Жиль Липовецкий

ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА

К оглавлению

Введение

Моей дочери Сандре

В причинах, которые толкают людей послевоенного поколения размышлять и писать о женщинах своего времени, нет ничего загадочного. Как можно не задуматься о новом месте женщин и об их взаимоотношениях с мужчинами, когда последние полвека изменили положение женщин больше, чем предшествующие тысячелетия? Раньше женщины были «рабынями» воспроизводства потомства, но теперь они освободились от этой многовековой зависимости. Раньше они мечтали стать матерями-хранительницами домашнего очага, а теперь они желают заниматься профессиональной деятельностью. Раньше они подчинялись суровым моральным законам, а теперь права гражданства завоевала сексуальная свобода. Раньше они были замкнуты в пределах женской сферы труда, но теперь они проламывают бреши в мужских цитаделях, получают такие же дипломы, как и мужчины, и требуют равноправного партнерства в политике. Наверное, ни одно социальное потрясение нашей эпохи не было настолько глубоким, настолько стремительным и настолько многообещающим, как жен-

ская эмансипация. Если заслуги нашего века в деле защиты прав человека весьма скромны, то кто подвергнет сомнению его безусловно положительную значимость во всем, что касается развития женского начала? XX век - это для женщин великий век, который сильнее, чем любой другой, повлиял на их судьбы и на их идентичность*. И какие бы достижения ни угадывались на горизонте, мало вероятно, что в этой области они смогут затмить те, свидетелями которых стали демократические общества на протяжении трех последних десятилетий.

В современных западных обществах утвердился новый социальный образ женственности, узаконивающий кардинальный перелом в «истории женщин» и олицетворяющий собой последние завоевания демократии применительно к социальному и личностному статусу лиц женского пола. Именно этот социально-исторический образ мы и называем третьей женщиной. Впервые роль**

*В социологии под идентичностью понимают феномен, который возникает из диалектической взаимосвязи индивида и общества; иметь данную идентичность значит занимать особое место в мире, предписываемое определенными правилами (об этом см.: Бергер Питер, Лукман Томас. Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995. С. 216,281). В психологии идентичностью называется протекающий на всех уровнях психической деятельности процесс, посредством которого индивид оценивает себя с точки зрения того, как другие, по его мнению, оценивают его в сравнении с собой и в рамках значимой для них типологии; в то же время он оценивает их суждения о нем с точки зрения того, как он воспринимает себя в сравнении с ними и с типами, значимыми для него (об этом см.: Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.: Прогресс, 1996. С. 32.). В постмодернизме идентичность - это подвижный ситуативный аспект личности, в рамках которого человек может иметь определенную идентичность, скажем, как женщина, и в то же время идентифицировать себя с другими людьми на основании сходного этнического происхождения (об этом см.: Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Социология, А-Я: Словарь-справочник. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2000 С. 135-136).

**Роль - здесь и далее под ролью понимается «ожидаемый в конкретных обстоятельствах рисунок поведения, ассоциирующийся с тем или иным социальным статусом человека. Наличие ролей

представительниц женского пола уже не предопределена заранее и не расписана от начала и до конца под давлением социального и природного порядка вещей. На смену прежнему замкнутому миру пришел мир открытый, иными словами, приемлющий импровизацию и структурированный логикой социальной индетерминированности и свободного индивидуального поведения логикой, которая в принципе сходна с той, что организует мужской универсум*. И если имеет смысл говорить о демократической революции в связи с социальным конструированием гендеров**, то прежде всего следует упомянуть о том, что сегодня им уготован одинаковый «удел», отмеченный дозволением свободно распоряжаться собой и требованием созидать собственную личность без какого бы то ни было социального принуждения.

Однако пришествие женщины-субъекта не означает упразднения механизмов социальной дифференциации полов. По мере того как распространяются требования свободы и равенства, в новом обличье возрождается и обретает актуальность социальное различение полов.

позволяет индивидам предвидеть действия других в различных ситуациях и соответственно реагировать на эти действия» (Лоусон Тони. Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 459).

*В социологии универсум -это всеобъемлющая система отсчета, в пределах которой помещается любой человеческий опыт.

**Гендер - социальная категория, которой определяются культурные и социальные характеристики мужчины и женщины, соответственно реализующиеся в форме мужского и женского поведения (проявлений мужественности и женственности). Социологи разделяют понятия гендера и половой принадлежности, поскольку, хотя между ними и существует определенная связь, они не всегда тождественны. Так, мужчина по признаку пола может проявлять поведение, свойственное женщинам. В случае с транссексуалами гендерное поведение может быть дополнено искусственным анатомическим изменением пола посредством хирургической операции. Постмодернисты утверждают, что такими примерами иллюстрируются возможности индивидов по перестройке базовых аспектов своей индивидуальности самым радикальным способом (об этом см.: Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 60).

Повсюду разделение по половому признаку становится менее заметным, менее категорическим и сильнее завуалированным, однако почти нигде оно не отмирает. Еще совсем недавно отраднее всего было размышлять о том, что радикально менялось в положении женщин; в наши дни ход мысли в известном смысле пошел в обратном направлении. В первую очередь именно относительная преемственность сексуальных ролей заявляет о себе как о самом загадочном феномене, более всего чреватом определенными теоретическими последствиями и способном наилучшим образом привести нас к пониманию нового порядка организации женской идентичности в построенных на равноправии обществах. Мысль о «неизменности» женского начала сделалась, как это ни парадоксально, ключевой: именно она сообщает всю полноту смысла новому месту женщины внутри обществ, движущей силой которых выступает постоянная изменчивость и ориентация на будущее.

Изрядное количество исконных функций женщины упразднено, но многие женские занятия и обязанности уцелели, и не столько в силу инерции исторического развития, сколько из-за их способности не вступать в противоречие с новыми референтностями* личной независимости. Пора отказаться трактовать устойчивость дихотомии полов внутри наших обществ как архаизм или «отсталость», обреченные безвозвратно исчезнуть под эмансипирующим воздействием современных ценностей. То из прошлого, что продолжает жить и поныне, не утратило своей силы, а, напротив, поддержано динамикой развертывания смысла, упрочения идентичности в половой сфере и проявления автономии личности. Если женщины все еще предпочитают уделять осо-

*Референтность - термин, введенный в науку американским психологом Г. Хайменом и означающий корреляцию тех ориентаций, которые связывают индивида с другими людьми или же социальными группами; в этом плане самооценка людей зависит прежде всего от того, к какой группе они сами себя относят.

бое внимание наведению порядка в своем доме и в чувствах, а также заботам о красоте, то это происходит не по причине заурядного социального давления, а потому, что подобные предпочтения выстраиваются таким образом, что не препятствуют осуществлению принципа свободного распоряжения собственной персоной и действуют как носители идентичности, чувств и личных способностей: из самых недр индивидуалистическидемократической культуры снова и снова воссоздаются разнящиеся между собой жизненные пути мужчин и женщин.

Следует ли видеть в неискоренимой устойчивости социального разделения мужское/женское влияние других - несоциальных - факторов? Сразу оговоримся: при рассмотрении этого вопроса мы намеренно вынесли за скобки случайные биологические вариации указанного явления, и сделали мы это не из-за приверженности к учению о влиянии социальной среды на поведение индивидуума, а прежде всего в заботе о логической связности и об удобных способах подачи материала. На вопрос о влиянии биологического детерминизма на социальный и психологический порядок мы ответа не даем, поскольку, по нашему мнению, современное состояние науки не позволяет оперировать достаточно убедительными доказательствами. К тому же никакое объяснение биологического толка не сумело бы учесть ни разнящихся по времени форм культуры, ни тех значений, которые эти формы обретают. Как бы то ни было, но предложенный здесь анализ ни в коей мере не претендует на изложение истины в последней инстанции: он всего лишь предлагает ограниченное учетом социальных факторов истолкование загадки современного разделения полов и их жизненных предназначений.

В самом сердце самой современной современности вновь устанавливается различие в положении полов. Завещанные предками нормы жизни женщин утрачивают силу только тогда, когда они теряют свой экзистенциальный смысл и приходят в открытое столкновение

с принципами независимости личности. В противном случае старинные функции и роли продолжают жить, самым затейливым образом соединяясь с современными ролями. Принято думать, будто современность трудилась над тем, чтобы полностью уничтожить обусловленные полом различия в нормах поведения; в действительности же в ней воплотилось еще и то, что примиряет новое с прошлым, то, что заново внедряет совокупность «традиций» в мир индивидуализма*. Отсюда и возникает настоятельное требование поставить под сомнение ценность гипотез, выпестованных в минуты безудержного движения к неотличимости роли и места одного пола от роли и места другого. В конфликте, где сталкиваются поступательное развитие равноправия и социальный порядок различения полов, ни у одной из сторон нет преимущества: только объединенными усилиями они добиваются победы. Современным демократическим обществам свойственна не взаимозаменяемость ролей разных полов: им свойственно воссоздание отличительных различий - куда более тонких, менее непреложных, ничего не навязывающих и не служащих более помехой принципу распоряжения собой по собственному усмотрению.

В современных условиях общественного развития механизмы социализации** как одного, так и другого

*Индивидуализм - в социологии это возможность индивидуального выбора между различающимися реальностями и идентичностями. Индивидуалист возникает как специфический социальный тип, у которого есть по крайней мере потенциал для миграции по множеству доступных миров и который добровольно и сознательно конструирует «я» из «материала» различных доступных ему идентичностей (об этом см.: Бергер Питер, Лукман Томас. Социальное конструирование реальности. С. 275-276).

**Социализация - процесс усвоения индивидом определенной системы знаний, норм и ценностей; под «успешной социализацией» подразумевается установление высокого уровня симметрии между объективной и субъективной реальностями (а равно и идентичности) (об этом см.: Бергер Питер, Лукман Томас. Социальное конструирование реальности. С. 264).

пола обнаруживают все большее сходство, однако изначальные различия, сколь бы малы они ни были, попрежнему порождают большую разницу в поведении, в устремлениях и в выборе жизненного пути. То, что справедливо в теориях хаоса*, справедливо и в рамках действия современных механизмов различения полов. В наделенных чувствительностью «системах» при начальных условиях действует тот же самый закон: причины ничтожны - результаты огромны, и крохотные первоначальные расхождения полностью изменяют конечные траектории. Вследствие этого нельзя утверждать, будто асимметрия, порождаемая половой принадлежностью, близка к исчезновению; даже если отныне все, что делает один пол, в принципе доступно и для другого, в любом случае во вкусах, в жизненных приоритетах, в иерархии мотиваций воспроизводится структурное и идентифицирующее различие мужское/женское, пусть даже и предельно малое. Каждая из четырех последующих глав нашего исследования - глав, посвященных столь разным явлениям, как любовь, обольщение, физическая красота, отношение к труду, к семье и к власти, приводит нас к одному и тому же выводу: развитие демократии не пришло еще к своему логическому концу. Если оно и направлено на ослабление противостояния полов, то оно не подготавливает тем самым их слияния: половые идентичности скорее заново воссоздаются, нежели разрушаются, и порядок организации различий мужское/женское ни в коей мере не нарушен движением к равноправию. Мужчина преимущественно задействован в общественных и «инструментальных» ролях, тогда как женщина в личных, наполненных эстетическим и эмоциональным

*Под «теориями хаоса» имеются в виду положения синергетики - современной теории самоорганизации и нового мировидения, связываемого с исследованием феноменов самоорганизации, нелинейности, неравновесности, глобальной эволюции, а также с изучением процессов становления «порядка через хаос» (Илья Пригожин).

содержанием: современность не только не порывает полностью с историческим прошлым, но и работает над его беспрестанным воспроизводством. Эпоха женщинысубъекта соединяет в себе прерывистость и непрерывность, детерминизм и непредсказуемость, равенство и различия: третьей женщине удалось счастливо соединить в себе женщину совершенно иную, чем в прошлом, с прежней женщиной, но возрожденной в новом обличье.

Часть I Пол, любовь и обольщение

Глава 1 ОНА ГОВОРИТ О ЛЮБВИ

Никогда прежде творению поэтической мысли не удавалось повлиять на чувства, манеру поведения людей и на отношения между мужчинами и женщинами столь глубоко, как это сумела сделать изобретенная Западом любовь. Начиная с XII века любовь без устали прославляли, воспевали и идеализировали, она воспламеняла желания и сердца, она преобразила образ жизни и поступки мужчин и женщин и дала пищу для самых безумных их грез. С появлением риторики любви-страсти возникла не только новая форма отношений между полами - возникло одно из самых причудливых воплощений духа приключения для современного Запада.

За девять веков своей истории культура любви претерпела различные сдвиги центра тяжести, решительные изменения в языке и в обычаях, ломку вкусов, но вместе с тем ей знакомы и ощутимая преемственность, и пределы и переходы в масштабах большой длительности. Из не входящей в круг серьезных жизненных проблем формальной придворной игры, какой она была в средние века, любовь превратилась в высшей степени индивиду-

ализированное общение, целиком и полностью вовлекающее одну личность во взаимодействие с другой. Любовь перешла от кодекса, принятого аристократией, к кодексу, общему для всех классов; поначалу она исключала брак, но затем предложила его в качестве своей единственной основы; поначалу ей сопутствовало обесценивание сексуального желания, теперь же она воссоединилась с Эросом. Во времена готических соборов фундаментом любви служили высшее совершенство и исключительность качеств возлюбленных; с приходом современности она становится парадоксальной и неподвластной разуму страстью, не находящей никаких оправданий своему существованию, кроме себя самой^. Средневековая «fin'amor»*^, прециозная любовь, любовь романтическая**, «свободная» любовь XX века^: сколько было ключевых моментов, отметивших историю любви на протяжении очень долгого времени, столько же было и крутых перемен в ее символических кодах, что не обошлось без ломки взглядов и в отношении к самой половой жизни, особенно с конца XVIII века^.

^Niklas Luhmann. Amour comme passion, Paris, Aubier, 1990.

*Fin'amor - утонченная любовь, то есть любовь куртуазная. Как показал Хейзинга, в куртуазной системе отсчета любовь мыслится не столько как индивидуальный личностно-психологический опыт, сколько как дисциплина («наука»), которой можно овладеть, подключившись к соответствующей традиции. Последнее предполагает освоение жестко заданных норм куртуазного поведения как правил игры, соблюдение которых обеспечивает возможность пребывания в пределах куртуазного универсума как виртуального культурно-коммуникативного пространства внутри ортодоксальной христианской средневековой традиции.

**Ср. у А. Лоуэна: «Романтический идеал не может выстоять перед повседневной физической близостью, которая в маритальной ситуации неизбежна. Это отлично было известно романтическим влюбленным XIV и XV столетий. Сексуальное овладение изменяет дистанцию и снимает тот барьер, который необходим, чтобы любовь оставалась романтической» (Лоуэн Александр. Любовь и оргазм. Революционный взгляд на сексуальную жизнь. М.: Институт общегуманитарных исследований, 1997. С. 346).

^Об этой периодизации см.: Niklas Luhmann. Op. cit.

^Edward Shorter, Naissance dela famine moderne, Paris, Seuil, 1977.

Но сколь бы глубоки ни были эти изменения, они не должны отвлечь наше внимание от того факта, что изобретение Западом любви заповедовало человеческим чувствам некий стиль и в известном смысле нетленный идеал. За всеми этими крутыми переменами в поведении и искажением привычных смыслов любовь сохранила свои черты почти неизменными и развивалась в кругу скорее стабильных, нежели изменчивых идеалов и устремлений. Вот почему она представляет собой нечто большее и иное, чем сексуальное влечение; вот почему она должна быть бескорыстной, далекой от учета денежных, социальных или матримониальных интересов. В силу самой своей природы она признает одну только свободу выбора предмета любви и независимость чувств. Она истинна лишь тогда, когда ей сопутствуют верность и безраздельность чувства: кто любит по-настоящему, тот единовременно любит не более чем одного. И наконец, любовь стремится ко взаимности: необходимо любить и быть любимым, ее идеал заключен в обоюдной любви, в любви «равной и разделенной». В любви-страсти есть нечто выходящее за пределы ее исторических метаморфоз: «Любовь всегда пребудет любовью».

В параллель с этой преемственностью идеалов культура любви никогда не переставала выстраиваться, сообразуясь с неизменной логикой социальной жизни: с логикой несовпадения ролей мужчин и женщин. Так, если говорить об обольщении, то проявлять инициативу, ухаживать за Дамой, побеждать ее сопротивление положено мужчине. А вот женщины призваны внушать поклонение, побуждать поклонника к терпеливому ожиданию, а при случае и одарять его своими милостями. Что же касается половой морали, то она развивается в соответствии с двойным социальным стандартом: снисходительность к мужским проказам и суровые преследования вольностей со стороны женщин*. Хотя любовь

*См., например, рассуждения Шопенгауэра о том, что «верность имеет у мужчины характер искусственный, а у женщины -

и способствует укреплению равенства прав и свобод любовников, она все-таки представляет собой механизм общественного устройства, базирующегося на основе структурного неравенства положений мужчины и женщины.

Тождественному членению подчинено сущностное и идентифицирующее отношение обоих полов к самой этой страсти. Несомненно, горячка ожидания, любовь с первого взгляда, «кристаллизация»*, ревность - все это чувства, общие для обоих полов. Но на всем протяжении истории мужчины и женщины никогда не отводили любви одного и того же места, никогда любовь не была для них равноценной и никогда они не придавали ей одинакового значения. Вот почему Байрон мог сказать, что любовь для мужчины - всего только одно из занятий, тогда как существование женщины она заполняет полностью. А Стендаль, рассуждая о женских мыслях, мог добавить: «Девятнадцать из двадцати обычных для

естественный, и, таким образом, прелюбодеяние женщины как в объективном отношении, по своим последствиям, так и в субъективном отношении, по своей противоестественности, гораздо непростительнее, чем прелюбодеяние мужчины» (Шопенгауэр А. Метафизика половой любви // Шопенгауэр А. Избранные произведения. М.: Просвещение, 1992. С. 384).

*»Кристаллизация». - В трактате «О любви» (1822) Стендаль изложил оригинальную теорию, согласно которой в основе любви лежит своего рода «кристаллизация» чувств; он писал: «Нам доставляет удовольствие украшать тысячью совершенств женщину, в любви которой мы уверены; мы с бесконечной радостью перебираем подробности нашего блаженства. Это сводится к тому, что мы преувеличиваем великолепное достояние, которое упало нам с неба, которого мы еще не знаем и в обладании которым мы уверены» (Стендаль. Собр. соч.: В 12 т. Т. 7. М.: Правда, 1978. С. 14). По замечанию испанского философа и культуролога Ортеги-и-Гассета, высказанному им в эссе «Этюды о любви» (1939), «любовь, согласно этой теории, не что иное, как порождение фантазии. Не в том дело, что в любви свойственно ошибаться, а в том, что по природе своей она сама есть заблуждение. Мы влюбляемся, когда наше воображение наделяет кого-либо не присущими ему достоинствами. Впоследствии дурман рассеивается, а вместе с ним умирает любовь» (Ортега-и-Гассет Х. Этюды о любви // Звезда. 1991, #12. С. 143).

них грез связаны с любовью»^. И даже если идеальная любовь мыслится как «равная и разделенная», именно несоизмеримость инвестиций в любовь каждого из двух полов сил, несхожесть их мечтаний и надежд структурируют на протяжении веков социальную и фактически переживаемую реальность этого явления.

^о любви. Кн. 1. Гл. VII.

