В соседнем «Сільпо» брал. Из круп ничего больше не было, - пояснил он. А тушенкой его премировали в отряде ополчения, где он выполняет патриотический долг.
«Сільпо» - это национальная сеть супермаркетов, ориентированная на средний класс и выше. Сейчас эти магазины производят странное впечатление – полки, где обычно лежат макароны и крупы, пусты, зато ряд мясных деликатесов, ломти хамона, ледники с устрицами и аквариумы с лобстерами выглядят совсем нетронутыми. Я спрашиваю об этом у продавца, и он говорит мне, что завоз в рыбный отдел был как нарочно накануне первого дня вторжения, самую дешевую рыбу разобрали, а остальную, дорогую, не берут.
- Я это киноа и не ел никогда. А сейчас распробовал, – говорит мой товарищ и сдержанно ругается – пачка киноа стоила ему как 5 пачек риса.
К сегодняшнему дню снабжение в магазинах в целом налажено, очередей почти нет, дефицита хлеба нет, появилось молоко. Первый шок прошел, будущие перспективы прояснились и многие и многие киевляне стали задумываться о том явлении, которое на социологическом жаргоне называется «финансовая подушка». Это те деньги, которые вы накопили на черный день – если делали это и было что откладывать.
В Киеве почти никто не ходит на работу и, соответственно, не получит денег к концу месяца. Муниципальные службы сообщают, что в связи с войной платы за электричество и воду не отменяются, но штрафы за прострочку платежей начисляться не будут. Уверен, они отдают себе отчет, что за февраль они получат хорошо если треть своих обычных ежемесячных поступлений. А сколько получать за март? Владельцы квартир, возможно, не будут слишком уж наседать на своих съемщиков, да и, похоже, значительная часть киевских съемщиков из этих квартир уже съехала. Те, кто снимает жилье, чаще всего платят за него при получении месячной зарплаты. Которой не будет.
Есть и приятные «новости от компаний». Операторы мобильной связи подарили абонентам месяц бесплатных разговоров и интернета. Это, без иронии, ох как немаловажно в военное время – связь и информация!
Такова простая арифметика большинства оставшихся в Киеве семей. Сейчас они наблюдают, как их «финансовая подушка» сдувается, словно подушка надувная, но со сломанным ниппелем.
Вырисовывается следующая картина: многомиллионный город не работает и проедает остатки денег. Средний класс, имеющий какие-то сбережения, не составляет даже трети всех киевлян. Но и для них все ресурсы, которыми можно распорядиться – только те, что есть на карточке или купюрами в кошельке: никакая продажа имущества – сейчас, во всяком случае,- не возможна. О том, чтобы взять кредит, говорить просто смешно.
А две трети киевлян живут «от зарплаты до зарплаты». Если ты мужчина и вступил в ополчение – голодным не будешь. А если – и таких большинство – нет?
- Нужно создавать какие-то трудовые батальоны, – говорит мой друг, - это реальный выход. Работа найдется, хотя бы разбирать завалы после взрывов или строить укрепления. Хотя бы за продуктовый паек.
- Клычко предлагает такое? – спрашиваю я.
- Нет пока. Но это очевидно – нужно что-то такое придумать.
Как человек, причастный к поддержанию порядка, он хорошо осознает, что относительный порядок может поддерживаться только в относительно сытом городе. Пока до голодных выступлений далеко, но все мы научились в последние дни прикидывать возможное развитие событий в худшем его варианте.
Киевский производственный процесс - в тех частях, где он функционирует – представляет парадоксальную картину: он страдает от недостатка рабочих рук. И это в городе, где у всех полно свободного времени. Дело в том, что низкоквалифицированные работники, например, хлебозавода, были всегда не киевляне, а приехавшие в Киев провинциалы. И они массово вернулись домой. Заменить их - по крайней мере, быстро заменить – некем. Из 5-ти киевских хлебозаводов остановилось 3, и это было главной причиной дефицита хлеба на прошлой неделе. Второй причиной был кризис с общественным транспортом – киевляне нередко добираются на работу с пересадками и издалека. И потому на хлебозаводах попросту некому было разгрузить мешки с мукой, загрузить готовый хлеб на развозку, а часто пропали и водители.
Может быть, у мэрии есть план, как восполнить эту прореху в трудовых ресурсах за счет готовых поработать киевлян? И обеспечить им подвоз?
В частном порядке прорехи уже латают. Кассиры и продавцы «Сильпо» сейчас нередко – мужчины в расцвете сил, с грамотной, поставленной речью. Один из них мне объяснил, что вообще-то он работает в этом супермаркете специалистом по логистике, но сейчас вот заменяет девушку, которая уехала домой, в поселок на Волыни.
…Однако в Киеве много и тех, у кого нет финансовой «подушки», нет и жалкой салфетки. На днях видел картину – женщина и ее сын лет 10-ти толкают перед собой детскую коляску с баллонами воды. Они набрали ее где-то, и вот везут в свое жилище – подвал заброшенного дома. Получить продуктовый паек, которые распределяет мэрия, они не могут – у них нет никаких документов. Волонтерские организации, занимающиеся бездомными, им тоже недоступны – у них нет телефона. Просроченный товар, который раньше им отдавали в продуктовых магазинах, теперь куда-то девают, да и магазины почти не работают. Это рассказывает мне мальчик, а его мать отдыхает, закурив полученную от меня сигарету.
Интересно, а есть ли у мэра Клычко какой-нибудь план и о таких – бездомных, безработных, без документов? Выживающих в городе, находящемся на полуосадном положении.
С самого утра начались проблемы – пропал интернет, а мой мобильный оператор сообщил, что близится момент, когда они выключать мне связь – хотят новую порцию денег. Мой мобильный оператор, однако, на прошлой неделе заявлял, что будет предоставлять услуги на невероятно льготных условиях, но, видимо, уже сориентировался, понял, что погорячился и вполне по-довоенному начинает надоедать. Интернет я починил, задействовав все свои слабые технические познания и час повозившись с всеми этими кабелями и роутерами. Как ни странно – получилось.
13 день войны. Неудивительно, что он такой проблемный. Но сегодня промелькнула для меня ужасная перспектива – остаться без интернета и возможности позвонить. Связь сейчас – стратегический ресурс и жизненно-важная необходимость. После хлеба и воды.
Для тех киевлян, что заботятся о себе, интернет – средство успокоения и источник нужных сведений. Они читают там новости – что все более или менее под контролем наших военных – и немного успокаиваются. А для активных мирных жителей это средство и инструмент борьбы. Сейчас украинцы воюют не только пулей и снарядом, но и фотографией, сообщением в мессенджере и участием в DDOS-атаках.
Это грандиозная партизанская война. Это миллионы смартфонов и совокупно годы человеко-часов работы. В самом простом случае украинец, а чаще украинка отправляется в сетевые сообщества, где преобладают россияне, и размещает там фото с разрушениями украинских городов или со сгоревшей российской военной техникой. Это должно россиян в чем-то убедить – хотя бы в том, что их солдаты несут смерть, но и сами смертны. После первой недели подобной деятельности украинцы пришли к выводу, что вызвать раскаяние у россиян – дело безнадежное, нужно их запугивать.
Многие посвящают этому занятию целые дни, объединяясь друг с другом, где обмениваются наиболее эффективными текстами и материалами. Там уже появились и свои гуру, и свои «маленькие секреты». Они чутко ловят сообщения от спецслужб, чтобы, увлекшись, не нанести вреда. И вновь погружаются в мир, например, - российских любителей горных походов. Или студентов-археологов. Чаще всего, это те сообщества, где ранее мирно уживались и россияне из России, и русские мигранты, и украинцы. Теперь украинцы заявили, что хобби и общие увлечения отошли на второй план, а на первом – количество российских солдат, нашедших в Украине свою могилу. Или сожжённых в передвижных крематориях: практика показала, что на российского обывателя хорошо воздействует образ солдат, сжигающих тела своих товарищей, чтобы не отправлять их домой. Он вполне соответствует нравам российской армии, с которыми большинство российских мужчин когда-то близко познакомились.
Российский обыватель, путинский избиратель, его мозги, его совесть, его страх – вот с чем работают добровольные интернет-войска. Но можно предложить и другую формулировку – украинская нация. Она, состоящая из миллионов отдельных личностей, ужасаясь, всматривается в россиян, и, насмотревшись, пытается подтолкнуть их к менее безумному взгляду на мир. Иногда жестокими способами.
Но все больше тех, кто не хочет с россиянами иметь никаких дел вообще, тех, у которых поданные Путина вызывают тошноту – и все вместе, и каждый в отдельности. Они перестали считать россиян людьми и не хотят различать оттенки. Тогда они, вспомнив школьные уроки английского, рассылают письма международным организациям, университетам и транснациональным компаниям с требованием прекратить всякую работу и сотрудничество с Россией, а всех сотрудников с российскими паспортами – если такие есть – уволить. Россиянин имеет право на существование только тогда, когда публично проклянет Путина – считают они.
