Антоний Кларет

АВТОБИОГРАФИЯ

К оглавлению

- ЧАСТЬ ПЕРВАЯ -

От рождения до путешествия в Рим - 1807 - 1839

Глава 1

РОЖДЕНИЕ И КРЕЩЕНИЕ

Я родился в деревне Саллент, манрезского прихода, викской епархии, барселонской провинции. Мои родители, которых звали Хуан Кларет и Жозефина Клара были уважаемой и богобоязненной супружеской четой, очень почитающей Пресвятое таинство Евхаристии и Пресвятую Богородицу. Я был крещен в приходе Богоматери Саллентской в Рождество 1807 года. В приходской книге дата моего крещения отнесена к 1808 году, чтобы начать год с 25 декабря; поэтому мое крещение стоит первым в записях за 1808 год.

Имена, данные мне при крещении, были Антоний, Адьютор и Хуан. Моим крестным отцом был брат моей матери, и постольку его имя было Антоний Клара, он пожелал, чтобы меня назвали Антонием в его честь. Моей крестной матерью была сестра моего отца; ее звали Мария Кларет; она была замужем за Адьютором Канудасом, и поэтому меня назвали также Адьютором. Мое третье имя было Хуан, имя моего отца, и впоследствии из любви к Непорочной Марии, я добавил пресладкое имя Марии, поскольку наша Пресвятая Госпожа для меня и Мать, и Заступница, и Наставница, и все для меня после Иисуса. Поэтому мое полное имя - Антоний Мария Адьютор Хуан Кларет-и-Клара.

В нашей семье было одиннадцать человек детей: шесть братьев и пять сестер.

(1) Первой была моя сестра, родившаяся в 1800 году; она была замужем, но теперь овдовела; она всегда была трудолюбивой, честной и набожной, и она любила меня больше всех.

(2) Другая сестра родилась в 1802 году; ее звали Мариана; она умерла, когда ей было два года.

(3) Брат, родившийся в 1804 году, по имени Хуан, который унаследовал семейное достояние.

(4) Другой брат, родившийся в 1806 году и названный Варфоломеем; он умер двух лет от рождения.

(5) Затем родился я в 1807 году.

(6) Третья сестра родилась в 1809 году и умерла вскоре после рождения.

(7) Еще один брат родился в 1810 году и был назван Хосе; он женился и две его дочери стали монахинями ордена сестер милосердия.

(8) Брат, родившийся в 1815 году, по имени Педро, который умер четырех лет от роду.

(9) Сестра, родившая в 1815 году, по имени Мария, которая стала монахиней.

(10) Сестра, родившаяся в 1820 году, по имени Франциска, которая умерла в возрасте трех лет.

(11) Брат, родившийся в 1823 году, по имени Мануэль, который умер в возрасте 13 лет, после того как окончил школу в Вике.

Глава 2

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

Божественное провидение всегда заботилось обо мне особенным образом, как будет видно из многочисленных эпизодов, о которых я поведаю, и особенно из того, о котором я расскажу сейчас. Моя мать обычно сама кормила грудью всех своих детей, но в моем случае это было невозможно по причине ее плохого здоровья. Поэтому она отдала меня кормилице, жившей в том же городке. Владелец дома, в котором она жила, решил вырыть под домом большую яму, чтобы расширить погреб; яма была довольно глубокой, и однажды ночью, когда меня не было в доме, стены обрушились и дом полностью развалился, поскольку его фундамент был поврежден вырытой под ним ямой. В развалинах дома были обнаружены тела кормилицы и ее четырех сыновей, заживо погребенные под руинами. Воистину, если бы я оказался в том доме в ту злосчастную ночь, меня постигла бы та же участь. Да будет благословенно провидение Божие! Как я должен быть благодарен Пресвятой Деве, которая хранила меня от смерти с самого моего детства, точно так же, как и впоследствии чудесным образом избавляла меня от смерти. И все же как я неблагодарен!

Первые мысли, о которых я помню, пришли ко мне, когда мне было пять лет от роду. Вместо того, чтобы спать - ибо я всегда спал мало - я имел обыкновение думать о вечности, о словах “во веки веков”. Мое воображение рисовало огромные расстояния, к которым я добавлял все большие и большие, но видя, что они не достигают конца, я содрогался и начинал думать: Неужели страдания тех, кто осужден на вечные мучения, никогда не кончатся? Должны ли они будут страдать вечно? Да, они должны будут страдать во веки веков... Это причиняло мне большую печаль, потому что я по природе обладал сострадательным характером. Мысли о вечных мучениях глубоко впечатляли меня, как из-за сострадания, которое они пробуждали во мне, так и из-за частоты, с которой эти мысли приходили ко мне. Несомненно, что мои столь частые размышления о вечности были наиболее памятным фактом из моих детских дней. Эта же самая мысль о вечности побуждала, побуждает и всегда будет побуждать меня, покуда я жив, трудиться ради обращения грешников посредством проповеди, выслушивания исповедей, написания книг, распространения святых изображений и религиозных книг, ведения задушевных и благочестивых бесед и т.п. Из-за сострадательного и нежного характера, которым Бог одарил меня, я не могу лицезреть несчастье или нищету, не стараясь как-то облегчить их. Даже трата денег на хлеб и жизненные потребности вызывает у меня угрызения совести, ибо я хорошо знаю о столь многих нуждах, требующих вспомоществования. И если эти телесные несчастья, которые скоро прейдут, вызывают во мне сострадание, тем более войдействует на меня преследующая меня мысль о вечном осуждении, угрожающем тем, кто добровольно живет в смертном грехе.

Я нахожу эти мысли часто приходящими мне на ум: мы должны верить, что рай существует для добрых, а ад для злых. Вера учит нас, что страдания ада являются вечными и также предупреждает нас, что одного-единственного смертного греха достаточно, чтобы навеки осудить душу по причине бесконечной злобы, с которой душа оскорбляет бесконечного Бога. Имея в своем разуме эти всецело позитивные истины, как я могу оставаться равнодушным, когда вижу легкость, с которой совершаются грехи, грехи, которые совершаются так часто, как мы выпиваем стакан воды, грехи и оскорбления, которые совершаются из легкомыслия или ради развлечения? Как я могу отдыхать, когда столь многие постоянно живут в смертном грехе и слепо устремляются к своей вечной погибели? Нет, конечно, я не могу отдыхать, но должен спешить предупредить их. Если бы я видел кого-нибудь, кто рискует упасть в яму или в огонь, разве я не подбежал бы к нему, чтобы предупредить его и сделать все, что в моих силах, чтобы не дать ему упасть? Почему же я не должен приложить таких же стараний, чтобы не дать грешникам упасть в яму и огонь ада? Равным образом я не могу понять, почему другие священники, которые верят в те же самые истины, что и я, как мы все и должны верить, не проповедуют и не призывают свою паству спасаться от этой непереносимой вечности ада. Для меня все еще источник удивления, почему сами миряне - мужчины и женщины, просвещенные верой, - не дают предостережения тем, кто в этом нуждается. Если бы посреди ночи дом вот-вот грозило охватить пламя, а обитатели дома и другие жители города ничего об этом не знали, то первый, заметивший огонь, разве не закричал бы и не побежал бы по улице, крича: “Пожар! Пожар! Вон тот дом вот-вот загорится!” Почему же тогда предупреждение о вечном огне не должно пробудить тех, которые погрузились в сон греха до такой степени, что когда откроют свои глаза, они очутятся в вечном огне ада?

Мысль о вечном осуждении, которая так реально пронзила меня на пятом году моей жизни, даже и сейчас более всего приковывает мое внимание, и, с Божией помощью, я ее никогда не забуду. Она источник и шпоры для моей ревностности в деле спасения душ.

По мере того как шло время, этой важной мысли пришла на помощь другая, которую я объясню позднее, суть которой в том, что грех не только причина осуждения моего ближнего, но и прежде всего несправедливость по отношению к Богу, являющемуся моим Отцом. Эта мысль ранит мое сердце печалью настолько, что у меня нет слов, чтобы описать мое состояние. Опять же, я размышляю в самом себе: если грех - это безконечное зло, то предотвращение греха - это предотвращение бесконечной несправедливости по отношению к Богу, нашему доброму Отцу. Если бы сын имел любящего отца и увидел, что с ним жестоко обращаются, разве он не бросился бы защищать его? Если бы сын видел своего ни в чем не повинного отца ведомым на казнь, разве он не приложил бы все усилия с тем, чтобы освободить его? Тогда что же я должен сделать, чтобы почтить моего небесного Отца, которого люди с такой легкостью оскорбляют и влачат на Голгофу, чтобы снова распинать грехами своими, как сказано в посланиях св. ап. Павла? Не станет ли преступлением наше молчание и равнодушие? И то, что мы не делаем всех возможных усилий с нашей стороны, не является ли это также... О, я не нахожу слов. О, мой Боже, мой благий Отче, если бы я мог предотвратить всякий грех, или пусть хоть один, даже если бы мне пришлось для этого быть растерзанным на части!

