Просто чудесный день! Наконец наступила уже настоящая весна, с гиацинтами и крокусами в палисадниках, с хрипло поющими зябликами в парках. Киев город очень живописный, холмистый, в нем множество скверов и, в складках местности - эдаких почти лесных массивов. Весной тут очень хорошо, - все это весеннее настроение чувствовалось и сегодня.
Еще бы: российские войска, которые угрожали вторжением, разграблением и надругательством над нашим городом, так вот, эти орды отогнаны, их заставили окапываться и защищаться, и даже почти взяли в кольцо. Это на Правом берегу, - но и на Левом орды тоже притихли. И потому настроение весеннее, наполненное надеждами.
В парке на Владимирской горке (я там гулял сегодня) есть места, откуда открывается прекрасный вид на Днепр, на острова в нем, и на этот самый Левый берег – микрорайоны советской высотной застройки. Чуть ниже стоит памятник виднейшему князю, основателю древней Руси – Владимиру. Путину так этот князь нравится (может быть, из-за совпадения имен?), что он даже установил где-то в Москве убогую вариацию на тему этой исторической фигуры – но гигантских каких-то размеров. И при чем тут Москва, которой при Владимире и в планах не существовало?
Да, Днепр. Широкий и глубокий, труднейшее водное препятствие для наступающих войск. В Киеве есть даже станция метро имени «Героев Днепра». Имеются в виду те советские солдаты, которые его форсировали в 1944-м, с огромными потерями, под ураганным огнем. Переплывали тысячами, буквально на бревнах. В честь руководивших ими генералов названо в Киеве десятки улиц и проспектов. Это был классический штурм в стиле Жукова – взять любой ценой, не считаясь с потерями. В конце концов взяли.
Раньше я, бывало, тоже вот так всматривался в Левый берег, и думал, что если и когда российское вторжение доберётся до этих мест, то на берегу Днепра и станет. Мне представлялось – год или два назад, - что российская армия будет наступать со своей российской территории, с востока и северо-востока, что они захватят Левый берег, а на Правом укрепится наша оборона. Признаюсь, я не мог тогда додуматься, что основной удар по Киеву россияне нанесут с севера, сгруппировавшись в Белоруссии.
Небосвод чист, солнце пригревает настолько, что тянет снять куртку, уже хочется просто в свитерке пройтись. Некоторые идут на поводу этому желанию, даже на мой взгляд, с излишком – встретил несколько граждан прямо-таки в шортах. Ездят велосипедисты, и, кажется, имеют намерение увеличивать свое количество. Движение машин такое, что уже боязно переходить проспекты по поверхности, но приходится: подземные переходы почти все закрыты. Специально поинтересовался об этом у дежурного бойца самообороны, и тот на интеллигентнейшем украинском заверил меня, что пересекать таким образом Крещатик вполне позволено.
А на Майдане – противотанковые ежи и брустверы из мешков с песком. Уверен, его теперешний вид войдет в историю. Еще один облик нашего Майдана: к мирной и революционной его ипостаси добавилась военная.
Да, на улицах в полдень пятницы почти столько же прохожих, как бывало в 8-м утра в воскресенье. И это очень немало! Город оживает. Вот в некоторых кафе даже стали выносить столики на улицу – что 2 недели назад было немыслимо. Тогда и кафе не работали.
А сейчас заработали: цветочные магазины (вообще сегодня, будто изголодавшись, все покупали тюльпаны. Ну не все, конечно, но многие); сигаретно-кофейные ларьки; отделения некоторых банков; магазинчики фермерских кефиров и самодельных творожков, семейные кондитерские. Встретил даже один вновь открывшийся торговый пункт радикальных вегетарианцев. Дизайнерские парикмахерские, впрочем, все еще закрыты.
Более того: неподалеку от меня открыла свои двери контора «мгновенных кредитов», - из тех, что полулегально раздает деньги под адские проценты. Впрочем, выживаемость этих последних в любых условиях никогда не вызывала у меня сомнений.
Все это торговое оживление точечно, разбросано, но оно есть, и после тех вымерших улиц неделю назад увиденное кажется просто кипением жизни.
В скверах греются на лавочках бабушки, а некоторые дедушки играют в шахматы. Зяблики, повторюсь, несмело выводят трели, а на полянках под ними синеют гиацинты.
На перекрестках дежурят солдаты, и видно, что изнемогают в своей зимней форме. Иногда воет сирена.