Разрушительные для режима последствия такой вот общенародной украинской контрпропаганды отлично осознают и в самой России. Модераторы чутко следят за порядком в своих сетевых группах и сразу же блокируют украинских партизан (но многое упускают), а на государственном уровне практически запретили Facebook. В Россию из Украины по обычной мобильной святи уже нельзя дозвониться, все больше российских сайтов становятся недоступны из Украины. Прикладывают руку и украинские госорганы, блокирующие в Украине российские соцсети. Когда-то почти общее украино-российское интернет-пространство стало похоже на две комнаты, двери между которыми заперты.
Техподдержка украинских партизан при помощи маршрутизаторов просверливает в этих стенах дыры, и с их помощью активисты вдувают в российское пространство газы деморализации и трепета. Трезвомыслящие россияне своими способами находят возможность окунуться в украинский интернет, чтобы глотнуть воздуха умственной свободы и веры в общую победу. Такие вот игры времен войн и оккупаций, но впервые в истории они происходят в компьютерной сети и в таких огромных масштабах.
А пока украинская волонтерка, сварив с утра огромную кастрюлю супа для бойцов ополчения, весь день звонит по телефону и переписывается в мессенджерах, чтобы организовать новый подвоз продуктов, найти поставщиков, найти транспорт, помочь семье беженцев, скорректировать распределение найденных ресурсов, поссорится с лентяями, а тут еще нужно успокоить дочь, у которой из-за войны первая влюбленность протекает с перебоями. В качестве отдыха и развлечения эта труженица тыла звонит по Skype школьной подруге в Астрахань и методично раскрывает той глаза на преступную природу путинского режима. Потом она до глубокого вечера вновь в волонтерских делах – и изо всей этой титанической деятельности простая работа руками только сварить суп.
Да, если уж речь коснулась лентяев: вчера я волевым усилием заставил себя сидеть в интернете только 2 часа утром и столько же вечером, и со своими заметками сделал перерыв. В соответствии с рекомендациями психологов, в периоды больших эмоциональных нагрузок нужно побольше физически двигаться, и потому я большими радиальными маршрутами обошел все близлежащие магазины и нашел таки свежую капусту и свеклу. Без них невозможен борщ, а без борща украинец теряет веру в себя – чувство, всем нам теперь совершенно необходимое.
Проход в арке огромного дома в стиле модерн перегорожен мешками с песком и противотанковыми ежами из сваренных рельсов. Два бойца с автоматами пропускают меня без досмотра, потому что им кивнул Николай, командир одного из отрядов киевского ополчения. Сейчас мы направляемся на одну из их многочисленных баз.
Этих баз, штабов и опорных пунктов ополченцев сейчас в Киеве столько, что если нанести ее флажками на карту города, то она станет пестрой. Уверен, что заполучить такую карту мечтает каждый российский разведчик и диверсант, но или не получается это у них, или добраться до этих баз не выходит.
Она находится в цокольном этаже, дверь огромная, стальная, внутри – лабиринт тесных коридоров и комнатушек. Там сидят, пьют кофе, переговариваются по телефону и что-то между собой обсуждают мужчины, молоденькие девушки и зрелые женщины в армейской и гражданской одежде, с автоматами и без. В одном помещении – кафетерий с чайниками, посудой, пирожными и бутербродами, в другом - продуктовый склад, коробки консервов. На отдельном столе – пункт зарядки телефонов, фонарей и карманных аккумуляторов. Где-то, уверен, есть и оружейная комната.
Все это кипит сдержанной активностью и движением, все чем-то заняты, но есть и те, кто занят отдыхом - они дремлют на диванах того, что ранее было чилаутом. Еще две недели назад этот подвал был коммуной художников и дизайнеров, и везде остались их следы – странные фото на стенах и инсталляции под потолком.
Я чувствую себя в голливудском фильме о повстанцах. Среди этих киевских ополченцев немало таких, чей вид вполне подошел бы для такого фильма – и бородатый лысый старик, и широкоплечий бывший десантник, есть и очаровательные воительницы в хорошо подогнанной полевой форме. Однако все вполне серьезно, а вокруг совсем не кино. Основу этого отряда составляют совсем не живописные, обычные киевские мужчины, привыкшие работать шесть дней в неделю, а теперь вот работающие здесь – но с автоматами.
Как я вскоре начинаю понимать, командирский и сержантский костяк этого отряда составляют ветераны войны на Донбассе. Все хоть и вполне неформально, но крепко отстроено – каждый рядовой знает свое место, задачи и ответственность. Командир поставил все на армейский манер – дежурства, структуру управления и подчинения, характер снабжения, связь и коммуникации, систему оповещения, координацию с военным и полицейским руководством. Как и в тех добровольческих батальонах, которые я видел на Донбассе, кухней и питанием занимается шумливая, крепко сбитая женщина лет 50-ти, начальник склада – флегматичный добряк. Из тех добряков, у которых каждый карандаш на учете.
- Ладно, пойдем познакомлю. Это наша геймерская рота, - мы заходим в комнату, где молодые в основном ребята, большинство в наушниках и сидя за игровыми компьютерами что-то внимательно рассматривают на мониторах или стучат по клавиатуре. Похоже, до войны это был зал компьютерных игр артистического комюнити. Сейчас на мониторах или совершенно мне непонятные письмена на компьютерном языке, или видео схваток и разрушений, которые нужно редактировать. – А еще у нас есть взвод хакерского спецназа, но я тебе его не покажу.
Собственно говоря, причина, по которой я сюда пришел, как раз и состояла в одной проблеме коммуникации и связи. Мне нужно ее решить, но без помощи специалиста обойтись нельзя. И Николай решил мне эту помощь предоставить - как хорошему человеку, даже соратнику, и даже ветерану, как он сам. Долговязый паренек, аспирант Киевского Авиационного Университета, меня выслушал, а потом набрал и распечатал пошаговую инструкцию. Я восхитился – четко, по-военному. И при этом – аспирант!
Позже, куря на улице, я уже вполне серьезно его спрашиваю:
- Все отлично. Кроме одного: ты всерьез считаешь, что вся эта команда сможет вести уличные бои? Сколько из них автомат раньше в руках держала?
- Половина держала. Половина этой половины сможет повоевать и даже выжить.
- Ну и…
- Дело то в том, что до настоящего (тут он использовал нецензурный армейский термин, обозначающий тяжелый бой с потерями) дело еще и не дойдет. А если дойдет, то бабы и подростки использоваться не будут. Они сейчас полезным делом заняты? Да. Ну это от них пока и требуется. Для (нецензурный термин) есть другие.
Потом мы садимся в его джип, и я успеваю заметить, что в левой задней двери – дыры от пуль. Захлопнув ее, я вижу, что одна из пуль прошла навылет, а другая осталась где-то внутри. Я обращаю на это внимание Коли, а он мне говорит:
- В стойке глянь.
В стойке между окнами, сразу за креслом водителя - такая же дыра от пули. Подголовник, а за ним – колина голова - сантиметрах в двадцати от этой дыры.
- Вот так вот позавчера покатались, - говорит он.
На перекрестке ко мне обращается молодой парень – он в грязной заношенной одежде, лохматый, с грязными руками:
- Брат… уважаемый... дайте пару гривен, или еще чего-нибудь.
Это бродяга, бездомный.
Я, повинуясь первому порыву, достаю бумажник и ищу в нем мелочь, но пока это делаю, в голове появляются мысли – «А какая от тебя может быть польза? Чем ты можешь помочь этому городу? Ты просто балласт, ты только мешаешь». Такие мысли появляются автоматически, как следствие предыдущих долгих размышлений о Киеве и киевлянах сейчас.
Но я даю ему горсть монет и спрашиваю:
- Туго, наверное, тебе приходится? Даже не выпьешь.*)
- Я два года уже не бухаю.
Он безнадежно машет рукой. Времена для киевских бродяг наступили тяжелые и беспросветные – и почти все они куда-то из города пропали, хоть еще и встречаются.
И я иду дальше. В сумке у меня 2 упаковки овсянки, она предназначена нуждающимся в ней, но этому парню вряд ли пригодится – ему даже не на чем ее сварить, наверное. Эту овсянку сварят, а потом накормят нуждающихся – собак.
В одном из киевских ботанических садов уже многие годы живет целая собачья стая – штук 8 разных возрастов и размеров. Они слонялись по его аллеям, валялись на лужайках, а по ночам лениво облаивали прохожих из-за закрытых ворот. У них был покровитель – сторож Анна Васильевна, да и все другие сторожа и работники давно к этим собакам привыкли и носили им из дома еду. Анна Васильевна придала этим практикам систему, внесла порядок, и собаки эти стали питаться недорогим кормом, в определенном месте и в определенное время, а коллеги Анны Васильевны с зарплаты выделяли небольшие суммы «на собак». Так и жили до войны.
А с первых дней сотрудники сада на работу перестали выходить, запасы корма закончились, и Анна Петровна не находила себе места – чем кормить собак? А они не разбегаются, они все в этом саду выросли, они на улицах пропадут. Ее история попала в чат жителей этого района, я увидел ее, взял из своих запасов овсянку и вот иду теперь в Ботанический сад.