От любви-вероисповедания к любви-тюрьме

Женская любовная страсть

«Одно и то же слово "любовь", - писал Ницше, означает разные вещи для мужчины и женщины»^. Для нее, продолжает Ницше, любовь - это самоотречение, безусловная цель, «совершенная преданность душою и телом»^. Совсем по-иному любовь проявляется у мужчины, который желает сделать женщину своей, завладеть ею ради собственного обогащения и увеличения собственной жизненной силы: «Женщина отдается, мужчина использует ее в качестве дополнения»^. Симона де Бовуар посвятила замечательные страницы теме обусловленного полом различия ролей, питаемых любовью, и отнюдь не равного значения любви для одного и другого пола*. Любовь не дается мужчинам как некое при-

^Веселая наука. Кн. V. С. 363.

^Там же.

^Simone de Beauvoir, Le Deuxieme Sexe, Paris, Gallimard 1949, t. II. chap. XII.

*Содержание и смысл эссе Симоны де Бовуар подробно рассмотрены в статье Н. И. Полторацкой «Книга Симоны де Бовуар "Второй пол" в контексте современной культуры» в кн.: Бовуар Симона де. Второй пол, СПб.: Алетейя, 2002.

звание, таинство, идеал жизни, способный заполнить всю жизнь без остатка: для них она скорее второстепенная цель, нежели единственный смысл бытия. Совершенно другую позицию занимает влюбленная женщина, которая живет только ради любви, не думает ни о чем, кроме любви, и каждый свой вздох посвящает возлюбленному - одной и единственной цели своего существования. «Я умею только любить», - писала Жюли де Лепинас*. И ей вторила Жермена де Сталь**. «Единственный способ существовать для женщин - это любовь, история их жизни с любви начинается и ею же заканчивается». Вместе с тем Симона де Бовуар подчеркивает, и вполне справедливо, что нередко женщины отводят в своей жизни любви куда меньше места, чем детям, быту и домашним обязанностям. И все-таки нельзя не признать, что редко доводится встречать женщин, которые никогда не мечтали о «большой любви», редки среди них и те, кто в ту или иную минуту жизни не проявили склонности к любовному недугу. У женщины возникает гораздо более настойчивая, более порабо-

*Лепинас, Жанна Жюли Элеонора де (1732-1776) - французская писательница, натура страстная и меланхолическая; была незаконной дочерью графини д'Альбон, которая дала ей превосходное воспитание, но тщательно скрывала от нее происхождение; после смерти матери поступила в 1754 г. в компаньонки к маркизе Дюдефан и скоро снискала симпатии многих известных людей, и особенно Д'Аламбера; ее салон стал местом сбора блестящего общества; не отличаясь красотой, она очаровывала всех живой остроумной беседой; ее письма были изданы в 1809 г.

**Сталь (Сталь-Гольштейн), Анна Луиза Жермена де (17661817) - знаменитая французская писательница, теоретик литературы, публицист; в своих романах она бунтовала против патриархальных обычаев, отстаивая свободу чувств, и создавала образы независимых в своих мнениях и непокорных женщин («Дельфина» (1801), «Коринна, или Италия» ( 1807) и др.). Заметим кстати, что в отношениях со своим возлюбленным, французским писателем Бенжаменом Констаном, она никогда не считала себя в чем-то уступающей ему, поскольку, как дочь Никкера, министра финансов при Людовике XVI, Ж. де Сталь изначально занимала особое место в европейском обществе.

щающая и более ненасытная потребность в любви, чем у мужчины. Отсюда и отчаяние женщин, рождаемое существованием без любви: «Утратив величие любви, я утратила и себя саму [...] теперь я всего лишь обыкновенная женщина», - писала Констанс де Сальм^.

С давних времен, но особенно и все более с XVIII века, женщину превозносят как чувствительное создание, предназначенное для любви; она, и только она, олицетворяет собой высшее воплощение любовной страсти, беспредельной и всепоглощающей любви*. В XVIII веке мадемуазель де Лепинас, госпожа де Лапоплиньер, принцесса Конде**, подобно Жюльетте Друз*** в XIX веке, служат наглядным образчиком^ любви-поклонения, забвения себя в другом, полнейшей зависимости от возлюбленного, неуемной потребности любить с беспредельной покорностью. Это женское призвание к любви будет неисчислимое множество раз восславлено - сначала в XIX, а затем и в XX веке - массовой культурой. «Я знаю только лишь любовь, любовь - и ничего другого»; после Марлен Дитрих Эдит Пиаф использовала свой незабываемый голос для исполнения женского гимна любви - любви абсолютной в ее подчиненности другому: «Для тебя кем хочешь стану, если ты прикажешь мне».

^Цит. по: Sullerot Evelyne, Histoire et mythologie de l'amour, Paris, Hachette, 1974, p. 204.

*Вот почему «восприимчивого мужчину не раз приводила в смущение его неспособность к полной отдаче, к максимализму в любви, на который способна женщина. Мужчина постоянно демонстрирует свою бездарность в любви и неспособность к совершенству, которого женщине удается достичь в этом чувстве» (Ортега-иГассет Х. Этюды о любви. Указ. соч. С. 159).

**Принцесса Конде (Анна Женевьева Бурбон) - сестра Людовика XIV (1638-1715); во времена Фронды, после ареста брата Мазарини, организовала настоящую междоусобную войну.

***Друз, Жюльетта (1805-1883) - французская актриса, преданная подруга Виктора Гюго, которая последовала за ним в ссылку и выполняла для него работу секретаря; почти все его рукописи, переданные в Национальную библиотеку, переписаны ее рукой.

^Edmond et Jules de Goncourt, La Femme au XVIII" siecle (1862), Paris, Flammarion, 1982, p. 181-188.

В современном обществе любовь призвана служить основным центром женской идентичности. Предполагается, что женщина, низведенная до роли суетного и неподвластного логике создания, по самой своей природе предрасположена к горячке страстей: «Я видел, как любовь, ревность, предубеждение и гнев достигают в женщинах такого накала, какого мужчине не дано испытать никогда»^. И Софи, героиня Руссо, «обладает очень чувствительным сердцем, и эта необычайная чувствительность порой наделяет ее такими порывами воображения, которые трудно обуздать»^. Потребность в любви, нежность, чувствительность все в большей степени проявляются как специфически женские атрибуты: «Умиление, сочувствие, доброжелательность, любовь таковы чувства, которые она испытывает и пробуждает чаще всего»^. Со времен классицизма выражение чувств считается более приличествующим женскому полу, нежели мужскому: мужчины проявляют в своих сокровенных признаниях большую осторожность, большую сдержанность, больший самоконтроль, чем женщины^. В XIX веке Бальзак провозглашает, что «жизнь женщины - это любовь». Поскольку женщина, по мнению Мишле*, не может жить без мужчины и без домашнего очага, ее высшим идеалом может быть только лишь любовь: «Каково ее природное предназначение, ее миссия? Во-первых, любить; во-вторых, любить кого-то одного; в-третьих, любить всегда»^. Традиционное пред-

^Diderot, Sur les femmes, in: Oeuvres, Paris, Gallimard, La Pleiade, p. 949.

^Rousseau, Emile, Paris, Gallimard, Folio Essais, p. 582.

^Pierre Roussel, Systeme physique et moral de la femme (1755), Ed. de Paris, 1860, p. 36.

^Daumas Maurice, La Tendresse amoureuse, XVI" - XVIII" siecle, Paris, Perrin, 1996, p. 176.

*Мишле, Жюль (1798-1874) - французский историк романтического направления, прозванный «Виктором Гюго в истории»; он проповедовал либерализм и антиклерикализм и был автором таких монументальных произведений, как «История Франции» (1833-1846).

^Michelet, L'Amour (1858), Paris, p. 61.

ставление о женщине как о создании, склонном к эксцессам и к преувеличениям, наряду с современными воззрениями, отказывающимися рассматривать женщину в качестве независимой личности, живущей для себя и за собственный счет, способствовали прочному увязыванию женской идентичности с тягой к любви. «Поэтому, воспитывая женщин, надобно иметь в виду их взаимоотношения с мужчинами. Нравиться мужчинам, быть им полезной, заслужить их любовь и уважение, воспитывать их в раннем возрасте, ухаживать за ними в зрелости, подавать им советы, утешать, делать им жизнь легкой и отрадной - таковы женские обязанности во все времена»^*, - писал Руссо: распределение по половому признаку ролей в области чувств коренится в представлении о женственности, самая суть которой в том, чтобы отдаваться, существовать ради другого, посвятить всю жизнь счастью мужчины. Воспевая власть страсти над женщиной и определяя женственность через любовь, наши современники узаконили ее местоположение в сфере частной жизни: взгляды на любовь подготовили почву для тиражирования в обществе представления о женщине, естественным образом зависящей от мужчины и не способной достичь полной самостоятельности.

Невозможно отделить исключительное место, отводимое любви в идентичности и в мечтах женщин, от целой совокупности социальных явлений, таких, в частности, как предназначение женщины для роли супруги, профессиональная несостоятельность женщин буржуазного сословия и их потребность в уходе от действительности в царство грез. К этому следует также добавить современное выдвижение идеала личного счастья и все большую легитимацию брака по любви. В конце XVIII века разворачивается то, что Чортер называет «первой

^Rousseau, Emile, op. cit., p. 539.

*Цит. по изд.: Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. Т. I. M.: Художественная литература, 1961. С. 556.

сексуальной революцией», которая сопровождалась усилением внимания к собственным чувствам, более полным вовлечением женщины в любовные отношения, «прочувствованной сексуальностью», особенно благотворной и для развития личности, и для романтической любви, и для свободного выбора партнера в противовес материальным соображениям и подчинению заведенным традициям. Вследствие этого произошло усиление добрачной половой активности и резкое увеличение числа незаконнорожденных^. Мало-помалу, по мере того как обычай принудительно навязывать дочерям мужей отмирал, девушки начинали грезить о том, чтобы привнести в свою супружескую жизнь любовь, они желали большей близости в личных отношениях, желали слышать любовные признания и выражать собственные чувства. Нет такой девицы, которая не мечтала бы влюбиться, найти свою большую любовь, выйти замуж за прекрасного принца. Инвестирование женщиной своих душевных сил в любовь свидетельствует об окрепшем влиянии идеалов счастья и самореализации в сфере интимной жизни; хотя подобное явление и несет на себе печать зависимости одного человека от другого, оно тем не менее представляет собой проявление современного индивидуалистического универсума.

В дополнение ко всему женский романтизм в области чувств доводила до крайности страсть к чтению, подпитываемая с конца XIX века и уводящими от действительности романами, выходившими большими тиражами, и «романами-фельетонами»*, публикуемыми в женских журналах, и вообще всей литературой, предназначенной для женщин и зацикленной на жизни супру-

^Edward Shorter, Naissance de la famille moderne, Paris, Seuil, 1977.

*»Романы-фельетоны» - печатавшиеся с начала XIX века в газетах и журналах произведения, характерными чертами которых были захватывающая интрига, изобретательная композиция, определенная условность и упрощенность персонажей. К жанру «романов-фельетонов» относились, например, «Три мушкетера» А. Дюма и «Парижские тайны» Э. Сю.

жеской пары, на любовных страстях и адюльтере. В конце века часто можно было наблюдать, как молодые девушки весь воскресный день проводят лежа в постели и проглатывая очередные, только что напечатанные главы «романов-фельетонов»^. Один из романов Евгении Марлитт*, опубликованный в 1866 году, в течение двадцати лет переиздавался в Германии двадцать два раза^. Однако неутолимая тяга к чтению романтических историй не только отражала, но еще и возбуждала женский пыл и женские мечты о любви. Этим и объясняется то большое значение, которое на протяжении всего XIX века придавали вопросу о женском чтении. Поскольку романы, как утверждают, будоражат воображение юной девицы, губят ее невинность и внушают ей тайные помыслы и неведомые желания, то настоятельно необходимо контролировать все, что она читает. В буржуазных семьях родители запрещали дочерям читать романы Лота*, Бурже**, Мопассана, Золя; и верующие и антиклерикалы сходились на мысли, что «добродетельная девица никогда не читает сочинений о любви». Даже те романы, где нет ничего аморального, попадают в индекс запрещенных книг, ибо «одни только эти слова: "любовь", "брак", "обручение" и т.п.,- как писал г-н де Лассю в "Настольной книге для девушек", - напус-

^Anne-Marie Thiesse, Le Roman du quotidien, Paris, Le Chemin Vert, 1984, p. 125-127.

*Евгения Марлитт (1825-1887) - немецкая писательница, в книгах которой увлекательный сюжет не вступает в противоречие с сентиментальным тоном повествования и мелодраматическими эффектами; в данном случае имеется в виду роман Е. Марлитт «Двенадцать апостолов».

^Marie-Claire Hook-Demarle, «Lire et ecrire en Allemagne», Lиtoire des femmes, I-V, Paris, Pion, 1991, t. IV, p. 161.

**Лота, Пьер (наст. имя Луи Мари Жюльен Вио; 1850-1923)французский морской офицер и автор романов о природе и нравах людей в странах Ближнего и Дальнего Востока.

***Бурже, Поль ( 1852-1935) - французский писатель; утверждал в своих произведениях превосходство морали и религии над научным мышлением.

кают воистину непостижимые колдовские чары на невинные души, которые ими мысленно упиваются»; в своих «Мемуарах» Элизабет де Грамон доходит даже до такого заявления: «Женщина, читающая романы, - это уже не вполне добродетельная женщина»^.

Совершенно очевидно, что этим запретам не удавалось загасить страсть женщин к чтению, и многие девушки тайком от родителей зачитывались дешевыми сентиментальными романами. В XX веке тяга женщин к романтическим историям еще более возросла, как об этом свидетельствует бурное развитие печатной продукции на любовную тему: литературы, называемой «литературой розовой водицы», и, после Второй мировой войны, фотороманов. В 1939 году тираж «Признаний» перевалил за миллион экземпляров. В 60-е годы романы Делли* и Макса дю Вези постоянно переиздают и в огромных количествах сбывают их молодым девушкам; в Соединенных Штатах рынок любовных романов процветает, как никогда: некоторые женщины покупают до 80 книг в год^. В то же самое время в Италии количество читателей фотороманов исчисляется 12 миллионами; 10000 названий были запущены в продажу между 1946 годом и концом 70-х годов. Серия «Арлекин»* возникла

^Цит. по кн.: Anne Martin-Fugier, La Bourgeoise, Paris, Grasset, Biblio-Essais, 1983, p. 292, 289.

*Делли - псевдоним двух писателей, Мари и Фредерика Петижан де Лярозьер, авторов сентиментальных любовных романов со счастливым концом («Между двумя душами», 1913; «Хозяин молчания», 1918; «Враждующие сердца», 1928).

^Germaine Greer, La Femme eunuque, Paris, Laffont, 1970, p. 218.

**В своем исследовании сентиментальных романов Бруно Пекиньо различает несколько периодов романа серии «Арлекин»: после первого периода (1977-1982), соответствовавшего традиционным состояниям женщин, когда героиня - девственница и часто сирота и когда нет сексуальных отношений, во втором периоде (1982-1988) появляются разведенные женщины, вдовы или женщины, уже познавшие плотскую любовь и более старшие по возрасту (подробнее об этом см.: Bruno Pequignot, La Relation amoureuse. Analyse sociologique du roman sentimental moderne, Paris,L'Harmattan, 1991,p. 17-18).

в 1958 году и в 1977 году ее общий тираж достиг 100 миллионов экземпляров. Барбара Картленд продала 400 миллионов экземпляров своих книг. Все эти публикации широко распространили романтический идеал женщины, добродетели верности и целомудрия, образ «женщиныЗолушки»^, которая ожидает, что ее внутренние возможности будут раскрыты с появлением необыкновенного мужчины. Социальные стереотипы* сентиментального романтизма, клише внезапной любви, сцены целомудренных объятий, вздохов и пламенных взоров, мечты о нежном и богатом мужчине стали в XX веке способом ухода от действительности и предметом потребления для огромного количества женщин. Посредством всего этого и распространялась чувствительность, взращенная романтическими грезами, а также мировоззрение, отождествляющее женское счастье с успехом в любви.

Разобрать любовь на составляющие части

«Любовь следует изобрести заново», - говорил Рембо. На деле же только столетие спустя неравноправное распределение любовных ролей станет предметом, вызывающим социетальные** споры. В 60-е годы зарождается новый феминизм, который направляет острие своей критики не столько на саму любовь, сколько на тот

^Colette Dowling, The Cinderella Complex, New York, Pochet Books, 1981.

*Социальный стереотип - введенный в 1922 году термин для обозначения «застывшего» образа или представления о социальном объекте различных социальных субъектов; следование такому стереотипу предполагает избегание ситуации выбора, распознавание каждой ситуации как привычной и непроблемной.

**Социетальный - относящийся к социуму, иными словами, к группе людей, объединенных по какому-либо одному общему признаку.

способ, каким женщины социализируются и покоряются романтическому идеалу чувствительности. В угаре исполненных бурным протестом лет беззаветная женская вера в любовь перестала быть чем-то само собой разумеющимся и подверглась рассмотрению как некая разновидность опиума для женщин. «Их любовь нам как тюрьма», - скандируют активистки Движения за освобождение женщин, тогда как брак в их представлении суть «рабство - домашнее, сексуальное, духовное»^. Множатся обличения распространяемой массовой культурой мифологии любви и нападки на стереотипные роли, которые обескровливают воображение, делают женщину чуждой самой себе, снова и снова навязывают традиционное положение женщины, зависимой от мужчины^. В эпоху демистификации и деконструкции* любовь, приравненная к инструменту закабаления и отчуждения женщин, дает крен. Литота больше совсем не ко времени, и американская феминистка Ти-Грейс Эткинсон может объявить: «Любовь - это реакция жертвы на насилие»^. Прежде полагали, что любовь помогает женщине реализовать собственные возможности и возвышает ее; теперь любовь обвиняют в том, что она состоит

^Francoise Picq, Liberation desfemmes: les annees mouvement, Paris, Seuil, p. 74,81.

^Во Франции: Anne-Marie Dardigna, Femmes, femmes surpapier glace, Paris, Maspero, 1974; в Соединенных Штатах: Germaine Greer, La Femme eunuque, op. cit., p. 218-240.

*Деконструкция - особая, изобретенная французским философом Ж. Деррида стратегия по отношению к текстам, которая дезавуирует метафизику в качестве фаллоцентризма - установки на приоритет мужского начала над женским и на вытеснение женского голоса из многоголосия текстов культуры. По замечанию Н. Автономовой, под деконструкцией понимается «такое обращение с бинарными конструкциями любого типа [...], при котором оппозиция разбирается, угнетаемый ее член выравнивается в силе с господствующим, а потом и сама оппозиция переносится на такой уровень рассмотрения проблемы, с которого видна уже не оппозиция, но скорее ее возможность (чаще - невозможность)» (цит. по кн.: Деррида Жак. О грамматологии. M.: Ad Marginem, 2000. С. 19.).

^Цит. по: Germaine Greer, La Femme eunuque, op. cit., p. 216.

на службе у женщины-объекта* и губительна для аутентичной жизни. Прежде любовь отождествлялась с непостижимой тайной сердца, теперь ее расшифровывают как политику самца.