Девушка на втором этаже, крошащая булку в кормушку для голубей, недовольно на это реагирует, но голубей сирена не пугает и они со всех сторон начинают к ней слетаться.
В магазине юный теробороновец с цветной лентой на рукаве и с автоматом, пытаясь изобразить суровость, покупает апельсиновый сок, а столь же юная девушка-продавец ему этот сок подает с полки – с этой ни с чем не сравнимой манерой юных украинок: игривой стыдливости, завлекательной насмешки. Стоящая рядом со мной женщина говорит: «Зовсім дитина». А мне эта сцена показалась достойной кисти живописца: вариация на тему девушки, дающей напиться казаку. Архетипичный сюжет украинской живописи.
Да, вот оно, лучшее сегодняшнее впечатление: украинки. Они приоделись и прихорошились, и даже стали использовать косметику. Видно, что им нравится надевать что-нибудь весеннее, ярких оттенков. Одна девушка мне сегодня особенно понравилась: цветной платочек, шляпка, туфли на каблучке, покупала кофе. Так обычно киевлянки одеваются на работу в свои офисы, так себя и ведут в разгар рабочего дня – часто покупают кофе . Выражение лица вроде деловитое, но с оттенком мечтательности. Я подумал, как ей это все сейчас нравится: каблучок, легкомысленный платочек, женская сумочка – после спортивных костюмов, толстых пуховых курток, ботинок, рюкзаков (для запасов продуктов), карематов (для ночевки в метро), пачки документов, спрятанных поближе к телу, которые постоянно боишься потерять. А сейчас вот, наступило, наконец, – теплый ветерок, весна, какие-то надежды, и можно потом вернуться к своей работе, в свой офис.
«О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.»
Этот отрывок из одного из рассказов Толстого часто и охотно цитируют сейчас украинцы, когда пытаются сформулировать свои чувства. Рассказ описывает кавказское горное селенье после карательной операции русских солдат.
Гадливость и недоумение перед бессмысленной жестокостью – вот как относятся украинцы к русским военным, они испытывают презрение и все то же недоумение по отношению к тем русским, которые в своей России радуются войне. Сейчас вся Украина охвачена волной отторжения вообще всего «русского», включая и культурные достижения. Перепадает лично и Толстому, и Пушкину.
И это в стране, где, согласно статистики, этническим русским является каждый пятый. Где полно украино-русских смешанных семей, а еще больше тех семей, у которых в России или Крыму живут близкие или дальние родственники. Для родственников и близко знакомых могут делаться исключения, но все остальные «русские» в глазах украинцев стали безразмерной толпой, ликующей от вида нашего уничтожения, наших взорванных домов. Ничего общего с ними иметь не хотят, даже если это общее - великолепная поэзия или мастерская проза.
Менее горячие головы пытаются все-же ввести некие различия. Например, используя слово «россиянин» - для граждан России, военных и гражданских, врагов прямых и косвенных, солдат и плательщиков российских налогов; «русский» из Харькова или многолетний «русский» мигрант в Эстонии в такую категорию не входит и может рассчитывать на снисхождение. Да еще «россиянином» может быть и дагестанец по национальности, боец российской Нацгвардии, мародерствующий сейчас на Черниговщине. А еще - крымский мусульманин, оштрафованный за регулярные посещения мечети, он тоже «россиянин». Но и эта попытка градаций возможна только в русском языке, в украинском есть только «росіяни».
Как видим, путаница и противоречия проявляются даже в терминах. Постоянно нужно вносить ясность, какого именно «русского» ты имеешь в виду – врага или «своего».
Есенина и Блока читать стало невозможно, - и это в стране, где языковые практики двуязычны, украинско-русские, с преобладанием или одной, или второй составляющей для каждого конкретного случая и для каждой ситуации. Любимые стихи и моральные максимы для многих, может быть для половины украинцев, кодированы на русском языке, русскую литературу украинцы знают нередко получше самих россиян. Даже новый национальный лозунг про русский корабль и направление его движения – это русский язык, даже экстремальный русский. Но все же в головах украинцев все их «русское» загоняется в некий вольер, где должны находится и солдат-оккупант, и пропагандист Соловьев, и давно умерший философ Соловьев, и Достоевский.
Мой знакомый, культуролог и лингвист, пишет мне: «Сейчас для культуролога время просто замечательное! Обилие, изобилие материала. За две недели рождается новая нация, той прошлой уже не будет. И все «русское» в сотнях тысяч, в миллионах русскокультурных ими самими уничтожается и подавляется». Но потом добавляет: «Надо бы этим заняться, но, как можешь понять сам, беженцу в чужом городе хватает и других забот».