Анна Васильевна встречает меня, благодарит, и рассказывает, что с утра ей уже несколько раз приносили всякую еду, а один парень только что привез несколько мешков простроченного собачьего корма.
- Я в кашу им буду подмешивать, они и поедят. Они ж раньше только корм ели, сейчас с голодухи и корки хлебные грызут – но это же с голодухи, другого всю неделю не было ничего.
Ее удивило и растрогало, как много и как быстро ей помогли. Она еще не сталкивалась с эффективностью киевской человеческой самоорганизации, когда речь заходит о том, что кому-то беззащитному надо срочно помочь.
Собак в полном составе я не увидел, они прятались где-то в глубине зарослей, а сад с начала войны закрыт – «Стал режимный объект!». Две псины все-таки подошли и внимательно меня разглядывали, не догадываясь о резком улучшении своего положения.
Потом я шел, и думал, что, наверное, в этой моей овсянке есть и более нуждающиеся, даже наверняка в этих кварталах вокруг есть нуждающиеся в ней люди. А я отдал собакам. В конце концов я решил, что помогал не собакам, а Анне Васильевне, человеку, это ей я помог успокоится и не терзаться. А потом сообразил, что если кто и помог ей не терзаться, так это тот неизвестный парень с 2 мешками корма.
Логика и мораль войны строится на том, что распределять еду и тепло нужно так: сначала и самое лучшее – бойцам, потом работоспособным помощникам бойцов, потом – всем остальным неработоспособным. Первые и вторые приближают победу, но и третьих не оставишь же умирать. Нужно и их как-то поддерживать. Доведя эту логику до конца, следовало бы всех, кроме солдат и рабочих тыла, как нибудь утилизировать - расходуют ценные ресурсы. Слишком уж желая победы, пылая праведной местью, легко можно привить себе и такую логику, и такую мораль.
К счастью, живая человеческая жизнь разрушает подобные мертвые схемы.
У меня в друзьях в одной из соцсетей есть некая киевлянка, немолодая женщина, в довоенной жизни – обычная чудачка. Ее фотографии за последний год – или в обнимку с кошками, или в окружении голубей, которых она кормила на улицах. Но за последние дни ее сообщения изменились.
Вот отрывки из одного из них: «Сегодня буквально приползла тяжело больная Кристи, уже полностью ослепла, мордочка перекосилась, язычком еле шевелит. Открыла ей баночку корма, половину она ухитрилась съесть. Долго пила водичку, но взрыв поблизости напугал ее и она снова поползла в подвал».
Эта женщина кормит и лечит кошек, которых бросили хозяева, уезжая из города. Она собирает их в подвале своего дома, и ее соседи приносят ей таких кошек, если где-то находят. А еще они дают ей денег, чтобы она могла покупать эти кошкам еду и лекарства.
Дальше она пишет немного о себе:
«Болею, замерзла очень, пока ждала как Кристи поест, а взрыв так напугал, что руки тряслись, еле смогла замок закрыть».
Углубимся в тему: в Киеве есть группа волонтеров, которая собирает сообщения от беженцев из Ирпеня об их запертых в квартирах кошках и собаках. Сообщения примерно такие «По ул. … в кв. № … находятся 2 кошки, корма и воды оставляли на неделю, ключ можно получить, позвонив по номеру ….. ». У них, этих волонтеров, есть небольшой приют для таких животных, но чаще всего их просто оставляют на улице. Есть и небольшой летучий отряд, но они стараются поручить дело кому-нибудь поближе к месту действия – случаев хватает, а ездить туда-сюда в городе, где идут бои, много не получается.
Волонтеры, конечно, действуют вполне рационально – разлагающаяся в запертой квартире кошка или собака это, скажем так, не гигиенично и способно нанести общий вред, – но читая их комментарии чувствуешь, что им попросту жаль этих собак и кошек. Их хозяева по наивности решили, что обстрелы города ненадолго, всего лишь на неделю, а потом они к своим питомцам вернуться.
Что ж, следуя строгой логике, в полублокадном, воюющем городе глупо расходовать драгоценные ресурсы на собак и кошек. В конце концов, это просто животные, вообще говоря – вполне бесполезные для достижения победы. Сейчас нужно бы подобраться, не распускать сопли, сконцентрироваться…
Все верно, но существует и другая логическая последовательность: сначала мы не тратим душевные и материальные ресурсы на кошек и собак, потом на людей, но сперва на бесполезных, - бродяг, тяжело больных, потом и на малополезных, на всяких старушек и старичков тоже не будем тратить драгоценные лекарства и еду, потом можно уже и из безоружных работников тыла давить все соки, чтоб лучше и больше работали, – а потом мало-помалу какой либо человеческий смысл любой победы куда-то исчезнет.
Наш мэр Клычко сообщил, что число киевлян сейчас составляет 2 миллиона, то есть в 2 раза меньше того, что было до войны. Полгорода уехало, эвакуировалось. Думаю, больше, чем в 2 раза: Клычко не считал провинциалов, тех, кто приезжал в Киев на временные работы. Раньше могло показаться, что их чуть ли не каждый четвертый.
То есть сейчас улицы почти пустые – даже центральные бульвары и проспекты. Машины ездят редко, переходи проезжую часть в любом месте. И переходим.
А еще – уехали почти все дети. Их родители увезли. Понял это после 2-х часовой пробежки по делам: чувствовал какую-то странность, но не мог понять, какую именно. Киев сейчас странный, и очень, но был в этой странности еще какой-то совсем уж пугающий оттенок. Наконец я догадался, - нет детей, ни одного за все время не встретил.
И это Киев, где в каждом сквере этих детей, этих мамаш всегда были целые армии. А где эти хулиганы, которые набивали карманы конфетами в супермаркетах? А где школьницы, хохочущие в автобусе? Их нет, а если и едут сейчас в автобусе, то не хохочут. И школы не работают.
Ходил сегодня по городу и отмечал эти странности. Витрины пустых магазинов почти все освещены. Часто и внутренности тоже – сумки там лежат, на манекенах пиджаки и платья. Забыли отключить освещение, а с Нового года проплатили на месяцы вперед, вот и светится? Или бояться воров, и потому хотят, что бы их было сразу с улицы видно? И большие фасадные рекламы горят, мерцают. По вечерам мерцают в темноте эти рекламы ноутбуков и шоколада, а на улице ни души. И на огромном фасаде одно-два окошка горят, не больше, остальные темны
Странно сейчас выглядит все эта рекламы, они как следы сгинувшей цивилизации. «Аргентинська мармурова яловичина! З асьенди до столу!» *) - призывает знойная красавица, смотришь сейчас на нее и думаешь: «О чем это?» Из другой какой-то жизни – все эти призывы к новым впечатлениям, эти стимулирования тщеславий. Покинутые и ненужные, вот они стали какими – и красавицы, и рекламные красавцы, и всякие-разные «креативные решения донесения маркетингового месседжа».
Увидел работающий магазин корма для животных, и подумал: «А сколько их сейчас работает от довоенного количества? Наверное, 1 из тысячи». Промелькнуло такси: «А этих из тысячи штуки 3, не меньше. Ожили».
И киевляне, в большинстве своем люди очень вежливые и спокойные, подобно британским офицерам из повестей Моэма, в необычной ситуации стали только тверже придерживаться своих привычек. На пустом на три квартала вокруг перекрестке единственная машина терпеливо ждет красного света и только потом едет. Охранники стали добродушны даже с перебором. Все, кажется, только и ждут, чтобы пожелать друг другу «Гарного дня» **).
Употребление в русском языке слова «сочувствие» предполагает определенную ноту жалости к объекту этой эмоции. «Я тебе сочувствую!» - мол, ты несчастен, и я это понимаю. Но есть такое сочувствие, в котором нет жаления, когда ее объект не несчастен и не просит помощи, когда ты просто понимаешь, что у него на душе. Такими и стали киевляне в эти дни – все понимают друг друга без особых слов, понимают в главном и общем: враг у ворот, все надолго, чем кончится – неизвестно. Стоишь в очереди за сигаретами, видишь парня рядом и заранее знаешь о нем примерно такие факты, с незначительными вариациями: жена с ребенком во Львове (или Черновцах, или Польше), или ребенок у бабушки в селе, а жена дома сидит, или нет жены и ребенка, но есть мама в Сумской области, где-нибудь поближе к местам боевых действий, а может, его родители живут на северо-западной окраине, где окна дребезжат от недалеких взрывов, а может, совсем напротив, его мама сейчас в Борисполе, к которому вплотную подошли россияне, а может в Борисполе не мама, а родная сестра. И у женщины с сумками, которая выбирает сыр, что-то наподобие, - только у нее не один ребенок, а два, и мужа нет, в разводе. И младшая дочь у подруги в Виннице, а старший в теробороне. И из-за него она никуда из Киева не уезжает.