Одновременно в преобладающей тематике происходят масштабные сдвиги из области сентиментального в область сексуального. Главная проблема теперь не в том, чтобы «любить до умопомрачения», а в том, чтобы «беспрепятственно наслаждаться»**. Наряду с тем что язык сердца отходит на второй план по сравнению

*В этом вопросе все не так просто, вспомним в этой связи хотя бы утверждение швейцарского психоаналитика Адольфа Гуггенбюля-Крейга: «Превращение партнера в объект играет значительную роль в сексуальных отношениях, хотя в этом не торопятся признаваться. Ведь в идеале требуется, чтобы сексуальные и другие человеческие отношения всегда были отношениями двух равноправных партнеров. В противном случае, если партнер превращен в объект вне зависимости от целей такой метаморфозы - желание получить удовольствие или с интересом наблюдать за ним, - отношения, по общему мнению, становятся нездоровыми. На мой взгляд, такое мнение - предрассудок. Любые отношения всегда, помимо всего прочего, предполагают объективирование (превращение партнера в объект). Одному из участников отношений всегда необходимо рассматривать своего партнера предметно, объективно, переживая вместе с тем полную идентификацию со своим визави, но не желая отказываться от холодного объективного наблюдения» (Гуггенбюль-Крейг Адольф. Брак умер - да здравствует брак! СПб.: Б.С.К., 1997. С. 79).

**Ср. у современного французского философа Бодрийяра: «С непониманием и смутным сочувствием смотрим мы на культуры, для которых половой акт не является целью в себе, для которых сексуальность не превратилась в это смертельно серьезное дело - высвобождение энергии, принудительная эякуляция, производство любой ценой, гигиенический контроль и учет тела. Культуры, сохранившие длительные процессы обольщения и чувственного общения, где сексуальность только одна служба из многих, длительная процедура даров и ответных даров, а любовный акт не более как случайное разрешение этой взаимности, скандированной ритмом неизбежного ритуала. Для нас все это уже не имеет никакого смысла, сексуальное для нас строго определяется как актуализация желания в удовольствии, а все прочее - литература. Необычайная конкретизация и концентрация на оргастической функции - на энергетической функции, говоря в более общем плане. Мы культура преждевременной эякуляции» (Бодрийяр Жан. Соблазн. M.: Ad Marginem, 2000. С. 83).

с либидонозной риторикой, безраздельная любовь и верность ставятся под сомнение как буржуазные ценности; становится старомодным и несколько неудобным объясняться в любви, прибавлять к слову «любовь» слово «навеки». Происходит изменение перспективы, которое и приведет Барта к констатации пришествия новой непристойности: непристойности проявления чувств^.

Но не надо питать никаких иллюзий: даже в самый разгар периода протестов женщины не отвергали мечту о любви. Черты эвфемизма обрел один лишь сентиментальный дискурс, но никак не любовные ожидания и ценности. Новый скептицизм, сменивший романтическую риторику, и сексуализация дискурса стали реакцией не на ослабление любовных чаяний, а на отказ от «фальшивых» условностей, а также на повышение значимости таких ценностей, как психологическая близость и тесная духовная связь, и на усиление потребности в более аутентичном общении. В условиях отхода на задний план навеянной сентиментализмом семантики процесс индивидуализации любви-страсти, начавшийся в XVII и XVIII веках, продолжал неуклонно развиваться. Женщины дистанцировались от романтического языка, они все реже соглашались возложить на алтарь любви свою учебу и карьеру, но их исключительная привязанность к идеалам любви выстояла, и многие и многие из них продолжали мечтать о большой любви, пусть даже и внебрачной.

Однако этим дело не ограничилось, и любовь вступила в период небывалой политизации и бунтарства в сфере культуры. В первую очередь, речь шла о том, чтобы освободить сексуальность от любых запретов моральных, супружеских или связанных с гомосексуализмом, - которые препятствуют женской независимости; речь так же шла о том, чтобы освободить женскую

^Roland Barthes, Fragments d'un discours amoureux, Paris, Seuil, 1977, p. 207-211.

любовь от домашнего затворничества и от патриархального идеала самозабвенной преданности. В перспективе наиболее радикальные намерения простираются вплоть до разрушения стереотипов пола, вплоть до уничтожения «тюрьмы, создаваемой половой принадлежностью» и сминающей индивидуальности посредством искусственного деления на мужчин и женщин.

Совершенно очевидно, что эти призывы не остались пустым звуком. За несколько десятилетий женщины завоевали целый ряд до той поры не признаваемых за ними прав. Легитимация их участия в профессиональной деятельности, узаконивание контрацепции и абортов, либерализация сексуальной морали - все это явилось подлинным революционным переворотом. Отныне женщины снискали право утверждать свою личную и экономическую независимость, вести внебрачную половую жизнь, заниматься любовью без опасений «подзалететь», получать удовольствие, не испытывая стыда, любить другую женщину. В этом смысле нельзя отрицать, что различия между полами заметно поубавились: девственность перестала быть необходимой с точки зрения морали, явное запаздывание первого сексуального опыта у женщин практически ликвидировано, и возраст вступления девочек в сексуальные отношения все более приближается к возрасту мальчиков^: любовные отношения не избегли воздействия демократического выравнивания положения двух полов.

Все это так, но до каких пределов? За полвека неравенство в любви между полами, безусловно, сгладилось, но оно не исчезло окончательно; оно стало менее явным, менее резким, менее непреложным, но ничуть не устарело. Выравнивание положения неуклонно продолжается, но не вызывает в этой сфере столь же неуклонного ослабления различий между полами. Еще совсем недав-

^Les Comportements sexuels en France, sous la direction d'Alfred Spira, Paris, La Documentation Francaise, 1993, p. 123.

но многие - включая и автора этих строк - полагали, что разделение по половому признаку в нашем обществе может быть отнесено к явлениям архаичным и в конечном итоге второстепенным с той поры, как оно попало под напор девятого вала эгалитаризма и демократии: казалось, что за порогом будущего нас ожидает неотвратимое взаимоуподобление полов. Сегодня надо обладать большим запасом наивности, чтобы придерживаться подобной схемы: настолько настойчиво и неотвратимо заявляет о себе социальное воспроизводство асимметричности половых ролей. Да и можно ли попрежнему признавать удовлетворительными теории, которые объясняют обусловленные полом социальные различия как простые исторические «пережитки», обреченные на то, чтобы рано или поздно отмереть? С учетом всего сказанного главной темой для размышлений выступает сегодня не столько нестабильность ролей в любовной сфере, сколько сохранение размежевания между полами, которое, хотя оно и стало менее выраженным, все-таки остается в социальном плане реальным. Настало время пересмотреть наши взгляды относительно влияния демократических и индивидуалистических логических выкладок на «заветы предков» и на социальные различия между полами. Отсюда возникает главный вопрос: как и почему воспроизводятся половые различия в культуре любовных отношений в условиях универсума, основанного на идеалах равенства и свободы личности? Каким образом можно представить себе дальнейшую судьбу любовных отношений в обществах, которые возводят в культ - как для мужчин, так и для женщин - свободу распоряжаться собой?

Сердце и пол

Есть обстоятельства, которые заслуживают того, чтобы задержать на них внимание: вопреки потрясениям «сексуальной революции» и напору эгалитаристских чаяний нашей эпохе не удалось сокрушить традиционно главенствующую позицию женщин в сфере любовных устремлений. Сейчас много говорят о «новых мужчинах»* и о «новых женщинах», но мы по-прежнему руководствуемся обусловленной полом асимметрией любовных ролей: нравы являют нам все большее развитие эгалитаризма, а неравенство в любви между мужчиной и женщиной сохраняется, пусть и с куда меньшей очевидностью, чем это было в прошлом.

*В Англии в этой связи заговорили о так называемом «новом типе мужчин», «проявляющих в своем поведении большую экспрессивность и эмоциональность, а кроме того, принимающих на себя часть забот о доме и детях [...] результаты исследования, проведенного Центром изучения политики в отношении семьи, свидетельствуют, что слухи о широком распространении этой разновидности мужчины сильно преувеличены» (подробнее об этом см.: Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 264).

Говорите мне о любви

Хотите в этом убедиться? Пожалуйста. Для этого достаточно полистать женские газеты и журналы с их посвященными сердечным делам рубриками, с описаниями интимных переживаний, с репортажами о любовных историях знаменитостей из разных стран мира. Нет никаких сомнений в том, что женщины по-прежнему отводят любви исключительное место, они любят любовь и проявляют к разговорам, мечтам и тайнам, связанным с сердечными делами, гораздо более сильный интерес, чем мужчины. И наконец, посмотрите на литературу, называемую «литературой розовой водицы»: ее читают одни только женщины. Когда возникает нужда в наперсниках в том, что касается любовной страсти или половой жизни, то ими в большинстве своем становятся женщины: даже мужчины выбирают себе наперсников среди лиц противоположного пола^. В повседневной жизни женщины любят обсуждать между собой свой опыт в интимных делах, который они на досуге обдумывают, интерпретируют и разбирают по косточкам. Разговоры подобного рода не в чести у мужчин, зато для женщин они в порядке вещей. Конечно, теперь случается наблюдать, как в телевизионных передачах выставляют напоказ свои сердечные страдания мужчины и, может быть, они уже не так часто, как раньше, стесняются обсуждать с близкими людьми свои любовные неурядицы. Однако факт остается фактом: если говорить о мужчинах, то подобные темы в их беседах возникают скорее как исключение, чем как правило, и продиктованы они бывают скорее случаем, нежели привычкой. Вопросы, связанные с любовью, мужчинами затрагиваются с неохотой, а женщинами с особым удовольствием: робости одних соответствует пыл других. Какими бы

^Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 175.

ни были успехи психологической культуры и как бы ни падал престиж мазохистских ценностей, а дорогая Парсонсу классическая дифференциация нисколько не утратила в этом смысле своей справедливости^: мужчин по-прежнему определяют посредством инструментальной ориентации, тогда как женщин - посредством их выразительной функции. Современная легитимация выражения сокровенного опыта пережитого никоим образом не породила ситуации взаимозаменяемости ролей: то, что мы наблюдаем в социальном распределении ролей в любовной сфере, в большей мере передает многовековую преемственность, нежели исторический разрыв.

Ожидания и требования в области жизни чувств, хотя и в иной форме, но столь же наглядно демонстрируют постоянство избыточных инвестиций женщин в любовь. При проживании вдвоем женщины более чувствительны, чем мужчины, к словам и к свидетельствам любви, они проявляют большую, чем мужчины, потребность в любви, а обыденная и будничная жизнь порождает у них разочарования и фрустрации*. «Он больше не говорит мне о любви» - это и женский рефрен, и воплощение женского отчаяния. Непомерная значимость любви для женщин имеет в качестве коррелята «бесконечные женские сетования на любовные страдания»^, череду нареканий в адрес мужчин, обвиняемых в эгоизме, в нехватке романтизма и в неспособности выразить собственные чувства, а также в том, что любовные отношения они приносят в жертву профессиональной деятельности. Подобные упреки исходят обычно от женщин, и куда реже - от муж-

^Talcott Parsons et Robert Baies, Family, Socialization and Interaction Process, New York, Free Press ofGlencoe, 1955.

*Фрустрация - психологическое состояние, которое возникает в ситуации разочарования, неосуществления какой-либо потребности; проявляется в гнетущем напряжении, тревожности, чувстве безысходности. Реакцией на фрустрацию может быть уход в мир грез и фантазий, агрессивность в поведении и т. п.

^Denise Bombardier, La Deroule des sexes, Paris, Seuil, 1993, p. 11-37.

чин. Поскольку мужчины не социализируются в романтическом духе, они более легко обретают привычку к «рутинным» отношениям и к меньшей нарочитости в проявлении чувств. Женщины труднее переживают нехватку любовных признаний, недостаток сентиментальности; они настоятельней, чем мужчины, мечтают познать большую любовь и часто укоряют мужчин в том, что те отгораживаются от них, ускользают и не отдаются им целиком. Какую бы силу ни набрала культура равноправия, ей все-таки не удалось уподобить друг другу любовные притязания двух разных полов.

Это означает, что в полном согласии с историческим прошлым любовь остается краеугольным камнем женской идентичности. Ускоренное выдвижение на авансцену демократических ценностей дало толчок все более настоятельному требованию свободы распоряжаться собой в профессиональной, семейной и половой сфере, но оно ни в коей мере не упразднило запросы женщин, связанные с проявлением страстей, которые в этом плане свидетельствуют о стремлении к самоотречению. С одной стороны, крепнут женские притязания на свободу распоряжаться собой в качестве социального субъекта, с другой - воспроизводятся ожидания субъективной «утраты власти над собой» в области эмоциональной жизни. Женственность созидается отныне в сопряжении стремления держать судьбу в собственных руках и потребности раствориться в своей страсти, понимаемой как столбовой путь к яркой и наполненной жизни.

Вот почему женский пол всегда будет помещаться в русле тысячелетней культуры, если справедлива мысль о том, что во все времена он определялся как пол, который не принадлежит себе, как пол, суть которого составляет субъективное невладение собой вследствие особенностей тела, пронизываемого никому не подвластными силами воспроизводства^. «Психическая неуравновешенность»,

^На этом пункте особенно настаивает Глэдис Свейн (Gladys Swain, Dialogue avec l'insense, Paris, Gallimard, 1994, p. 215-236).

нимфомания, истерия* - таковы симптомы, приписываемые женскому полу, которые были объяснены классической наукой как очевидное проявление отказа от собственной идентичности и утраты субъектом власти над своим телом. Именно по этим причинам женщины традиционно заявляют о себе как о более страстных существах, нежели мужчины: «Женщина имеет у себя внутри орган, подверженный жутчайшим спазмам, подчиняющий ее своему влиянию и вызывающий в ее воображении всякого рода иллюзии»^. Женщина - создание по природе своей себе неподвластное, наделенное хрупкой психикой и покорное стихийным силам жизни и рода подвержена истерии в той же мере, в какой она рождена для доходящей до полного самозабвения любовной страсти: «Постоянно на самой грани восторга, мистических видений, пророчеств, откровений, пламенной поэзии и истерики»^. В определенном смысле эта схема поведения воспроизводится и в наши дни за тем исключением, что полного самоотречения, в котором выражается женская потребность в любви, уже как такового не осуществляют: к нему стремятся в психологическом плане. Верность традиции переживания женщиной страсти воспринимается отныне не как вступающая в противоречие с существом-объектом, а как совместимая с современными идеалами личной независимости.

*При этом следует помнить, что в истерическом женском характере есть не только негативные, но и позитивные стороны. «Такая женщина поддерживает мужественность представителей противоположного пола, поскольку принимает сексуальную природу маритальных отношений. Но настаивая на том, чтобы сексуальное влечение мужчины подчинялось романтическому идеалу, она отрицает мужское удовлетворение. Такую женщину выбирает мужчина, которого возбуждает его влечение, но его избранница увертывается от него и не дает ему одержать победу» (Лоуэн Александр. Любовь и оргазм. Революционный взгляд на сексуальную жизнь. М.: Институт общегуманитарных исследований, 1997. С. 347).

^Diderot, Sur les femmes, op. cit., p. 952.

^Ibid., p. 953.

Постоянство эмоционального полюса в женской идентичности не подразумевает отсутствия серьезных изменений. На протяжении трех последних десятилетий женщины все решительнее перестают отождествлять любовь с браком, нередко предпочитая сожительство кольцу на пальце. И в то же время существование женщин не вращается больше исключительно вокруг любовных и семейных ценностей: жить в ожидании мужчины и в его тени, пожертвовать ради него учебой, профессиональной деятельностью и материальной независимостью - все это перестало быть само собой разумеющимся. «Вся полнота жизни - в любви», - говорила Лу Андреа-Саломе*: какая женщина в наши дни признает, применительно к себе, справедливость подобной сентенции? Идеалы самореализации и независимости подорвали беззаветную веру женщин в любовь и способствовали зарождению любви менее безрассудной, менее всеобъемлющей и менее жертвенной. Освободившись от ethos** самоотречения, женская любовь сочетается отныне с устремлением к личной независимости.

Если любовь как жреческое служение иссякает, то совсем по-иному обстоит дело с ожиданием любви и с женскими любовными притязаниями. Об этом свидетельствует, кроме всего прочего, и новое отношение второго пола к разводу. Как известно, теперь в большинстве случаев именно женщины берут на себя инициативу при разводах и разрыве связи^. Само собой разумеется, что выдвигаемые для разрыва отношений причины различны, и

*Лу Андреа-Саломе (1861-1936) - женщина-легенда, автор интереснейших воспоминаний под названием «Моя жизнь»; в числе ее близких знакомых были Фридрих Ницше, Зигмунд Фрейд, австрийский поэт Рильке.

**Ethos (греч.) - термин античной философии, обозначающий характер явления, например, устойчивый нравственный характер.

^Когда заявление о разводе подается одним из супругов, то в 7 случаях из 10 оно исходит от женщины (см.: Les Femmes, INSEE, Contours et caracteres, 1991, p. 28). И в Соединенных Штатах на долю разводов, начатых по инициативе женщин, выпадает от 55 до 65 %.

реальные тяготы жизни замужней женщины (двойной рабочий день, вероятность грубого обращения и т. п.) определенным образом влияют на эту практику. Но одних только рассуждений об «интересах» недостаточно для понимания того факта, что в большинстве своем именно женщины «указывают на дверь» своему супругу или уезжают и выступают инициаторами расставания. Любопытно отметить, что, в сравнении с мужчинами, куда большее число женщин описывает свой рухнувший брак как неизбежно обреченный на провал, как «трагедию», случившуюся «по вине другого», и как определенным образом запрограммированный катастрофический результат. Мужчины в большей степени склонны интерпретировать случившееся как «драму», и среди них, если сравнивать с женщинами, гораздо многочисленнее те, кто заявляет о неожиданности для них поводов, послуживших толчком для развода с ними^. Подобные расхождения в интерпретации, так же как и женская инициатива в расторжении брака, коренятся еще и в различии способов, какими мужчины и женщины вкладывают душу в свой брак и в сокровенную жизнь чувств. Поскольку женщины социализируются в культуре, уделяющей первостепенное значение чувству и отношениям между людьми, они более остро, чем мужчины, ощущают неполадки в совместной жизни и потому одиночество и боль расставания предпочитают отныне отсутствию любви и череде злоключений - день за днем, ночь за ночью. Чем более женщина независима, тем труднее она смиряется с неудачным замужеством, не оправдавшим ее надежд обрести в браке нежность, взаимопонимание и близость. Вместо того чтобы замыкать женщин в их собственном мирке, развитие индивидуализма способствует проявлению большей требовательности по отношению к другому при меньшей готовности терпеть семейную жизнь, не приносящую удовлетворения и не

^Об оппозиции «женская трагедия»/»мужская драма» см.: Irene Thery, Le Demariage, Paris, Odile Jacob, 1993, p. 242-266.

оправдавшую надежд на любовь и на личностное общение. Мало сказать, что повсеместное установление основанного на свободном распоряжении собой жизненного уклада не отменило первостепенной значимости для женщин их ожиданий в области чувств и межличностного общения: такой уклад еще и распространил подобные ожидания среди всех слоев женского населения.

Эрос, чувство и различие полов

Восприятие секса в немалой степени иллюстрирует устойчивость различий полов в их отношении к любви. Что мы узнаем из последних анкет по исследованию сексуального поведения? Прежде всего то, что женщины, судя по их заявлениям, меньше склонны к неверности, чем мужчины: 6 % женатых мужчин и 3 % замужних женщин признаются, что имели внебрачную связь в последние двенадцать месяцев^. Вдобавок женщины, судя по их признаниям, в среднем имели в своей жизни гораздо меньше сексуальных партнеров, чем мужчины: у мужчин их 11, тогда как у женщин - 3^. Такое расхождение не только свидетельствует о бахвальстве самцов и женском лицемерии, но и находит соответствия и вполне согласуется с различиями в том, как мужчины и женщины представляют себе связь между сексом и чувством. Женщины и в самом деле гораздо реже, чем мужчины, пускаются в любовные авантюры, не испытывая при этом влюбленности*; они реже приемлют мысль о том,

^Это процентное соотношение поднимается до 13 и соответственно до 7 у мужчин и женщин, которые совместно проживают без брака (Andre Bejin, «Les couples francais sont-ils fideles?». Panoramiques, #25, 1996, p. 71).

^Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 134.

*Более восьми веков минуло с тех пор, как Фениса, героиня романа Кретьена де Труа «Клижес» (1176), провозгласила важнейшую женскую заповедь: «Душа и тело - одному».

что можно иметь сексуальные отношения с кем-нибудь, не испытывая при этом любви; каждые две женщины из трех заявляют, что они были сильно влюблены в своего первого партнера, и только одна из них признает, что была к нему равнодушна, тогда как у мужчин это соотношение один к трем. И гораздо меньшее число женщин считает, будто случайные измены укрепляют любовь. Мужчины грезят о сексуальных отношениях со многими партнершами, тогда как женщинам фантазии подобного рода чужды^. Совершенно очевидно, что мужчины и женщины не всегда имеют одинаковые взгляды на половую жизнь и в особенности на ее связь с жизнью чувств. Современный либерализм в области половой морали не сделал из прошлого своего рода tabula rasa: он возрождает любовь в качестве первейшей основы женского эроса.

Давайте будем осторожней с идеей о «вечной женственности». В наши дни женщины в значительной степени лишили либидо* ореола трагизма, их любовные авантюры уже не обязательно подразумевают большую любовь и могут свободно развиваться без каких-либо планов на будущее. Курортные романы, мимолетные влюбленности, развлечения на один вечер - все это отныне не чуждо и женщинам, и переживается ими без мук и чувства вины. Это вовсе не означает, будто между мужчинами и женщинами нет больше различий в том, как они относятся к плотской любви. В действительности женская эротика продолжает подпитываться доказательствами любви и сентиментальными образами. Невелико число женщин, которые рассматривают по-

^Les Comportements sexuels en France, op. cit. P. 126, 145, 200.

*В сексологии либидо -это половое влечение. В психоанализе Фрейда это понятие означает преимущественно бессознательные сексуальные влечения, способные к вытеснению и сложной трансформации (патологической регрессии или сублимации). У Юнга либидо - это психическая энергия вообще, своего рода метафизический принцип психики.

ловые отношения как результат простого физического влечения, как цель в себе и чистый обмен удовольствием; зато многие не отделяют полноту сексуального удовлетворения от всплеска чувств. Занятие любовью без любви к своему партнеру перестало быть для женщин табу; об этом свидетельствуют фильмы и романы: они теперь нередко показывают героинь, которые пускаются в любовные приключения, не имеющие будущего. Тем не менее женщины нечасто делают признания относительно половых сношений, затеянных ради одних только острых ощущений, редко ищут такие ощущения ради самих этих ощущений и еще реже получают от них в подобном случае полное удовлетворение. И каких бы высот ни достигло сексуальное «освобождение», женщины сохраняют свою приверженность эротизму, проникнутому чувствами, и в меньшей степени, нежели мужчины, склонны к «коллекционированию». Утратив свою былую четкость, распределение ролей в эмоциональной сфере не исчезло окончательно: если женщины по-прежнему склонны объединять секс с любовью, то мужчины с необычайной легкостью приемлют их разделение.

Flash back*. В грозовые 60-е годы в женских объединениях и в газетах для женщин, вовлеченных в радикальное оспаривание буржуазных порядков, развернулась дискуссия. Как объяснить тот факт, что сексуальная эмансипация женщин по всей видимости изрядно облегчает жизнь мужчинам, тогда как на долю женщин выпадают дополнительные трудности и неудовлетворенность? Поборницы женских свобод задавались вопросами на эту тему и рассказывали о той ловушке, в которую, по их признанию, они угодили. Они поверили в свободную от запретов и от глубины чувств сексуальную жизнь, а в результате получили все, что угодно, но только не расцвет личности, ибо для любви в таком слу-

*Flash back (англ.) - термин кинематографии, означающий кадры, прерывающие повествование, чтобы в сжатом виде повторить ранее показанные события (в мыслях героев и т. п.).

чае просто не осталось места. Осуществляя свою революцию, они ошиблись в выборе пути: голый секс, не согретый огнем души, возможно, и годится для мужчин, но он не отвечает глубинным потребностям женщин. С тех пор минуло уже тридцать лет, но суть проблемы остается той же, хотя революционной риторики и стало меньше. Женщины неизменно продолжают упрекать мужчин в их эмоциональной заторможенности, а фильмы и признания женщин наглядно показывают бесперспективность случайного секса и эроса, лишенного романтики.

В середине 80-х годов опубликовали результаты опроса, который поверг в шок все мужское население. Одна американская журналистка задала своим читательницам следующий вопрос: «Были бы вы удовлетворены нежными объятиями, если бы дело так и не дошло до полового акта?» 7 женщин из 10 ответили положительно. Чуть позднее во Франции столько же женщин точно так же заявили, что ласки и нежности предпочитают половому акту; более чем 1 француженка из каждых трех утверждают, что они могли бы обойтись и без полового акта, если бы получили достаточно нежности и ласк^. Комментарий сексолога: это знак того, что сексуальность в нашем обществе ничтожная, убогая, а мужчины неумелые. Но как можно поверить в подобное утверждение, если большинство женщин признают, что достигли оргазма во время их последнего полового сношения, и подавляющее большинство женщин говорит о том, что они удовлетворены своей половой жизнью?^ Отдавая предпочтение нежным ласкам, женщины выражают отнюдь не скудость сексуальных устремлений: они выражают однозначный выбор в пользу эмоционально насыщенной жизни, в пользу межличностного общения и глубины чувств. Речь идет не о разочаровании в сексе,

^Marie-Claire, #392, avril 1985.

^Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 157, 202.

а о сверхщедрых инвестициях в сердечные дела. Это не убийственная тоска плоти, а фрустрация от занятий сексом, лишенным нежности.

Сексуальная революция налицо, но налицо также и постоянство в распределении ролей в эмоциональной сфере по признаку пола. И все-таки нет никаких сомнений в том, что различия между двумя полами в их отношении к любовным делам сильно ослабли за последние полвека. Женская свобода нравов больше не предается поруганию; мечты женщин больше не сосредоточены исключительно на жизни чувств; женщины перестали быть более снисходительными, чем мужчины, в отношении неверности партнера. В то же время мужчины не требуют отныне от своей супруги целомудрия, они больше говорят о собственной эмоциональной жизни, они, как и женщины, отказываются от брака, не основанного на любви. Вместе с тем это бесспорное сближение полов никоим образом нельзя отождествлять со взаимозаменяемостью ролей в эмоциональной сфере. Разделение на мужское и женское, хотя оно и стало менее явным, менее отчетливым и выраженным, тем не менее продолжает быть действенным: мужчины и женщины и говорят о любви, и переживают ее по-разному. И речь здесь идет именно о социальных нормах, а не о реальности, коренящейся в генетической конституции полов. Десятки тысячелетий истории, в которой отсутствовала любовь-страсть, со всей очевидностью показывают, что исключительная приверженность женщин чувствам не может быть объяснена каким-либо биологическим детерминизмом. Нельзя не отметить, что женская эмансипация и психологизация мужских особей не выступают «моделью взаимоуподобления полов»^, поскольку эта модель не распространилась на область распределения ролей в эмоциональной жизни. И ощущение различий между полами не пропадает вопреки и наперекор всему.

^Elisabeth Badinter, L'un est l'autre, Paris, Odile Jacob, 1986.

Справедливость требует признать, что развитие в процессе истории демократического равноправия безвозвратно изменило приметы существа другого пола. Разрушая основополагающую для досовременных обществ систему разнородности полов в пользу глубинной идентичности личностей и полов, правовое равенство породило движение к взаимной открытости полов друг для друга, к признанию в другом себя*. На смену закрытому универсуму коренных различий между полами пришел универсум общей принадлежности к человеческому роду, когда «другой» переживается как такой же по своей сути^. Однако разное, в зависимости от пола, восприятие, как и непостижимость «другого», не исчезли окончательно. Мужчины по-прежнему считают женщин загадочными и противоречивыми, непредсказуемыми и «сложными», вспыльчивыми и «назойливыми»; женщины упрекают мужчин в отсутствии душевной отзывчивости и тонкости чувств, в эгоизме и в эмоциональной «ущербности». Беспрецедентному процессу уравнивания условий жизни не удалось заставить нас признать, что два пола по существу одинаковы, и такой процесс не покончил ни с тайнами, ни со взаимным недопониманием между полами: один пол не стал двойником другого, и именно это ограничение в процессе уничтожения несходства между полами отныне являет собой самый загадочный феномен. С точки зрения антропологии мы

*Как показывают наблюдения, в наши дни начинает преобладать эгалитарное воображение как порождение культуры, в которой чувство общей принадлежности к человеческому роду возобладало над страхом сексуальной «чуждости» существа другого пола тем все еще не до конца изжитым страхом, что творил миф о женщине-вампе, о неизбывном коварстве и разнузданной греховности «прислужницы дьявола». В современной культуре секс занял место греха и мы стали свидетелями торжественного возвращения Венеры Каллипиги - Прекраснозадой Венеры древности.

^Получило признание классическое исследование Марселя Гоше «Токвиль, Америка и мы» (Marcel Gauchet, «Tocqueville, l'Amerique et nous», Libre, #7, 1980).

чувствуем себя одинаковыми, а с точки зрения психологии - различными: провозглашенного «андрогинного»* примирения не состоялось.

*»Андрогинный» - то есть обладающий качествами обоих полов. В культуре постмодерна представление о человеке как о существе, наделенном андрогинностью, получило развитие в концепциях неофеминизма и нашло свое отражение в художественной практике постмодернизма (об этом см.: Маньковская Надежда. Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя, 2000. С. 181).

Женщины и порнография

Отрицательное в основном отношение женщин к порнографии предоставляет еще одну возможность подтвердить живучесть различий между полами во взглядах на любовные установления. Как известно, потребление порнографии - это явление в гораздо большей степени мужское, нежели женское: женщины не только редко переступают порог sex shop*, но часто даже просмотр черной порнографии вызывает у них что-то вроде чувства неловкости, порой близкого к антипатии или же к отвращению. Вид hi-fi** плотских утех забавляет, развлекает или возбуждает мужчин, но он неприятен для подавляющего большинства женщин.

Следует ли увязывать подобную реакцию с застарелыми пережитками женской морали, нетерпимой к распутству? Основания для этого весьма и весьма сомнительны. Из виду, безусловно, упускают нечто весьма

*Sex shop (англ.) - магазин, в котором торгуют порнографической литературой и предметами, призванными удовлетворять неординарные половые потребности.

**Hi-fi (англ.) - высокая точность воспроизведения.

существенное, когда хотят снова затянуть старую песню о женской стыдливости, как если бы женщины были на веки вечные отторгнуты от секса. Самое примечательное в этом вопросе то, что даже чувственные женщины, не переносящие пуританской строгости и сами предельно раскованные в любовной жизни, часто выражают весьма прохладное, неприязненное или безразличное отношение к порнографии. И в том, что коробит женщин в порнографии, нет ничего общего с неприятием секса, а есть только неприятие безличностного, если можно так выразиться, «павловского» осуществления полового акта. Женщины ничего не имеют против чтения эротических произведений и не отказывают себе в удовольствии, когда речь идет о просмотре эротических фильмов. Вот только черная порнуха с ее механистичностью и «гинекологичностью» неизменно чужда женским сексуальным фантазиям. И вовсе не переизбыток чувств болезненно задевает женщин, а прежде всего дефицит этих самых чувств в тех случаях, когда секс сведен к обезличенным функциональным действиям, вызывающим скудный отклик в сфере воображения, восприятия прекрасного и в эмоциональной жизни*. Различные проявления женщинами скованности свидетельствуют тогда не о всплесках морального аскетизма, а о важности той роли, которую душевные чувства играют в их эротизме**. Лишенные поэтического и эмоционального измерения, слишком откровенные крупные планы выглядят

*»Нет смысла выяснять, какие фантазмы таятся в порнографии (фетишистские, перверсивные, первосцены и т.п.): избыток "реальности" перечеркивает и блокирует любой фантазм» (Бодрийяр Жан. Соблазн. M.: Ad Marginem, 2000. С. 68).

**Женщины вообще проявляют особую чувствительность и нетерпимость к наигранности во время близости, которая неизбежно появляется при дефиците чувств: «Сексуальный акт не происходит, а разыгрывается, если человек не выражает внутреннее чувство, а пытается произвести впечатление на партнера», - утверждает американский психолог А. Лоуэн (Лоуэн Александр. Любовь и оргазм... Указ. соч. С. 12).

скорее карикатурой на занятия любовью, нежели побуждением к удовольствию; они скорее контрастируют с эротическими чувствами, нежели их стимулируют.

Все это не мешает женщинам смотреть порнографию: есть сведения, что в Германии, как и в Соединенных Штатах, 40 % кассет «X» берут напрокат женщины. Как примирить этот факт с теми, в основном далеко не восторженными суждениями, которые они высказывают по поводу порнографии? Давайте поостережемся усматривать в подобных поступках приметы движения к слиянию полов: никакой маскулинизации в отношении женщин к сексуальности здесь нет. Женщина, которая смотрит порнофильм, далеко не во всем повторяет мужчину, поскольку ее отношение к этому зрелищу подчинено не столько стремлению к сексуальному возбуждению, сколько желанию продолжить или усилить близость с партнером, создать с ним атмосферу эротического соучастия. Женщины обычно берут напрокат кассеты «X» не для того, чтобы смотреть их в одиночку: они их просматривают либо вместе со своим любовником, либо с мужем. Если смотреть черную порнографию парой, то она отчасти утрачивает свой безличностный характер и начинает функционировать как разделяемая обоими участниками игра, как некий инструмент для обмена и общения, как некий компонент общего для двоих эротизма. Межличностно-эмоциональное пространство, которое упраздняет порнография, оказывается частично восстановленным в условиях ее совместного восприятия. Порнография, задействованная при таком предполагающем определенные отношения между людьми посредничестве, уже не сводится к созерцанию безличностных оргазмов.

Женщины не только отвергают порнографию как лишенный поэтического флера секс, они еще и обвиняют ее в том, что порнография их оскорбляет, принижает их образ, подстрекает к насилию и жестокости: «Порнография - это теория, изнасилование - это практи-

ка»^. Распространяя стереотипы женщины-жертвы, которая сама хочет, чтобы ее подчиняли, укрощали или насиловали, порнография, по их мнению, - это затея, направленная на принижение женского начала*. Что выражает порнография, увиденная под таким углом зрения? Не столько мораль удовольствий, сколько политику особей мужского пола, предназначенную для освящения всевластия мужчин посредством неустанного внедрения образа женщины продажной, рабски покорной и уязвимой, женщины глупой и бессильной устоять перед домогательствами, женщины - объекта для предприимчивости мужчин. Гнетущее чувство, испытываемое женщинами при просмотре черной порнографии, будто бы возникает из-за подобных унизительных и гнусных представлений о втором поле.

И все-таки можно усомниться в том, что женский «отказ» от порнографии действительно коренится в глубоком моральном уязвлении. Ибо реакция возмущения выглядит вторичной по отношению к отсутствию интереса, к скуке и безразличию, с которыми женщины воспринимают картины разврата. На первое место здесь

^Такова знаменитая формулировка Робина Моргана; см.: Robin Morgan, «Theory and Practice: Pornography and Rape» in Going Too Far: the Personal Chronicle of a Feminist, New York, Ramdom House, 1977.

*Несколько иной, и весьма неординарный, взгляд на порнографию предлагает нам Жан Бодрийяр: «Не случайно, - утверждает он, - порнография концентрируется на женских половых органах. Ведь эрекция - дело ненадежное (никаких сцен импотенции в порнографии - все плотно ретушируется галлюцинацией безудержной раскрытости женского тела). Сексуальность, от которой требуется постоянно, непрерывно доказывать и показывать себя, становится проблематичной в смысле шаткости маркированной (мужской) позиции. Пол женщины, напротив, всегда самому себе равен: своей готовностью, своим зиянием, своей нулевой ступенью. И эта непрерывность, контрастирующая с прерывистостью мужского, обеспечивает женственности решительное превосходство в плане физиологического изображения наслаждения, в плане сексуальной бесконечности, сделавшейся фантазматическим измерением нашего бытия» (Бодрийяр Жан. Соблазн. Указ. соч. С. 64-65).

выступает не оскорбление морали, а чувство, словно все увиденное никак с ней не связано, словно все, что она видит, ей чуждо или к ней безотносительно. Глядя на эти тела, женщины не узнают в них себя, идентификация* полностью отсутствует и происходит это потому, что порнография по своей структуре базируется на предпосылке отказа от проведения различий в половой сфере между мужским и женским. Все то, что составляет специфику эротизма женщины - прелюдии, слова, ожидание, любовное томление, ласки, - лишено права на существование для вящей пользы одного только фаллического и объективистского удовольствия. В порнографии женщина, превращенная в безотказно функционирующую и сверхмощную, быструю и постоянно готовую к смене партнеров секс-машину, просто «не существует»; она представляет собой всего только копию мужской сексуальности и инструментальных фантазмов^. Если и существует «жестокость» порнографии, то она скорее обусловлена этим сбрасыванием со счетов специфичности женского восприятия и равнодушием к различиям между полами, чем псевдопринижением женщин. И как вообще можно удивляться отрицательному отношению женщин к порнографии, имеющей тенденцию развиваться не иначе, как на основе отрицания женского желания?

На пути к мужчине-объекту?

Справедливость требует признать, что сегодня многие печатные выступления женщин направлены на то, чтобы осудить неприятие женщинами порнографии. Подобное неприятие будто бы есть лишь проявление их

*В психологии и социологии идентификацией называется процесс эмоционального и иного самоотождествления личности с другим человеком, группой, образцом.

^Pascal Bruckner, Alain Finkieikraut, Le Nouveau Desordre amoureux, Paris, Seuil, 1977.

угнетенности в области культуры, их страха показать свое несоответствие идеальному образу чистой и романтичной женщины. Точнее говоря, отказ от порнографии, по их мнению, объясняется еще и тем обстоятельством, что женская мастурбация по-прежнему под моральным запретом. В отличие от мужчин, которым просмотр сексуальных картин служит для мастурбации, женщин буквально «парализует» созерцание развратных действий, и само по себе, без присутствия «другого», оно неспособно возбудить их сексуальность^. Так давайте же освободим женщин от этой моральной нормы, наносящей громадный ущерб сексуальности, уничтожим запрет на мастурбацию, и тогда женщины, наравне с мужчинами, сумеют оценить порнографию. Утверждается идея, будто никакое глубинное несходство в самой эротической сфере не разделяет между собой два пола и оппозиции между либидо мужским и либидо женским нет; тогда эротизм, порождаемый зрительными образами, и эротизм, порождаемый чувствами, а также свойственное мужчинам стремление к объективации* и свойственная женщинам сентиментальность - все это не более чем унаследованные модели поведения, которые должны быть усовершенствованы.

В этой связи подчеркивают различные изменения, которые якобы характеризуют сближение между мужчинами и женщинами в области порнографии. Феминистки утверждают, будто при первой же возможности женщины обращаются с мужчинами как с сексуальными объектами; кинозвезды Голивуда выбирают себе любовников среди мужчин гораздо моложе себя; опросы показывают, что женщины хотели бы видеть в фильмах больше обнаженных мужчин; читательницы настоятель-

^Lisa Polac, «How Dirty Pictures Changed My Life», in Debating Sexual Correctuess (под ред. Adele M. Stan), New York, Delta, 1995, p. 244.