Другой знакомый, сосед и по профессии таксист, заявляет мне: «Я же, знаешь, украинский даже в школе не учил, из принципа. Но теперь – нет, теперь только (переходит на украинский) теперь только на государственном. И малого своего так выучу!»
Уже раздаются голоса, требующие переименовать – хоть как-нибудь – станцию киевского метро имени Льва Толстого. И улицу Пушкина, которая там поблизости. Житель Праги может примерить ситуацию для себя: а давайте, мол, переименуем станцию имени И.П. Павлова. Павлов был русским? Да. Русские показывают себя как жестокие скоты? Конечно. Ну вот давайте и придумаем станции какое-то новое название.
Украинцы слишком долго прощали русским многое, очень многое. Они разделяли их на политиков и «простых людей», на полицейских и затерроризированные массы, на пропаганду и «прекрасную культуру», на сегодняшних и прошлых. Им даже прощали – «простым русским», «обычным людям» - захват Крыма и Донбасса: это считалось выходкой Путина, а рядовой россиянин мог быть будто не причем. Но сейчас харьковский почитатель Достоевского видит у него только хроники патологически больных душ, а запорожский инженер, певший под гитару Высоцкого, вспоминает об этом с досадой – слишком много русских сержантов и военных летчиков тоже любят Высоцкого и тоже его поют.
Достоевский и Высоцкий воспитали и вскормили этих существ, которых и людьми не хочется признавать – думает сейчас украинец. Плохо они писали и сочиняли стихи, если не смогли остановить тех, кто хочет поставить нас сейчас на колени.
Общался с утра с одной знакомой, и почти случайно узнал, чем она последние дни занимается. Немного опешил от сообщённой ею информации, хотя, в общем-то, мог бы и раньше предположить.
Дело в том, что она занимается сейчас обустройством женщин, изнасилованных российскими солдатами и вот в эти дни вывезенных из Ирпеня и Бучи. Этим женщинам нужна в том числе и психологическая помощь, а моя знакомая подобными делами занималась и раньше – она специалист по посттравматической психологии. Что меня поразило: по ее словам, значительная часть этих женщин – девочки-подростки 15-16 лет.
«Они боятся даже своих родителей», — рассказывает знакомая.
В одном из городов к югу от Киева сделали сейчас такой центр, куда свозят изнасилованных женщин – тех, которые требуют помощи. Им создают условия, чтобы как-то прийти в себя и попробовать жить дальше. Многие, вернее, большинство прошедших такое справляются своими силами – но немало тех, которым нужно опека.
Этого – изнасилований украинок российскими солдатами – нужно было ожидать – но я вот не ожидал, как-то не приходило в голову. Изнасилования женщин — одно из обязательных явлений войн и оккупаций — но я вот все не мог сообразить, что это уже происходит. Что это происходит сейчас и здесь, с украинскими женщинами, в хорошо мне когда-то знакомой Буче.
А Бучу я хорошо знаю, я в ней когда-то, около полугода, пожил. Немного многоэтажных домов в центре, а в основном – кварталы коттеджей, недавно построенных, то в английском, то в скандинавском, то просто в комфортном стиле. Район старых, столетних дач – Буча, как и соседний Ирпень, давно уже были дачным и даже курортным местом для киевлян. Москвич и нобелевский лауреат Борис Пастернак как-то там провел лето и оставил цикл технически-виртуозных и грустных по настроению стихотворений.
Буча лидировала по уровню благоустройства среди других городов в окрестностях Киева и соперничала только с Ирпенем. Они объединяли в себе и удобства жизни в уютном городке со свежим воздухом, и близость Киева — куда многие ездили на работу, всего-то час с небольшим и ты на Крещатике.
Помню один из городских стадионов – там попеременно тренировались школьники-футболисты (украинская национальная страсть) и команда бейсболистов (элемент глобализации). С бейсболистами тренировались и их «группиз», подражая таким-же, виденным в кино.
А неподалеку, в Гостомеле, было несколько конных клубов – и конюшни, и всякие кони, и разные беговые дорожки. Сейчас россияне коней оттуда повыгоняли, и те разбрелись по лесам – голодные, некоторые подраненные, с ожогами. Некоторые еще и контуженные, или просто смертельно напуганные. Каково это – породистому нервному скакуну побывать под артиллерийским обстрелом? Думаю – тяжело чрезвычайно. И сейчас вот там они бродят – среди великолепных сосновых боров и по лугам между Гостомелем и Бучей – контуженные, голодные.
