Впервые слово «парресия» [parrhesia] появляется в греческой литературе у Еврипида и получает распространение в древнегреческих сочинениях начиная с конца V в. до н. э. Eго можно обнаружить и в патристических трудах, написанных в конце IV и в V вв. н. э., к примеру, оно неоднократно употребляется Иоанном Златоустом
У этого слова есть три формы: номинальная форма — «parrhesia», гла гольная форма — «parrhesiazomai» (или, лучше, «parrhesiazesthai»), а также слово «parrhesiastes», которое редко используется и отсутствует в классических текстах. Оно появляется только в греко-римский период, например, у Плутарха и Лукиана. В диалоге Лукиана «Рыбак, или Восставшие из гробов» один из персонажей носит имя «Parrhesiades»4.
«Parrhesia» обычно переводится на английский язык как «свободная речь» (по-французски — «franc-parler», по-немецки — «Freimütigkeit»). Parrhesiazomai или parrhesiazesthai обозначает использование парресии, а parrhesiastes — того, кто применяет парресию, т. е. того, кто говорит истину.
В первой части сегодняшнего семинара я бы хотел дать общий обзор значения слова «парресия» и его эволюции в греческой и римской культурах.
Для начала, каково общее значение слова «парресия»? Этимологически «parrhesiazesthai» означает «говорить все» — от «pan» (все) и «rhema» (то, о чем говорится). Применяющий парресию, парресиаст, высказывает все, что думает: он5 ничего не утаивает, в своей речи полностью раскрывая другим людям свои чувства и помыслы. При использовании парресии говорящий должен дать полный и точный отчет о своих мыслях, чтобы аудитория могла четко уяснить, о чем он думает. Таким образом, слово «парресия» указывает на особый тип отношений между говорящим и его речью. Употребляя парресию, говорящий совершенно ясно и недвусмысленно дает понять, что он высказывает собственное мнение. Он добивается этого, избегая любого рода риторических фигур, которые могли бы скрыть его мысли. Наоборот, парресиаст применяет самые прямые доступные ему слова и формы выражения. Если риторика обеспечивает говорящего техническими приемами, позволяющими властвовать над умами слушателей (вне зависимости от отношения самого оратора к тому, что он говорит), то парресиаст посредством парресии воздейтвует на разум других людей, показывая им как можно более непосредственно, в чем он действительно убежден.
Если мы проведем различие между говорящим субъектом (субъектом утверждения) и грамматическим субъектом речи, то можно сказать, что существует также субъект утверждаемого (enunciandum), отсылающий к внутреннему убеждению или мнению говорящего. В парресии говорящий подчеркивает, что он является одновременно субъектом утверждения и субъектом утверждаемого — субъектом мнения, которое он высказывает. Таким образом, специфическая «речевая деятельность» парресиастического утверждения носит форму: «Я тот, кто полагает то-то и то-то». Я использую словосочетание «речевая деятельность» вместо «речевого акта» Джона Серля (или «перформативного высказывания» Остина) для того, чтобы отделить парресиастическое высказывание и сопутствующие ему обязательства от обыкновенных обязательств, связывающих человека с тем, что он или она говорит. Как мы увидим, обязательства, характерные для парресии, соотносятся с определенной социальной ситуацией, со статусным различием между говорящим и его аудиторией, с тем, что парресиаст говорит нечто опасное для себя, в силу чего подвергается риску, и т. д.
Есть два типа парресии, которые мы должны различать. Во-первых, данное слово используется в уничижительном смысле, близком к «болтовне», и обозначает произнесение вслух всего, что приходит в голову, без разбора. В таком уничижительном смысле оно используется, например, Платоном6 для характеристики плохого демократического устройства, где каждый обладает правом обращаться к остальным гражданам и высказывать им все — даже глупейшие и опаснейшие для города вещи. Еще чаще уничижительный смысл придается данному термину в христианской литературе, где такого рода «плохой» парресии противопоставляется молчание как дисциплина или необходимое условие созерцания Бога7. В качестве вербальной активности, отражающей любые движения души и ума, парресия в этом негативном смысле безусловно мешает созерцанию Господа.
Однако в большинстве случаев в классических текстах парресия наделяется не уничижительным, а позитивным смыслом. «Parrhesiazesthai» означает «изрекать истину». Но говорит ли парресиаст о том, что считает истинным, или он говорит о том, что действительно истинно? На мой взгляд, парресиаст говорит то, что истинно, поскольку знает, что это истинно, и он знает, что это истинно, потому что это действительно истинно. Парресиаст не только искренне высказывает свое мнение, само его мнение истинно. Он говорит то, истинность чего ему известна. Таким образом, вторая характеристика парресии — полное совпадение между убеждением и истиной.