Глава 3

ПЕРВЫЕ СКЛОННОСТИ

К моему вящему посрамлению я приведу слова автора книги Премудрости: “Я был мудрым ребенком и имел добрую душу” (Прем. 8, 19). То есть я получил от Бога, единственно лишь по Его благости, хорошую натуру и характер. Я помню, какой страх испытывало население Саллента перед французской армией во время войны за независимость (1808 - 1814), и это не удивительно, ибо захватчики предали огню город Манрезу равно как и Калдерс, оба из которых были в непосредственной близости от Саллента. Все без исключения жители бежали, когда узнавали о приближении французской армии. Во время первых эвакуаций меня несли на плечах мои друзья, но когда мне исполнилось 4 или 5 лет, я обыкновенно шел за руку с моим дедушкой, Хуаном Клара, отцом моей матери. Я помню, как однажды ночью я шел рядом с ним, и поскольку у него было плохое зрение, я предупреждал его о препятствиях на пути с таким терпением и любовью, что бедный старик ни за что не хотел, чтобы я оставил его одного или побежал к другим братьям и кузенам, которые оставили нас одних. Я рад теперь, что я являл ему такую любовь вплоть до его смерти и также рад, что я любил и других старых и беспомощных людей в нашей округе. Я не мог выносить, когда кто-либо смеялся хотя бы над одним из них, что впрочем свойственно многим мальчикам, несмотря на спасительное наказание, которым поразил Бог тех детей, которые смеялись над пророком Елисеем.

Более того, я помню, что каждый раз, когда пожилой человек входил в церковь, я вставал - если при этом я сидел на скамейке - и с большим удовольствием уступал свое место. Я имел обыкновение приветствовать пожилых людей на улице, и испытывал огромное удовлетворение, если имел счастье вступить в беседу с ними, насколько это было возможно. Быть может, это была воля Божия, чтобы я научился извлекать пользу из советов, которые мне давали пожилые люди. О мой Боже, как Ты благ! Как щедр на милосердие был Ты ко мне! О, если бы Ты дал другим ту же благодать, что Ты излил на меня, со сколь большей верностью они бы ответили на нее. Милосердие, о Господи, ибо теперь я начну быть добрым с помощью Твоей благодати.

Глава 4

НАЧАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Мои родители послали меня в школу, когда мне едва исполнилось шесть лет. В первом классе моим учителем был Антоний Паскуаль, очень энергичный и верующий человек. Я не помню, чтобы он когда-либо наказывал или ругал меня; возможно, это объяснялось тем, что я всегда старался не дать ему повода для этого. Я был всегда пунктуален и всегда приходил в школу с хорошо выученными уроками. Я так хорошо выучил катехезис, что каждый раз, как только хотел, мог рассказать его наизусть от начала до конца без единой ошибки. Еще три мальчика также выучили катехезис наизусть, и нас всех наш учитель повел к приходскому священнику, отцу Хосе Амиго, который потребовал от нас, чтобы мы по очереди отвечали ему все уроки в течение двух воскресений. Мы успешно справились с заданием, не сделав ни одной ошибки, хотя чтение наизусть происходило в церкви в вечернее время в присутствии прихожан. В качестве награды каждый из нас получил красивую бумажную иконку, подарок, который я храню по сей день.

Вдобавок к тому, что у меня был хороший школьный учитель, что в действительности есть подарок свыше, я имел также замечательных родителей, которые, в сотрудничестве с моим учителем много работали над формацией моего ума, наставляя меня во всякой истине и стараясь направить мое сердце к практике нашей религии и всех добродетелей. Каждый день без исключения, во время обеда, отец просил меня читать какую-нибудь духовную книгу и, подобным образом, после ужина мы обычно некоторое время продолжали сидеть за столом, в то время как наш отец рассказывал нам какую-нибудь нравоучительную историю, пока не наступало время ложиться спать.

Я в совершенстве понимал наставления моего учителя и моих родителей, хотя я и был еще мал. Однако я не понимал содержания катехезиса, хотя и знал его хорошо, как я уже упоминал выше, но как попугай. Тем не менее, теперь я понимаю большое благодеяние от заучивания катехезиса наизусть, ибо по мере того как шло время, не зная почему и отчего, без обсуждения или споров об этих вопросах, я воспроизводил в своем воображении и понимал эти возвышенные истины религии, которые я учил наизусть в детстве, не понимая их в обрамлении странных слов, и я восклицал: “Теперь я понимаю! Это означает то-то и то-то. О, как глуп я был, что не понимал этого раньше!” Подобно тому как бутоны розы раскрываются и цветут в положенное время, так происходит и с истинами религии; и подобно тому как не будет роз, если не будет сперва бутонов, так и без преподавания катехезиса будет царить полное невежество в религиозных вопросах даже среди людей, считающихся образованными. О, как полезны для меня были мои уроки катехезиса, равно как советы моих родителей и школьных учителей! Когда я потом жил один в Барселоне - я расскажу об этом в свое время - и видел, и слышал много зла, я вспоминал эти уроки детства и говорил себе: “Это зло, ты должен бежать от него и одновременно благодарить Бога и своих родителей и учителей, что ты не являешься одним из этих несчастных людей, которые не знают, что они говорят и делают”.

Мой отец, моя мать и учителя не только наставляли меня в истинах, в которые я должен был верить, то также и в добродетелях, которые я должен был практиковать. В том, что касается отношений к ближнему, они говорили мне, что я никогда не должен брать или желать ему принадлежащее, а если бы я когда-нибудь что-то нашел, я должен быстро вернуть это владельцу. Когда я однажды возвращался из школы и шел по улице по направлению к нашему дому, я увидел на обочине дороги монету и, недоумевая, кто бы мог потерять ее, я поднял ее с намерением вернуть владельцу; но не увидев никого на улице, я заключил, что она, должно быть, упала с балкона близлежащего дома. Поэтому я поднялся по лестнице, спросил владельца дома и отдал ему монету.

Послушание и самоотречение, которым я научился в семье, побуждали меня всегда быть довольным тем, что давали мне мои родители в плане еды и одежды. Я не помню, чтобы я хоть раз сказал: “Я не хочу этого” или “Я хочу то”. Я так привык к такого рода поведению, что даже впоследствии, когда я был уже священником и моя мама, которая меня очень любила, спрашивала меня: “Антоний, понравится ли тебе это?” - я отвечал: “Мне всегда нравится то, что ты мне даешь”. “Но, - продолжала она, - всегда есть что-то, что нам нравится больше”. На это я отвечал: “Мама, что бы ты мне ни дала, мне именно это будет нравиться больше, чем что-либо другое в мире”. Так что моя мама умерла, так и не узнав, что из материальных вещей мне было более по вкусу.

Глава 5

РАБОТА НА ФАБРИКЕ

Когда я был еще ребенком и учился в начальной школе, почтенный господин, который однажды посетил нашу школу, спросил меня, кем я хотел бы стать, когда вырасту. Я ответил, что хотел бы стать священником. Для этой цели после успешного окончания начальной школы я был направлен в латинский класс, в котором преподавал доктор Хуан Риера, очень добрый и образованный священник. В этом классе я выучил наизусть склонения существительных, спряжения глаголов и некоторые другие правила грамматики; но затем класс был распущен, вследствие чего я не мог учиться дальше.

В то время занятием моего отца было управление мануфактурой по производству ниток и тканей, поэтому он взял меня работать на свою фабрику. Я подчинился беспрекословно, не показывая никакого неудовольствия данным повелением, но напротив, втянулся в работу и работал в полную силу, не отлынивая и без халтуры. Все, что я делал, я старался делать как можно лучше, чтобы не огорчить моих дорогих родителей, которых я так сильно любил, и которые, в свою очередь, платили мне столь нежной привязанностью. Больше всего огорчения в то время мне доставляло слышать, как мой отец выговаривал рабочих за плохо сделанную работу. Я могу с уверенностью утверждать, что я страдал гораздо сильнее, чем тот, кто получал выговор, ибо мое сердце настолько чувствительно, что видеть кого-либо в беде заставляет меня страдать больше, чем тот, кто бедствует.