Иногда доходят известия из оккупированных территорий юга, из сельскохозяйственных районов близ Херсона и Бердянска. Некоторые из них, когда туда начали заходить российские войска, опустели наполовину – люди просто уезжали, все бросив, на север или еще куда-нибудь подальше. А в каждом из тих дворов – свинарник, коровы, куры, овцы. Коровы разбрелись и ходят по улицам, не понимают, что произошло. А свиньи сидят в своих хлевах и упорно ждут кормежки. Иногда туда заглядывает российский солдат из отряда поиска еды и колет их во дворе. Российские солдаты уже давно на самообеспечении – питаются тем, что смогут добыть сами.
Как говорят, многие молодые парни в тех селах поседели. Именно так и выразилась женщина, которая звонила оттуда – «Багато хлопців посивіло». Можно представить, почему. Вот вы, например, мужчина, да еще молодой, полный сил. Для противника – потенциальный партизан, возможная боевая единица. И они, эти появившиеся в вашем селе солдаты, — уже озверевшие солдаты. Те, которые ни перед чем не останавливаются, которые уже много убивали всех этих «мирных». Пристрелить вас или нет – дело настроения, каприза. Не более того.
Психологи, которые сейчас занимаются изнасилованными женщинами, составили своего рода памятку, инструкцию для женщин в местах оккупации – «что нужно делать, если изнасилования уже не избежать». Они советуют «заморозить все чувства, отдалится от своего тела». Нужно напоминать себе, что он виноват во всем, этот насильник, этот оккупант. После акта у многих женщин возникает нестерпимое желание вымыться – но это бывает очень опасно: «Не рискуйте жизнью ради ведра воды из колодца, который под обстрелом!» Еще там – подробная инструкция о том, какие процедуры нужно провести, если остались хотя бы влажные салфетки и пищевая сода.
Но эти советы трудно передать женщинам и девушкам, сидящим сейчас в подвалах в Буче – у них, скорее всего, уже отобрали телефон, да и вообще нет связи.
Читатель, если ты еще не в оккупации! У меня, наверное, развитое воображение, но я отлично могу представить, что произойдет на тех улицах, которые я вижу из своего окна, если на них появятся все эти солдаты с озверевшими танками. Я даже мелочи могу представить, например, женщину, выбегающую из подвала дома напротив за ведром воды, которая ей вдруг стало необходима, безумно необходима. И куда именно они поставят бронетранспортер, чтобы простреливать улицу. И я неплохо могу вообразить, как эти грязные танкисты и пехотинцы будут бегать под окном туда-сюда, в поисках еды, боеспособных мужчин, и девушек, конечно, и бухла.
Ты, читатель, тоже можешь проделать подобную операцию – просто подойди к окну и дай волю воображению.
Сегодня я, полюбовавшись на расцветание природы в Ботаническом саду, любовался и конной статуей Щорса, большевистского героя. Статуя действительно замечательная – особенно хорош конь, вся его мускулатура, развевающийся бронзовый хвост. Уверен, по этому коню и по всему монументу в целом неплохо бы учить современных студентов-скульпторов. Перед тем как переходить к личным поискам и авангардизму неплохо осваивать, так сказать, основы мастерства. Конный Щорс в Киеве – это мастерское произведение.
Однако что-то мне подсказывает, что недолго ему еще стоять на расцветающем бульваре. Думаю, что в обозримом будущем он будет с этого места куда-то перенесен, ну хоть бы в парк какой-нибудь художественной академии, для студентов. Он останется на своем месте только в случае российской победы. На примере этого памятника мы видим яркий случай глубинного конфликта формы объекта искусства и его идейного наполнения.
Герою пролетарской революции, пожалуй, нет места в столице страны, где несколько миллионов заморили голодом эти самые герои-пролетарии всего лишь через 10 лет после установления свой власти. Киевскому Щорсу его наличие на самом видном месте прощалось, видимо, только из-за несомненных художественных качеств – но, может быть, еще и из-за лени городских чиновников, неготовых к разного рода протестам и бурлениям, решив они таки его куда-то убрать. Впрочем, на скульптуру уже покушались, и неизвестные вандалы (или патриоты) даже отпилили ночью у коня копыто (быстро восстановлено). А другие вандалы или патриоты написали на постаменте «кат» (палач – авт.) - я и сейчас эту надпись вижу.