Такие они сейчас, киевляне – с глазами усталыми, спокойными, наполненными терпением. Они сейчас, в тихой очереди в магазине, напоминают ждущих у дверей операционной родственников пациента, того, который там внутри. Длится все уже долго, очень долго, что необходимо – делается и сделано уже, нужно ждать, чем закончится – неизвестно. Может и самым худшим. Может быть, самым худшим закончится все и для города, для их Киева. Остаётся ждать, делать что нужно и быть терпеливыми.
*) «Аргентинская мраморная говядина! С асьенды к столу!»
**) «Хорошего дня!»
Генштаб Украины – впервые с начала конфликта – обнародовал информацию о числе погибших украинских солдат. Была названа цифра в 1200 человек.
Говорить как можно больше правды – такова заявленная стратегия наших командующих. Она, в общем-то, противоречит логике войны, где обман, ложные маневры и неоправданное бодрячество – основа и боевой тактики, и военной пропаганды. Но сейчас, когда война проходит буквально онлайн, действительно – чем более приближенную к реальности информацию ты выдаешь, тем меньше оснований для паники населения. В стране, где происходит такая война, самого главного не утаишь – полстраны видит эту войну и ее последствия своими глазами. Украинцы ценят, что их не считают болванами, но иного попросту не потерпели бы.
Так вот – 1200. Если учитывать обычную для войн статистику, то раненых должно быть в 3-4 раза больше.
Многие украинцы уже составляют свой личный мартиролог, и я тоже. Мой продолжает список тех товарищей, которые погибали с автоматами в руках на Донбассе с лета 14-го. За последние 2 недели он пополнился еще 2-мя именами.
Такой, как у меня, случай – вполне естественный, если можно сказать. Многие мои товарищи жили эти годы в войне и войной, и то, что они могут быть убиты, не становится неожиданностью. Но у меня еще нет погибших гражданских, мирных друзей и женщин. Наверное, они есть, но пока я об этом еще не знаю.
Но у скольких украинцев уже погибли друзья и близкие, которые не солдаты, которые безоружные? Думаю, таких цифр пока нет. Есть приблизительные данные по каждому району и городу, где идут обстрелы, но и там даже официальные лица могут посчитать только тех, тела которых и личности которых можно задокументировать. Например, власти находящегося в осаде Мариуполя говорят о более чем 2000 жертв среди мирного населения. Статистика о покалеченных, думаю, применима и здесь.
Детей погибло около 100. Это тех детей, смерть которых уже подтверждена.
И к этим спискам подтвержденных смертей, и к ожидаемому количеству раненных, нужно будет приплюсовать тех, кто сейчас пропал без вести, с кем пропала связь, тела которых еще не обнаружили в развалинах или те тела, которые опознать нельзя. Полные списки этой еще только начавшейся войны будут пополнятся еще долго, очень долго. И сам можешь в него угодить, сейчас еще живой и здоровый. Мысль для войны вполне обычная, и такая мысль украинцев уже перестала особенно пугать, с ней свыклись.
Вот сегодня один снаряд попал в дом на северо-западной окраине Киева, а в другой дом, ближе к центру, угодила сбитая на подлете ракета. В обоих случаях были и убитые, и раненные, в соотношении 1 к 5.
Однако, сидя сейчас в Киеве и вглядываясь в видео из Мариуполя или Бучи, думаешь иногда о себе: «Что ты здесь сидишь, сволочь, в безопасности? Почему ты не там?» А потом находятся правильные и трезвые мысли о том, что «каждый должен делать то, лучше всего умеет», что «каждый труд сейчас полезен», и дребезжание: «подожди, еще хлебнешь», и прочее тому подобное.
В репортаже из Мариуполя читаешь: «В перерывах между обстрелами нет времени, чтобы выйти на улицу и сварить на костре кашу. Российские танки вошли на окраины и расстреливают многоэтажки прямой наводкой. Моя дочь по ночам не спит, плачет».
Смотришь видео оттуда, и действительно, танк бьет метров с 200 по дому. А в этом доме, в каждой почти квартире, находятся люди.
А на фотографиях оттуда же – хирурги делают операцию раненному в подвале больницы. И очередь на перевязку – дети, женщины. А ты сидишь в тепле, при свете, сытый и здоровый — и исходишь яростью и бессилием.
На киевских улицах кое-где встречаются еще довоенные образцы социальной рекламы, призывы вспомнить то или иное событие. В числе прочих напоминание о том, что в декабре была годовщина освобождения города от нацистов – имеется в виду овладение Киевом советскими солдатами в 1944-м. А сейчас русские солдаты пытаются тоже пытаются овладеть Киевом, умирают и сами убивают. Пытаешься эти 2 факта как-то совместить, и шестеренки в мозгу с хрустом заклинивает.
Есть в Киеве и лайтбоксы с портретами героев Небесной сотни – тех, которых расстреливала милиция во время Майдана. Есть – с портретами бойцов добробатов, погибших на Донбассе. И те, и другие кажутся уже фигурами истории. Будет, уверен, и третья волна портретов и напоминаний – о героях этих недель, этих дней. И будет список — многотысячный! — умерших от российских снарядов детей и женщин.
Когда-то я подростком ходил на занятия по дзюдо, и наш тренер любил повторять афоризм какого-то японского сенсея: «В поединке побеждает тот, кто может терпеть боль». «Понимаете? — продолжал он, горячась, — вы победите, когда терпите боль, тренируясь, и когда ваш противник душит вас или пытается сломать руку. Если вы скажете себе – себе! – «все, хватит» — вы проиграли, вас победят». Особых успехов в дзюдо я не достиг, но эти слова запомнил. И вспоминаю постоянно сейчас, когда душит бессильная ярость, а российский танкист ломает таким как я кости.
Позавчера устроил себе выходной и даже выбрался на пробежку в соседний сквер – впервые за эти 20 дней. Раньше и мысли об этом не было (нужно смотреть все новости, обязательно!), и любитель пробежек выглядел бы по-дурацки – особенно в сквере, на двух углах которого расположены посты полиции и солдат. Но стресс у киевлян постепенно ослабевает, повседневная жизнь мало-помалу приобретает какие-то нормальные очертания и ритм – и вот в этом сквере я вижу не только еще одну спортсменку-бегунью, но и курьера службы доставки с оранжевым коробом на спине, и даже бабушек, греющихся на солнце… Оказывается, они тоже уже появились.
А еще этот день я посвятил возобновлению ослабевших контактов со своими друзьями, живущими в Крыму. Сам я там не появлялся с 14-го года (скажем прямо – я оттуда сбежал, а потом боялся съездить), но связи и симпатии остались, и вот, выждав немного, решил узнать, как они там? Единственные граждане России, которые в мышлении своем еще во многом украинцы.
И я сел за телефон и достал старые записные книжки. А перед этим наладил в телефоне VPN, Tor и скачал кучу мессенджеров. При помощи VPN и Tor я смогу сигнализировать крымским друзьям в их российских соцсетях - из глобальных их изгнало российское правительство, а украинское правительство блокирует мне российские соцсети, оберегая меня от российской пропаганды. В свою очередь, мессенджеры помогут мне звонить по крымским номерам – просто позвонить в Россию уже невозможно.
Дело еще и в том, что сейчас украинцы ломают голову над тем, как более половины россиян могут поддерживать эту войну. Это вроде как статистический факт и он вроде как подтверждается записями «голосов из народа», зафиксированных на улицах российских городов. Они, эти россияне – оболванены до полной потери разума и совести, или они искренне так нас ненавидят? – думают украинцы. И раньше, выходит, ненавидели? Может ли такое быть?
А еще украинцы ждут, когда те россияне, которые войну не поддерживают, которые видят будущий крах России, поднимут против Путина восстание.
Вот я и решил услышать голоса тех, которые хорошо понимают и украинцев, и как-бы изнутри изучили россиян. А еще мне просто хотелось поболтать с теми, с которыми когда-то сдавал зачеты и, в некоторых случаях, целовался при луне.
И выяснилось вот что: обо всех событиях в Украине эти мои знакомые крымчане осведомлены отлично, все нашли способы обхода блокировок информации с нашей стороны, российскую пропаганду в грош не ставят и разоблачают фейки еще искуснее, чем мы тут, - но все это происходит в сугубо личном и семейном кругу. С посторонними касаться политических тем значит выглядеть провокатором. Размещаешь антивоенные лозунги на своей странице – жди полицию или чекистов. Даже разговаривая со мной, они рисковали – звонок из Украины, да еще неизвестно насколько защищенный от прослушивания, пусть и от старого знакомого… Но все же почти все моему звонку радовались, как весточке из свободного мира и из страны героев.
«Как хорошо, что ты позвонил… Мне здесь и поделиться не с кем... я все первую неделю плакала» - сказала мне одна знакомая, женщина по характеру интровертная, одинокая, врач-стоматолог в Феодосии.
Менее эмоциональные мужчины прикидывали, когда наступит для России (и для них самих) экономический крах и злорадствовали все более жалким истерикам российских телепропагандистов. «Да, все тут будет кисло, и потому массы интересуются – когда же в Крым ворвутся украинские танки и всех нас тут спасут от голодной смерти?» - будто бы в шутку добавляют они.