Мой отец поручал мне всевозможные виды работ с нитками и тканями, и в течение длительного времени меня поставили в пару с другим молодым человеком, чтобы мы наносили последние штрихи на уже готовую работу, сделанную другими. Нашей задачей было исправлять брак в работе других мастеровых. Когда какой-нибудь дефект в изделии вызывал необходимость того, чтобы я вынес порицание тому, по чьей вине был допущен брак, с большой печалью с исполнял эту свою обязанность, но как бы то ни было, я обязан был исполнить свой долг. Вначале, перед тем как указать дефекты бракованного изделия, я обыкновенно хвалил достоинства работы и говорил, что работа в целом очень хорошая, только один небольшой дефект был допущен здесь, другой - там, и если эти дефекты удастся устранить, то работа станет совершенной. Я не знал, почему я делал это, но впоследствии я понял, что это была особая благодать мягкости, которую благой Господь уделил мне. Таким образом,ьрабочие выслушивали мои замечания со смирением и исправляли свои ошибки, в то время как мой напарник, который был определенно лучше меня, но который не получил этой благодати небесной кротости, всегда грубо порицал рабочих. Это отношение только раздражало их, ибо иногда после брани они не знали, что им следует исправить. Именно в этих обстоятельствах я научился тому, как важно и душеполезно обращаться с другими людьми, пусть даже грубыми, с вежливостью и мягкостью, ибо я понял, что больше пользы получается от обращения мягкого, нежели от гневливого и резкого.

О мой Боже! Как добр Ты был ко мне! Сколько времени прошло, как я стал понимать, что Ты излил на мою душу многочисленные и обильные благодатные дары. Я же был нерадивым слугой, который не пустил должным образом в оборот тот талант, который Ты мне дал. Но, о мой Спаситель, я даю Тебе слово, что в будущем я буду работать усерднее. Потерпи немного и не отнимай этот талант, ибо я обещаю Тебе пустить его в оборот. Дай мне только Твою святую благодать и Твою божественную любовь, и я даю Тебе слово, что серьезно приступлю к работе.

Глава 6

ПЕРВЫЕ ПРОЯВЛЕНИЯ БЛАГОЧЕСТИЯ

Благочестие и религия всегда привлекали меня, с самого раннего детства. Я имел обыкновение присутствовать на мессе во все воскресные и праздничные дни, а также по возможности и в другие дни. Каждый праздник я присутствовал на двух мессах, на ранней и торжественной мессе, на которые я шел вместе с моим отцом. Я не помню, чтобы, находясь в храме, я озирался по сторонам, шумел или разговаривал. Напротив, я был настолько собранным, скромным и благочестивым, что, сопоставляя эти детские годы с настоящим, я краснею от стыда, ибо я могу сказать к своему великому посрамлению, что даже теперь мне недостает того напряженного внимания и ревностного сердца, которое я имел тогда. С какой верой я присутствовал на богослужениях нашей святой веры! Особенно я любил службы поклонения Святым Дарам, которые я посещел с необыкновенной ревностностью. Вдобавок к хорошему примеру, который мне показывал мой дорогой отец, который ревностно почитал Пресвятое Таинство, я имел счастье познакомиться с книгой под названием: Благость нашего Евхаристического Господа. Как сильно я любил эту книгу! Я буквально выучил ее наизусть, так глубоко она захватила меня.

Когда мне пошел десятый год, я был допущен к первому причастию. Я не в силах описать те чувства, которые я испытал, когда впервые имел ни с чем не сравнимое счастье принять в свое сердце моего сладчайшего Иисуса. С тех пор я часто приступал к святым таинствам исповеди и причастия - и, к стыду моему и посрамлению, с большей ревностностью, чем сейчас. Правда, сейчас я лучше понимаю смысл таинств, чем тогда, и с тех пор я действительно получил много даров небесной благодати, но вместо того чтобы сделаться серафимом божественной любви в благодарность Богу за все Его дары, я остаюсь лишь тем, кем являюсь в Его глазах. Когда я сравниваю эти детские годы с моим настоящим, я становлюсь печален и в скорби признаю, что я в действительности представляю собой чудовищный пример неблагодарности.

Кроме присутствия на святой мессе и частого причащения Св. Тайн, равно как и участия в других церковных богослужениях, особенно поклонении Св. Дарам - в которых я ревностно участвовал по благости и милосердию Божию - я посещал также уроки катехезиса, которые священник проводил по воскресеньям и праздникам. Эти богослужения и уроки завершались во второй половине дня чтением Розария. В эти особые благочестивые дни, не довольствуясь посещением церкви утром и днем, я возвращался в нее еще раз поздно вечером, когда большинство людей начинало уже расходиться по домам. Один в присутствии Господа, сокрытого в Св. Дарах, я беседовал с нашим Божственным Спасителем. О, с какой верой, упованием и любовью я общался с моим Господом и добрым Отцом! Я тысячекратно предлагал себя Ему для Его святого служения, горячо желая стать священником и посвятить себя целиком Ему. Я помню, как я обращался к Нему: “Мой Господи, с человеческой точки зрения я не вижу никакой надежды, но Ты так могуществен, что если Ты пожелаешь, то сможешь все устроить, как Тебе угодно”. Затем я вверял себя с детской доверчивостью Его божественному провидению, надеясь, что Он распорядится моей судьбой по Своей воле, что в действительности и вышло, о чем я расскажу в свое время.

Примерно в это время мне попалась еще одна небольшая книжка под названием День и ночь, которую я прочел с величайшим удовольствием и пользой для души. В то время как я читал ее, я часто прерывал чтение, закрывал книгу и, поднимая к небу глаза, полные слез, восклицал: “О Господи, о каких удивительных вещах я раньше не знал! О мой Бог, моя Любовь, кто может не полюбить Тебя навеки?”

Благо, приобретенное моей душой от чтения добрых и благочестивых книг, подсказало мне идею распространять в изобилии подобные книги моим друзьям и знакомым, которых я очень люблю, в надежде, что их души так же, как и моя душа, извлекут пользу из чтения их. О если бы все люди понимали, как благ Господь, как сильно Он нас любит! О мой Боже, сделай так, чтобы все Твои творения знали и любили Тебя и служили Тебе с максимальной преданностью и рвением! О творения, любите вашего Бога, ибо Он благ и Его милосердие бесконечно.

Глава 7

ПЕРВЫЕ ПРОЯВЛЕНИЯ ПОЧИТАНИЯ МАТЕРИ БОЖИЕЙ

В течение всего моего детства и юности я практиковал самое ревностное почитание Пресвятой Матери Божией. О если бы я и сейчас обладал той же ревностностью и любовью к Ней, которую я имел тогда! Используя сравнение Родригеса, я могу сказать, что я подобен тем старым слугам в домах знати, которые практически бесполезны и которых держат в доме более из милосердия и сострадания, нежели по причине полезности их услуг. Таков и я в моем служении Царице неба и земли, Которая терпит меня лишь из милосердия и любви. Чтобы явить абсолютную истинность этого заявления, в котором нет ни малейшего преувеличения, я упомяну, к моему посрамлению, что я ранее имел обыкновение делать из почтения нашей Пресвятой Матери Марии.

Четки Розария, которые мне подарили, когда я был еще маленьким мальчиком, я принял, как величайшее сокровище. Я начал использовать их для чтения Розария вместе с остальными школьниками, которые шли двумя рядами из школы в церковь, которая была поблизости. Все мы имели обыкновение читать часть Розария вместе, под руководством нашего учителя, который сопровождал нас. Примерно в это время в мои руки попала книга под названием Цветник, в которой содержались многие объяснения и иллюстрации к тайнам Розария, которые я выучил вместе с литаниями, тайнами и т.п. После того как я сказал об этом моему учителю, он казался очень доволен и предложил мне стать в церкви на колени рядом с ним, чтобы вести Розарий. Другие мальчики, постарше меня, видя, что я таким образом завоевал благорасположение учителя, решили также выучить тайны Розария, и с тех пор все, кто знал тайны, вели Розарий по неделе, чередуясь друг с другом. В результате каждый научился и умел практиковать это богослужение, которое, после святой Мессы, является наиболее душеполезным.

С того дня как я научился читать Розарий, я не только читал его в церкви, но также и дома каждую ночь, как было заведено у моих родителей. Когда же мое обучение в школе закончилось и меня отправили для постоянной работы на фабрике, как я упоминал выше, я никогда не упускал прочитывать три части Святого Розария вместе с рабочими, которые присоединялись ко мне. Я вел молитвы и они отвечали, продолжая при этом работать как обычно. Мы обычно произносили одну часть до восьми часов утра, после чего все шли на завтрак; вторую часть мы завершали перед полуднем, прежде чем идти на обед; третью часть - около девяти часов вечера, перед тем как все шли домой на ужин.