Было бы любопытно сравнить греческую парресию и современную (картезианскую) концепцию свидетельства. После Декарта совпадение между убеждением и истиной достигается в пределах определенного (психологического) опыта свидетельствования. Для греков, однако, со впадение между убеждением и истиной достигается не в рамках (психологического) опыта, а в вербальной деятельности — в парресии. Судя по всему, парресии, в ее древнегреческом смысле, больше нет места в нашем сегодняшнем эпистемологическом пространстве.
Должен заметить, что ни в одном известном мне древнегреческом тексте парресиаст не проявляет сомнений относительно своего обладания истиной. Именно в этом состоит различие между картезианской проблемой и парресиастической установкой. Пока Декарт не получит бесспорного, ясного и четкого свидетельства, он не уверен в том, что предмет его убеждения на самом деле истинен. В греческой концепции парресии, однако, не существует проблемы достижения истины, поскольку владение истиной обеспечивается наличием определенных моральных качеств: если у человека есть нужные моральные качества, это служит доказательством его доступа к истине — и наоборот. «Парресиастическая игра» предпола- гает, что парресиастом является человек, обладающий особыми моральными качествами, необходимыми, во-первых, чтобы познавать истину и, во-вторых, чтобы передавать эту истину другим8.
Если и есть некое «доказательство» искренности парресиаста, то это его мужество. Тот факт, что говорящий высказывает нечто опасное, противоречащее мнению большинства, служит верным признаком того, что он парресиаст. Спрашивая, каким образом мы можем установить, провозглашает ли данный человек истину, мы поднимаем сразу два вопроса. Первый — откуда мы можем знать, является ли конкретный индивид высказывающим истину; второй — откуда предполагаемый парресиаст может быть уверен, что предмет его убеждения истинен. Первый вопрос — признание кого-либо в качестве парресиаста — был очень важен в греко-римском обществе и, как мы увидим дальше, открыто ставился и обсуждался Плутархом, Галеном и другими. Второй же, скептический вопрос специфичен для современности и, на мой взгляд, чужд грекам.
О человеке говорят, что он использует парресию и достоин считаться парресиастом, только если, высказывая истину, он подвергает себя риску или опасности. Например, согласно древнегреческим представлениям, учитель грамматики вполне может говорить истину обучающимся у него детям и при этом не сомневаться в истинности того, что он преподает. Однако, несмотря на совпадение убеждения и истины, он не парресиаст. Если же философ обращается к правителю, к тирану и говорит ему, что его тирания неугодна и противна, потому что несовместима со справедливостью, тогда философ говорит истину, убежден в том, что говорит истину, и к тому же идет на риск (поскольку тиран может разгневаться, может его наказать, сослать, казнить). Именно в такой ситуации оказался Платон с Дионисием Сиракузским, о чем есть очень любопытные упоминания в седьмом письме Платона, а также в «Жизнеописании Диона» Плутарха. Надеюсь, позже мы еще обратимся к этим текстам.
Итак, вы видите, что парресиаст — это человек, идущий на риск. Конечно, он не всегда рискует жизнью. Когда, например, вы замечаете, что ваш друг совершает ошибку и вы рискуете вызвать его гнев, сказав ему, что он не прав, вы действуете как парресиаст. В этом случае вы не рискуете своей жизнью, но вы можете причинить ему боль своими словами и от этого ваша дружба окажется под угрозой. Если в ходе политических дебатов оратор рискует утратить свою популярность из-за того, что его мнение противоречит мнению большинства, или потому, что его мнение может спровоцировать политический скандал, он использует парресию. Парресия тем самым связана с проявлением мужества перед лицом опасности: нужно мужество, чтобы высказывать истину, невзирая ни на какую угрозу. Предельная форма высказывания истины имеет место в «игре» жизни и смерти.
Поскольку парресиаст должен идти на риск, говоря истину, парресия обычно недоступна царю или тирану, так как он ничем не рискует.
Если вы вступаете в парресиастическую игру, в которой на карту поставлена ваша жизнь, вы устанавливаете с самим собой специфические отношения: вы готовы погибнуть ради высказывания истины, вместо того чтобы оставаться в безопасности, обходя истину молчанием. Конечно, угроза смерти исходит от Другого и потому требует определенных отношений с Другим, но парресиаст в первую очередь устанавливает особые отношения с самим собой: он предпочитает высказывать истину, а не лгать самому себе.