И еще все – почти одними словами – ядовито описывали радость от войны, которую демонстрируют «приехавшие» - те россияне, которые обосновались в Крыму после присоединения его к России. И так взаимная неприязнь, скрытая, а иногда прорывающаяся злость на новых хозяев Крыма, всех этих жен российских офицеров и распухших от воровства чиновников получает сейчас новый повод. «Они какие-то инопланетяне, я с ними как с пришельцами разговариваю» - говорит мне бывший однокурсник. - «У них все – «слава Путину, порвем хохлов!» Будто во лбу чугунная плита вмонтирована».
Впрочем, это понятно. От людей, обязанных Путину всем, в том числе и возможностью пожить на чудесном средиземноморском побережье, трудно ожидать другого. Но есть и другие случаи, почти трагические по внутреннему содержанию.
Рассказывает еще один друг:
«У меня мама – ты знаешь, - добрейший человек. Политикой не интересуется, да и старенькая она уже. Но сейчас вот все говорит: ах, когда же украинцы успокоятся, когда они перестанут с Россией воевать. Я ей говорю, что это Россия воюет с Украиной, что это Россия напала. Но мама не верит. Я ей уже и фотографии, и видео показываю – не верит, нет. А потом вдруг вижу – она плачет, беззвучно так. И я тут понял, понял, что она не может верить, что русские убивают украинцев, это ее саму убьёт. И все, я оставил ее в покое».
Что же касается митингов и свержения Путина народным восстанием… Этой темы я даже не касался, потому что понимал ее, так сказать, наивность. Я неплохо помню до сих пор, как в марте 14-го года в Симферополе дворами убегал от бригад «народного ополчения», и что чувствуешь, когда разъяренная толпа окружает тебя и сдает оккупационной полиции. Для всего этого подполья нужны нервы даже покрепче, чем для атак на укрепленные вражеские позиции. В атаке ты в окружении друзей, а в подполье почти всегда почти один, ты добыча – и на тебя охотятся опытные охотники, ты постоянно лжешь, никому не веришь и постоянно ждешь страшного окончания всех этих игр. Некоторые крымские смельчаки продолжают их уже годы, но мне когда-то хватило одного месяца.
Но все-таки: на прошлой неделе в Крыму арестовали и присудили штрафы 3-м женщинам – за антивоенные одиночные пикеты, а 1-му подростку – за антивоенную фразу на его странице в соцсетях. Еще одного студента поймали, когда он писал на стене в Феодосии «Нет войне!» (будут судить за оскорбление военнослужащих), а у другого – на камеру – вытащили из-под дивана тротиловую шашку. Этому последнему придется хуже всех остальных – уже сейчас полицейские уверены, что он готовил взрыв «по сигналу от украинских кураторов».
И да: осуждена очередная группа крымских мусульман, которые не смогли доказать, что во время пятничных молитв не собирались устанавливать в России Всемирный Халифат. Этих во всяком случае не обвиняют в связях с украинской разведкой и в борьбе за мир.
Позавчера, перед рассветом, я проснулся от звука мощного взрыва, вернее, нескольких, одного за другим – спросонья не удалось посчитать, скольких именно. На грани сна и яви трудно считать, сколько взрывов слышишь – сон и действительность несколько путаются.
Как сейчас говорят киевляне – «гупнуло». Это означает что-то среднее между взрывом и хлопком, и оно точнее, чем русское «взрыв». Гупало в то утро хорошо так, аж двойные пластиковые окна моей квартиры дрожали.
Нужно заметить, что недалекий разрыв снаряда не столько слышен (хоть и очень хорошо слышен!), сколько чувствуется – всем телом, всей кожей и желудком. Это мощное и очень резкое увеличение давления воздуха – и все твое существо это ощущает. Оно вбирает в себя остатки взрывной волны.
Как потом оказалось – по официальным сообщениям - в тот момент разорвался некий «боеприпас» на Лукьяновке, вблизи станции метро. Был атакован корпус оружейного завода. Жертв вроде бы нет.
И, как можно понять, в тот же момент было еще несколько разрывов – в других местах.
По прямой от моего дома до этого места – почти 3 километра. Но ослабевшие импульсы были такие, что дребезжали окна.
Что за «боеприпасы»? Ракеты, наверное. А может быть – авиационные бомбы.
Сегодня я там, на Лукьяновке, побывал – это был первое посещение места прилета мощного «боеприпаса». Обстрелы Киева, почти ежедневные, случаются во всех концах города, но ближе к окраинам его; кроме того, чаще всего на дома падают обломки сбитых на подлете ракет, разрушения от них сравнительно невелики. Бывают всякие исключения – так, недавно один снаряд из танка попал в квартиру на верхнем этаже многоэтажки, но это был, судя по всему, каприз какого-то российского танкиста, это был не полноценный обстрел. А как-то раз взорвали заминированную машину.
И я, живущий в центральных кварталах, ни одного места попадания российской ракеты или бомбы еще не видел. Из-за транспортных ограничений за пределами центральных кварталов я и не бываю почти.
…Дело еще и в том, что я станцию метро «Лукьяновскую» знаю вполне хорошо. Одно время я жил неподалеку от нее и постоянно ею пользовался. Еще я пользовался «МакДональдсом», который соседствует с входом, а так же одноименным Лукьяновским рынком, где покупал всякую зелень и соленые огурцы. Это всегда было довольно оживленные место: метро, рынок, трехэтажный торговый центр, трамвайная остановка, троллейбусная линия. Уличные кофейни и грузинские пироги. Сейчас это все в обломках бетона, стекла, каких-то досок и мятого железа.
Окна и двери входа в метро разбиты, витрины магазинов вокруг тоже, двери качаются на сорванных петлях. Крыши ларьков на рынке сорваны или покорежены. Само здание – длинный пятиэтажный дом – с выбитыми окнами, на крыше видно место попадания – словно с дома в этом месте содрали скальп.
Я попытался разглядеть, что стало с одним из помещений на первом этаже, но ничего разобрать не смог – покореженные оконные рамы, внутри разруха и темнота. В том помещении 2 года назад работала нотариус, - деловая такая женщина, – которую я посещал по одному юридическому вопросу.
Стоящий рядом офисный центр – этажей 25 сплошного стеклянного фасада – выглядит так, будто в него выстрелили из гигантского дробовика. Стеклянный фасад не выдержал воздушного импульса – взрывной волны.
Смотришь на это и думаешь «Ну, ладно – это все произошло ночью почти, когда вокруг никого не было. А если бы днем, как вот сейчас?» Людей хоть и немного, но на двести метров в окружности несколько сотен будет. Момент под утро был выбран в расчете на предутреннюю сонливость дежурных противовоздушных расчетов – и это единственная причина, по которой обстрел был проведен в такое время. Но ничего не мешает россиянам проводить их и в середине дня, да и вообще когда захотят.
Диковато было все это видеть, особенно когда в сознании закреплен образ этого места в его нормальном состоянии – с толчеёй перед входом в метро, многолюдной остановкой троллейбусов, с горящими и мелькающими рекламными панелями.
Диковато. В 3-х минутах ходьбы оттуда стоит школа, в которой учился мой сын. После окончания уроков мы встречались с ним и заглядывали в упомянутый уже «МакДональдс». Садились перед большими его окнами (сейчас выбитыми) и смотрели на улицу, - которой предуготована была случившаяся позавчера катастрофа. Странно это – когда в голове должны совмещаться образы прошлой мирной жизни и наступившей военной действительности.
И эта наступившая действительность представлена на Лукьяновке широко и выразительно. Укрепленные лабиринты из бетонных блоков, пулеметные гнезда, противотанковые ежи из рельсов. Военные, проверяющие немногочисленные машины. Грузовики рабочих, пытающихся что-то делать с разрушениями. И прохожие, киевляне, за последние дни уже привыкшие к этому виду или еще с удивлением рассматривающие то, что происходит с домом, в который попал российский боеприпас.
А до Крещатика и Майдана отсюда минут 30 неторопливой ходьбы. А немного дальше за ними – Банковая, Верховная Рада и правительственные кварталы. Блокпосты, пункты укреплений и солдаты окружают их, эдакими радиальными кругами, как некую цитадель. Киев холмист, и руководящий центр всей страны и всего сопротивления находится на одном из таких холмов.
В смущенном состоянии направлялся я домой со своей экскурсии, но некоторый эпизод меня немного развеял. Как оказалось, один из молодежных клубов – он как раз находился на моем пути – превращен сейчас в штаб территориальной обороны. На устаревших уже афишах сообщалось, что в апреле там должны выступать легенды британского электропопа (будь все по-другому – обязательно бы сходил!) и новое открытие украинского технофолка (не знаю,.. не знаю…). Теробороновцы, скопившиеся перед входом, состояли, похоже, из персонала и завсегдатаев заведения – разноцветные волосы, дизайнерские кроссовки. Но с отличительными лентами на рукаве. Автомат был, похоже, один на всех – были они, наверное, не штурмовики, а разведывательно-оперативные группы. Это нужно было запечатлеть, но парень с копной разноцветных косичек мне с неожиданной суровостью сказал: «Нет! Никаких фото!» Вот так. Паблисити, жажда популярности и дешевая реклама с военными обязанностями несовместимы, - понял я.