Вдобавок к полному Розарию, который я читал каждый день, я также имел обыкновение произносить молитву “Радуйся, Мария” каждый раз, когда слышал бой часов. Кроме этого я совершал коленопреклонение для чтения “Ангелуса” в соответствующее время. По праздникам я проводил больше времени в церкви, чем дома, ибо я редко играл с другими детьми. Только находясь дома я немного развлекал себя и часто посреди этих невинных развлечений я слышал голос Божией Матери, звавший меня в церковь, голос, которого я не смел ослушаться. “Я иду”, - отвечал я и шел без промедления. Молясь в церкви перед образом Богородицы Святого Розария, я никогда не уставал, ибо я беседовал с Ней и молился Ей с таким упованием, что был твердо убежден, что Пресвятая Богородица слышит меня. Я воображал, что имелся какой-то провод, идущий от изображения, перед которым я молился, на небо к самой Богородице. Никогда еще не видев в то время электрический телеграф, я воображал, что имелось телеграфное устройство, связывающее образ с небом. В действительности я не могу объяснить причины того внимания, ревностности и благочестия, с которыми я молился в те дни, но я знаю, что эти качества были гораздо сильнее развиты во мне тогда, нежели теперь.

Часто в мои детские годы я посещал святилище Богородицы в Фузиманье, на расстоянии полутора лье от нашего дома. Много раз меня сопровождала моя сестра Роза, которая была очень благочестивой девочкой. Невозможно описать словами то благочестивое настроение, которое я испытывал, когда молился в святилище. Уже при приближении к нему я ощущал, как билось мое сердце в моей груди при виде маленькой часовни. Слезы радости подступали к глазам, когда мы начинали читать Розарий на пути к часовне. Я всегда старался посещать чтимый образ в Фузиманье как можно чаще, не только когда был еще учащимся, но и уже став священником, а также уже будучи архиепископом перед тем, как отправиться в свою епархию.

Все удовольствие моей жизни состояло в работе, молитве, чтении и размышлении об Иисусе и Марии. Это был период в моей жизни, когда я начал соблюдать тишину, говорил очень мало и предпочитал быть один, чтобы люди не прерывали моих размышлений о небесных вещах. Я был при этом довольным и счастливым, живя в мире со всеми, ибо я никогда не ссорился и не спорил ни с кем ни по какому поводу.

Когда я был занят таким образом этими благочестивыми мыслями к великому удовольствию моей души, как гром среди ясного неба напало на меня в высшей степени ужасное и кощунственное искушение против Пресвятой Матери Божией. Без сомнения, это была величайшая боль всей моей жизни, ибо я предпочел бы быть в аду, лишь бы избежать его. Я не ел и не спал и не смел взглянуть на образ Пресвятой Девы. О, какие страдания я претерпел! Я пошел на исповедь, но так как я был еще очень юн, я не знал, как объяснить ситуацию духовнику, который не понял то, что я говорил ему, и не придал этому значения; поэтому он не дал мне исцеления, ибо не считал это дело важным, оставив меня таким образом в прежнем моем горе. О, какая горечь наполнила мою душу! Искушение продолжалось до тех пор, пока Сам Господь наш не соблаговолил по Своему милосердию избавить меня от него.

Вскоре после этого я испытал другое искушение, на этот раз по отношению к моей матери, которая любила меня от всего сердца, как и я любил ее. Я ощущал ненависть и отвращение к ней, которое невозможно выразить никакими словами. С намерением победить это искушение, я пытался сделать все, что в моих силах, чтобы являть в отношении к ней еще больше любви и смирения. Я помню, что когда я исповедовался в то время, я сообщил моему духовнику об искушении, которое я претерпевал и о мерах, принятых мною для борьбы с ним, после чего духовник спросил меня: “Кто научил тебя практиковать эти вещи?” - и я ответил: “Никто, отец”. После чего он сказал мне: “Бог учит тебя, сын мой: иди вперед и будь верен Его благодати”.

Те, которые жили рядом со мной, не отваживались говорить недолжным образом или вести непристойные разговоры в моем присутствии. Как-то раз я случайно оказался в толпе молодых людей. Я говорю случайно, потому что обыкновенно я старался держаться подальше от молодежных компаний из-за того языка, который употреблялся ими. Как бы то ни было, в этот раз один из самых смелых из них подошел ко мне и сказал: “Антоний, пожалуйста, уйди от нас, ибо мы собираемся говорить о дурных вещах”. Я поблагодарил его за предупреждение, отошел от них и больше к ним не подходил.

О мой Боже, как добр был Ты ко мне! И как плохо я благодарил Тебя за Твои благодеяния. Боже мой, если бы ты сообщил благодать, которую Ты дал мне, какому-нибудь другому потомку Адама, он конечно лучше бы использовал ее, чем я. О какой стыд и посрамление для меня! Как я отвечу в оный ужасный день суда, когда Ты скажешь мне: “Дай отчет в управлении твоем”? О Мария, моя Матерь, как добра была Ты ко мне, и как неблагодарен я был к Тебе. Я смущен и испытываю стыд за самого себя. О моя Матерь, я хочу любить Тебя ныне и всегда всем моим сердцем. Не только я буду любить Тебя, о Мария, но я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы и другие могли знать, любить, хвалить Тебя, а также служить и молиться Тебе, читая Святой Розарий, который так угоден Тебе. О моя Матерь, подкрепи мое непостоянство и слабость, чтобы я мог исполнить эти обещания.

Глава 8

ОТЪЕЗД В БАРСЕЛОНУ

Желая лучше узнать организацию фабричной работы, я попросил моего отца перевести меня в Барселону, и после того как отец дал свое согласие, он сам взял меня туда с собой. Подобно св. ап. Павлу, я сам, своими руками, зарабатывал себе на все необходимое: пищу, одежду, книги, учителей и т.п. По моем приезде в Барселону, первое, что я сделал, это отправил прошение в Комитет по торговле, чтобы меня приняли в классы рисования; моя просьба была удовлетворена и я начал занятия. Кто бы мог подумать, что рисование, которому я научился на фабрике, будет, согласно планам Божиим, использовано в интересах религии! Действительно, эти уроки принесли мне большую пользу, когда я рисовал иконки для учебников катехезиса и мистического богословия.

Кроме уроков рисования, я занимался изучением испанской и французской грамматики, направляя все эти занятия к моему совершенствованию в деле. Но из всех изучавшихся мною предметов и из всех вещей, на которые я устремлял мое внимание в течение жизни, ничто я не понимал так хорошо, как фабричную работу. Между прочим, я обычно хранил в моем цехе журналы с выкройками, ежегодно поступавшие из Парижа и Лондона и каждый год я следил за подпиской на эти журналы, чтобы быть в курсе новейших моделей одежды. Бог дал мне такие способности к этим вещам, что мне достаточно было испытать любой образец и ткацкий станок тут же воссоздавал его со всеми деталями выкройки, так что получалось изделие не хуже оригинал-макета, а если клиент желал того, изделие можно было дополнительно улучшить.

В начале все это стоило мне большого труда, но постоянно занимаясь в рабочие и в свободные дни рисованием, учебой и языками, я достиг большого прогресса. О если бы я с таким же усердием занимался приумножением добродетели, как далек был бы я от того, кем являюсь теперь! Впоследствии, когда я успешно закончил курс, я испытал радость и удовлетворение, побуждавшие меня ходить из комнаты в комнату обезумевшим от счастья. Все эти секреты мастерства мне приходилось постигать без наставника, напротив, вместо того, чтобы учить меня, как анализировать и изготавливать правильно образцы, старые умельцы скрывали от меня тайны этого искусства.

Однажды я сказал суперинтенданту фабрики: “Если бы этот образец можно было переделать так-то и так-то, например...” Когда я говорил это, он взял карандаш и пометил места, которые станок должен был воспроизвести, после чего я перестал объяснять и спросил, могу ли я взять материал домой и подумать над той работой, которую предстоит с ним проделать. После нескольких дней работы я принес суперинтенданту проект создания требуемого образца, одновременно указав, что предыдущий проект, воспроизведенный в материале, не создаст правильный образец, иначе как при условии соблюдения перечисленных мною требований. Суперинтендант изумился, однако при этом поразился моим рисункам и тем, как я объяснил свои доводы, и с тех пор он проникся ко мне большим уважением, так что даже приглашал меня на прогулку вместе со своими сыновьями в течение дня. Сказать по правде, его дружба была благом для меня, равно как и его добрые правила и убеждения, ибо, помимо того, что он был образованным человеком, он был также верным мужем, хорошим отцом семейства а также здравомыслящим и практичным христианином, как по принципам, так и по убеждению. Я могу сказать без всякого сомнения, что мне на пользу пошли уроки, преподанные этим человеком, а также то обстоятельство, что я был воспитан в таком маленьком городке, как Саллент, ибо в то время сам воздух был, казалось, пропитан идеями конституции.