Если на суде вы произносите нечто, что может быть использовано против вас, — это не обязательно означает, что вы применяете парресию, несмотря на то, что вы искренни, убеждены в том, что говорите истину, и подвергаете себя опасности, высказываясь подобным образом. В парресии опасность всегда связана с тем, что изреченная истина способна обидеть или разгневать собеседника. Следовательно, парресия — это всегда «игра», разворачивающаяся между высказывающим истину и его собеседником. Парресия, например, может иметь форму совета собеседнику по поводу надлежащего поведения либо указания на ошибоч- ность его суждений или поступков и т. д. Парресия может так же состоять в том, что говорящий признается в своих действиях, если он делает это признание человеку, обладающему властью над ним и способному осудить или наказать его за совершенное. Как видите, функция парресии состоит не в демонстрации истины кому-либо; ее функция — кри тика: критика говорящим собеседника или самого себя. «Так ты поступаешь и так ты рассуждаешь, но ты не должен так поступать и рассуждать». «Так ты ведешь себя, но ты должен вести себя вот так». «Вот что я совершил, но я заблуждался». Парресия — это разновидность критики, направленной либо на другого, либо на себя, но всегда осуществля- емой в ситуации, когда говорящий или признающийся находится в под- чиненном положении относительно собеседника. Парресиаст всегда ме-нее могущественен, нежели тот, к кому он обращается. Парресия, если можно так выразиться, исходит «снизу» и направлена «вверх». Поэтому древний грек не сказал бы, что учитель или отец, критикующий ребенка, использует парресию. Но когда философ критикует тирана, когда гражданин критикует большинство, когда ученик критикует своего учителя, они, вполне возможно, применяют парресию.
Однако это не значит, что парресия может употребляться кем угодно. Хотя у Еврипида есть текст, в котором парресия используется слугой9, в большинстве случаев применение парресии требует, чтобы парресиаст знал свою генеалогию, свой статус, т. е., как правило, высказывающий истину в качестве парресиаста должен быть мужчиной и гражданином. Лишенный права парресии подобен рабу, в том смысле, что он не имеет возможности ни принимать участие в политической жизни города, ни играть в «парресиастическую игру». Чтобы пользоваться «демократической парресией», — т. е. обращаться к собранию, ekklesia, — необходимо быть гражданином; фактически следует быть одним из лучших граждан и обладать теми специфическими личностными, моральными и социальными качествами, которые даруют право свободной речи.
Однако парресиаст рискует своим правом свободной речи, когда раскрывает истину, угрожающую большинству. Хорошо известна юридическая ситуация, когда афинских вождей изгоняли лишь за то, что их предложения шли вразрез с мнением большинства, или потому, что собрание видело угрозу своей свободе в слишком большом влияния некоторых вождей. Подобным образом собрание «защищалось» от истины. Таковы институциональные основания «демократической парресии», которую нужно отличать от «монархической парресии», имеющей место, когда советник дает честный и полезный совет правителю.
Последняя характеристика парресии заключается в следующем: оглашение истины считается долгом. Оратор, высказывающий истину, например, тем, кто неспособен принять ее, и рискующий подвергнуться изгнанию или какому-либо иному наказанию, волен хранить молчание. Никто не заставляет его говорить, но он воспринимает это как свой долг. С другой стороны, когда кого-то принуждают высказать истину (напри мер, под пыткой), его речь не является парресиастическим высказыванием. Преступник, которого судьи заставляют признаться в своем преступлении, не применяет парресию. Но если он добровольно сознается в своем преступлении перед кем-то, так как ощущает свое моральное обязательство, тогда он осуществляет парресиастический акт. Критиковать друга или правителя — это акт парресии, поскольку долг человека — помогать другу, не понимающему, что он поступает дурно, либо потому, что его долг перед городом — помогать царю совершенствоваться в качестве правителя. Парресия тем самым связана со свободой и долгом.
Если подытожить сказанное выше, то парресия представляет собой такую разновидность вербальной деятельности, в рамках которой говорящий устанавливает специфические отношения с истиной посредством искренности, определенные отношения с собственной жизнью посредством опасности, особые отношения с собой и другими людьми посредством критики (самокритики или критики других) и специфические отношения с моральным законом посредством свободы и долга. Точнее, парресия — это вербальная деятельность, при осуществлении которой говорящий выражает свою личную связь с истиной и рискует собственной жизнью, потому что считает своим долгом высказывать истину, чтобы делать людей лучше или помогать им (и себе). Прибегая к парресии, говорящий использует свою свободу и предпочитает искренность убедительности, истину — лжи или молчанию, угрозу смерти — жизни и безопасности, критику — лести, а моральный долг — эгоизму и нравственному безразличию.
Таково в общих чертах позитивное значение слова «парресия» в большинстве греческих текстов, написанных с V в. до н. э. по V в. н. э.