Сейчас – 2-я седьмица Великого предпасхального поста. Это очень важное время для православных. И в Киеве, одной из духовных столиц Православия, эти весенние дни всегда были особенными. Да Киев вообще весной особенный.
Киев изобилует православными церквями и монастырями, - есть также немало костелов, протестантских молитвенных домов, синагог, мечетей и других мест скоплений верующих. Все они так или иначе заняли свою позицию в этой войне. В синагоге Бродского, например, заявили, что будут раздавать продукты всем нуждающимся, независимо от происхождения. Киевские буддисты, судя по их объявлениям, свои усилия направляют на усиление планетарной ментальной энергии миролюбия – у них есть особые способы медитации для этого. Вообще говоря, быть сейчас верующим и, одновременно, желать продолжения убийств – не совсем гармонично, а в ряде случаев категорически недопустимо; рядовые украинские христиане, впрочем, ищут какого-то компромисса и останавливаются на тезисе, что они не стараются убивать, а останавливают руку убивающих.
Дело осложняется тем, что украинские церкви и украинское Православие сейчас – вопрос очень запутанный. В двух словах его можно сформулировать так: господствовавшая веками церковная система в Украине была подчинена российскому государству, потом (с 1917-го по 1991) советскому, потом опять российскому. Но за последние 30 лет многие украинские верующие и священнослужители отказались участвовать в жизни такой сервильной церкви, вышли из нее, а свое православие унесли с собой. Сейчас функционирует по меньшей мере 3 крупных православных иерархии, но одна из них и самая до сих пор крепкая и многочисленная – подчиненная Кремлю Украинская Православная Церковь Московского Патриархата.
Это противоречие сильнейшим образом заявило о себе с того момента, когда их (священников и епископов) главный начальник начал бомбить и уничтожать украинцев. Противоречие мощнейшее. Уукраинцам пока не до церковных вопросов, но становится понятно, что УПЦ МП доживает в существующем виде последние дни. Единственное, что ее может спасти – это победа российских войск и установление в Украине оккупационного режима.
Столь долгое вступление мне понадобилось для того, чтобы далекие от Киева читатели поняли, с каким чувством я входил сегодня в великолепный Владимирский собор на бульваре Шевченко – или, скорее, с какими вышел оттуда.
Я вполне обычный для Украины христианин и потому захожу в храмы редко. Мне нравится архитектура и росписи, церковная утварь, голос священника и пение певчих. Это моя традиция, это родное и домашнее. Кроме того, помолившись, я становлюсь спокойным и умиротворенным.
В поисках умиротворения я начинаю молиться, но отмечаю, что в храме всего-то кроме меня две старушки и один мужичок. И это в начале поста, особого для православных времени. И для украинцев, славящихся своей набожностью. Да еще и в дни войны, когда верующим следовало бы молиться усердно и активно. В обычный день месяца 2 назад в этом прекрасном храме было бы человек 30, не меньше.
Потом я задаю себе вопрос: а какой епархии этот Владимирский храм? Может быть, московской? Может быть, с этим все связано? Храм оказался, как потом я выяснил, вполне правильный, Киевского патриархата. Но сам вопрос, ставший вдруг для меня таким важным, симптоматичен.
Начиная с Майдана УПЦ МП противопоставляло себя чаяниям народа, революционной его части. Ее руководящие персоны редко заявляли что-то однозначное, но постоянно настаивали на братстве, нераздельности и, в конце концов, неразличимости «русских» и «украинцев». Вот и нечего бунтовать – продвигали они такую мысль, под покровом многих добрейших слов, цитат из Библии и исторических экскурсов. Московских церковных наместников в последние годы своего позорного президентства очень любил Янукович. А они любили его. Их связи, подконтрольность и даже включенность в систему КГБ-ФСБ была хорошо известна любому образованному человеку. А с началом войны на Донбассе в каждом сельском попе поближе к линии огня подозревали шпиона и наводчика вражеской артиллерии.
И сейчас их – священников, монахов и особенно-активных прихожан этой конфессии – особенно внимательно проверяют на предмет сообщничества с диверсионными группами. Пока вроде бы складов взрывчатки в монастырских кельях не нашли, но что все эти «московские попы» и зависимые от них граждане суть разветвленная вражеская агентурная сеть - всеобщая и распространненейшая убежденность. Таковы они, московские попы, - в глазах воюющей украинской нации. Среди социальных заказов, с которыми выступят украинцы в случае и во время своей победы будет обязательно и такой: «Ни одна церковь и ни один священник на нашей Богом Данной Земле не подчиняется московскому патриарху».
А пока можно услышать разговор, который произошел недавно в моем присутствии.
Женщина, прихожанка УПЦ МП, своему мужу, солдату: А говорят, монашки Лавры письмо Путину написали. Просили заступиться за них. Боятся.
Ее муж: И что? Он ответил?
Она: А еще ваши... наши ребята туда ходили, все кельи обыскали.
Он, думая о чем-то другом: И правильно. Руки будут свободны – весь этот гнидник*) разгоним.
А украинцы и украинки сейчас в храмы редко ходят. Причина несколько, и вот как я могу основные из них зафиксировать:
- Батюшка какой-то неясный, все про любовь да про любовь.
- Времени нет о душе подумать!
- Попы – они вообще какие-то непонятные. Да – да. Нет - нет. Ну и скажи, как есть!
А многие из них, верующие и практикующие любовь, сейчас, как то завещал Христос, затворяются в одиночестве в одинокой комнате, и обращают вовне, куда-то к неясному Богу, свои чаяния, отчаяния и пожелания – в тихой, индивидуальной молитве.
Я, кстати, тому не раз бывал свидетель. Верующие молятся.
*) Скопление блох и вшей.
Люди в магазине у Натальи, где я регулярно запасаюсь сигаретами и колбасой, неторопливо обмениваются фразами, ожидая свой очереди к кассе. В периоды исторических событий и бедствий магазины естественным образом становятся местом обмена информацией и настроением – до того малознакомые друг с другом жители охотно общаются: у всех общие и тревоги, и радости.
В этой очереди говорят примерно такое:
- Под утро, три взрыва. У меня аж окна задрожали.
- Да, это на Лукьяновке. Оружейный завод.
- Сосед говорит: сходи краны в ванной проверь. Текут краны у него. Ключ мне оставил, просит проверить. На Закарпатьи сейчас.
Вмешивается Наталья: - А як зараз картоплю саджати? В мене родичі під Бишовом у селі, так бояться щось робити – гупає. *)
- Если кому интересно – в «Новусе» у Олимпийской есть курятина. Завозят. Если кому нужно – в «Новусе», - обращается ко всем стоящим молодой парень.
И все это очень спокойно, привычно, буднично.
Украинцы на удивление быстро втянулись в войну – ну конечно, ведь они все последние годы ждали ее. В эти недели еще не случалось такого, чего еще не было.
Ракетные удары по мирным жителям? Мариуполь 14-го. Расстрел «зеленого коридора»? Дебальцево, 14-й. Террор на оккупированных территориях, похищение людей – Донецк, Луганск, Крым. Не было тысячных митингов с украинскими флагами под прицелом российских пулеметов – да, такого еще не было.
Беженцы? Были, сотни тысяч. У всех были знакомые беженцы, и каждый в общем-то знал, каково это, но узнал и то, что вполне можно справится, не смертельно.
Смерть сына, брата, друга от вражеской пули? Миллионы через это прошли. С этим тоже можно справится, оказалось.
А готовится начали давно.
Уже на Майдане опробовали усовершенствованный состав коктейля Молотова, когда в горючую смесь добавляют растворенный в ацетоне пенопласт – и тогда перестали бояться брать такую бутылку с горящим фитилем в руку и бросать в бронированную армейскую машину. Тогда уже – зимой 14-го - научились поддерживать дисциплину в рядах народных повстанцев, и уже тогда навыки полевой медицины освоили тысячи людей.
А потом, когда Майдан победил, эти тысячи селили у себя в квартирах и на дачах семьи беженцев из Донецка и Крыма. Я сам был одним из таких беженцев и первый месяц жил в домике на окраине Киева, ключи от которого мне дал знакомый знакомого.
В последующие годы группы частных юристов, депутатов горсоветов и домохозяек яростно и бюрократически грамотно давили на чиновников, чтобы они не саботировали помощь этим переселенцам, реформу армии и укрепление гражданских свобод.
Еще 7 лет назад целые села собирались, чтобы наготовить еды, всего этого копченого мяса и пирогов с творогом, а потом отправить это на школьном автобусе на блокпосты. Эти автобусы и пироги добирались на блиндажи у Луганска, начав путь в Прикарпатье.