На фабрике я не только сделался экспертом в приготовлении образцов, но также умельцем в настройке станка для изготовления выкроек, так что в итоге другие рабочие просили меня о том, чтобы я сделал любезность и подогнал соответствующим образом их выкройки, поскольку сами они не в состоянии были сделать это правильно. Я старался помочь им, и они платили мне уважением и любовью. Слава о моих познаниях в фабричной работе стала распространяться по всей Барселоне. Примерно в это время некий господин обратился к моему отцу с предложением создать компанию и открыть собственную фабрику. Эта идея очень понравилась моему отцу, поскольку он тогда работал над расширением фабрики, которой в то время владел. Позже он говорил со мной и описывал мне преимущества, которые будут связаны с этим проектом и прибыль, которую мы можем получить. Но как неисследимы пути Божии! В то время как я так сильно любил фабричную работу и достиг в ней, как я уже сказал, больших успехов, я не мог решиться на участие в предложенном мне деловом предприятии. Напротив, я ощутил внутреннее отвращение к этому проекту, который так приветствовал мой отец. Я сказал ему, что, как мне кажется, сейчас неподходящее время для этого, что я очень молод и более того, мал ростом, так что рабочие не станут меня слушаться. Мой отец ответил, что это не должно меня волновать, потому что любой другой начальник сможет управлять рабочими, в то время как я буду занят управлением самой фабрикой. На это я лишь ответил, что надо подождать, потому что в настоящий момент я не склонен принимать предложение. Это решение было поистине провиденциальным. Здесь я могу упомянуть, что никогда раньше я не противился планам моего отца, и это было в первый раз, что я пошел против его воли, ибо у Бога были другие планы относительно меня, так как, согласно Его провидению, я должен был стать священником, а не фабрикантом, хотя в то время я совсем не думал об этом.

Воистину слова Евангелия исполнились на мне в тот период моей жизни - тернии заглушили доброе семя. Мои мысли были постоянно заняты машинами и станками, соединением их вместе и разбором их на части, так что я не мог думать ни о чем другом. О мой Боже, какое великое терпение Ты проявил по отношению ко мне! О моя Матерь Дева Мария, я забывал даже о Тебе в те несчастные моменты! Помилуй меня, о моя Матерь!...

Глава 9

ПРИЧИНЫ МОЕГО УХОДА С ФАБРИКИ

В течение тех трех лет моей жизни в Барселоне прежнее религиозное рвение моих детских лет стало остывать. И все же периодически я прибегал к таинствам; также я присутствовал на мессе в воскресные и праздничные дни, равно как ежедневно читал Розарий и другие молитвы к Пречистой Матери Божией. Но сравнительно с моим прежним благочестием эти молитвы были немногочисленны и не исполнены былой ревностности. Весь смысл моей жизни, все мои амбиции сосредоточились на фабричной работе, так что я могу сказать без страха преувеличения, что мое пристрастие к работе достигло состояния, близкого к помешательству. И кто мог бы подумать, что эта чрезвычайная склонность к фабричной работе была тем орудием, с помощью которого Бог направил в конце концов мою любовь с нее на Себя?

В последние дни моего пребывания в Барселоне я испытывал величайшие трудности, пытаясь избавиться от мыслей о работе, когда присутствовал на святой мессе по праздничным дням. Хотя я не могу отрицать, что я любил думать о моей работе и обсуждать проблемы, связанные с ней, все же ни под каким видом я не приветствовал подобные мысли во время мессы или личной молитвы. Я обыкновенно прогонял их, говоря себе, что я вернусь к ним позже, а в настоящий момент я желаю думать о том, что я говорю и делаю. Однако мои усилия оказывались бесполезными, ибо мысли о работе все лезли и лезли в голову, подобно колесу, которое вращается так быстро, что не может сразу остановиться. Кроме того, во время мессы ко мне приходили новые идеи, открытия и т.д. В моей голове было больше машин, чем святых на алтаре, и все это вызывало во мне лишь дополнительное беспокойство. Посреди этого хаоса идей и смущения, в то время как месса шла своим чередом, в моей душе прозвучали со всей своей силой торжественные слова Евангелия: Что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет? Воспоминание об этих словах произвело в моей душе глубочайшее из впечатлений, поскольку слова эти были как стрелы, ранящие мое сердце, заставляющие меня думать и решать, что мне делать, хотя я и не мог сразу прийти к какому-то определенному решению. Я был подобен Савлу, идущему по пути в Дамаск, только не было со мною Анании, который сказал бы мне, что мне делать.

Медленным шагом я направился к дому отцов св. Филиппа Нери, и, войдя в дверь, увидел открытую дверь. Когда я постучал, мне открыл дверь пожилой монах по имени Пабло, очень смиренный и ревностный брат, которому я сообщил об определенных мною принятых решениях. Терпеливо и с любовью слушал меня этот пожилой монах, а затем смиренно ответил: “Господин, я лишь простой монах, и, не будучи священником, не могу дать Вам совет, но я с радостью провожу Вас к опытному и славящемуся святой жизнью священнику, который подскажет Вам, что делать”. Затем он отвел меня к отцу Амиго, который внимательно выслушал меня, одобрил мое решение оставить мир и посоветовал мне возобновить занятия латинским языком, что я и сделал.

После этого моя ревностность к благочестию и набожности пробудилась с новой силой, мои глаза открылись, и я увидел те опасности для души и тела, которых мне удалось безопасно избежать.

Пресвятая Дева Мария в то последнее лето спасла меня от нечаянной смерти в воде. Поскольку я работал очень интенсивно с утра до ночи, мое здоровье с наступлением лета настолько ухудшилось, что я потерял аппетит. Я имел обыкновение давать себе небольшой отдых, который заключался в том, что я ходил на берег моря, чтобы помочить ноги в воде и попить немного холодной морской воды. Когда однажды я направлялся с этим намерением к “Старому морю”, как его называют местные жители, расположенному сзади Барселонеты, и шел по берегу моря, гигантская волна обрушилась на берег, увлекла меня за собой, а затем утащила меня в море далеко от берега. Я удивился, когда обнаружил, что я дрейфую по волнам, несмотря на то, что не умею плавать, и после того как я призвал Пресвятую Матерь Божию, я оказался в безопасности на берегу, так что ни одна капля воды не попала мне в рот. В то время как я носился по гребням волн, я оставался спокоен, но когда я очутился на берегу и встал на ноги, я весь дрожал от страха при мысли об опасности, которой мне удалось избежать благодаря заступничеству Пресвятой Девы.

Пречистая Матерь Божия также избавила меня от опасности, несравненно более страшной, чем описанная выше - опасности, которую можно сравнить с испытанием целомудренного Иосифа. Во время моего пребывания в Барселоне я имел обыкновение посещать время от времени дом одного из моих друзей и с ним одним я обычно беседовал, когда приходил к нему в гости. Однако мои посещения не могли остаться без внимания со стороны остальных членов семьи моего друга. Следует, наверное, упомянуть, что в то время я был очень молод, хорошо зарабатывал и со вкусом одевался - не могу сказать роскошно, но с определенной элегантностью, которая была умеренной или чуть более, нежели умеренной. Кто знает, может быть, мне придется отвечать за это в день Суда? Итак, возвращаясь к описываемому мною случаю, я в очередной раз пришел в гости к моему другу, который так же, как и я был родом из деревни. Хозяйка дома, молодая женщина, пригласила меня подождать прихода моего отсутствовавшего друга, убеждая меня в том, что он скоро вернется.

Мне не пришлось ждать очень долго, чтобы заметить недвусмысленные намерения этой молодой женщины, которые проявлялись как в ее словах, так и в действиях. Тогда, призвав в молитве Пресвятую Деву, я встал и решительно удалился из ее дома. Я никогда не испытывал желания прийти туда еще раз, хотя и никому не сказал о том, что произошло, дабы не нанести ущерб ничьей репутации.

В планы Божественного провидения входило, чтобы все эти события произошли в моей жизни, ибо они должны были духовно пробудить меня и предупредить меня о необходимости бежать от опасностей, встречающихся в миру. Но мне предстояло еще пережить другой, более сильный удар, о котором я теперь собираюсь рассказать.

