В час, когда рухнул Пифон, пораженный Фебовым луком,

     И по Киррейской земле мертвое тело простер, —

Он, извивом своим покрывавший высокие горы,

     Реки сушивший глотком, гребнем касавшийся звезд, —

5

Освобожденный Парнас, стряхнув змеиные узы,

     Ожил рощей лесной, ветки взметнул к небесам;

Ясени, долго страдав от тяжкого ползанья змея,

     Без опасенья теперь в ветер плеснули листвой;

А оскверненный не раз ядовитой змеиною пеной,

¹⁰

     Вновь заструился Кефис чистой и ясной волной.

Криком «Ио, пеан!» оглашаются долы; треножник¹⁾

     В веянье свежем звенит; к Фебу летят похвалы;

И, привлеченные пением Муз, к пещерам Фемиды²⁾

     Из отдаленнейших мест сходятся сонмы богов.

15

Ныне же новый Пифон повержен стрелою владыки,

     Новый священный сонм³⁾ к лирному звону течет —

В честь того, кто блюдет державу для правящих братьев,⁴⁾

     Правдою мир крепя, силою правя войну.

     Часто я размышлял и часто надвое думал:

Точно ли над землей державствуют боги? иль в мире

Правящих нет, и случай царит над течением жизни?

Если пытался вникать я в стройный устав мирозданья,

5

Видел моря в черте берегов, движение года,

Смену ночи и дня, — то все мне казалось скрепленным

Божией волей: она по путям предназначенным движет

Звезды, она на земле порождает свой злак в свою пору,

Это она переменной Луне повелела светиться

10

Светом чужим, а Солнцу — своим, замкнула пучину

Сушею, шар земной в середине подвесила неба.

Но обращаясь на то, каким окутаны мраком

Все людские дела, как страждет честный и добрый,

А процветает злодей, — я вновь и вновь колебался

15

В вере природной моей и склонялся к чужому ученью⁵⁾ —

Будто частицы текут в пустоте без цели и смысла,

Будто не замысел их сочетает друг с другом, а случай,

И о богах над землей возможно двоякое мненье:

То ли их нет, то ли знать не хотят о наших заботах.

20

Только теперь Руфинова казнь уняла мою смуту

И оправдала богов! Теперь не ропщу я, что часто

Низкий возносится ввысь: я знаю, чем выше он прянет,

Тем страшней падет с высоты.

                                        Но откройте поэту,

О Пиериды, каков был исток столь мерзкой заразы?

25

     Злобная Аллекто, обуянная завистью жгучей,

Что города на земле благоденствуют в мирном покое,

К черным порогам своим скликала сестер преисподних,

Гнусный сбирая собор. Склубилась в единую тучу

Вся Эребова чернь, все отродья зловещей утробы

30

Матери-Ночи: Раздор, питатель войны кровожадной,

Голод, чья царственна власть, Болезнь, что сама себе в тягость,

Старость, привратница смерти, и Зависть, жертва чужого

Счастья, и Плач, на себе раздирающий скорбные ризы,

И замирающий Страх, и незряче летящая Дерзость,

35

И расточитель Разврат, за которым след в след поспешает,

Низко склонясь над землей, неразлучная нищая Бедность,

И, наконец, обольнув бессонной своей вереницей

Матери-Алчности черную грудь, притекают работы.

Заполоняются сбродной толпой железные троны,

40

Тесно в мрачных стенах от собравшихся в курию⁶⁾ чудищ.

Встав посреди, Аллекто призывает теснящихся смолкнуть

И, откинув со лба змеиные черные пряди,

Чтобы вились, шипя, по плечам, исторгает из глубей

Сердца скопившийся гнев, изливаемый в яростной речи:

45

     «Долго ль терпеть теченье веков безмятежных и мирных?

Долго ль взирать, как породы людей упиваются счастьем?

Или неведомый яд милосердья проник в наши нравы?

Где наша ярость? Зачем удары бичей этих праздны?

Черных факелов круг зачем дымится впустую?