Городские объекты искусства – это всегда идеология. Даже бесформенный кусок хромированного металла, который недавно установили перед фасадом Оперы – тоже. Это утверждение той идеологии, которая предполагает, что поиск необходим творцу, а каждый зритель волен из бесформенного якобы предмета извлекать свой собственный смысл. Кадыров, попади он в Киев во главе отрядов карателей, эту абстракцию мгновенно бы уничтожил – за то, что непонятная и пробуждает какие-то мысли.
Почти все знаменитые киевские памятники в той или иной форме, с той или иной настойчивостью утверждали, что а) украинский и русский народы – эдакие сиамские близнецы, и б) только в русской империи Украина что-то из себя представляет. И досоветские, и советские памятники Киева таковы. Установленные в последние годы скульптуры малочисленны и куда менее выразительны, нежели, скажем, огромная «Родина-мать». Да, «Родина-мать»…
Что уже удалось Путину и над чем он упорно трудился – это оскорбить тех солдат, которые давно уже похоронены, и которые в эти могилы ушли как победители Гитлера. На их гробах и, косвенно, их усилиями, возрос этот новый плюгавый вариант их заклятого врага. Он заставил их внуков убивать друг друга. Почти в каждом селе Киевщины, и Черниговщины, и Харьковщины стоят безыскусные памятники «неизвестному солдату», где с одной стороны от него находится плита с именами уроженцев этого села, погибших солдатами, а на другой – список тех солдат, что погибли, это село освобождая. А сейчас их внуки друг друга уничтожают, а села эти, когда-то совместно освобождаемые, переходят из одних рук в другие.
Памятники и символы работают, даже когда пытаешься на них глядеть отчужденно-эстетически. Особенно когда эти символы изображены на самолетах, бомбящих тебя. А на современных российских самолетах по старинке изображают пятиконечную звезду.
И вот я стою на площади Победы и взираю на огромную стелу, изображающую, как можно понять, винтовочный штык. Это тоже символ той победы и освобождения Киева. Но венчает сооружение – огромная звезда, хоть и не красная по цвету, но пятиконечная коммунистическая. И это рождает у меня далекое, но яркое воспоминание.
Лет около 20 назад я оказался в Москве. Был я там впервые, города совсем не знал, и вечером в один из первых дней, бесцельно гуляя, выбрел я на набережную реки, как я понял сам – реки Москвы. Уже сумерки, туман какой-то. И бреду я по набережной, ничего вокруг не зная, кроме того, что вокруг Москва.
И тут вдалеке, в тумане вижу бордовые, недоброго такого оттенка, пятна. Светящиеся, бардовые, неподвижные, штук несколько. В клубящемся серо-голубом густом тумане. Зловещий колорит, неприятное ощущение. Что это может быть?
Я приближаюсь, и понимаю, что подошел к Кремлю. А недобрые пятна – знаменитые рубиновые звезды на его башнях. Что запомнилось? Зловещий колорит.
Символизм памятников работает, хоть и трудно это математически-точно доказать. Вот пример: во время Майдана революционные массы сдернули с постамента памятник Ленину на Бессарабской площади, в начале Крещатика. Он напоминал им о преступлениях большевиков и, вероятно, о тупости и алчности Януковича как их, этих большевиков и Ленина, эдаком внучке.
Сделано это было не очень эстетично, скульптура (кстати, отлично с художественной точки зрения исполненная) разрушилась, надо было как-нибудь аккуратнее ее демонтировать, но уж так получилось в те моменты.
Майдан, что важно, тогда в Киеве и в стране вообще победил.
В Симферополе памятник Ленину на центральной площади тоже однажды собрались сдергивать, уже и грузовики с тросами подогнали. Собралось тогда тысяч 5 народу, праздновали эту самую победу Майдана. Но по каким-то политическим соображениям лидеры собрания решили дело до конца не доводить, а дать городским властям неделю, чтоб те Ленина убрали сами. А через день в крымском парламенте занял оборону российский спецназ, да и саму эту площадь с памятником оцепили. И стоит он там до сих пор. И оккупанты под ним ходят.
И постоянно потом думалось – и мне, и многим другим крымчанам: а вот скинули бы мы идола – может и оккупации у Путина не получилось бы?
(Не без трепета помещаю и фото, как я понимаю, того самого памятника с копытом. Вдруг оно выдает важную военную тайну? Все-таки Щорс военный.. - прим. Я.Кротова.)