*Объективация - в философии этот термин обозначает превращение в объект, опредмечивание.

но советуют иллюстрированным журналам давать изображения эрекции; появляются фильмы и порнографические журналы для женщин; в разговорах между собой женщины теперь без колебаний «объективируют» мужчин, говорят о них как об эстетически привлекательных объектах, описывают размеры их пениса, хвастают своими любовными победами. Не следует забывать и о неизбежных gogo boys*, и о всевозможных «чиппенделзах»**, представления которых, призванные ублажать женщин, выглядят живым подтверждением женского эротизма - активного, зрительного и объективирующего^.

Однако наибольший интерес вызывает отнюдь не существование подобных явлений. Гораздо более значима их предельная маргинальность и то, что они выглядят скорее результатом выдвижения требований и проведения «политики», нежели глубоко укорененными явлениями. Почему женские журналы не выставляют напоказ мужчин-объектов, обнаженных подобно playmates***? Почему нет улиц красных фонарей, созданных специально для женщин? По всем законам рынка, если существует спрос, то возникает и предложение. Нельзя убедительно объяснить отсутствие подобных услуг одной только притеснительной силой моральных норм. Судя по всему, ближе к истине стоит иная разгадка: слабость этих «объективистских» устремлений, плохо совместимых с женским эротизмом, глубоко проникнутым потребностью в длительных отношениях, в близости и в эмоциональной вовлеченности.

Причины, которые отвращают женщин от порнографических изображений, по сути те же, что делают для

*Gogo boys (англ.) - разбитные ребята.

**»Чиппенделз» - название известного в США ансамбля танцоров-мужчин, которые выходят на сцену строго одетыми, но по ходу сценического действия раздеваются; их выступления рассчитаны преимущественно на женскую аудиторию.

^Naomi Wolf, Fire with Fire, Londres, Vintage, 1994, p. 239-241.

***Playmates (англ.) - партнеры (зд.: партнеры по сексу).

них неприемлемыми расписанное по минутам «обслуживание» проститутками незнакомых клиентов: в обоих случаях задействованный эротизм слишком обезличен, слишком отрешен от всей личности в целом. Снятие запрета на женскую мастурбацию - уже, впрочем, осуществленное в широких масштабах, - судя по всему, не должно будет серьезно повлиять на отношение женщин к порнографии, если согласиться с тем, что истинный корень женского эротизма - в яркости чувств, а не в технике секса, в подлинной интимности отношений, а не в сексуальной выносливости. Именно потому, что черная порнография устраняет женский эротизм, женщины заняты теперь созданием иных образов и иных эротических сценариев. И даже недавно возникшие представления мужского стриптиза не следует воспринимать как новую победу в деле сближения полов. Стремления двух полов взаимоуподобляются только на поверхностный взгляд. В отличие от посещаемых мужчинами реер shows*, где каждый из них занимает отдельный кабинет, чтобы там, наедине с собой, испытывать возбуждение, женщины смотрят мужские стриптизы, собравшись вместе, и забавляются тем, что играют в мужчин; подобные зрелища способствуют возникновению женской солидарности и пространства межличностных отношений, пусть даже они и выражаются в объективации мужчин. То, что выдают за признак сходства между полами, в гораздо большей мере выражает неискоренимое отличие женского эротизма.

*Реер shows (англ.) - автоматы, которые за 25 центов покажут вам начало порнодейства; для продолжения прерываемого просмотра вам каждый раз надо опускать новую монету.

Любовь, современность и индивидуальность

Неизбежно возникает вопрос: как следует оценивать постоянство сверхщедрых инвестиций женщин в любовь? Почему подобные инвестиции способствуют становлению идентичности женщин именно тогда, когда женщины со все большей энергией добиваются для себя права на такие же роли и такие же профессиональные занятия, какие присущи мужчинам? Надо ли понимать эту стойкую асимметрию любовных ролей как последний эпизод стародавней истории или же как внутреннюю закономерность, которой принадлежит будущее и которая вписана в перспективу развития демократических обществ?

Два лика любви

Важную роль любви в жизни женщины часто увязывали с женским уделом в обществе, несущим на себе печать зависимости, домашнего заточения, невозмож-

ности превзойти самое себя в грандиозных проектах: поскольку перед ними не стоит никакой воспламеняющей душу социальной задачи, женщины устремляют свои мечтания к сердечным делам. Как писал Дидро, «развлечения деятельной и заполненной борьбой жизни убивают наши страсти. Женщина же высиживает свои страсти: они - та неподвижная точка, к которой постоянно притягивает ее взгляд либо праздность, либо пустота ее занятий»^. Минуло столетие, но Мария Башкирцева говорит о том же самом: «Я убеждена, что тот, кто постоянно работает и поглощен мечтами о славе, любит не так, как те, кого ничто не занимает, кроме любви»^. Симона де Бовуар продолжила эту мысль. Имея в своем распоряжении одну только возможность - стать лишенным значимости и не обладающим реальной власти над миром субъектом - женщина ищет спасение в культе любви*. Женские ожидания страсти коренятся в стремлении разорвать оковы свойственного им положения относительного существа, поменяв его на положение абсолютной эмоциональной зависимости**. Поскольку женщина обречена на зависимость, ей не остается ничего иного, кроме как подвергнуть себя самоуничижению, утвердив любимое ею существо в качестве абсолюта,

^Diderot, Sur les femmes, op. cit., p. 950.

^Цит. по: Sullerot Evelyne, Histoire et mythologie de l'amour, op. cit., p. 203).

*Такие настроения чужды мужчинам, что превосходно выразил Андре Жид после прочтения одного из любовных романов Жорж Санд: «Абсолютное счастье совершенных любовников внушает мне отвращение, при этом все самое благородное, что только есть в душе, впадает в спячку. Подобное сосредоточение на одном человеке всех способностей души к обожанию есть не что иное, как кощунство [...] Воистину, в мире есть чем заняться и без любви; не похоже, что Жорж Санд хотя бы подозревала об этом» (Subjectif, octobre 1891, in Cahiers Andre Gide, № l, Paris, Gallimard, 1969, p. 93).

**»Женщина достигает самых блаженных побед, лишь дойдя до последней степени унижения», и тогда ей открывается «чарующее волшебство красоты мученичества, одиночества и смирения» (Бовуар Симона де. Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997. С. 333).

которому она без остатка посвящает всю себя*. Таким образом она обретает «смысл жизни», выход за пределы уготованного женщинам однообразного и тоскливого прозябания^.

Нет ни малейших сомнений в том, что соединению любви с женской идентичностью самым решительным образом способствовало и то, что женщинам приписывались «пассивные» и домашние роли. Но можно ли понимать женскую привязанность к любви в первую очередь как форму рабской зависимости, отчуждения и потери себя? И как не отметить, что кодекс любви-страсти в то же время позволил женщинам с выгодой для себя использовать более позитивный социальный образ, добиться большей самостоятельности и новых возможностей в любовных связях, а позднее и в самом выборе супруга? Женщина, хотя бы только на время ухаживания, обретает статус повелительницы мужчины: отныне она перестает быть добычей или подарком и сама принимает решение отдаться, принимает клятвы верности от любовника, держит бразды правления в любовной игре и одаряет своими милостями тогда, когда сама того пожелает; влюбленный может взять лишь то, что женщина согласна ему уступить. Кодекс любви покончил с проявлениями мужской жестокости и самодурства, он предписывал мужчинам поэтическое обожание возлюб-

*Подобные настроения существовали задолго до того, как о них заговорили Дидро и Башкирцева: в XII веке возлюбленная Абеляра Элоиза, уже став аббатисой монастыря Параклета, признавалась в письме к нему: «Страсти терзают меня еще более, терзают невыносимо, ибо я по природе слабее. Те, кто считают меня целомудренной, не поняли, что я просто лицемерна. Они смешивают целомудрие и добродетель, хотя истинная добродетель - это добродетель души, а не тела. У меня есть некоторые заслуги перед людьми, но нет их у меня перед Богом [...] Ведь Господь знает, что во всех обстоятельствах жизни я всегда больше страшилась обидеть тебя, нежели его. Для меня важнее нравиться тебе, нежели ему. Только твой приказ, а не любовь к Богу, заставил меня облачиться в это одеяние».

^Simone de Beauvoir, Le Deuxieme Sexe, op. cit., p. 478-480.

ленной, а также более галантное и учтивое обращение с женщинами. И женщины придали любви совершенно непомерную ценность, потому что она подразумевает признание за ними права на некоторую власть над мужчинами, а также потому, что она потворствует поведению мужчин, в большей мере учитывающему женскую чувствительность, ум, а также и то, что они вольны в принятии решения^.

Когда слишком рьяно низводят женский культ любви до стремления к «самоуничижению» и до «полного самозабвения ради своего господина»^, то упускают из поля зрения важный аспект проблемы. В подобном случае закрывают глаза на то, что посредством любви женщина добивается признания и повышения собственной значимости как неповторимой и не подлежащей замене личности. Вот она какая: осыпанная похвалами, отличная от других, избранная благодаря тому, что она именно такова, какова она есть, а также за ее особые «качества». Сверхщедрые инвестиции женщин в любовное чувство - это не столько влечение к «саморазрушению», сколько желание быть признанной и оцененной в качестве незаменимой субъективности, со всем тем нарциссическим удовлетворением, которое такое желание подразумевает^. Нет никаких сомнений в том, что женская приверженность любви породила определенные формы «самоуничижения»; однако трепетное отношение женщин к любви вырастало еще и из желания набить себе цену, из нарциссических ожиданий повышения собственной значимости и из мечтаний о буре страстей, воспринимаемой ими как средство приобщения личности к подлинной жизни.

^Об этом см.: Georges Duby, «Le modele courtois», in Historie desfemmes, op. cit. T. II. P. 261-276; Michele Sarde, Regards sur les Francaises, Paris, Stock, 1983.

^Simone de Beauvoir. Le Deuxieme Sexe, op. cit., p. 478.

^Rene Nelli, «L'amour courtois», in Sexualite humaine, Paris, Aubier, 1970, p. 109.

Все это позволяет различить две противоречащие друг другу тенденции, которые и формируют исключительное отношение женщин к романтической страсти. Одна из них вписывается в безостановочную деятельность патриархального воображаемого*, обрекающего женщину на зависимость от «другого», на субъективный отказ от власти над собой, на отречение от собственной самости. Другая тенденция открывает путь к признанию самостоятельности женщин и к их свободе распоряжаться собой по собственному усмотрению. С одной стороны, продолжают действовать многовековые привычки мышления, настаивающие на самоотверженности; с другой - находит свое выражение и современная потребность в признании каждой отдельной человеческой индивидуальности, в повышении значения личности, в более насыщенной жизни - и субъективной, и связанной с межличностными отношениями. Женский культ любви следует понимать как прогресс современных ценностей, пребывающих вместе с тем в согласии с порядком традиционного разделения полов.

Будущее любви и смысл жизни

Новое понимание смысла ценности, придаваемой женщинами любви, необходимо тем более настоятельно, что даже современным потрясениям индивидуалистической культуры не удалось ускорить девальвацию любви. Отныне женщины не приемлют идеалов самоотречения, они стараются получить материальную независимость, утвердить себя в профессиональном плане, внести свой вклад в деятельность политических организаций; и все-таки их любовные ожидания не такие,

*Воображаемое - это, согласно воззрениям Ж. Лакана, тот образ самого себя, которым располагает каждый индивид, его личностная самотождественность, его «я».

как у мужчин. В чем причина этого постоянного различия между мужчинами и женщинами? Всем известен ответ, который предлагает хрестоматийное учение сторонников прогресса: поскольку увлеченность женщин любовью не заложена в них природой, а идеал равенства беспрестанно сглаживает или ликвидирует стародавнее размежевание между полами, речь может идти только о «пережитке», связанном с давящим грузом тысячелетней истории; о социальной модели поведения, обреченной на последовательное отмирание, ибо она вступает в противоречие с неотвратимым ходом развития демократической революции.

Скажем без обиняков: подобный способ рассмотрения проблемы ни в коем случае нельзя считать приемлемым, потому что пережиток тоже представляет собой проблему. Само собой разумеется, что женские запредельные инвестиции в любовь необходимо увязывать с социализацией, полностью ориентированной на унаследованные от прошлого ценности. Но почему все-таки подобные инвестиции не прекращаются и поныне, когда все другие коренящиеся в традиции моральные нормы теряют своих сторонников? Вот в чем главный вопрос. Как известно, в нашем обществе сексуальные роли перестали быть незыблемыми: на сегодняшний день поступательному развитию равноправия среди прочего удалось дискредитировать и «двойную мораль» в половых отношениях, и нравственную необходимость девственности, и обязательность для женщины находиться возле домашнего очага, и многие другие традиционные моральные твердыни мужчин. Почему тогда тем же самым движением не сметена асимметрия в делах любви? Почему мы становимся свидетелями то крушения многовековых принципов устройства общества, то их восстановления? Бесконечное выдвижение на передний план пресловутого «отставания» культуры выглядит скорее как замазывание феномена, чем как его объяснение. Для нас настало время обозначить в качестве проблемы то, что слишком долго выдавали за всего лишь остаточную

форму прошлого. И нам следует подвергнуть рассмотрению не только изменения в распределении половых ролей, но и загадку сохранения различий между ними даже в недрах обществ, построенных на равноправии.

Совершенно необходимо полностью изменить угол зрения. Если в настоящее время неравноправное распределение ролей в делах любви все еще продолжается, то это происходит не столько из-за «консерватизма» менталитета, сколько из-за вписывания любви в главную систему референтностей современной индивидуалистической культуры. Верховенство женского начала в культуре любви продолжается не столько как порядок, унаследованный от прошлого, сколько в силу его согласия с устремлениями к свободе и к обогащению внутреннего мира. Конечно, опыту любви сопутствует «порабощение», иногда даже предельная зависимость от «другого», но в то же время он превосходно воплощает в себе индивидуалистическую страсть к «подлинной жизни», к свободной реализации личностных склонностей и желаний. Любовь, открывающая новые возможности и разрушающая установленный порядок, несет в себе обещание наполненности жизни и в то же время - яркий опыт неповторимости собственного «я». К этому следует еще добавить тот факт, что в настоящее время любовь на женский манер стала совместимой с планами личной независимости и с возможностью участвовать в профессиональной и в общественной деятельности. Сохранение женского культа любви - это не отмирающая традиция, а современная версия старинного кодекса, приведенная в соответствие с новыми требованиями личности, располагающей собой по собственному усмотрению. Это не примета покорного следования чуждым собственному Эго моральным нормам, а отстаивание права быть самим собой до конца, утверждение примата счастья в интимной жизни и яркости чувств.

По какой причине в подобных условиях склонялась бы к упадку традиционная женская идентичность? В нашем обществе выходят из употребления культурные мо-

ральные нормы, оскорбляющие идеалы развития личности и свободы распоряжаться собой по собственному усмотрению. Но зато те нормы, которые, подобно любви, могут вписаться в индивидуалистическую систему референтностей, продолжают существовать даже в том случае, если они возрождают асимметричный или «исконный» порядок отношений между полами^. В этом плане идеал равноправия меркнет в сравнении с высокой и неизбывной потребностью в идентификации пола и в самореализации в сфере интимной жизни. Поскольку вектор идентифицирующего самоутверждения и страсти перестал препятствовать вступлению на путь социальной самостоятельности, исключительная приверженность женщин любви не может быть уподоблена сколку прошлого, обреченному на гибель под катком ревизии взглядов в духе уравнительства. В силу того, что возвеличивание женщинами любви проистекает из самых глубин современной культуры независимости и из ее призыва к свободной, насыщенной, наделенной чертами яркой индивидуальности жизни, асимметрия между мужчинами и женщинами в их отношении к любви имеет больше шансов на то, чтобы сохраниться, нежели на то, чтобы исчезнуть.

К тому же влюбленность обладает ценнейшим даром обогащения субъективной жизни букетом таких чувств, какими наше лишенное иллюзий общество в соответствии с тенденцией его развития обделено. Власть любви над женскими сердцами по-прежнему сильна, но не потому только, что любовь приспособилась к новым требованиям независимости, а еще и потому, что она позволяет преодолеть пустоту одинокой и предоставленной самой себе личности. Обогащая существование новым

^Возможна аналогия с позицией, которую отстаивает Люк Ферри: для него современность определяется не по признакам искоренения проявлений гетерономии, а по ее перестраиванию в систему понятий, приемлемую для автономии сознания (см.: Luc Ferry, L'Homme-Dieu, Paris, Grasset, 1996).

измерением - миром идеалов и чувств, любовь дарит надежду на дополнительный приток жизненной силы, помогающей личности в ее устремлении к «другому» подняться над собой. Отношение женщин к любви, разительно отличаясь от требований формального кодекса, проявляется как живая и непрестанно возобновляемая традиция, как неисчерпаемый источник чувств, делающих жизнь ярче и примиряющих субъективную независимость с проникнутыми страстью межличностными отношениями. Таковы причины, которые, судя по всему, долго еще будут способствовать продлению срока жизни женской идентичности, черпающей силы в любви.

Глава 2 СУДЬБА СОБЛАЗНА

Соблазн олицетворяет собой такой порядок отношений, который еще сильнее, чем любовное чувство, отмечен печатью социального разделения полов. От патриархальных обычаев крестьян ходить друг к другу в гости и до социальной модели поведения при галантных дворах соблазнение всегда представало перед нами в виде театрального спектакля, организованного как бинарная оппозиция мужского и женского полов. На протяжении столетий менялись подходы и способы «ухаживания», но никак не разница между мужчинами и женщинами в их восприятии искушения.

Как известно, начиная с XII века куртуазные модели поведения создали новую культуру обольщения*.

*Эту новую культуру они заимствовали от арабов во время первых крестовых походов; что же касается появления подобной сложной культуры ухаживания у самих арабов, то, по меткому замечанию Пьера Бельперона, куртуазная поэзия была создана ими, чтобы воспеть идеальную женщину, потому что они не могли вздыхать по женщине, которая по первому слову бросалась в их объятия (об этом см.: Pierre Belperron, La croisade contre Albigeois et l'Union du Languedoc a la France, Paris, Pion, 1949).

Весьма распространенный до той поры обычай похищения^, грубый захват женщин, залихватское и бесцеремонное обращение с женщинами в высших кругах общества уступили место кодексу поведения, предписывающему мужчинам покорность и сдержанность, терпение и чуткость по отношению к даме, почитание и поэтическое прославление возлюбленной. Впрочем, эта «демаскулинизация» приемов обольщения ни в чем не поколебала существенных различий в способах его реализации: с незапамятных времен право начать ухаживания отдано мужчинам, тогда как уделом женщины остается ожидание. Уже Овидий писал: «Молодой человек слишком уж уверен в своей красоте, если ждет, чтобы первою сделала ему предложение женщина. Приступать к делу обязан мужчина. Пусть он умоляет - женщина благосклонно примет его нежные мольбы»^*. В этом смысле куртуазные правила всего только опоэтизировали и узаконили в более строгом виде эти различия между полами. Именно Он должен сделать первый шаг, выразить красавице свое восхищение, признаться в своей страсти; Ей же приходится ожидать проявления инициативы со стороны мужчины, не показывать собственного желания, испытывать терпение претендента, прочно удерживать бразды правления в любовной игре, поначалу весьма скупо, но со временем все более щедро одаривая его своими милостями.

Подобное неравноправное распределение ролей при обольщении на самых глубоких уровнях отражает стародавнее предназначение мужчин для воинских трудов. Если в соблазнении роль «наступательного характера» и отведена мужчине, то потому только, что как воин он просто обязан доказать, что обладает и напористостью,

^Georges Duby, Le Chevalier, la Femme et le Pretre, Paris, Hachette, 1981, p. 43-46.