50

О, презренная лень! С Олимпа теснит нас Юпитер,

А Феодосий — с земли. Золотые являются веки,

Древние севы встают: Добродетель и с нею Согласье,

Верность и с ней Благочестье, высокие головы вскинув,

Шествуют, песней своей прославляя победу над нами!

55

Горе! с небесных высот низлетев сквозь эфирную ясность,

Правда сама попирает меня, иссекает под корень

В мире порок и на свет из темницы изводит законы.

Нам ли, нам ли теперь, гонимым из наших уделов,

В сраме своем цепенеть? Припомним, покуда не поздно,

60

Фурии, чем мы живем: обретем привычные силы

И сотворим достойное нас преступное чудо!

Воля моя — взметнуть до светил стигийские мраки,

День дыханьем растлить, взломать затворы пучины,

Рекам сровнять берега, пустив их катиться по воле,

65

Связь мировую разъять!»

                         И, рев испустив кровожадный,

Вскинула над головой всех змей разъятые пасти

И разлила она яд смертоносный из каждого зева.

Надвое встало волненье в толпе. Одни призывают

Грянуть войной в небеса, другие верны преисподней.

70

Шум над раздором встает: так ропщет глубокое море

В неуспокоенный час, когда гроза миновала,

Но еще вздутые ходят валы, и над смутною зыбью

Тяжко летят последние вздохи усталого ветра.

     Вдруг возвысила глас с седалища грозного трона

75

Та, чей удел — безумия вопль, смятение грешных

Душ, и пена у рта, кипящего гневом, — Мегера.

Кровь она пьет, но запретную кровь, которая льется

В битвах, губящих род, где отец заносит на сына,

Брат на брата свой меч. Она Геркулесовы очи

80

Мглой покрыла и лук осквернила, спасительный прежде;

В длань Афаманта она вложила разящие дроты;

В доме Атридов она ликовала в вакхической пляске,

Смерть громоздя на смерть; и в браке она возводила

Мать на Эдипово ложе и дочь на Фиестово ложе,⁷⁾

85

Так сказала она, и слова ее сеяли ужас:

     «Против богов знамена вздымать — недолжная, сестры,

И невозможная мысль. Но ежели пагубу миру

Мы уготовать хотим и общую гибель народам,

То у меня чудовище есть страшнее, чем гидра,

90

Тигра проворней, сильней порывов свирепого Австра⁸⁾

И вероломней, чем желтый поток в теснине Еврипа,⁹⁾ —

Это Руфин! Его приняла я от матерних чресел

Лоном моим; у меня на руках младенцем он ползал,

Он обвивал в слезах мою непреклонную шею,

95

Ртом припадал к сосцам, и тройными его языками

Змеи лизали мои, крепя ему мягкое тело.

Я наставляла его в коварстве и многом искусстве

Зла; у меня он узнал, как являть лицемерную верность,

Злобное чувство скрывать и таить обман за улыбкой.

100

Смолоду был он свиреп и сжигаем стяжательной страстью:

Ни Тартесийский песок в драгоценном кипении Тага,

Ни золотые затоны Пактола с их красным отливом

Жажду его утолить не могли бы: исчерпай он целый

Герм в лидийской земле, — он пылал бы все больше и больше!¹⁰⁾

105

О, как он ловок прельщать и рушить дружбу враждою!

Если б такой, как он, явился бы в древние годы, —

От Пирифоя ушел бы Тесей, оскорбленный Орестом

Скрылся Пилад и гневом пылал бы на Кастора Поллукс.

С гордостью говорю: меня самое превзошел он,

110

Быстрым умом обогнав! Но не к чему долгие речи —

В нем одном — все зло, что в нас содержится порознь».

Вот кого я хочу, согласие ваше услышав,

В царский дворец ввести к правителю круга земного:

Не устоит его дух пред вскормленным мной кознодеем!»

115

     Крик раздается в ответ и рук нечестивых плесканье —

Весь прославляет собор измышление пагубы новой.

И говорившая, синей змеей препоясавши ризу

И адамантом скрепив шипящие волосы, мчится

120

К шумным валам Флегетона, где лес пламенеет на бреге;

Вырвав оттуда сосну, в смоляном зажигает потоке

И быстролетным крылом рассекает застой подземелий.