На мониторе компьютера – приличный немолодой господин радостно, но при том неуверенно улыбается. Вся его фигура изображает облегчение человека, избежавшего чего-то очень неприятного, угрожающего, - и он рад. Сцена какая-то неприличная, особенно потому, что лицо другого персонажа сурово и даже, как кажется, презрительно. Этот второй, презрительный – Лавров. А первый - Маурер, президент Красного Креста. Они что-то подписывали.
Мы смотрим это фото с моим другом Олесем, журналистом и конфликтологом.
- Выглядит он как настоящий лох, - говорит Олесь. - И Лавров его считает лохом.
(Лох – это термин из русского криминального жаргона, означающее глупого и слабовольного человека, намеченную жертву).
Олесь увлекается изучением «языка тела», всяких сигналов, которые мы подаем жестами, осанкой и мимикой. Эти сигналы очень часто противоречат нашим словестным декларациям. И потому он много и внимательно рассматривает видео всяких встреч и заявлений, часто отключая звук, чтобы он не отвлекал от поз изучаемых им персонажей и подергиваний их носов.
Потом он показывает мне подборку фото, где главный российский персонаж обнимается с европейскими партерами. Путин и Меркель, Путин и Берлускони. Он притискивается к ним, а они к нему. Это совсем не официальные рукопожатия, это всякого рода акты поддержки, сочувствия и доверия, - сигналы при помощи тела.
- Нежно так обнимаются, да? По логике, следующей фазой должна быть стадия «проникновение», - делится своими интерпретациями Олесь. И продолжает:
- Уверен, что средний русский, увидев это фото, сделает такое суждение: «Лавров принудил этого старичка к выполнению своих требований. Может, денег дал, может напугал как-нибудь, а скорее и то, и другое». Вот так подумает средний русский..
А что? Да я сам так именно и подумал бы.
Мы уныло вздыхаем. У каждого из нас есть опыт, как буквально на наших глазах русские обманывали и использовали европейцев в своих целях, но используем мы более сильное и нецензурное выражение. Я вспоминаю, как возмущались наши солдаты на блокпостах на Донбассе в 16-м году, увидев издали машины ОБСЕ – бойцы были уверены, что эти патрули используются русскими для разведки. Так невольно думал и я, потому что обычный состав инспекторов состоял из (допустим) пожилой бельгийки, молодой немки (обе ни по-украински, ни по-русски не понимали) - и одного живого, сообразительного мужчинки, выговор которого выдавал в нем уроженца Москвы или Рязани, а острый внимательный взгляд – выходца то ли из КГБ, то ли из военной разведки.
А Олесь рассказывает случай с одной миссией баптистов, пастора которой, добрейшего и наивнейшего техасца, так обработали кое-какие православные монахи, что через два месяца тот был уверен, что за русский язык избивают в полиции, а за крестное знамение на улице – неоязычники-нацисты.
Мы грустно улыбаемся, потому что знаем, в какой восторг приходит русский, которому удалось *** (обмануть, и обманом этим унизить) западного человека. Европеец с его культурой, представлениям и даже привычкой улыбаться является для русского «лохом».
Постепенно наша беседа становится обменом репликами и наблюдениями над тем многогранным и разветвленным явлением, которое обобщенно можно назвать «политическими практиками русского государства и русских как таковых».
- Договор с русскими не стоит бумаги, на которой он написан, - цитирует Олесь Бисмарка. Его сейчас беспокоит вопрос всех этих переговоров с российской стороной, и он в общем-то удовлетворен нашими переговорщиками, которые не верят русским ни на грош. Но его беспокоят европейцы, которые на грош, а то и на рубль русским верят, или скорее, готовы обмануться при удобном случае.
- Если враг не сдается, его уничтожают, - вспоминаю я фразу Горького, ставшую лозунгом первых карательных служб большевиков. А потом они дополнили это новым методом, - продолжаю я свою мысль, - если враг силен, его всеми силами надо обмануть, на все что угодно пойти, но обмануть его, и добиться какого-то обещания, которое он, дурачок такой, будет сам исполнять – ведь слово дал.
Мы немного обсуждаем интересное психологическое явление, которое состоит в том, что западная психика не справляется с потоком совершенно наглой лжи. Европейское сознание капитулирует, и начинает искать объяснение: а может, в этом есть частичка правды? Не может же быть, чтоб ее не было, хоть частички? А может, я чего-то не могу понять?