Один молодой человек пригласил меня принять вместе с ним участие в деловом проекте, и я принял приглашение. Мы попытали счастье в покупке лотерейных билетов и выиграли много денег. Поскольку, однако, я постоянно был занят своими делами, я практически не мог ничего делать, кроме как служить доверенным лицом, т.е. хранить приобретенные нами билеты и вручать их моему компаньону в те дни, когда происходил тираж. Мой компаньон позже докладывал мне о том, сколько мы выиграли. Из-за того что мы купили много билетов, многие из номеров оказывались выигрышными, иногда принося нам значительные суммы. Из этих средств мы откладывали достаточное количество денег, необходимое для покупки новых билетов, а остальное отдавали агентам по курсу шесть за сто. Я хранил все билеты вместе с соответствующими квитанциями. Это было единственное, что входило в мои обязанности, ибо об остальном заботился мой компаньон. Выигрыши же, которые хранились у меня, были многочисленными и вместе составляли большую сумму денег.

Именно в это время мой компаньон пришел ко мне как-то раз и сообщил мне, что один из наших билетов выиграл 24 000 $, но когда он пришел востребовать выигрыш, он не смог предъявить сам билет, поскольку билет потерялся. Он говорил правду, утверждая, что потерял билет, ибо он поставил его на кон и проиграл его, и не только это, но он также в мое отсутствие проник в мою комнату, сорвал замок с моего сундука и забрал все деньги, которые я отложил на покупку новых лотерейных билетов. Не довольствуясь этим, он взял также все мои личные деньги, а также мои книги и одежду, которую продал в комиссионном магазине. Сделав это, он стал играть и проиграл все деньги. Наконец, желая отыграться и не имея для этого денег, он в отчаянии пошел в дом своих знакомых, украл драгоценности, принадлежавшие хозяйке дома, и, продав их, пошел играть на вырученные деньги и снова все проиграл.

Тем временем хозяйка того дома, обнаружив исчезновение драгоценностей, пришла к выводу, что мой друг, которого она подозревала, украл их; поэтому она обратилась в полицию. Полиция арестовала его, и после своего ареста он сразу же признал свою вину. Последовал суд, приговоривший моего компаньона к двум годам тюрьмы.

Я не могу описать, каким это было ударом для меня, не потому что я лишился большой суммы денег, но потому что моя честь была поставлена на карту. Мои мысли в то время были таковы: “Что скажут люди? Подумают ли они, что я был сообщником моего компаньона в его кражах? Твой друг в тюрьме! В исправительном учреждении!...” Я был так смущен и пристыжен, что едва отваживался показываться на улице, ибо мне казалось, что все смотрели на меня и осуждали мое поведение.

О мой Боже, как благ и дивен Ты был в Своей заботе обо мне и какие необычные пути Ты использовал, чтобы удалить меня от мира. Какие горькие лекарства Ты применил, чтобы вызволить меня из Вавилона! О моя возлюбленная Матерь Мария, как я должен благодарить тебя за то, что ты избавила меня от смерти, вырвала меня из пасти водяной могилы! Если бы в тот критический момент я утонул, что было бы совершенно естественным исходом, где бы я оказался теперь? Ты знаешь это, о моя Матерь. Да, из-за моей неблагодарности я пребывал бы теперь в глубинах ада; но вместо этого я должен восклицать вместе с Давидом: “Милость Твоя на мне и Ты избавил душу мою из глубины преисподней”.

Глава 10

Я ПРИНИМАЮ РЕШЕНИЕ СТАТЬ КАРТУЗИАНСКИМ МОНАХОМ.

Разочарованный, испытывающий отвращение и уставший от мира и его многоразличных прельщений, я стал планировать уход из мира в одиночество картузианского монастыря, и с тех пор направлял свое внимание к этой цели. Считая, что я не исполню свой долг, если не предупрежу моего отца о моих намерениях, я обрушил на него эту новость во время одной из моих деловых поездок в Барселону. Велико поистине было его разочарование, когда я сообщил ему о своих планах покинуть фабрику. Он поделился со мной теми радужными надеждами, которые он возлагал на меня в плане преуспеяния фабрики и того дела, хозяевами которого мы должны были вскоре стать. Все это лишь увеличило его печаль, когда я сказал ему, что желал бы стать картузианским монахом. Как истинный христианин, мой отец в конце концов сказал мне: “Я не хочу лишать тебя твоего призвания, не дай Бог; но хорошо подумай об этом, предай все в руки Божии и посоветуйся об этом со своим духовным наставником. Если он скажет, что такова воля Божия, я подчинюсь и преклонюсь перед ней, хотя мне это будет очень горько. С другой стороны, я был бы рад, если бы ты смог стать приходским священником, а не монахом. Но как бы то ни было, да исполнится святая воля Божия!”

После этого разговора я со всем возможным усердием взялся за изучение латинской грамматики. Моим первым учителем был отец Фома, святой жизни священник и настоящий ученый. К сожалению, спустя короткое время после первых наших занятий, у него случался удар, который лишил его речи, а в конечном счете и самой жизни, ибо спустя несколько часов он умер. После отца Фомы моим преподавателем был Франческо Мас и Артигас, с которым я продолжал заниматься до моего отъезда из Барселоны в Вик, где я начал мой курс философии. Этот переезд в Вик будет предметом следующей главы.

Мой старший брат Хуан был женат на Марии Казахуана, дочери Мориса Казахуана, который являлся управляющим собственностью викского епископа в Салленте. По этой причине Морис Казахуана был близким другом епископа, часто его навещал и во время одного из этих визитов поговорил с епископом относительно меня и моего призвания.

Я не знаю, что именно он говорил обо мне, но в результате епископ пожелал побеседовать со мной лично. Он хотел, чтобы я отправился к нему в Вик, но я со своей стороны не хотел идти, ибо я боялся, что это будет вопреки моим намерениям стать картузианским монахом, т.е. призванию, которому я так горячо желал следовать. Я сообщил о моей затруднительной ситуации моему учителю, который, в свою очередь, дал мне следующий совет: “Позволь мне познакомить тебя с отцом Канти из оратории св. Филиппа Нери. Отец Канти - очень мудрый, благоразумный и опытный священник; он скажет тебе, что тебе нужно будет сделать”. Мы пришли к нему, и он, выслушав все мои доводы в пользу того, чтобы не идти в Вик, сказал: “Иди в Вик, и если его преосвященство убедится в том, что воля Божия для тебя - стать картузианским монахом, он не только не воспротивится этому, но и даже поможет тебе”. Этого было достаточно, чтобы убедить меня; я не стал ничего возражать и повиновался ему. Затем я отправился прочь из Барселоны, где я пробыл почти четыре года, где сильно охладело мое религиозное рвение и где тщеславие в сочетании с похвалами и мирской славой совершенно поглотили меня, особенно в течение первых трех лет. О как я стыжусь и оплакиваю эти годы! Но Господь позаботился о том, чтобы смирить и пристыдить меня. Да будет Он благословен за Свою великую благость и милосердие, которые Он явил на мне!

Глава 11

ИЗ БАРСЕЛОНЫ В ВИК

В начале сентября 1829 года я отправился из Барселоны в Вик. Мои родители хотели, чтобы я заехал в Саллент навестить их; поэтому, исполняя их пожелание, я навестил родной дом и оставался там до дня святого Михаила, т.е. до 29 сентября, когда я после утренней мессы покинул Саллент. Путешествие из Саллента в Вик было в действительности очень унылым по причине беспрерывного дождя, который продолжался на протяжении почти всего нашего пути. Мы приехали в Вик поздно вечером промокшие до костей. На следующий день мы отправились с визитом к епископу Вика, Пабло де Хесус Коркуэра, который сердечно нас принял.

Чтобы у меня было больше времени для учебы и молитвы, меня поместили у Фортиана Бреса, капеллана и эконома епископского дворца, который был хорошим священником и искренне меня полюбил. Я оставался с ним в течение всего моего пребывания в Вике и даже после, когда я навещал Вик, я останавливался в его доме. Тот же отец Брес был моим поручителем, когда меня рукополагали в архиепископа Кубы в соборе города Вик.

В первые же дни моего пребывания в Вике я попросил, чтобы мне назначили духовника, ибо я желал сделать подробную исповедь за всю жизнь. Мне предложили сходить к ораторианскому священнику, отцу Баху, которому я исповедался во всех грехах, которые я совершил за свою жизнь; после этого я каждую неделю продолжал ходить на исповедь к этому отцу, который был для меня хорошим духовным наставником. Стоит отметить, что Бог использовал трех отцов Оратории св. Филиппа Нери для советов и духовного руководства мною в три самых критических момента моего духовного пути; эти три отца были о. Антоний Амиго, о. Канти и о. Петр Бах.