Уже тогда я видел безумные картины: мамы с колясками идут по разбитой улице, с половиной сгоревших домов, а навстречу им отряд обвешенных гранатометами солдат идет заступать на дежурство на свой участок позиций. На окраине села, у крайних домов – линия окопов и блиндажей, за ней – ничейная полоса, а не так уж далеко видны окопы и блиндажи противника. И при всем этом село опустело только наполовину, оставшиеся не уезжают, вот так и живут.
За эти годы мы привыкли ко многим, так сказать, необычным вещам. К соревнованиям спортсменов, у которых ниже колена протезы. Играют в футбол и даже ссорятся с судьей. Мой приятель, ветеран, забавляется, проходя рамки металлодетекторов, в банке, например – они трезвонят даже тогда, когда он вынимает из карманов все ключи и брелоки. Его правое плечо и кожа на голове нашпигованы мелкими, со спичечную головку осколками мины, они там капсулировались и в общем-то не беспокоят, но вот металлодетектор на них реагирует. А сотрудники охраны реагировали удивленно только первое время, потом уже не очень, такие как он встречаться стали регулярно.
Украинцы научились совмещать любимое, полезное и экономически жизнеспособные. Пару лет назад я познакомился с группой специалистов по армейской снайперской стрельбе. Они тогда организовали курсы подготовки по все этим делам, начиная от лекций по баллистике и заканчивая занятиями на полигонах и тренировочными походами в горах. Курс недешевый, винтовки и патроны ученики используют свои. Но по прохождению становятся неплохими стрелками. В армии таких готовили бы пару лет.
И вот сейчас они, эти выпускники, которых набралось на полтора десятка снайперских звеньев, со своим оружием и на своем транспорте влились на основе отдельных отрядов особого назначения в батальоны, воюющие под Киевом. Причем сделали все поэтапно и грамотно: первую неделю особая группа занималась эвакуацией семей этих бойцов в Европу – чтоб тех ничего не отвлекало.
Другой мой товарищ вместе со своей дочерью два выходных в месяц проводил в лагерях подготовки инструкторов по парамедицине. Это тех, кто вытаскивает раненных из-под завалов и с поля боя. Он любит повторять, что половина смертей от ранений происходит на пути из окопа до госпиталя – и эти смерти вполне возможно предотвратить, он уже знает как.
И в эти годы дважды раненный пехотный полковник не мог понять, почему его коллеги из НАТО считают его тактику неподходящей – он ее уже не раз опробовал, и вполне себе подходила, по результатам оценки потерь противника.
То есть все, что делают сейчас россияне с нашей страной, мы уже проходили. Ничего особенно нового, страшного и неожиданного для украинцев в этой войне нет. Военные раньше опасались, что армия не сможет выдержать авианалетов и ударов крылатыми ракетами – оказалось, вполне сможет. Я боялся предательства правительства и министров – нет, не предали, а вполне бодры и патриотичны. И все мы – а с нами и весь мир – увидели этого грозного русского медведя в деле: оказалось, он плешивый, дистрофичный, сочащийся гноем и дерьмом.
*) А как сейчас картошку садить? У меня родственники под Бышевом в селе, так бояться что-то делать – взрывы.
Начну с сентенции, возможно, сомнительной, но мне она кажется верной: «Если война чем-то и хороша, то тем, что обнажает абсурд — как нашу истинную природу». И личную, и коллективную природу, сущность. Мы культурны и осмысленны очень поверхностно, наш здравый смысл и рациональность – легко сдуваемая пленка, когда нам, живым существам начинает угрожать уничтожение и когда мы от страха сатанеем. Война это и есть – страх и жажда уничтожить источник страха.
Мысли у меня сегодня под воздействием нескольких впечатлений отрывисты, и это будет сказываться на стиле повествования. Часто они не напрямую связаны между собой, но таковым и является мышление в войне – разорванным, нелогичным, с яркими картинами, часто циклически замкнутым. Будто пытаешься разрешить несколько неразрешимых вопросов одновременно — постоянно к ним возвращаясь и не находя ответа.
Например, самый простой случай: сидишь, пишешь статью, но периодически слышны разрывы снарядов. Или разговариваешь по телефону, и опять рвануло, но уже ближе, окна завибрировали. Инстинктивно приходится прерываться. Иногда чувствуешь прилив адреналина, а часто и нет, просто тревогу и раздражение. И думаешь – что за идиотизм! Хоть вполне рационально понимаешь, что это русские ракетчики или танкисты пытаются уничтожить наших солдат и наши дома, что у них приказ, что они хотят выжить и потому пытаются уничтожить тебя – вся эта рациональность меркнет перед простым как стол пониманием в общем-то очень простой, до идиотизма простой вещи – тебя хотят убить. И при случае убьют.
А позавчера на одной из окраин Киева крылатой какой-то сверхмощной ракетой уничтожили торговый центр. Я в нем бывал: буквально год назад там состоялось его торжественное открытие. Года 2 строили – огромный торговый, спортивный, развлекательный и всякий еще деловой центр. Помню его – новеньким, чистеньким, огромным. Он должен был стать местом притяжения для микрорайона, тоже большого и нового, еще не до конца отстроенного, там чуть ли не 100 новых многоэтажных домов должно быть по проекту. А сейчас это куча бетона 150 на 200 метров.
Причем никакой военной логики в этом разрушении нет. Просто новый торговый центр и просто в него прилетела сверхмощная ракета. Очень просто.
Возможно (закрадывается рациональная мысль) это был способ еще больше напугать киевлян? Но киевляне не напугались. И рационализм российских генералов тухнет, а на его месте остается все та же бессмысленная пустота.
Из Мариуполя доходят вести (почти месяц осады и обстрелов) – тела погибших (в основном мирных жителей) их родственники кладут на балконы своих квартир. Вывезти и похоронить эти тела нельзя. Если есть место, а обстрелы слегка затихают – то хоронят просто во дворах домов, в неглубоких могилах. В квартире долго с телом находится нельзя, похоронить нельзя, на улицу просто не выкинешь. И их кладут на балконе.
А в это время из Крыма доходят другие вести – в Северокрымском канале появилась вода и даже можно уже кое-где рыбачить! Кадры веселых рыболовов. Ради того, чт бы Северокрымский канал наполнился водой и прорубают российские войска коридоры по южной Украине – вот, отогнали украинцев от важной дамбы! Но пользоваться этой водой крымские крестьяне смогут лет через несколько, не раньше, доказано наукой. Но есть что показать по телевизору.
А воссоединится Крыму с ДНР попросту необходимо! Но только не ясно, для чего – и Крым, и ДНР глубоко депрессивные образования, и предложить им друг другу нечего. Так для чего же тогда уничтожают Мариуполь, ставший на этом пути, весь город с заводами, портами и всеми жителями? Холодный рассудок подсказывает: для того, чтобы Путин смог продемонстрировать хоть какую-то победу. Путин этого очень хочет, генералы командуют, его солдаты заряжают гаубицы, снаряды из гаубиц калечат людей, эти останки собирают и относят на балкон или хоронят под забором. Вполне логично, почему нет?
Но на крымском телевидении есть и другие кадры: беженка из Мариуполя (такие там есть, хоть и совсем немного) рассказывает об ужасах блокады. «Нам не давали ни еды, ни воды!» «Кто не давал? — уточняет репортер – Украинские националисты?» «Да, они… А еще они трупы не давали хоронить». «Это же украинские националисты!» подтверждает репортер.
Эта женщина не говорит, кто организовал в Мариуполе блокаду и расстреливал колонны беженцев, а репортер не спрашивает. А она попросту до смерти рада, что выбралась живой. И про логику какую-то и факты она попросту не хочет вспоминать, она думает только о тепле, воде и еде. А потом опять о воде, еде и тепле. Если для этого в микрофон нужно что-нибудь сказать, она скажет.
У одной знакомой в первые дни войны появился на ее страничке в соцсети довольно неожиданный пост: она говорила, что испытывает огромное облегчение и освобождение. Маски сорваны, неопределенность окончена, воздух очистился – писала она. Тех, кого раньше недолюбливала, и которые с началом войны подтвердили свою внутреннюю гнилость, теперь с легким сердцем можно вычеркивать из круга общения, - зато другие, которые подтвердили свои достоинства, стали вдвойне дороже. Она, очень чуткая к своей и чужой лжи девушка, боялась обидеть неоправданными подозрениями возможно хорошего человека – а вот теперь обижает многих без всякого стеснения. Мерзавец должен знать, что он мерзавец.
Вчера я писал о том, что война это царство абсурда, а сегодня коснусь другой интереснейшей темы – как люди справляются с этим.