- Знаешь, что такое хуцпа?
Я знаю: «Пожалейте сироту – просит отцеубийца»
И я вспоминаю, в свою очередь, один из первых случаев использования коммунистами хитрости по отношению к побежденным врагам. Это было после того, как захватившие Крым большевики решили уничтожить тех белогвардейцев, которые не успели эвакуироваться с Врангелем. Они объявили (на листовках и в официальных заявлениях), что не причинят этим солдатам и офицерам никакого вреда, но тем нужно будет собраться в определенных местах, чтоб быть зарегистрированными. Белогвардейцы поверили, явились, их согнали в сараи нескольких ферм и методично расстреливали несколько дней. Расстреляли в первую неделю 2 тысячи, а вообще – 20 тысяч, только в одном Симферополе, маленьком городке.
Что будет с Украиной в случае российской оккупации нам в общем-то понятно (и одному - внуку расстрелянного, и второму – потомку выживших в Голодомор), но мы стремимся мыслить многопланово. Нас интересуют методы, наиболее общие характеристики тех усилий, которые будут применяться россиянами для воздействия на Запад. Ну, хуцпа - это конечно. Запугивание – да.
- Они будут давить на слабые стороны. На жалость. Они себя будут объявлять жертвами. Или не прямо себя, не Кремль, а тех, кого контролируют.
- Будут брать заложников – конечно. Городами. Уже взяли в заложники сотню тысяч в Мариуполе, и в оккупации у них уже немало больших городов.
- Вывозят детей – ты слышал? Сотнями. Из Мариуполя – Зеленский говорил.
Мы оба думаем об одном и том же. «А если они вот так начнут вывозить детей к себе, куда-нибудь в Ростов – и из Бердянска, из Геническа, из Херсона?»
Просто вывозить и не давать никакой информации, концентрировать где-то, это показывать. Но как живут, и в каких условиях, и что с ними будет дальше -ничего не сообщать. Сотни украинских детей – в Ростове, в бывшей детской колонии, с хорошим питанием? А?
Мы представляем себе такой поворот событий и перестаем обмениваться мнениями и наблюдениями и прогнозами. И этот Маурер, все еще улыбающийся на мониторе перед нами, вызывает не желание разобраться в посылах его тела, а усталое раздражение – глупый, добрый, жалкий человечек.
- Понимаешь, русские не евангелизированы.
Мы гуляем в парке с моим другом Олесем, конфликтологом и специалистом по тем сигналам, которые словами и гримасами рассылает Путин и его шайка. Круг его интересов весьма широк, вот, оказывается, он еще и в евангелизации разбирается.
- Они толком и не христиане, им еще предстоит открыть Слово Божие.
На моем лице он наметанным глазом считывает сомнение: «Они же вроде как раз наоборот, самые правильно верующие».
- Смотри на факты: в царской России 80 процентов населения были крестьяне. Доля неграмотных среди крестьян составляла те же 80 процентов. Итого только треть – и в лучшем случае! - только треть русских могла сама открыть Библию и сама что-то там прочесть.
Действительно. Я так и не думал никогда.
- Они, выходит, знали Евангелие с чужих слов, со слов попов. А что такое сельские попы? Далее: когда грамотность стала всеобщей, Библию читать было уже нельзя. Что мы имеем в результате: нацию, еще толком и не перешедшую период массового личного чтения Священного писания. В этом смысле они как немцы и голландцы накануне Реформации.
Мы обсуждаем актуальную научную и прикладную проблему: российскую политическую культуру. То есть, другими словами, почему россияне столь радостно в своей массе с нами воюют, и (что особенно касается прикладной части) почему Запад раз за разом уступает им – притом там, где вполне мог бы этого не делать. Мы согласны друг с другом, что на самом базовом уровне работает проверенная наукой и личным опытом истина: в споре порядочного человека с мерзавцем мерзавец заведомо в выигрыше. Он ничем не ограничен - ни данным словом, ни внутренними ограничениями.
Переводя психологический закон в политический, становится ясно, сколько ограничений у западных политиков. Избиратели, пресса, - и, в свою очередь, - фобии и стереотипы избирателей, чем пользуются СМИ. А у Путина никаких ограничений нет. И массы его поддерживают, но все, не полностью, но..