С самого начала моего пребывания в Вике я исповедовался и причащался раз в неделю; спустя некоторое время мой духовник благословил меня исповедоваться дважды в неделю и причащаться четыре раза в неделю. Ежедневно я прислуживал на мессе, которую служил отец Фортиан Брес. Каждый день я проводил полчаса в умной молитве, поклонялся святым Дарам в рамках сорокачасового поклонения и также посещал алтарь Марии, Царицы Святого Розария, в церкви отцов-доминиканцев того же города, несмотря на непогоду. Даже когда улицы были полны снега, я никогда не пропускал этих посещений Пресвятой Богородицы.

Мы каждый день во время трапезы читали Жития святых, и с согласия моего духовника я бичевал себя три дня в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, а по вторникам, четвергам и субботам я носил власяницу. Благодаря этим благочестивым практикам я вновь обрел прежнее рвение, не ослабляя при этом внимания к учебе, ибо я учился изо всех сил, всегда сохраняя возможно более чистые намерения.

В течение первого года изучения философии, даже посреди моих занятий и благочестивых практик, я никогда не забывал о моем желании стать картузианским монахом. Я имел перед собой большую икону св. Бруно, которую я поставил на мой письменный стол. По большей части, когда я исповедовался, я говорил с моим духовником о моем желании вступить в орден картузианцев и с тех пор он стал считать, что Бог призывает меня в этот орден. Чтобы помочь осуществлению моего призвания, он написал отцу приору, и когда я собирался отправиться в путь, он вручил мне два письма, одно к отцу приору, а другое - к одному монаху-картузианцу, которого он лично знал. С большой радостью я отправился в Барселону, а оттуда в Бадалону и Монте-Алегре. Незадолго до моего прибытия в Барселону разразился такой сильный ливень, что вызвал у меня ужас. Затем, из-за слабости легких, которую я приобрел в течение последнего года занятий и из-за того, что мы быстро бежали к укрытию, чтобы скрыться от дождя, я почувствовал истощение сили и стал задыхаться от пыли, поднимавшейся от горячей сухой земли. Тогда я подумал: “Может быть, Бог не хочет, чтобы ты ушел в картузианский монастырь!” Эта мысль сильно растревожила меня, и в итоге я определенно решил не идти туда, но вернулся в Вик. Я рассказал моему духовнику обо всем, что случилось со мной, но он ничего мне не ответил, ни в положительном, ни в отрицательном смысле, и таким образом вопрос отпал сам собой.

О своем желании стать картузианским монахом я сообщил только моему духовному наставнику; остальные пребывали в полном неведении относительно этого моего намерения. В то время открылась вакантное место в приходе Саллента, на которое претендовал священник, не являвшийся местным уроженцем, хотя он и жил в Салленте. Печально, что этот священник был не на высоте своего призвания. Приняв от него заявление, генеральный викарий решил проконсультироваться с епископом, убеждая последнего в том, что вышеупомянутое лицо не годится для работы в саллентском приходе; итак, чтобы исключить его назначение на должность, епископ и генеральный викарий убедили меня написать ходатайство о назначении меня на эту же должность, подчеркнув то обстоятельство, что я был уроженцем Саллента. Я поступил так, как мне посоветовали, и 2 февраля 1831 года епископ дал мне тонзуру, после чего в тот же день генеральный викарий назначил меня на должность, в которую я официально вступил на следующий день. С того времени я постоянно должен был носить сутану и ежедневно читать бревиарий.

Мои рождественские каникулы, праздники и пасхальное время я проводил в Салленте вследствие моего нового назначения, но прочее время года я оставался в Вике для учебы. Я уже упоминал о моих излюбленных благочестивых практиках. Вдобавок к ним все семинаристы должны были принимать участие в деятельности Лиги св. Фомы. Кроме этого, епископ призвал конгрегацию Непорочного Зачатия и св. Алоизия Гонзаги принять участие в благоустроении храма. Эта конгрегация насчитывала в своих рядах всех семинаристов округи, равно как и тех, которые приняли тонзуру, не будучи семинаристами. Члены этой конгрегации причащались в три воскресенья каждого месяца, когда епископ служил мессу в семинарской часовне, причащал и произносил проповедь.

Каждый год во время Великого поста семинаристы Вика проводили в течение восьми дней в семинарской часовне. Его преосвященство епископ Вика проводил богослужения во время реколлекций каждое утро и каждый вечер. Я помню, как во время одной из проповедей он обратился к нам со следующим отеческим советом: Быть может, некоторые спросят, почему епископ уделяет столько внимания семинаристам. На это я могу ответить следующим образом: Я знаю, что я делаю. Если бы я только мог сделать моих семинаристов добрыми, тогда они действительно стали бы хорошими священниками, и каким утешением это было бы для меня! Как полезно семинаристам вскармливать свои души благочестием, в то время как они продолжают свою учебу; ибо если они будут пренебрегать воспитанием в себе благочестия, они впадут в гордыню. А это самое худшее, что может с ними случиться, потому что гордость - это начало всех грехов. Лучше для них было бы меньше знать и быть благочестивыми, чем знать много, но не иметь совсем или иметь мало благочестия, ибо тогда они легко вознесутся на крыльях тщеславия”.

После первого года философии я уже не возвращался к мысли стать картузианским монахом. Я умозаключил, что призвание мое было временной природы и являлось тем орудием, которое Бог использовал, чтобы отвлечь меня от мира и внушить мне отвращение к земным вещам. В итоге я отдалился от многоразличной мирской суеты, чтобы вступить в число клириков, в чем была, как наш Господь дал мне позднее осознать, Божья воля.

На втором году моих занятий философией в семинарии Вика со мной произошло следующее событие. Зима была в разгаре и, поскольку я был простужен, старшие повелели мне оставаться в постели. В один из дней, когда я лежал в постели около 10.30 утра, на меня напало страшное искушение. Я обратился к Божией Матери за помощью, призвал также в молитве моего ангела-хранителя и своих святых покровителей, равно как и тех святых, которых я особенно почитал. Более того, я попытался изо всех сил отвлечь себя, т.е. обратить свое внимание на нейтральные вещи, ибо я думал, что таким образом я избавлюсь от искушения и забуду о нем. Я осенил себя крестным знамением, прося Господа избавить меня от этих нечистых мыслей. Но все было напрасно. В конце концов, я решил перебраться на другую сторону кровати, в надежде, что после этого искушение исчезнет. И вот мне явилась во всей своей красоте и сладости Пресвятая Матерь Божия. Ее платье было ярко-красным, плащ голубым, и в Ее руках я увидел гирлянду удивительно красивых роз.

Я видел, когда жил в Барселоне, очень красивые розы, как настоящие, так и искусственные, но они не шли ни в какое сравнение с теми, которые держала в руках Пресвятая Богородица в то утро. Когда я лежал в кровати, я ощущал себя прекрасным ребенком, стоящим на коленях с руками, сложенными в молитве. Я никогда не на одно мгновение не забывал о присутствии Божией Матери, на которую с любовью был устремлен мой взор. Я ясно помню, что в моем сознании присутствовала мысль: “Вот женщина, и ее присутствие не вызывает у меня дурных мыслей; напротив, они все исчезли”.

Тогда Божия Матерь обратилась ко мне с такими словами: “Антоний, этот венец уготован для тебя, если ты победишь”.

Я был так поглощен этим видением, что не мог вымолвить ни слова. Затем Непорочная Мария поместила на моей главе венок роз, который Она держала в правой руке (ибо она держала гирлянду роз между своими руками и правым боком). Я увидел себя увенчанным розами в лице того прекрасного ребенка, и я помню что с того момента и далее я не произнес ни одного слова. Кроме того, с правой стороны от меня я увидел нескольких святых, которые молились. Я не знал никого из них, кроме одного, который внешне напоминал св. Стефана. Я думал тогда, и сейчас так думаю, что это были мои покровители, которые молились и ходатайствовали за меня, чтобы я не впал в искушение. Слева от себя я увидел огромное множество демонов, выстроившихся наподобие солдат, которые отступают стройными рядами после битвы. Увидев их, я прошептал: “Как их много! И как они кажутся сильны!”

Пока все это происходило, я был подобен человеку, застигнутому врасплох, ибо я не знал, что происходило со мной. Когда видение закончилось, я ощутил освобождение от искушения в сочетании с такой глубокой радостью, что я не мог понять, откуда она взялась. Я уверен, что я не спал, и не страдал головокружениями или подобными расстройствами, которые могли бы вызвать галлюцинации. Что заставило меня поверить, что это было на самом деле и являлось особой благодатью от Пресвятой Девы, это то, что в течение многих лет после этого я не испытывал никаких искушений против целомудрия. Если позднее нечистое искушение находило на меня, то оно бывало столь незначительным, что даже не заслуживало наименование искушения. За все благодарение Марии! Еще одна победа Марии!