     Берег в Галлии есть, на самой окраине дальней

Вдоль океанских раскинутый вод, где в оное время

125

Жертвой кровавой Улисс пробуждал молчаливые сонмы.¹¹⁾

Там летучих душ с глухим шелестением крыльев

Слышен жалобный плач, и прохожие видят селяне

Бледные призраки лиц и летящие тени умерших.

Здесь-то, из-под земли явясь, осквернила богиня

130

Светлые Феба лучи и пронзила эфир завываньем

Страшным, которого мертвенный звук долетел до британцев,

Землю сотряс в сенонском краю,¹²⁾ и в испуге Тефия

Хлынула вспять, и Рейн застыл над уроненной урной.

Здесь-то, преобразив в седину змеиные кудри,

135

Облик старца она приняла, угрюмые щеки

Сетью морщин иссекла и мнимо усталые стопы

В путь обратила к стенам Элузы,¹³⁾ к знакомому крову;

И, устремив ревнивый свой взгляд в лицо человека,

Худшего, чем сама, такое промолвила слово:

140

     «Ты ли, Руфин, ушел на покой, и цветущие годы

Праздно в отеческих тратишь полях, без пользы и славы?

О! ты не знаешь того, что судьбы, что звезды, что счастье

В дар готовят тебе: ты станешь владыкою мира,

Если за мною пойдешь! Не смотри, что я стар и бессилен:

145

Есть во мне дар волхвовать и жар узнавать о грядущем,

Знаю и тот я напев, каким фессалийские ведьмы

С неба сводят луну, и смысл таинственных знаков

Мудрости Нильской страны, и то искусство, которым

Повелевает богами халдей; я вижу в древесных

150

Жилах текущие соки, я знаю трав смертоносных

Темную силу и все набухшие ядами злаки,

Что зеленеют меж скал Кавказа и Скифии дальней

Для собирающих рук хитрой Кирки и лютой Медеи.

Часто я жертвой ночной укрощал пугающих манов,

155

Милость Гекаты пытал, заставлял заклинательной песней

Мертвый прах для меня оживать, и моим чародейством

Много я нитей пресек в руках у Сестер недопрявших.¹⁴⁾

Дубы по полю шли, застывали молнии в небе,

Реки на слово мое выгибали покатые глади,

160

Вспять к истокам катясь. Не думай, что праздною речью

Я похваляюсь, — взгляни на дом свой преображенный!»

Так вещала она, и белые (чудо!) колонны

Озолотились, и кров просиял драгоценным металлом.

     Этим приманом пленен и ласкает несытые взоры

165

Вздутый тщеславьем Руфин. Так некогда царь меонийский¹⁵⁾

Тем поначалу был горд, что все позлащал прикасаньем;

Но, увидав, как застыли в руках все яства, как стало

Льдом вино золотым, постиг он губительность дара,

Возненавидел желанный металл и мольбу свою проклял.

170

Молвит Руфин, побежденный в душе: «Иду за тобою,

Будь ты бог, будь ты человек!» — и, покинув отчизну,

Он, по велению Фурии, путь направляет к восходу,

Где между двух Симплегад когда-то прославились волны

Под фессалийской ладьей¹⁶⁾ и где у высокого града

175

Размежевал Боспор с азиатской фракийскую землю.

     Долгий проделавши путь и ведомый недоброю нитью

Пряжу прядущих Судеб, вот он вкрался в дворец государев.

Вот где его вожделенья взожглись! справедливость забыта,

Все идет с молотка, люди преданы, выданы тайны;

180

Выманив почесть и сан, продает он их тем, кто заплатит;

Множит одно преступленье другим, воспаленного сердца

Сам раздувает пожар, растравляет малейшую рану.