Многие знакомые, (общение со знакомыми и малознакомыми сейчас очень интенсифицировались, кстати), так вот, многие знакомые вдруг выказывали необычную для них бодрость, собранность и целеустремлённость. Где ждал видеть уныние, нытье или алкогольную дезорганизацию - там находишь кипучую энергию, трезвый расчет и волю к достижению поставленной цели. Вскоре понял, что это вполне объяснимо – обычная, повседневная жизнь для многих из нас (часто для лучших из нас) слишком уж бедна смыслами. Копить целый год на отпуск в Египте? Так себе смысл… Доказать что-нибудь жене, прыгнуть с парашютом? Она и так тебя знает 20 лет, и все прыжки с парашютом пройдут у нее под ремаркой «очередной выпендреж». Но когда цель – это не селфи на пляже, а обустройство всей семьи на новом месте, и ее, этой семьи, безопасность, то смысл каждого дня и всех твоих усилий очевиден, прост и значителен. И для жены тоже, для нее прежде всего.
«Где сокрыты сокровища ваши, там будет и сердце ваше» - и сытая, мелкобуржуазная жизнь киевлян давала им обилие мест, куда прятать свои мелкие сокровища. Кто-то жизнь клал на то, что бы со снобским вкусом обставить свою квартиру. Другая слишком уж, на мой взгляд, увлеклась идеями отставания прав женщин – трудновато стало с ней общаться. А больше всего она любила открывать выставки фотографий измученных женщин – но сама при этом прямо-таки расцветала. А третий ужасно мучился, если не выпивал каждые 3 часа двойной эспрессо, и даже гордился этим – «Я кофейнозависимый!».
Четвертый тщательно планировал свою карьеру, доходы и время прямо-таки на годы вперед, но каково ему сейчас, когда дай бог что-нибудь спланировать на неделю? И когда результаты годов усилий, все эти вещественные и умозрительные сокровища вдруг оказались прахом? Когда стала очевидна истина, что сроки не в руках человеческих? Для тех, кто искал Того, в Чьих руках сроки, настало хорошее время: этот Кто-то стал вроде бы более различим.
И как я заметил еще в Крыму, когда с приходом российских войск привычная жизнь переживала катастрофу, то окружающие стали вдруг проявлять качества, вроде бы от них не ожидаемые. У робких вдруг появлялось мужество, а гиперактивные стушевались и пропадали из поля видимости. А потом вдруг опять появлялись, но уже в безопасном месте.
Нечто подобное и сейчас: незаметная ранее женщина, всегда довольствовавшаяся вторыми ролями, оказывается весь последний месяц закупает бронежилеты. А другая, звезда соцсетей, уже на второй день войны была в Милане, а всю свою, столь ранее яркую деятельность, свернула, - замолчала, занялась самосовершенствованием. Хотя, кстати, могла бы и из Милана на бронежилеты пособирать денег, учитывая свою прежнюю популярность.
Солдаты знают эту закономерность – чем ближе к линии фронта, тем больше хороших людей встречаешь. Где всего горячее, там их количество буквально зашкаливает. А чем дальше от горячего и от фронта, то, соответственно, наоборот.
Как мне кажется, во время войны становится внутренне хорошо, так сказать, духовно-ищущим людям. А плохо – самовлюбленным. Все мы, как я думаю, находимся в разных пунктах между этими двумя полюсами. Спасаясь от врага, сдаваясь ему или же стараясь его тем или иным способом победить, мы и выясняем очень многое о себе самих.
И о враге тоже. Особенно о том, который Враг рода человеческого. О том, который всегда соблазняет, и сейчас особенно, такими примерно шепотками: «Да бросай все, подумай о себе!»
Вот и прошел месяц войны.
Февраль в этом году был короткий, високосный, и потому сегодня, 24 марта вроде как первый эдакий юбилей. А дней всего-то прошло 29. Но вроде как месяц. Какая-то путаница со сроками и временем вообще.
Интересный был месяц. Вмещающий для себя годы - и по личным впечатлениям вовлеченных в процесс людей, и по масштабам всеобщих изменений. А для десятков тысяч он вообще стал последним.
А, казалось, еще месяц или два назад ничего не предвещало… Но нет, конечно же, предвещало, но так, как слегка побаливает внизу живота перед острой фазой гнойного аппендицита. Кишечник уже воспален, но нормальная жизнь еще продолжается. И можно как-бы не обращать внимания на легкие колики. Так было два месяца назад, но уверял себя, что все обойдется.
Забавно вспоминать то 24 февраля. Я, например, все утро обзванивал тех людей, с которыми у меня были запланированы деловые мероприятия. Я по инерции занимался еще мирными, довоенными делами, у меня были четкие планы на тот день, и я намеривался их исполнить. Например, доделать музыкальное сопровождение недавно записанного подкаста (о чем подкаст? о чем-то глубоко мирном и культурологическом, чуть ли не этюды по кулинарной истории, что-то уже в далеком прошлом). Звукорежиссер сказал мне, что не может этим заняться – он за рулем и уже в 100 километрах от Киева. Да и вряд ли в ближайшие дни сможет. Да и вообще, может стоит немного отложить этот мой проектик?
Многие из украинцев живут сейчас методами отсчета дней, при котором используется и календарная дата, и текущий день войны. «А, это же, кажется, на 8-й день было» - так мы сейчас часто говорим. Знакомый вспоминает свой «5-й день», когда он, 52-летний фотограф, со свои охотничьим «зауэром» впервые провел ночь под Киевом, в отряде самообороны. «Тогда я понял первое правило пехоты на войне – не попасть под дружественный огонь. То есть чтоб тебя свои же не застрелили.» Когда сидишь ночью в канаве, а непонятно где вокруг сидят такие же, и все ждут врагов (которых никто еще вживую не видел), и в кустах вокруг то тут, то там вспыхивают неясные огоньки, а командир, приползающий и уползающий, сам ничего толком не знает, то можно сдуру и кого-то из своих подстрелить. Или тебя кто-нибудь подстрелит, из своих же.
У многих появились свои личные поворотные дни. Например: «Это когда мы во Львов приехали» (мать с 8-летним сыном, беженка). Или: «Это когда город обстреливать начали, через день» (жительница Харькова). «В тот день, когда в наш офис снаряд попал, все документы сгорели» (житель Харькова). Я вот помню 4-й день, когда пропала связь с моим другом из Мариуполя. Связи нет до сих пор. Что с ним? Но что происходит с Мариуполем я в общих чертах знаю, новости смотрю.
Да, вот еще что может произойти за месяц: может быть уничтожен город. До меня это дошло в тот момент, когда я смотрел видео из Мариуполя и вдруг в один из моментов (показывали руины, руины, дымящиеся дома, трупы) в кадр попала раскуроченная витрина, а перед ней – рекламный стенд. И я узнал их – и эту витрину, и этот стенд. «Это же на углу этой самой… как ее…» начал вспоминать я. Но в моих воспоминаниях та мариупольская улица совсем другая! Она была какая-то разноцветная, живая. В моих воспоминаниях по ней люди ходят. Уничтоженный город не совсем на себя похож. Возвращаясь в разбомбленный город можно прийти на свою родную улицу и не понять, где же стоял твой дом – я читал это когда-то в чьих-то воспоминаниях.
Но ведь сейчас, ретроспективно прокручивая события назад, отлично вспоминаешь, как начали пульсировать первые спазмы этого сейчас прорвавшегося нарыва, эти всполохи сегодняшних взрывов – сначала вдалеке, потом все ближе и ближе. Мне, крымскому жителю, многое из происходившего еще 15 лет назад было, так сказать, чувствительнее, чем многим другим. Вспоминается сцена, где мой друг через месяц после нападения России на Грузию кричал немецким приятелям в симферопольском кафе: «Вы не понимаете! Для русских захват территории – это национальный оргазм!» Его успокаивали и говорили, что слишком уж он горячится, а Крыму ничего не угрожает.
Вспоминается еще одна сцена, - в один из первых дней после появления российских солдат в том же Симферополе. Тогда французская журналистка поставила передо мной вопрос ребром: «Вы готовы взять в руки оружие?» Я промямлил что-то в том духе, что это не наши методы. А потом все-таки оружие брал – когда убедился, что часто куда надежнее попросту принудить своего врага не нападать на тебя и твою страну – принудить к этому грубой силой, не останавливаясь перед его убийством. Оказалось, что это надежнее, чем обращаться словами к его разуму и совести. Это попросту единственный метод, который они нам оставляют.
А вот воспоминание хронологически более близкое, буквально лет 7 назад: мы с моим товарищем приехали в Киев из войны в отпуск, и он все не мог успокоится: «Посмотри на них (указывает он на мирных киевлян) – для них войны нет!» Особенно его злили спортсмены в тренажерных залах, которых он мечтал использовать в своем взводе для переноски минометов. «Ничего, они еще хлебнут!», пророчествовал он. И это пророчество сбылось, киевляне хлебнули войны.
А еще мне вспоминается фраза, которую я прочитал подростком, осваивая родительскую библиотеку. «Желать войны могут только негодяи, но если ты уж ввязался в войну, то остается лишь одно - побеждать». Эта мысль тогда еще неизвестного мне писателя Хемингуэя словно приоткрыла мне двери во взрослый мир. Сейчас часто вспоминается. А книга эта до сих пор стоит в том шкафу в моем доме в Симферополе. Как ни странно, в этот прошедший месяц у меня появилась надежда, что я еще увижу и этот дом, и этот город.