^L'Art d'aimer. Livre premier.

*Цит. в переводе В. Алексеева по кн.: Овидий Публий Назон. Наука любить. М.: Вернисаж, 1992. С. 71.

и смелостью, и отвагой. Проявление инициативы в деле обольщения выглядит тогда долгом мужчины, напрямую связанным с его воинской доблестью. Поскольку образцом для куртуазного соблазнения послужила война и искусство ведения баталий^, мужчина должен был зарекомендовать себя «дерзким любовником» (Брантом*), ему следовало «вести осаду» дамы**, идти на приступ, разрушать бастионы ее скромности и в итоге победить ее. Мужчине, как средоточию активности и завоевательных тенденций, необходимо было главенствовать во всем, и потому до середины XVII века мужчина будет отстаивать свое превосходство даже в силе приверженности любовному чувству^.

Если, с другой стороны, роль женщины сведена к ожиданию и сопротивлению, то сделано это из соображений морали, а также по причине ее скромности, которая со времен Плиния объявлена природным свойством второго пола. Чтобы соблазнить избранного ею мужчину, женщина не вправе поведать о своем желании, ей следует притвориться его законной добычей***. Удел

^Denis de Rougemont, L'Amour et l'Occident (1939), Paris, UGE, coll. 10/18, p. 206-207.

*Брантом, Пьер де Будей (ок. 1538-1614) - французский писатель, придворный, автор книг мемуаров «Жизнеописания знаменитых людей и великих полководцев», «Жизнеописания знаменитых дам» и «Жизнеописания галантных дам», в которых собраны анекдоты, описания любовных похождений и придворных интриг.

**Главный женский символ в Средние века - это цитадель, крепость, внутри которой - сокровище. Все прочие символы женщины (газель, лань, лилия и роза, бархатистый персик, ароматная малина; она - драгоценные камни, перламутр, агат, жемчуг, шелк, небесная лазурь, свежесть ключевой воды, воздух, пламя, земля и вода) - второстепенны.

^Maurice Daumas, La Tendresse amoureuse, XVI'e - XVIII'e siecle, op. cit., p. 136.

***Ср. у В. Ерофеева: «Мужская жизнь складывается из достижений. Победителя можно брать голыми руками. Женщина, которая создаст у мужика иллюзию большой победы, будет самой большой победительницей» (Ерофеев Виктор. Мужчины. М.: Подкова, 1997. С. 81-82).

женщины - демонстрировать свою неприступность, множить препятствия на пути любви, не уступать мольбам мужчин ни слишком быстро, ни слишком легко*. Один заигрывает, другая отказывается принять ухаживания; один настаивает, другая соглашается, затем меняет свое решение и, наконец, уступает. Весь порядок соблазнения построен в полном согласии с неизменной системой отчетливого противопоставления мужского женскому: более решительно, нежели иные установления, элементарные структуры соблазнения** восходят к незыблемым фундаментам человеческой истории.

*Осуществить все это очень не просто, ибо, как справедливо заметил Робер де Блуа, если женщины выказывают себя приветливыми и любезными, то им грозит опасность, что мужчины поймут их превратно, если же они, напротив, проявят недостаток учтивости, то их обвинят в высокомерии.

**Элементарные структуры соблазнения - это выражение должно вызывать в памяти читателя ассоциации с тем порядком исследования исторических феноменов, который впервые был применен К. Леви-Строссом в его основополагающем труде «Элементарные структуры родства» ( 1949).

Новая Ева и прощание с Дон Жуаном

Оказывается ли и для нас это стародавнее установление по-прежнему действенным? Какова судьба мужских и женских стратегий соблазна в обществах, охваченных страстным устремлением к равноправию полов? Таковы вопросы, встающие перед нами в результате глубоких потрясений, которые в последние десятилетия поколебали сферу любовных отношений между полами.

Долгое время залогом успеха для обольстительных маневров мужчин служили эмоциональная восприимчивость женщин и их склонность к экзальтации. Ухаживание и получение милостей от дамы подразумевало, что ее осыпали любезностями и завоевывали искренностью своих чувств. Отсюда и проистекает важное значение слез и вздохов, пылких заверений, просьб и неизбежных обещаний жениться. Именно так поступает Дон Жуан: разве он делает еще что-нибудь, кроме того, что расхваливает красоту своих будущих жертв, убеждает их в искренности своей сердечной страсти и обещает жениться на них? Дон Жуан - это «супруг для рода человеческо-

го»^*. В XIX веке, когда нравы простого народа были попроще, подобные приемы имели широкое распространение и неустанно порицались обманутыми женщинами. «Он соблазнил меня в обмен на обещание жениться» вот упрек, который звучит лейтмотивом их жалоб^. В основу соблазнения, осуществляемого мужчинами, были положены три ключевых принципа: объяснение в любви, восхваление женщины, обещание законного брака.

Соблазнение как отдых от забот

Современная эпоха в основном отправила на свалку этот мужской арсенал. Прежде необходимо было продемонстрировать пылкость чувств, сегодня это стало бесполезным и, так сказать, вызывающим противоположный результат. Прежде необходимо было курить фимиам своей красавице, сегодня избыточные комплименты не столько льстят женщине, сколько выставляют претендента в смешном свете^. Обещание жениться? Подобная стратегия лишена всякого смысла во времена, когда с секса сняты запреты, а женщины материально независимы. Даже словарь отмечает эти изменения: начиная с 50-х годов ухаживать перестали: теперь к женщинам просто «пристают». Правила ухаживания предписывали подлинную театральность, строго установленную темпоральность**, способы выражения чувств. «Приста-

^Moliere, Dom Juan, acte II, scene IV.

*»Он на всех готов жениться», - так выглядит эта фраза в переводе М. А. Кузмина (Мольер. Соч.: В 4 т. Т. 2. M.; Л.: Academia, 1937. С. 532).

^Francoise Barret-Ducrocq, L'Amour sous Victoria, Paris, Pion, 1989, p. 117-144.

^Pascal Bruckner, Alain Finkieikraut, Le Nouveau Desordre amoureux, op. cit., p. 292,

**Темпоральность - временная сущность явлений, порожденная динамикой их собственного движения; в феноменологически

вание» с его коннотациями* беззаботной и прозаической игры обедняет этот широкий спектр. Женская эмансипация, сексуальная революция, культура досуга, независимости и аутентичности - все эти факторы нанесли непоправимый урон старинному своду правил обольщения, которые теперь воспринимаются как лицемерные, сексистские** и чересчур манерные. Соблазнение, подвергнутое под влиянием искусства и литературы процессу деформализации и свойственной демократической культуре десублимации, теперь таково: надо соблазнить, но безо всякого пафоса, без слов: «Я тебя люблю», без обещаний и традиционных ритуалов. Надо всего только быть самим собой: мы живем во времена торжества легкого, с минимумом используемых средств, постромантического соблазнения***.

Новое место, отводимое юмору, с максимальной наглядностью иллюстрирует весьма далекий от возвышенного основной порядок современного соблазнения.

ориентированной социологии, а также в психологии и культурологии это понятие часто используется для описания всевозможных динамичных объектов.

*Коннотация - дополнительное (эмоциональное, оценочное или стилистическое) содержание языковой единицы или категории.

**Сексизм - термин, образованный по аналогии с термином «расизм».

***Трудно описать подобную ситуацию лучше, чем это сделал Умберто Эко: «Постмодернистская позиция напоминает мне положение человека, влюбленного в очень образованную женщину. Он понимает, что не может сказать ей "люблю тебя безумно", потому что понимает, что она понимает (а она понимает, что он понимает), что подобные фразы - прерогатива Лиала (под таким псевдонимом издавала свои романы о любви итальянская писательница Лиана Негретти. -Н. П.). Однако выход есть. Он должен сказать: "По выражению Лиала - люблю тебя безумно". При этом он избегает деланной простоты и прямо показывает ей, что не имеет возможности говорить по-простому; и тем не менее он доводит до ее сведения то, что собирался довести, - то есть что любит ее, но что его любовь живет в эпоху утраченной простоты. Если женщина готова играть в ту же игру, она поймет, что объяснение в любви осталось объяснением в любви» (Эко Умберто. Имя розы. СПб.: Симпозиум, 1998. С. 636).

В былые дни в процессе ухаживания необходимо было доказать свою страстную влюбленность и говорить о любви; в наши дни надо уметь рассмешить. Иное время - иные соблазны: юмор приобрел большую обольстительную силу, нежели гиперболы, продиктованные сердцем. Начиная с 60-х годов опросы показывают возросшее значение, которое женщины придают «чувству юмора» своего партнера^. За тридцать лет, истекших с тех пор, эта тенденция усилилась: среди качеств, которыми женщины восхищаются в мужчинах, юмор занимает одно из лидирующих мест^. В прошлом речь шла о том, чтобы существование любви было неотделимо от поэзии, святости, едва ли не религиозных чувств; теперь надлежит создавать оживленную и веселую обстановку, быть забавным и «клевым», уметь «прикалываться». Усиление позиций юмора, олицетворяющее собой рост влияния гедонистических и связанных с развлечениями ценностей, предпочтение, отдаваемое системе референтностей настоящего времени и «уходу от действительности», «контактам» и «расслаблению» - все это сопутствует эпохе массового потребления и масс-медиа. Ког-

^Vance Packard, Le Sexe sauvage, Paris, Calmann-Levy, 1969, p. 147.

^»С мужчиной 32 % женщин особенно любят поговорить, 19 % посмеяться, 15%- заняться любовью, 15%- вместе провести выходные дни» (Gerard Mermet, Francoscopie 1993, Paris, Larousse, 1994, p. 139).Отныне француженки заявляют, что больше восхищаются чувством юмора своего приятеля, чем его физическими данными или высоким социальным положением. В иерархии тех качеств, которые они ценят в первую очередь, юмор следует сразу же за умом. И в списке самых великих соблазнителей француженки первым ставят Терри Лермита: они оценивают его выше, чем Кевина Костнера или Ричарда Гира. (Questions defemmes, №1, avril 1996). (Терри Лермит (1952 г. р.)французский актер, создающий на экране образы неотразимых или забавных плейбоев. Кевин Костнер (1955 г. р.), хотя и обладает, по замечанию одного американского журналиста, «идеальной внешностью для секретного агента - неброской и незапоминающейся с первого взгляда», пользуется широкой известностью в Голливуде с середины 80-х годов; Ричард Гир (1949 г. р.) в начале 80-х годов был признан секс-символом Голливуда. - Прим. пер.).

да главными объектами референтных корреляций считают досуг и не связанную условностями личность, идеал взаимоотношений между мужчиной и женщиной имеет тенденцию освобождаться от старинного идеала романтической степенности: веселое времяпрепровождение, смех, юмор способны восторжествовать над ним.

Во времена, когда женщины отвергают иерархию и дискриминацию по признаку пола, они уже не приемлют неравноправных ритуалов ухаживания и, напротив, в своем подавляющем большинстве выступают за непринужденные, шутливые формы общения, устанавливающие более «равноправные» отношения между мужчинами и женщинами*. Усиление позиций мужского юмора в хитростях обольщения свидетельствует о новизне женских чаяний, не столь сильно проникнутых ожиданием доказательств преклонения, как требованием духовной близости и признания равноправия полов. Повышению значимости юмора способствовал не только и не столько рост престижа приятного отдыха, сколько стремление женщин к менее отягощенным условностями и более свободным связям, к наполненным большим взаимопониманием отношениям с мужчинами. Вот почему юмор как средство соблазна обретает вид типичного проявления новых демократических пристрастий женщин.

Свободное от императива сентиментальной риторики обольщение развивается по законам совсем иной темпоральности. Завоевание женщины на старинный манер частенько сравнивали с военной осадой, которая

*В. Ерофеев отмечает новое отношение женщин к приемам соблазнения и в нашей стране: «В начале 80-х годов наметился [...] процесс женской сексуальной эмансипации, который, в конечном счете, поставил многих наших мужчин в довольно неловкое положение. Устойчивая роль победителя у мужчины постепенно была отнята. Женщины если и не научились делать выбор заранее, то по крайней мере обзавелись достаточным количеством шуточек-прибауточек и разгадали мужскую игру. Вот этого мужчины и не ожидали, к этому не были готовы» (Ерофеев Виктор. Мужчины. Указ. соч. С. 32-33).

требовала «терпения и длительного времени». Отмена общественных запретов, сковывавших сексуальную жизнь, напрочь упразднила этот освященный веками прием. Отныне соблазнение обречено на протекание в более быстром темпе, о чем свидетельствует сокращение временного интервала, отделяющего начало от любовного «завершения». Ускорение соблазнения и развенчание его идеалов воплощают в себе все ту же современную тенденцию к «скрадыванию дистанции»^, к «аутентичности», к антитеатральности форм культуры. Женщины выступают за свободу и нескованность любовных чувств, и они больше не считают себя обязанными откладывать исполнение желания, возбуждать страсть, не удовлетворяя ее, заставлять претендента слишком долго томиться в ожидании: они все более явственно перестают отождествлять себя с крепостью, которую необходимо взять штурмом. «Кокетство»^ - манера поведения, которую долгое время считали типично женской, - все больше отходит на задний план, уступая место поведению куда более бесхитростному и откровенному, более близкому к поведению мужчин.

И даже сам стержень механизма соблазнения, иными словами, оппозиция между мужской активностью и женской пассивностью, подвергается разрушению. Начиная с 40-х годов кинематограф показывает нам новую манеру поведения женщин, которая выворачивает наизнанку традиционную схему обольщения: когда в фильме «Порт печали» Лорен Бокол* спрашивает у Хамфри

^Daniel Bell, Les Contradictions culturelles du capitalisme, Paris, PUF, 1979, p. 117-127.

^По мнению Симмела, «суть женского кокетства состоит в том, чтобы попеременно демонстрировать то намеки на согласие, то намеки на отказ, привлекать мужчину, не позволяя ему достичь окончательной победы, и отвергать его домогательства так, чтобы он при этом не терял надежды» («La sociabilite», in Sociologie et Epistemologie, Paris, PUF, 1981, p. 130).

*Лорен Бокол (1899-1957) - американская киноактриса; через год после совместных съемок с Хамфри Богартом в фильме

Богарта*: «Огонька не найдется?», то именно она, в нарушение всех правил, проявляет инициативу в завязывании любовной интриги. И подобная практика получает все более широкое распространение. Несть числа американским фильмам и телефильмам, в которых героини делают первый шаг; в массовой культуре при переходе к интимным отношениям активная роль все чаще отводится именно женщине. Вдобавок и женские газеты теперь без колебаний оправдывают женщин, которые инициируют начало отношений. К тому же женщины нынче не боятся давать небольшие объявления интимного характера, не стыдятся они и признавать, что сами сделали первый шаг. В былые времена комплименты входили в обязательный набор мужских средств обольщения, а в наши дни можно наблюдать, как женщины с похвалой отзываются о физической привлекательности или элегантности мужчин. То поведение, которое прежде клеймили как свойственное одним только «шлюхам», снискало относительную социальную узаконенность: «заигрывания» со стороны женщин больше не считают ни безобразием, ни непристойностью. Поступательное развитие равноправия сумело подпортить, хотя и не слишком основательно, главную схему галантных отношений, иными словами, отчетливую оппозицию между мужской активностью и женской пассивностью.

Утомленный Дон Жуан

На отношение мужчин к соблазнению влияют и другие изменения. В наши дни и ценность, и смысл победы

«Иметь и не иметь» (1945) - экранизации романа Хемингуэя - стала его женой (для Богарта это был четвертый брак).

*Хамфри Богарт (1900-1957) - популярный американский киноактер, создатель образов авантюристов, гангстеров и «крутых» частных сыщиков; в фильме «Иметь и не иметь» он сыграл Гарри Моргана.

над женщиной претерпевают значимое смещение. Так, в женской прессе множатся статьи, в которых на разные лады перепевают тему ослабления сильного пола: «Мужчин больше нет», «Куда подевались мужчины?». Памфлеты подвергают осмеянию новую «каталепсию», поразившую мужчин^. Кинематограф гораздо реже, чем прежде, являет нам блистательные образы «сердцеедов» и «волокит», всегда готовых пополнить коллекцию своих охотничьих трофеев. Прислушиваясь к разговорам, которые ведут между собой молодые девушки, можно услышать, как одни сетуют на то, что к ним совсем не пристают, а другие жалуются на то, что мужчины их избегают или уклоняются от встреч с ними. Складывается впечатление, что приставания со стороны мужчин стали более редкими, даже единичными; во всяком случае, они теперь меньше ассоциируются с чисто мужскими «рефлексами».

Что это: пустые слова? Избитые клише средств массовой информации? Ничего подобного, если только принять на веру результаты некоторых опросов^: видимо, сегодня «бегать за женщинами» стало менее достойным занятием, чем раньше. Еще совсем недавно приставание к женщинам было общепринятым способом самоутверждения и социализации достигших половой зрелости мужчин. Эти времена незаметно уходят от нас в прошлое. Наиболее «агрессивные» формы приставания все чаще воспринимают как грубое поведение, свойственное низам общества. Пытаться привлечь внимание девушки свистом, комментировать ее внешность, заговаривать с женщиной на улице или в метро - подобное поведение считают неуместным и типичным для идеологии низших классов, основанной на мужском шови-

^Michele Fitoussi, Le Ras-le-bol des superwomen, Paris, CalmannLevy, 1987, p. 107.

^23 % молодых людей утверждают, что никогда не пристают к женщинам, и 48 % пристают редко ( Vingt ans, novembre 1993).

низме*. В ночных клубах мужчины больше не приглашают женщин потанцевать; «охмурить» женщину или «подвалить» к ней - все эти приемчики, конечно, никуда не подевались, но они перестали восприниматься как нечто само собой разумеющееся; похоже, что подобное поведение уже перестало быть необходимым для демонстрации принадлежности к сильному полу. Мужская культура волокитства вступила в период определенного спада: подобно другим героям современности, Дон Жуан наших дней страдает от непомерной усталости.

Иногда подобное мужское «отступничество» понимают как проявление психологической растерянности, которая вызвана поисками собственной идентичности и связана с резкими переменами в традиционном распределении сексуальных ролей. Эмансипация женщин наряду с усилением позиций «нежного мужчины» как примера для подражания якобы спровоцировала беспрецедентное замешательство в рядах мужчин^. С той поры как женщины обрели свободу, они стали более доступными в качестве сексуальных партнеров, но в то же время более пугающими и опасными для мужчин. Многие мужчины перестали понимать, чего ждут от них женщины. Если они выступают в роли покровителя или волокиты, то их обвиняют в мужском шовинизме; если они сторонятся женщин, то те сетуют на «отсутствие настоящих мужчин». Мужчины, полностью растерявшие самоуверенность перед лицом независимых «новых женщин», которые отказываются жить в их тени, якобы стали в наши дни беспокойными, легко уязвимыми и поколебленными в собственной идентичности, неуверенными в своих мужских способностях. У предупредительного и «послушного» «нежного самца», который и думать

*Мужской шовинизм - в социологии это убежденность в изначальном превосходстве мужчины над женщиной.

^Robert Bly, L'Homme sauvage et l'Enfant, Paris, Seuil, 1992.

забыл о какой бы то ни было агрессивности, нет больше ни энергии, ни жизненной силы, чтобы предложить их женщинам. Вот почему мы якобы становимся свидетелями того, как пассивность мужчин нарастает «в убыстренном темпе»^.