Как морской Нерей, принимая несчетные реки,

Истр впивая и Нил, из семи изливающий устьев

185

Свой половодный разлив, нимало на том не полнеет,

Равный себе и подобный себе, — так жажду богатства

Не утолить золотою рекой. У кого ожерелье

Из самоцветных камней, у кого плодородное поле, —

Все Руфину в доход! Грозит хозяину смертью

190

Тучная нива, боится мужик своего урожая:

Не уберечь им ни отчих домов, ни дедовых пашен,

Властно Руфин обирает живых, наследует мертвым,

Грудой добро громоздит, добычу с целого мира

Сносит в единый дом; народы повергнуты в рабство,

195

И города склоняют чело пред присвоенной властью.

     О, безумный, куда тебя мчит? Пускай ты достигнешь

Двух океанов, пускай иссосешь все лидийское злато,

Сядешь на Крезов престол, увенчавшись тиарою Кира,¹⁷⁾

Все же не будешь богат, и вовек не насытится алчность.

200

Кто вожделеет богатства, тот нищ. А довольный немногим

Честным добром, Фабриций отверг подношения Пирра,

Консул Серран проливал свой пот над пахотным плугом,

Куриев воинский род ютился в хижине тесной.¹⁸⁾

Эта мне бедность привольней богатств, и эти приюты

205

Краше твоих высоких дворцов. Там тщетная роскошь

Ищет яств себе же во вред — а здесь беззатратно

Кормит земля. Там шерсть впивает тирийские соки

И расписной узор багрецом ложится на ткани —

Здесь сияют цветы и луг цветет красотою,

210

Ею обязанный только себе. Там ложа вспухают

Слоем блестящих ковров — здесь клонятся мягкие травы,

И не тревожит заснувшего в них никакая забота.

Там вкруг дома шумит толпа поздравляющей черни —

Здесь — лишь пение птиц да журчанье ручья на протоке.

215

Малым отраднее жить. Сама даровала природа

Средства к счастью для всех — но не всякий умеет их видеть.

Если б умел — о, тогда б в простоте и блаженстве мы жили,

Не завывали бы трубы, копье не пронзало бы воздух,

Ветр не вздувал парусов и таран не врезался бы в стены.

220

     Но возрастает преступная страсть, пылает в Руфине

Жажда новых добыч, не сдержать нечестивую жадность

Чувству стыда: сплетает он лесть и таит вероломство,

Руку сводит с рукой и сам разрывает пожатье.

Если же вдруг встречал он отказ своим притязаньям, —

225

О, каким огнем вскипало надменное сердце!

Нет, ни львица гетульских степей, уязвленная дротом,

Ни гирканийская¹⁹⁾ самка, лишась родного тигренка,

Ни змея под пятой не пышет столь ярою местью!

Попраны клятвы, забыты заветы гостеприимства;

230

Казнь обидчика, казнь жены, казнь сына и внука, —

Все для него ничто! истребить и брата и свата,

Бросить в ссылку друзей — все мало! Весь город, всех граждан

Он бы искоренил, даже имя из памяти выжег!

Быстрая смерть для него не смерть — жестокие пытки

235

Радуют сердце его: темница, оковы, распятье —

Все хорошо, чтоб отсрочить удар! О, ярость пощады —

Злее меча: даруется жизнь в добычу мученью —

Смерть, ужель ты столь малая казнь?! Он взводит наветы,

Он обвинитель, и он же — судья; повсюду ленивый,

240

Он к преступлениям быстр; до самых пределов вселенной

Жертву преследует он, не преграда ему ни палящий

Сириус, ни Аквилон, с снегового свистящий Рифея,²⁰⁾

Лютое сердце его терзает одна лишь забота:

Как бы кто не ушел от меча и монаршая милость

245

Как бы кого не спасла. Не смягчает ни старость, ни юность

Сердца его: как росный цветок, голова молодая

Сына пред взором отца склоняет под лезвием шею;

И переживший сыновнюю смерть удаляется старец,

Плащ консулярский сложив, в изгнание.²¹⁾ Можно ль оплакать

250

Столько смертей и столько поведать убийств нечестивых?

Слышал ли кто, чтобы в оные дни так были жестоки

Питиокампт у истмийской сосны, Скирон на приморских

Скалах, с медным быком Фаларид и с темницами Сулла?