Глава 12

РУКОПОЛОЖЕНИЕ

Его преосвященство епископ Вика не рукополагал кандидатов в священники, пока они не добивались хороших успехов в своей учебе. Учащихся обычно рукополагали следующим образом: завершившие четырехлетний курс богословия поставлялись в чтецов после десятидневных реколлекций. На пятом году они поставлялись в иподьяконы после 20 дней духовных упражнений, и на шестом году их рукополагали в дьяконы после тридцатидневных реколлекций. Наконец, когда завершался седьмой год занятий богословием, дьяконов рукополагали в священники после реколлекций, длившихся 40 дней.

Несмотря на то, что епископ неукоснительно придерживался этой системы при рукоположении, в моем случае он отошел от обычной своей практики, ибо желал рукоположить меня досрочно. Я не знаю, было ли это обусловлено тем, что я много молился или тем, что я был старше прочих семинаристов; но достаточным будет сказать, что епископ принял решение рукоположить меня поскорее. По окончании первого года и в начале второго года занятий богословием я был поставлен в чтецы в дни поста накануне праздника св. Фомы в 1833 году. В дни поста перед праздником Пресвятой Троицы в 1834 году я был поставлен в иподьяконы, в то время как Хосе Балмес был рукоположен в дьяконы. Он был первым из дьяконов, я был первым из иподьяконов; он читал евангелие, я читал апостола. Мы оба шли рядом со священником, который вел службу и завершал процессию в день рукоположения. В дни поста накануне праздника св. Фомы я был рукоположен в дьяконы. Когда епископ во время рукоположения происзносил слова св. Павла из Понтификального миссала: “Наша брань не против плоти и крови, но против властей, против начальств, против мироправителей тьмы века сего, духов злобы поднебесных”, - наш Господь дал мне ясное понимание смысла видения тех демонов, которые явились мне во время искушения, описанного в предыдущей главе.

13 июня 1835 года, после сорокадневных духовных упражнений, я был рукоположен во священники - не епископом Вика, поскольку он был болен и умер от этой болезни 5 июля того же года - но епископом Солсоны. Никогда в моей жизни я не совершал духовные упражнения, которые были бы так полны искушений и испытаний, но, быть может, ни от каких иных я не получил столько благодати, которую я ощутил в день, когда я совершил свою первую мессу - 21 июня, в праздник св. Алоизия Гонзаги, покровителя моей конгрегации, равно как и в день рукоположения, который был праздником св. Антония Падуанского, моего святого покровителя.

Я служил мою первую мессу в моем родном городке к большой радости моих родителей и всего городка, после чего я занялся изучением нравственного богословия, каковому изучению я посвящал все свои свободные и праздничные дни, пока наконец не изучил нравственное богословие так же твердо, как катехизис. В день св. ап. Иакова я сдавал экзамен по богословию. В результате я получил право проповедовать и принимать исповеди. 2 августа я впервые стал принимать исповеди, и с пяти до одиннадцати утра, т.е. в течение шести часов, я находился в конфессионале. Первую свою проповедь я произнес в сентябре того же года, в самый торжественный праздник моей округи, а предметом моей проповеди было похвальное слово в честь святого покровителя нашего города. На следующий день я произнес проповедь, посвященную всем усопшим нашего города, и я думаю, что ее хорошо восприняли те мои земляки, которые ее слушали.

Когда эти богослужения, которые я совершил в родном городке, закончились, я вернулся в Вик, чтобы продолжать и завершить мое обучение. Семинаристы, будучи не в состоянии из-за гражданской войны заниматься все вместе, были вынуждены обучаться самостоятельно кто как мог. Поскольку управляющий церковными делами капитулярный викарий не мог никого послать в мой родной город в качестве помощника настоятеля, он хотел, чтобы я непременно занял это место, продолжая заниматься приватно, покуда не закончу необходимый цикл занятий. Из послушания этим решениям церковного священноначалия, я действовал в соответствии с приказом, пока не выполнил необходимые учебные программы, как это отмечено в дипломе, выданном мне семинарией города Вик, в котором дословно сказано следующее:

“Я, нижеподписавшийся, секретарь семинарии города Вик, свидетельствую, что Антоний Кларет, уроженец Саллента, принадлежащего к настоящей епархии, изучал и закончил в этой семинарии трехгодичную программу по философии; что на первом курсе он изучал логику, онтологию и элементарную математику в течение 1829-30 учебного года; на втором курсе он изучал общую и частную физику в течение 1830-31 учебного года; на третьем курсе - метафизику и этику частным порядком в течение 1831-1832 учебного года. Подобным образом он также освоил программу четырех лет богословия в течение 1832-36 гг. Наконец, он изучал и успешно сдал трехлетний курс нравственного богословия в вышеупомянутой семинарии с 1836 по 1839 гг. Это отражено в журналах и экзаменационных ведомостях, хранящихся во вверенном мне секретариате семинарии, и соответствующие документы могут быть предъявлены всякому, кто пожелает их видеть.

В свидетельство об этом я вручаю настоящий диплом вышеупомянутому Антонию Кларету, подписываю этот документ и заверяю его печатью семинарии Вика 27 августа 1839 года.

- Августин Алиер

(ответственный секретарь)

Глава 13

ПОМОЩНИК НАСТОЯТЕЛЯ И НАСТОЯТЕЛЬ

Я поселился в приходе Саллентской Богоматери с двоякой целью: завершить образование, необходимое для завершения моей церковной карьеры, и для исполнения обязанностей, связанных со священническим служением. Проповеди мы произносили поочередно, то настоятель, то я, во все воскресенья Адвента, Великого поста, в октаву Тела Христова и другие большие праздники. Во все праздничные дни проповедь совершалась вечером, после занятий катехезиса.

На втором году моей работы в качестве помощника настоятеля священноначалие пожелало, чтобы я возглавил приход, поскольку прежний настоятель прихода оставил служение по политическим мотивам; итак, вышло то, что я сделался единственным священником на приходе.

Распорядок жизни, который я соблюдал, состоял в следующем: каждый год я совершал десятидневные духовные упражнения - практика, которую я соблюдал всю жизнь, начиная с учебы в семинарии. Раз в восемь дней я регулярно исповедовался, постился по пятницам и субботам, три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, бичевал себя плеткой, а в остальные дни носил власяницу. Неизменно каждый день я совершал умную молитву, прежде чем выйти из дома. Я совершал ее наедине, так как вставал очень рано. Вечером, однако, к моей медитации присоединялись моя сестра Мария, которая была терциаркой, и слуга, очень старый человек. Мы трое жили в приходском домике. Мы также вместе читали Розарий.

Я проповедовал каждое воскресенье и в каждый праздник, в соответствии с постановлениями Тридентского собора. В воскресенья Адвента, Великого поста и в большие праздники я произносил проповедь во время мессы, в то время как в остальные воскресенья года я проповеди произносились мною после занятий катехизиса, которые я проводил регулярно каждое воскресенье.

Кроме преподавания катехизиса в храме, я также давал уроки катехизиса каждый день в течение Великого поста для маленьких детей в возрасте от семи до восьми лет. Также я обыкновенно служил мессу очень рано, после чего шел в конфессионал принимать исповеди, и сидел в конфессионале, пока все не расходились. Ближе к вечеру я совершал прогулку по главным улицам городка, особенно по тем из них, где жили больные. Я посещал их каждый день, приобщая их Св. Тайн, пока они не умирали, или, напротив, пока они не поправлялись.

Я никому не наносил особых визитов, даже моим родственникам, которых в городке было весьма много. Я любил всех и служил всем одинаково, будь они бедными или богатыми, друзьями или посторонними, постоянными жителями или беженцами, которых было очень много из-за войны. День и ночь, зимой и летом я всегда был готов и жаждал послужить моей пастве, часто отправляясь даже за город, чтобы окормить тех, кто жил там, трудясь как можно более усердно для их удовлетворения их духовных нужд. Мне радостно было видеть их отзывчивость, ибо они сами пожинали плоды нашего сотрудничества. Их любовь ко мне была большой и как часто они являли мне доказательства своей любви, особенно когда я начал говорить с ними о своем желании отправиться миссионером в отдаленные страны, кое желание я в конце концов осуществил, ибо я отправился в Рим, чтобы предоставить себя в распоряжение Конгрегации пропаганды веры, как об этом мною будет рассказано во второй части этой книги.

О мой Боже, как добр Ты был ко мне и как нежно Ты вел меня по тем путям, которые Ты наметил для меня! Поскольку моим окончательным призванием не было оставаться приходским священником, я ощущал горячее желание оставить приходское служение и отправиться в дальние страны спасать души, хотя бы по причине этого мне пришлось бы претерпеть тяжкие труды и даже смерть.

Далее