Что это: страх перед женщинами? Но ведь никогда еще не появлялось так мало наводящих страх женских образов, так мало роковых женщин в фильмах и в романах. Или это экзистенциальная тоска, связанная с поисками мужчинами собственной идентичности? Можно ли в это поверить теперь, когда социализация молодых людей перестала проходить в духе культа мужского всесилия и превосходства? По правде сказать, кризис мужественности весьма далек от того, чтобы стать массовым общественным явлением. Заниженная оценка поведения, пронизанного мужским шовинизмом, как и новая независимость женщин, отнюдь не способствовали чрезмерному уязвлению идентичности представителей мужского пола. Новое положение мужчин плохо переносят прежде всего выходцы из самых отсталых слоев общества, иными словами те, кто больше всех «привязан» к традиционным демонстрациям мужской силы. Все остальные уже отыскали новые способы самоутверждения и повышения собственного престижа^. Великое замешательство мужчин - это явление скорее периферийное, нежели центральное; его нельзя принять в качестве объяснения современной «инертности» мужчин, в той или иной степени наблюдаемой даже у тех, кто не проявляет никакого беспокойства по поводу своей идентификации. Мысль о нарастании кризиса мужественности и об уязвленном и стенающем мужчине - мысль неверная. Даже если критерии мужественности утратили былую четкость, большинство мужчин страдают не из-за осложнений, порожденных идентификацией: они, так же как

^Robert Bly, op. cit., p. 92.

^Francois de Singly, «Les habits neufs de la domination masculine», Esprit, novembre 1993, p. 60-61.

и женщины, тяжело переносят трудности в отношениях с людьми или в своей профессиональной деятельности. Давайте поостережемся смешивать психологические проблемы интимных отношений между людьми с ранами, которые люди получают в процессе идентификации.

«Апатию» мужчин в делах обольщения следует увязывать не с парализующим их страхом перед представительницами женского пола, а с широким распространением культуры, делающей выбор в пользу межличностного общения, аутентичности, способности прислушиваться к собственным чувствам; в пользу связей, основанных на подлинной близости. В предшествующие эпохи женщины играли роль трофеев, они дарили мужчинам возможность покрасоваться, вызвать всеобщую зависть и восхищение, эпатировать публику. В основе стараний мужчин кого-то соблазнить лежала, говоря словами Веблена, «погоня за славой, азарт соревнования»^, борьба за престиж. Победы над женщинами имели почти то же назначение, что и другие ценные вещи: их использовали «с целью представить себя в наиболее выгодном свете». Конечно, потребность выставлять себя напоказ и располагать зримыми свидетельствами успеха, так же как и необходимость подкреплять или утверждать собственную мужскую состоятельность, никуда из нашей жизни не ушли. Однако позволительно высказать предположение, что отношение к женщинам изменилось в том же плане, в каком поменялось отношение к потреблению. Отныне гораздо важнее то, что ты сам лично потребляешь, нежели демонстрация того или иного уровня жизни^. Точно такой же сдвиг можно наблюдать, mutatis mutandis*, и в отношении мужчин к женщинам.

^Thorstein Veblen, La teorie de la classe de loisir, Paris, Gallimard, 1970, p. 23.

^Эта точка зрения была обоснована в нашей работе «Империя эфемерного» (L'Empire de l'ephemere (La mode et son destin dans les societes modernes.), Paris, Gallimard, 1987, p. 203-207).

*Mutatis mutandis (лат.) - с необходимыми поправками.

Гедонизм благосостояния, психологизм, культура тела все эти референтные корреляции привели к отказу от мужской одержимости количеством побед ради качества межличностного общения и поисков глубокого личного чувства. Доказательством тому наряду с другими фактами служит то, что молодые люди все раньше проявляют желание жить так, как живут «устоявшиеся» и хранящие верность друг другу пары. На смену лихорадочной погоне за количеством пришел преимущественный интерес к качеству чувств и повышение престижа совместного проживания. Дон Жуана поразила отнюдь не десница Божья: его погубила все возрастающая потребность в глубоком интимном чувстве и в межличностном общении.

Разумеется, мужчине по-прежнему лестно иметь возможность похвастать своими победами. И все-таки подлинную мужественность теперь, похоже, куда более редко соотносят с образом Дон Жуана - слишком обезличенным, слишком однообразным, слишком чуждым собственной Самости и вибрациям своих чувств. Вследствие этого происходит очередное сглаживание различий между полами. Прежде мужчины хотели видеть в себе «сторонних» по отношению к собственным любовным приключениям коллекционеров, в то время как женщины мечтали о вечной и нерушимой любви. Слегка отступив от заветов Дон Жуана, мужчины сделали шаг в сторону женских приоритетов продолжительности отношений и эмоциональной вовлеченности в них. Новые позиции, занятые мужчинами, свидетельствуют не о банкротстве идентичности настоящего мужчины или о наличии у него чувства тревоги, порождаемого женщиной, а о дальнейшем прогрессе в деле создания равноправных условий в области любовных чувств для обоих полов.

Нельзя не связать ослабления позиций донжуанства с новым значением сексуальности в сфере воображаемого-социального. По сравнению с революционным на-

строем 60-70-х годов в сфере культуры и выражения чувств нашу эпоху отличает заметное понижение роли сексуальных референтных коррелятов. Вопросы половой эмансипации и эротического удовольствия не занимают больше ведущего места в общественных дискуссиях; возникают новые тенденции, такие как «no sex»*, как реабилитация целомудрия и воздержания. И если в Соединенных Штатах беспрестанно поминают феномен «low sexual desire»**, в Германии в то же самое время газеты приводят множество высказываний молодых людей, которые полагают, что «одного раза в неделю вполне достаточно»^: мы становимся свидетелями того, как вопросы пола теряют свою остроту и идеологическую нагруженность. Пол, все чаще осознаваемый как сфера, не наделенная какой бы то ни было разрушительной мощью и никак не связанная с виной перед Богом, потерял прежнее первостепенное значение и становится объектом меньшего вложения коллективных и индивидуальных сил. И совсем не страх перед СПИДом был причиной разочарования в сексе, а то, что происходило на более глубоком уровне, - ослабление главных религиозных и моральных запретов, широкое распространение сексуальной свободы, распад раздираемого противоречиями воображаемого. Сокращение вложения мужчинами своей энергии в стратегии соблазнения женщин по времени совпадает с тем историческим моментом, когда плоть окончательно перестала быть носителем какого бы то ни было социального смысла - трансцендентного***, губительного или освободительного. Когда «все

*No sex (англ.) - никакого секса.

**Low sexual desire (англ.) - ослабленная сексуальная потребность.

^По сведениям Всемирной организации здравоохранения, от 15 до 20% мужчин и женщин лишены сексуальной потребности.

***Согласно воззрениям основоположника немецкой классической философии Иммануила Канта ( 1724-1804), трансцендентное это все то, что выходит за пределы возможного опыта, например Бог и бессмертие души.

дозволено», победы над женщинами теряют для мужчины первостепенную важность; когда пол не имеет больше общественного смысла, усиливаются поиски мужчинами смысла личной жизни; когда Эрос теряет свою «сакральность», начинается разочарование в образе Дон Жуана.

Соблазн и вечная женственность

Право женщин на инициативу в любви и отказ от «кокетства», с одной стороны, и относительное обесценивание мужского «порхания с цветка на цветок», с другой - вот что можно противопоставить тезису о недифференцированности ролей в соблазнении, который Эвелина Сюллеро выдвинула в 60-е годы: «Необходимые для обольщения различия будут устанавливаться в интимном мире каждой отдельной пары, и все меньше и меньше - на уровне женского или мужского сообщества»^. После тысячелетия четкой кодификации по признаку пола соблазнение якобы сможет наконец отринуть половые нормы и развиваться по принципу: «Каждому его собственный соблазн». Эта идея, с неизбежными нюансами в теории, произвела фурор: пошли разговоры о феминизации мужчин и мужеподобности женщин, о стирании различий между половыми ролями, о «равенстве в соблазнении»^. Заговорили о том, что покончено

^Evelyne Sullerot, Demain les femmes, Paris, LafFont-Gonthier, 1965, p. 106.

^Pascal Bruckner, Alain Finkieikraut, Le Nouveau Desordre amoureux, op. cit., p. 292, 299.

с конформизмом, с принудительной бинарностью системы и с различением по признаку пола: настало будто бы время обратимости ролей в обольщении. Подобная идея, разумеется, не лишена революционности; остается только выяснить, в какой мере она соответствует действительному развитию нашего общества.

Различие в приемах обольщения

Не станем начинать с пренебрежения фактами. Если правда, что в наши дни некоторые женщины без всякого стеснения признают, что и они способны прибегать к уловкам с целью сближения со своим избранником, то нельзя не отметить, что эти их уловки малочисленны, незаметны для постороннего глаза и весьма избирательны по сравнению с теми, которые используют мужчины. Когда первые шаги предпринимает женщина, то ее инициатива почти всегда бывает направлена не на незнакомца, а на уже известного ей мужчину. Женская инициатива, отнюдь не являясь нормой поведения, порождается, если можно так выразиться, отчаянием: к ней прибегают как к последнему средству, когда мужчины оказываются либо слишком равнодушными, либо слишком робкими. Женщины, конечно, уже завоевали право более открыто выражать свое желание, однако актеры театра соблазна не выступают по этой причине в одном и том же амплуа. Инициатива по-прежнему предоставляется мужчинам, и - удивительное дело - женщины, как и раньше, предпочитают, чтобы так оно и было: в отличие от других неравноправных норм распределение по половому признаку ролей в процессе соблазнения женщины почти никогда не оспаривают. Нет никаких скандальных памфлетов, никаких обличительных женских речей с осуждением невыносимой мужской привилегии на «авансы».

Конечно, женщины не считают больше для себя зазорным перейти в «наступление». Но за подобной эман-

сипацией немедленно следует определенная сдача позиций: они заявляют, что готовы взять на себя традиционно предоставляемую мужчинам роль только в том случае, если партнер им нравится «по-настоящему». Отличие от повадок мужчин бросается в глаза. Мужские авансы зачастую никак не связаны с влюбленностью, иными словами, с сильным половым влечением; порой на такое поведение их толкает не столько особенное очарование, которое исходит от какой-нибудь женщины, сколько удовольствие, доставляемое приключением, вкус к новизне или к любовным победам. И доходит даже до того, что случайно подвернувшегося «удобного случая», полового влечения или соблазна получить «опыт» как таковой может оказаться достаточно, чтобы побудить мужчину направить все усилия на сближение. Ничего подобного не произойдет с женщиной, которая, даже если принять во внимание возможность проявления ею инициативы, по-прежнему склонна к избирательности полового желания, к выбору более придирчивому, более индивидуализированному и более бескомпромиссному.

Ко всему этому следует еще добавить, что мужчины и женщины имеют в своем распоряжении разное оружие соблазнения. Обольщение на женский манер опирается главным образом на внешние данные и на стратегии, обеспечивающие наиболее выгодную демонстрацию своих прелестей*. Набор способов, используемых мужчинами, гораздо шире: орудиями соблазна им могут служить и положение в обществе, и власть, и деньги**, и престиж, и известность. Но далеко не всегда можно констатиро-

*»Забота о внешнем виде может превратиться для женщины в настоящее наваждение», - подчеркивает С. де Бовуар (Бовуар Симона де. Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997. С. 333).

**Нередко утверждают, будто любовь нельзя купить за деньги; однако, по справедливому замечанию Рей Уэлдон, «опыт человечества доказывает, что лишь женщинам не удается купить любовь за деньги; мужчинам это вполне под силу».

вать, что подобные орудия оказывают то же воздействие, если их используют женщины. «Власть увеличивает соблазнительность мужчин, однако она вредит соблазнительности женщин», - заметила однажды Франсуаза Жиру. Конечно, теперь женщины чаще, чем в былые дни, признают, что их прельстила внешность мужчины, да и сами мужчины больше не отказывают в привлекательности женщинам, занимающим высокие посты. И всетаки поведение и ожидания разных полов в делах обольщения отнюдь не совпадают. У двух полов красота и очарование внешнего облика при соблазнении оцениваются не одинаково: применительно к женщинам они имеют основополагающее значение, тогда как у мужчин эти качества всего только желательны. Кроме того, женщины и не скрывают, что восхищение, которое внушает им мужчина, нередко играет огромную роль в их привязанности. Совсем по-другому это происходит у мужчин: для них женская соблазнительность и чувство восхищения явления разного порядка. И, несмотря на все видимые изменения, в реальной жизни между полами продолжает превалировать асимметрия в стратегии соблазна.

Отношение к юмору столь же наглядно демонстрирует сохраняющуюся разницу между полами в практике обольщения. Как уже отмечалось, в наши дни женщины считают юмор одним из главных составляющих соблазнительности мужчин. Однако сильный пол эту точку зрения не разделяет^: физические качества женщин обладают для мужчин несоизмеримо большей привлекательностью, чем свойства их ума. Разница в оценке юмора опять, хотя и под новой вывеской, протаскивает традиционное распределение сексуальных ролей. Мужчинам, которым необходимо доказать наличие у них

^»С женщиной 30 % мужчин предпочитают главным образом заниматься любовью, 21% - вместе провести выходные дни, 19% иметь с ней одинаковое хобби, 18 % - поговорить, 10 % - посмеяться» (Gerard Mermet, Francoscopie 1993, op. cit.).

чувства юмора, вновь отведена активная или «наступательная» роль в обольщении; и им всегда надлежит не только развлекать женщин, блистать и добиваться признания, но еще и проявлять определенную силу личности в той мере, в какой юмор воплощает в себе непочтительность, дерзость, свободомыслие, способность взглянуть на мир со стороны. Иными словами, демонстрировать те самые качества, которые обычно и ожидают найти в мужчинах. Влечение, которое пробуждает в женщинах мужской юмор, передает, пусть и новыми средствами, постоянную востребованность таких мужских достоинств, как отвага, уверенность в себе, независимость, превосходство над другими. И даже если повышение ценности культурного кода юмора выражает претензию женщин на более «равноправные» отношения, то и такое повышение все равно скроено по старинной мерке идеалов и стереотипов мужественности.

В том же направлении происходит и развитие других явлений. Нет нужды напоминать, что и в самых интимных проявлениях флирта почин сохраняют за собой мужчины: «в первый раз» обнять, приласкать, раздеть другого - инициаторы всех этих «процессов» преимущественно мужчины. К тому же отменены далеко не все предписания кодекса мужской обходительности. Даже если эти предписания и стали уже не столь обязательными, как прежде, все-таки именно мужчины дарят женщинам цветы, чаще всего именно мужчины приглашают их в ресторан и оплачивают счета за ночь, проведенную в гостинице. Никого не шокирует, когда женщина в довольно резкой форме отваживает поклонника. Давайте перевернем эту ситуацию, и поведение мужчины тотчас же назовут грубостью или хамством. Вывод напрашивается сам собой: как в области ожиданий, так и на практике универсум соблазна продолжает воспроизводиться, следуя порядку разделения на два разных пола. На поверхностный взгляд процесс сглаживания ролей постепенно набирает силу, однако если исследовать все вни-

мательно и подробно, то разные места, отводимые в единой структуре каждому из полов, по-прежнему сохраняются с тем единственным уточнением, что отныне в систему введены и пределы свободы действий, и изменчивость ролей. Само собой разумеется, что разделение по половым признакам носит теперь менее абсолютный и более пластичный характер, однако поступательному развитию равноправия все-таки не удалось расстроить тысячелетний порядок существования различий в практике обольщения.

Пока пребудут в этом мире женщины

Было бы совершенно неправильно причислять постоянство неравноправия ролей при соблазнении к остаточным и отмирающим формам разделения полов. Самое примечательное в этом явлении - сильная приверженность женщин такому асимметричному порядку: за его сохранение ратуют не мужчины (возможность на первых порах поменяться ролями, как правило, вызывает у них скорее восторг, нежели отвращение), за сохранение подобного порядка ратуют женщины. Если глубже вникнуть в существо проблемы, то положение женщины в галантном поединке остается по-прежнему неизменным потому только, что женщины сами хотят, чтобы оно таковым оставалось. Это объясняется тем, что «выжидательная» роль, которая им предоставлена, не требует от них ни самоотречения, ни подчинения кому-либо, а скорее предполагает некую форму повышения их собственной значимости. Для женщин пассивность их роли - это способ добиться воздаяния за свои заслуги и почтительного отношения, а также способ дать понять, что секс - это далеко не самое главное и единственное, чего они хотят, что они куда более страстно желают ощутить душевную близость, нежели пройти в спальню. Речь идет вовсе не о материальном вопло-

щении женственности, как и не о покорности навязанному и унизительному обычаю, а о признанном праве задавать тон в любовной игре и по собственной воле принимать окончательное решение, а также об удовольствии быть объектом ухаживаний. Вероятнее всего пассивная роль женщины коренится в установленной от века традиции, но именно такая роль способствует осуществлению сокровенных чаяний и надежд свободной и независимой женской личности. И не что иное, как именно эти индивидуалистические устремления поддерживают в наши дни социальное воспроизводство различий сексуальных ролей в любовных уловках. Разница в приемах соблазнения бесперебойно воссоздается не в силу инерции общественной жизни, а из-за ее согласованности с современными устремлениями к росту значения личности и к свободе распоряжаться собой по собственному усмотрению.

С незапамятных времен женственность олицетворяет собой соблазн. Но и теперь ничто не предвещает каких-либо изменений в существующем порядке вещей. Даже те небывалые вольности, которые допускают женщины в своих отношениях с мужчинами, опять же согласуются, хоть и на новый лад, с традиционным их отнесением к полюсу соблазна. Мысль о том, что воцарение в мире равноправия и независимости ведет к маскулинизации женщины, не выдерживает критики: женщина остается «черным континентом»*, полом, ускольза-

*В теориях психологов Великая Мать древних представляет собой персонаж, олицетворяющий темную сторону человеческой психики. Мужчины утратили связь с «темным мифологическим континентом», «поэтому мифологическое для них, естественно, оказывалось "женским"; исключенные из сферы цивилизации женщины становились носительницами таинственного знания» (об этом см.: Перкисс Диана. Женщины переписывают мифы // Женщины в легендах и мифах. М.: КРОН-ПРЕСС, 1998. С. 570). Современные мужчины додумались все-таки до разгадки тайны «черного континента» (так называл женщин Фрейд), и диагноз Рустана выглядит так: «если прежде женщин учили ничего не запрашивать, чтобы приучить их

ющим от определений и загадочным, - тем самым полом, который искушает мужчин даже в условиях провала унаследованных от прошлого ролей. Какой мужчина мог бы устоять перед соблазном, если бы женщина, поменявшись с ним ролями, сделала первый ход в любовной игре? И какого мужчину оставила бы равнодушным мысль о том, что женщина ищет его благосклонности? В том случае, когда женщины ведут себя «совсем как» мужчины и берут на себя активную роль, они из-за этого не теряют свойственной им способности не воспринимать черты мужественности. Освобождение женщин, несомненно, может вызвать панику в рядах мужчин, однако его сопровождает и новая магия любовного соблазна. Даже когда женщина завладевает инициативой, она при этом не оказывается в том же положении, что и мужчина, поскольку возникает отклонение от нормы, ее небольшое занимательное нарушение, то есть соблазн в чистом виде. Мы имеем дело с новым раскладом, ибо женственности теперь доступны различные регистры: от партии «пассивной» женщины и до партии «распорядителя». Тайна женственности, неизбывно присущие ей изменчивость и непредсказуемость вдруг пробиваются снова, одолевая даже открытость и множественность женских ролей. Сколь бы сильной ни была культура равноправия и аутентичности, женщина по-прежнему для нее неуловима, женщина - это тайна*, соблазн которой неподвластен времени.