О, доброта коней Диомеда! О, кроткое счастье

255

Жертв Бусирида! Незлобен Спартак, снисходителен Цинна,²²⁾

Если с Руфином сравнить! Все скованы гибельным страхом,

Все безмолвно таят в сердцах заточенные стоны,

Все боятся роптать пред настороженною злобой.

     Только один Стилихон свое благородное сердце

260

Страхом не надломил. Он один во всеобщем смятенье

Противустать посмел пожирающей челюсти смерти,

Он один на хищную тварь с оружием вышел,

Даже, в подмогу себе, не вскинув узды на Пегаса.²³⁾

Он один — вожделенный покой, оплот пред угрозой,

265

Крепкий подставленный щит нещадным вражьим ударам,

Он — приют беглецам, он — знамя против безумства,

Он — охрана всех благ. И Руфин, до этого часа

Твердо стояв и злобно грозив, вдруг бросился в бегство;

Так несется поток, полноводный от зимнего снега,

270

Глыбы мчит, деревья кружит, мосты сокрушает,

Но разбивается, встретив утес, и, тщетно вздымая

Пену, гремит дробимой волной у подножья преграды.

     Как мне достойно прославить тебя, на крепкие плечи

Тяжкий принявшего груз всего мира, готового рухнуть?

275

Боги тебя явили для нас, как звезду для спасенья

Ветром и морем избитой ладьи, которая слепо

Мчится, уже лишена побежденного кормчего бурей.

Отпрыск Инаха, Персей победил Нептунова гада

В Красном море; но он летел на пернатых подошвах —

280

Ты оставался без крыл; он был с каменящей Горгоной —

А для тебя не вились в эгиде защитные змеи;²⁴⁾

Он одержим был пустой любовью к прикованной деве —

Ты стоял за римскую честь. Ты меркнешь, о древность!

Сам Геркулес не сравнит свои с твоими победы:

285

Только один был лес, где свирепствовал лев клеонейский,

Только одну разорял долину Аркадии горной

Грозный кабан; даже ты, Антей, в материнском объятье

Черпавший силу, был пагубой только в ливийском приморье.

Молниеносный бык лишь Крит оглашал своим ревом,

290

Дальше лернейских болот не стремилась зеленая гидра, —

Ныне же чудище в страх повергало не рощу, не остров, —

Все трепетали пред ним народы, покорные Риму,

От иберийского края земли до индийского Ганга.

Ни тройной Герион, ни страж Плутонова царства²⁵⁾

295

С ним бы сравниться не мог, ни даже, сведясь воедино,

Гидры яд, прожорливость Сциллы и пламя Химеры!

Долгой была борьба, но неравной была: ни в пороке,

Ни в добродетели не было сходств. Злодей угрожает —

Ты защищаешь; он грабит богатых — ты жалуешь бедных;

300

Он разрушает — ты строишь; он битву несет — ты победу.

     Как моровая болезнь, в заразном назрев постепенно

Воздухе, прежде на скот нападет разъедающей язвой,

После по селам пойдет, города разорит и под жарким

Ветром свой пот разольет стигийской отравою в реки, —

305

Так кровожадный злодей, не довольствуясь частной добычей,

Царственным скиптром грозит и алчет римскую силу

Всю истребить и в прах положить латинское войско.

Вот возмущает он Истр, волнует гетов,²⁶⁾ подмоги

В дальней Скифии ждет, и все, чего сам недограбил,

310

В руки врагам предает. Наступают сарматы и даки,

И массагет, для питья взрезающий конские жилы,

И в меотических льдах алан, утоляющий жажду,

И расписавший железным ножом гелон²⁷⁾ свое тело,—

Вот в ком Руфинова мощь! И он им желает победы,

315

Тратит напрасные дни, упускает нужное время.

Именно так, когда ты, Стилихон, на гетские орды

Грянул отмстить за друга-вождя²⁸⁾ и рассеял их силу

И оставался лишь малый отряд их, готовый для плена, —

Он, нечестивый изменник, он, помнящий с гетами сговор,

320

Ввел государя в обман и отсрочил нависшую битву,

Зная, что в помощь врагам надвигаются дальние гунны,

Стан свой раскинуть спеша рядом с их ненавидимым станом.