- Русская массовая культура – пролетарская и крестьянская, - размышляет Олесь. - Первая – криминализирована, зек – духовный авторитет. Вторая – потрясающе ограничена в своих взглядах, забитая, нищая. Ты знаешь, что многие русские солдаты были удивлены тем, что в украинских селах на улицах лежит асфальт и проведен газ? Представляешь, из какой нищеты они сюда попали?
Я могу представить, я в России бывал. А Олесь немало знает про пролетарскую культуру – он вырос в промышленном городке на востоке Украины.
- В этом беда европейцев: у них нет понимания, как следует разговаривать и действовать с преступником, русским преступником. И они не догадываются, что чувствует по отношению к ним русский крестьянин. Все эти Путины, Бастрыкины, Бошаровы и Петровы – дети фрезеровщиков и трактористов. Но мы-то это потрохами чуем.
Я соглашаюсь: даже безо всякого научного анализа украинцы мгновенно и безошибочно узнают этот фирменный русский нахрап, который предшествует попытке обмана, физического насилия или психологического подавления.
- Русский в своей массе чувствует к европейцам ту смесь зависти, обиды, и ненависти, которой переполнен злобный и нищий мальчик в школе – когда его не берут в свою компанию более благополучные дети. Русские Запад не любят, не знают, но хотят над ним наглумится. Это базовое сейчас русское желание.
Я вспоминаю о российском культурном слое, и выражаю надежду, но Олесь ее отметает. Российский культурный слой если не враждебен Занаду, то находится вне его.
- Российская интеллигенция чувствует свою невстроенность, инаковость всем глобальным проблемам. Кого из них интересует, например, глобальное потепление? Или проблема того, как сохранить европейские ценности сейчас, когда их сметают пробудившиеся неевропейские пароды? Русским это безразлично, потому что они не европейцы и даже не христиане.
Он продолжает:
- Проблемы русского культурного слоя – или как оправдать Путина, или как его очернить. Проблемы, если вдуматься – сугубо провинциальные. Что таким интеллектуалам делать на Западе, что они могут ему предложить? И потому – все та же глубокая обида, обида вплоть до желания уничтожить.
Я вспоминаю, что столь любимые русскими интеллигентами братья Стругацкие были просто помешаны на идее спецслужб – но всяких галактических и в далеком будущем.
- Вот именно! – радуется Олесь, – И сейчас они, русские интеллигенты, чувствуют себя или агентами кремлевской тайной операции, или тайными борцами с нею. У них мозги прошиты этой околокагебешной конспирологией.
В таких беседах мы доходим до его дома, заходим, а потом Олесь останавливается перед висящей на стене картой мира.
- Недавно узнал, что большинство контрразведок европейских стран не борются с российской агентурой. Бюджеты у них маленькие. Действительно, маленькие. Но главное - они, эти контрразведчики, не могут доказать правительству, почему им надо давать побольше денег. А в самих этих правительства - поэтому как раз – все больше российских агентов.
- Да, он им поодиночке головы открутит голову, - бурчит Олесь. Я догадываюсь, что он имеет в виду Путина и европейские правительства.
- Кстати, знаешь, мне знакомый рассказывал: когда русские в 45-м заселяли Кёнигсберг – они туда из деревень направляли русских крестьян – так вот, эти крестьяне не привыкли пользоваться унитазами и сыпали туда картофельные очистки. А по нужде ходили в садик под домом. Домом барочным таким, 18 века.
Я в свою очередь вспомнил, что переселенцы в Крым, - их заселяли в готовые дома – первое время держали коров в этих домах, в комнатах. Так у них в России было принято.
Еще я вспомнил несколько цифр и эпизодов относительно того, как русские солдаты обращались с немками на занятых территориях. А Олесь вспомнил, что среди первых просьб болгарских коммунистов Сталину в 1944-м было дать письменный приказ запретить русским освободителям насиловать женщин. Сталин отказал.
- А знаешь, что в Чернигове музей какой-то местный, памятник архитектуры, полностью разбомбили?
Я сказал, что знаю про Бахчисарайский дворец – российские власти залили его стены бетоном и прокрасили акриловой краской. Дворец 17 века.
Олесь вдумчиво смотрит на карту, особенно на Европу. Вправо и вверх от Европы – огромное пятно России.
- А они что, действительно думают, что если нас Путин нас оккупирует, то у них будет мирная жизнь?
Это риторический вопрос. Я не знаю.
- А как им вообще там сейчас – спокойно? – продолжает Олесь. - Хоть бы небо нам как-нибудь закрыли. Хотя бы. Хотя бы перестали Путина так бояться.