     Племя это живет у дальних скифских пределов,

Там, где течет Танаид, и племени с худшею славой

325

Нет под Полярной звездой. Гнусный облик, грязное тело;

Дух, ни перед каким трудом не знающий страха;

Пища — охотничья, хлеба — ничуть; рубцами на лицах

Тешиться рады они и убийством родителей клясться.

Люди с конями срослись в одно, как в оное время

330

Сросся облачный род;²⁹⁾ никаким не меренный строем,

Молниеносен полет и внезапен возврат их на битву.

Вот на кого ты пошел, бестрепетный, к пенному Гебру,

Прежде трубы и прежде борьбы вознесши воззванье:

«Марс! Покоишься ль ты на Геме, окутанном тучей,

335

Или Родопа тебя приняла, седая от снега,

Или индийским веслом возбужденный Афон, или в черных

Вязах Пангейский кряж,³⁰⁾ — препояшься мне спутником в битве.

Будь защитой фракийцам своим! И ежели слава

Мне улыбнется, то дуб тебе встанет с победной добычей!»³¹⁾

340

     Слышит потомка отец, восстает над снежной вершиной

Гема и громко зовет, скликая служителей верных:

«Дай, Беллона, шелом! укрепи колесничные оси,

Страх! взнуздай и впряги скакунов стремительных, Ужас!

Не покладайте проворных рук! На брань выступает

345

Мой Стилихон, от которого мне такие трофеи

Встали, и столько висит на сучьях вражеских шлемов!

Общие трубы для нас запевают общие зовы:

Всюду рад я спешить туда, где раскинет он станы».

Так он сказал, и прянул в поля, и полчища вражьи

350

Гонит вдаль Стилихон и гонит Градив неотлучный —

Тот же щит, и тот же рост, и шлемы, как звезды,

Вьется над каждым султан, разогрелся от жаркого бега

Панцирь, и жаждет копье упиться широкою раной.

     А опьяненная злом, гордясь исполненьем желаний,

355

Фурия в крепком дворце находит скорбящую Правду

И унижает ее такою терзающей речью:

«Это ли век золотой, возрожденье покоя и мира,

Нам возвещенных тобой? И это ли наше изгнанье,

Нашей власти над миром конец? Обрати свои взоры —

360

Видишь, сколько в огне городов от варваров пало,

Сколько Руфин мне в жертву воздвиг кровавых побоищ,

Сколько в змеиную снедь лежит повержено трупов!

Роды людские покинь, предоставь их мне, отправляйся

В небо, где зодиак открывает тебе средь осенних

365

Звезд пустующий трон³²⁾ между Львом, опаляющим лето,

И наводящими холод зимы на землю Весами.

О, когда бы и мне за тобой в эти куполы взвиться!»

     Ей богиня в ответ: «Безумная, полно, не буйствуй!

Час расплаты настал, навис неминуемый мститель,

370

И оскверняющий землю и твердь твой ставленник скоро

Примет смерть, и ни горсть песка его не прикроет.

Се Гонорий грядет, предтеча блаженного века,

Силой равный отцу и подобный сиянием брату:

Он острием копья повергнет и персов и индов,

375

Склонят выю цари под ярмо его, лед фасианский³³⁾

Дрогнет под скоком коней, и Аракс будет попран мостами.

Ты же в гнетущих цепях извергнута будешь из мира,

И под железом с твоей головы осыплются змеи,

И побежденную вечно замкнет преисподняя бездна.

380

Вот когда общею станет земля, не будут межою

Полосоваться поля, кривой сошник не вонзится

В пашню, но сами взойдут колосья к веселым селянам,

Реки вином потекут, разольются озера елеем,

Мед зажелтеет в дубовой коре, перестанет цениться

385

Пурпур, красящий шерсть, но сами в пурпурных рунах

Паствы пойдут по лугам, изумляя пасущих, а море

Из подбережной травы засмеется огнем самоцветов».