ничего не желать, не учат ли их сегодня запрашивать все, чтобы они ничего не желали? Оргазм - разгадка тайны "черного континента"?» (цит. по кн.: Бодрийяр Жан. Соблазн. Указ. соч. С. 61-62).

*Примечательно в этом плане высказывание на эту тему Ж. Бодрийяра: «Что до мужчин, то у них есть глубина, но нет тайны: отсюда их сила - и их слабость» (Бодрийяр Жан. Соблазн. Указ. соч. С. 129).

Глава 3 ФЕМИНИЗМ И ВОЙНА ПОЛОВ*

«Кадры - это политика»; таково, по всей видимости, одно из самых важных положений феминизма второй половины XX века. В 60-е годы становится актуальной новая проблематика, в которой сексуальность рассматривается уже не как изолированная область частной жизни, а как основанные на власти отношения между полами, как политическое по своей сути и основополагающее установление патриархального мироустройства. Именно с помощью сексуальности устанавливается господство мужского пола над женским: половая принадлежность отнюдь не сводится к врожденному качеству, а проявляет себя как результат и инструмент фаллократической власти, как узловой момент в тех основанных на собственном превосходстве взаимоотно-

*Идеи «войны полов» были очень популярны в конце XIX века, но тогда их развивали главным образом женоненавистники. Октав Мирбо в одной из статей 1892 года писал: «Женщина владеет мужчиной. Она им обладает и над ним господствует; она над ним господствует и мучает его» (цит. по кн.: Mireille Dottin-Orsini, Cette femme qu'ils disent fatale, Paris, Grasset, 1993, p. 41).

шениях, в которые мужчины вступают с женщинами. Законы, представления, мораль, психология, распределение ролей в половой сфере - все сводится к тому, чтобы обеспечить главенство мужчин и подчиненное положение женщин^. На первый взгляд сексуальная сфера имеет точки соприкосновения с системой развлечений, однако более глубокое рассмотрение показывает, что она строится на согласии с системой власти, направленной на принижение и «внутреннее закабаление» женщины. «Власть - на кончике фаллоса», - объявят феминистки в мае 1968 года*.

Вот почему вопрос о женском теле оказывается центральным в баталиях, развернутых феминизмом новой волны. Широкое распространение получают сочинения, которые бичуют фаллократизм психоанализа и отстаивают право женщин на полную сексуальную независимость. Возникают внушительные массовые движения против запрета абортов и оправдания насилия. Ставится вопрос о том, чтобы повсеместно, во всех демократических странах отстаивать право на контроль над рождаемостью и на свободу по-своему распоряжаться собственным телом; речь идет также об отказе воспринимать жестокое обращение как неизбежный удел женщины^. Борясь за признание новых прав, имеющих отношение к телу, обличая патриархальную природу законов по уго-

^Kate Millett, La Politique du male, Paris, Stock, 1971. (В своей книге «Сексуальная политика» Кейт Миллер подчеркивает, что все, что говорят о женщине, говорят мужчины, что «при патриархате женщина сама не создает символы, которыми ее описывают». Об этом см.: Капути Джейн. Психический активизм: мифотворчество феминизма // Женщины в легендах и мифах. С. 547. - Прим. пер.)

*Май 1968 года - время наиболее серьезного за весь послевоенный период социально-политического кризиса во Франции, период массовых выступлений студенчества, поддержанных различными слоями населения и организациями, в том числе и феминистическими.

^Janine Mossuz-Lavau, Les Lois de l'amour; les politiques de la sexualite en France (1955-1990), Paris, Payot, 1991.

ловному праву, разрывая завесу молчания, окутывающую аборты, насилие или проявления жестокости в супружеской жизни, женщины политизировали проблемы пола и открыли широкой общественности глаза на свои глубоко личные драмы. Публичность приватной жизни и приватизация политики: феминизм ввел «войну по политическим мотивам в сферу личной жизни [...] и войну полов в общественную сферу»^*.

И мы по-прежнему стоим на этих рубежах. Теперь, пожалуй, революционная риторика больше не заглушает другие голоса, и феминизм как социальное движение топчется на месте. Однако процесс политизации половой жизни продолжает свое развитие. Демократические страны становятся свидетелями введения все новых законов, направленных против сексуальных домогательств, инцеста и насилия; феминистки выдвигают все новые требования запрета порнографии; за океаном тема войны полов пользуется небывалым успехом. Но если почти повсюду жестокость в обращении с женщинами, насилие над ними и сексуальные домогательства не остаются без внимания и способствуют появлению новых законов, то не везде они вызывают одинаковый социальный отклик. Очевидно, что Америка и Европа в этом плане выглядят по-разному, поскольку антагонизм полов там развивается с различным общественным резонансом и с различной интенсивностью. Потому и возникает необходимость задуматься о направлении и о путях политизации сексуальной сферы в современных демократиях. Какое место следует отвести новым феминистским

^Genevieve Fraisse, «Sur l'incompatibilite supposee de l'amour et du feminisme», Espris, mai 1993, p. 75.

*О жесткости развернувшейся борьбы свидетельствует хотя бы тот факт, что, начиная с первой половины 1970-х годов, феминистическое движение стала символизировать древнегреческая Медуза-горгона, со змеями вместо волос, способная превратить человека в камень одним взглядом.

баталиям? И какая такая демократия в области секса вырисовывается на горизонте? Станем ли мы развиваться по американскому сценарию, или же Старый Свет сумеет избежать как эскалации войны полов, так и их психодрам?

Одержимость синдромом жертвы

Новые феминистские крестовые походы и американское исключение из правил

Эпидемия неведомого происхождения и небывалого масштаба охватила Новый Свет: лихорадка, вызванная синдромом жертвы. Это явление прежде всего соответствует превратно понятому праву призывать виноватых к ответу, побуждающему все большее число граждан и потребителей считать себя жертвами всевозможных служб, товаров и действий, указывать виновных и несущих ответственность, будь то отдельные лица или же организации, требовать возмещения ущерба - как прямого, так и косвенного. Однако это явление указывает еще и на новую феминистическую чувствительность, клеймящую страдания, причиняемые женщинам, и обличающую новый виток преступных посягательств, объектами которых выступают женщины. Об этом можно судить в свете такой повергающей в ужас подборки фактов: в Америке почти каждая вторая женщина либо была изнасилована, либо стала жертвой попытки изнасилова-

100

ния*; 40 % женщин - объекты сексуальных домогательств; 150 000 умирают каждый год от анорексии, загубленные тиранией борьбы за похудение; 28 % пар приемлют отношения, основанные на жестоком обращении, и 50 % женщин за время семейной жизни были избиты как минимум один раз; 1 муж из 7 исполняет свои супружеские обязанности, не брезгуя принуждением; количество смертей по причинам, связанным с сексом, между 1976 и 1984 годами возросло на 160 %; процент обвинений в изнасиловании растет в четыре раза быстрее общего процента роста преступности. Таковы данные, которые позволяют радикальным феминисткам**, не слишком вникая во всякие тонкости, говорить о «войне против женщин»^.

Вопрос о насилии наглядно иллюстрирует современный комплекс жертвы. Повергающие в трепет опросы

*Возможно, подобная удручающая статистика отражает важность этой темы для психологического развития женщины. Адольф Гуггенбюль-Крейг в этой связи замечает: «Важную роль в сновидениях и фантазиях женщин играют изнасилования; часто они являются предметом навязчивых страхов. Возмутительная или привлекательная, в любом случае, фантазия об изнасиловании имеет огромное значение для понимания женской психологии [...] фантазии об изнасиловании, воспринятые пациенткой как психологическое приобретение, как живой символ, которые нельзя оставить без внимания, способствовали развитию женщины и часто направляли их по пути индивидуализации» (Гуггенбюль-Крейг Адольф. Брак умер да здравствует брак! Указ. соч. С. 76-77).

**Радикальный феминизм - образовавшееся в эпоху постмодерна течение в феминизме: по убеждению представительниц этого течения, мужчины и сформированный ими патриархальный уклад общества являются причиной угнетения женщин и гарантом их дальнейшего притеснения. Мужчины же якобы выступают основными потребителями плодов женского угнетения, главным образом посредством института брака и семьи. Степень радикализма сторонниц этой ветви феминизма варьируется от возможности сосуществования с мужчинами, если они откажутся от патриархата, до восприятия мужчин как «врагов» и уверенности, что женщины могут и должны жить без них (Об этом см.: Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 377).

^Например, Мэрилин Френч, «Война против женщин» (Marilyn French, La Guerre contre les femmes, Paris, L'Archipel, 1992).

101

показывают, что каждая четвертая студентка - жертва изнасилования или попытки изнасилования. Прежде наивно полагали, будто насилие творят незнакомцы в каких-нибудь укромных уголках. Полное заблуждение: опросы заверяют нас, что от 60 до 80 % изнасилований совершают люди «из близкого окружения» жертвы^, в 9 случаях из 10 это происходит на территории университета или колледжа, а насильник девушке известен^. Подобный тип изнасилования теперь носит особое название: date rape*, изнасилование близко знакомым человеком. Именно этот тип насилия и составляет ядро новых представлений женщин о себе как о жертве. В университетах опросы, статьи, книги тщательно исследуют этот вопрос; студенты организуют шествия и митинги, во время которых изнасилованные девушки, ободряемые и приветствуемые толпой, выносят на всеобщее обозрение свою личную драму. В то время как подвергшиеся нападению женщины объявляют себя «пережившими катастрофу», в знак солидарности с ними появляются T-shirts** и posters***. В былые дни молодых бунтарей воодушевляли планы изменения жизни; теперь их приводят в восторг женщины-мученицы с поруганным телом.

Если мы и говорим об истерии, связанной с ощущением себя жертвой, то это не означает, будто насильственные действия в отношении женщин - плод воображения. И жестокое обращение, и посягательства неоспоримо существуют. Зато не столь бесспорны пугающие

^С начала 70-х годов Сьюзен Браунмиллер утверждала, что почти каждая вторая женщина была изнасилована мужчиной, который ей знаком (Susan Brownmiller, Against опт Will: Men, Women and Rape, New York, Simon and Schuster, 1975).

^Имеются в виду выводы пресловутой анкеты, опубликованной журналом «Мисс Мэгэзин» в 1985 году.

*Date rape (англ.) - изнасилование во время свидания.

**T-shirts (англ.) - футболки, по форме напоминающие букву «Т».

***Posters (англ.) - настенные плакаты, афиши.

102

статистические данные, которыми орудуют феминистки. Беспристрастность цифр никого не должна вводить в заблуждение: их кажущаяся объективность скрывает идеологически окрашенные усилия по перелицовке реальности. Неправомерное расширение понятия сексуального посягательства и изменение критериев нормального поведения и поведения преступного - вот что в первую очередь объясняет новый виток изнасилований, а вовсе не внезапное усиление склонности мужчин к насильственным действиям. Если и в самом деле определять изнасилование не по признаку использования физической силы или угрозы ее применения, а по признаку «словесного принуждения и уговоров», давления и психологического воздействия, то как после этого удивляться результатам подсчета количества случаев сексуального принуждения? Если размещение на стене своего кабинета вырезанной из журнала фотографии красотки рассматривают как форму сексуального домогательства, то следует ли удивляться внезапному росту числа подобных нарушений? Расширительно толкуя понятие «жестокость», снижая порог терпимости, криминализируя поступки, которые обыденное сознание считает «нормальными», радикальный феминизм уже не делает реальность более понятной, а сообщает ей инфернальные черты, он уже не выставляет на всеобщее обозрение потаенные аспекты владычества мужчин, а порождает вкус к сенсациям и вымышленную виктимологию. В подтверждение сказанному можно привести тот факт, что три четверти из этих «изнасилованных» студенток не сочли себя таковыми, отвечая на вопросы дознавателей. Короче говоря, они были изнасилованы, сами о том не ведая! И вдобавок 4 из каждых 10 продолжали поддерживать половые отношения со своим так называемым насильником! Значение этих цифр понятно даже самым большим тугодумам: описанное нами изнасилование таковым не является и существует только из-за введения нового определения понятия, слишком широко -

103

до абсурда расширительно - истолкованного^. Пресловутая эпидемия изнасилований есть не что иное, как результат «переосмысления» такого понятия, как сексуальное принуждение. Вот почему целая пропасть пролегла между цифрами, названными в трудах феминисток, и числом официально зарегистрированных заявлений. Как утверждают опросы, каждая четвертая студентка жертва изнасилования или попытки изнасилования; однако в действительности регистрируют всего 1/2 изнасилования на студенческий городок в год! На смену эпохи «мистифицированной женщины»* пришло время занятого мистификацией феминизма.

Культура отнесения себя к жертвам строится на основе строжайшего манихеизма**: всякий мужчина потенциальный насильник и преследователь; всякая женщина - жертва притеснений. И в той же степени, в какой мужчин представляют себе похотливыми, циничными и грубыми, женщин мыслят существами невинными, добрыми и безобидными. Все зло коренится в мужчинах. Да и сами половые отношения не лишены драматизма: Кэтрин Мак Киннон и Андреа Дворкин утверждают, что между изнасилованием и нормальным сексуальным сношением различия тоньше листа папиросной бумаги. Фаллос - это своего рода оружие, и любое проникновение мужчины в женщину близко к изнасилованию. А если женщина не против? Преступление вооруженного «вторжения» все равно наличествует в полном объеме. К тому же сам факт изнасилования муж-

^Эта проблема весьма обстоятельно рассмотрена Шарлем Кротаммером (Charles Krauthammer, «La deviance redefinie a la hausse», Le Debat, № 81, sept.-oct. 1994).

*»Мистифицированная женщина» - выражение Симоны де Бовуар, использованное ею в эссе «Второй пол» (1949) для обозначения женщины, ставшей жертвой внушенных ей обществом и выгодных для мужчин иллюзорных представлений. В 1963 году под этим же красноречивым названием была опубликована книга Бетти Фриден, о которой речь пойдет ниже.

**Манихеизм - бред психически больного человека, которому мерещится, будто на него нападают воображаемые люди.

104

чины все чаще относят к нормальным явлениям: 50 % юношей-студентов якобы не видят отклонения от нормы в том, чтобы изнасиловать женщину, если они возбуждены ею, и 1 из каждых 7 будто бы признает, что не станет мириться с отказом партнерши^. Апокалипсический дух неофеминизма единым махом выплескивает на нас как мнимую обреченность женщины на роль жертвы, так и склонность половозрелых мужчин к сатанинской жестокости*.

В настоящее время эта эпидемия не достигла еще берегов Старого Света. Конечно, во Франции, как и в других европейских странах, наблюдается заметный рост числа заявлений об изнасиловании^. Вместе с тем закону подсудно изнасилование со стороны мужа, да и издевательства по признаку пола** уже стали преступным деянием. Однако Европа по сравнению с Соединенными Штатами пока еще убереглась от феминистического экстремизма. Тематика изнасилования близко знакомым человеком не вызвала общественного резонанса;

^Naomi Wolf, The Beauty Myth, Londres, Vintage, 1990, p. 167.

*Ср. у В. Ерофеева: «Ликуй, феминистка! На Западе женское движение, приобретя уставные формы идеологии, разбило половую "империю зла". Прощай, главенствующий статус! Цивилизованный мужчина мирно отступил по всем направлениям» (Ерофеев Виктор. Мужчины. Указ. соч. С. 79).

^Во Франции зарегистрировано 1038 заявлений в 1970 году, 2859 - в 1984-м, 4582 - в 1990-м. С другой стороны, 1 женщина из каждых 20 утверждает, что ей на себе довелось испытать принуждение к половому сношению (Les Comportements sexuels en France, op. cit., p. 216).

**Понятие «издевательства по признаку пола» (во французском языке - «harcelement sexuel»; в английском - «sexual harassment») впервые введено было в юридическую практику в Соединенных Штатах и обозначает «унижение или оскорбление людей словом или действием по причине их гендера» (Лоусон Тони, Гэррод Джоан. Словарь-справочник. Указ. соч. С. 140). Хотя данная формулировка и предлагается в качестве термина социологической науки, это выражение, в соответствии с требованиями контекста, переводится поразному: иногда как «сексуальные притеснения» или «притеснения по половому признаку», иногда как «сексуальные домогательства», а иногда и как «сексуальные преследования».

105

закон о сексуальных домогательствах не вызвал никакой полемики и никаких существенных расхождений во мнениях, а публикации по этому вопросу единичны и редко вызывают дискуссию. В Соединенных Штатах, напротив, несть числа опросам, бьющим тревогу из-за сексуальных домогательств; количество статей на эту тему исчисляется сотнями или даже тысячами; процесс Аниты Хилл против судьи Томаса поднял целую бурю страстей и держал в напряжении 120 миллионов телезрителей. Сегодня Пола Джонс стала предметом скандальных толков, потребовав у Била Клинтона 700 000 долларов в возмещение ущерба, причиненного ей сексуальными домогательствами, а Лорина Боббит*, обвиненная в том, что отрезала своему мужу пенис, была оправдана, получив поддержку 6 американок из 10. Америка, вне всяких сомнений, - это страна, где феминизм обрел наиболее воинственную и организованную форму; вместе с тем именно в Америке женщины чаще, чем где бы то ни было, присваивают себе статус жертвы. Никакой другой народ не сравнивает половой акт между мужчиной и женщиной с изнасилованием; нигде больше принадлежность к тому или иному полу не несет такой огромной смысловой нагрузки, не дает повода для стольких повергающих в трепет своим содержанием опросов, не распаляет до такой степени страсти и средства массовой информации. «Золотые» перья особо выделили «чудаковатость», точнее, даже «исключительность»^ французов в отношениях между полами. Однако можно задаться и таким вопросом: не правильнее ли,

*После того как Лорина Боббит это сделала, она поехала на машине и выбросила пенис на ходу в окошко. Ее муж Майкл обратился в Службу спасения, полицейская собака отыскала утраченный им пенис, и вскоре была проведена уникальная операция по его пришиванию. Вся страна с огромным интересом следила за развитием этих событий.

^Mona Ozouf, Les Mots desfemmes; essai sur la singularite francaise, Paris, Fayard, 1995; Elisabeth Badinter, «L'exeption francaise». Le Debat, № 87, nov.-dee. 1995, p. 123-126.

106

по всем существующим меркам, говорить об исключительности американцев, поскольку трагичность восприятия пола и принятие на себя роли жертвы выражены там с поразительной яркостью. В этом смысле странность американцев являет собой порождение сегодняшнего и - кто знает? - завтрашнего дня, зато странность французов все менее заметна теперь, когда только нюансы еще отличают их от других народов Европы. Нет никаких серьезных различий, или, скажем так, теперь уже нет серьезных различий между Францией и другими странами, но зато они существуют между Америкой с ее моделью войны полов и Европой с ее склонностью к относительно мирному восприятию антагонизма полов.

Как бы то ни было, но одержимость синдромом жертвы заставляет откорректировать, хотя бы отчасти, оптимистическое представление о том, что поступательное развитие равноправия якобы неизбежно устранит главные различия и конфликты между двумя гендерами. По мере того как общественное положение двух полов выравнивается, ощущение их несхожести сохраняется, поскольку продолжает явственно проявляться страх и недоверие по отношению к другому. Нельзя по-прежнему верить в то, что развитие по пути демократии механически совпадает с эрозией идеи несходства гендеров: эта идея не привносится извне, а воссоздается в самых недрах демократической культуры. Когда все, что делает один, доступно и для другого, то утверждается и право на отличие, и культивирование своей индивидуальности как вектора утверждения собственной идентичности; когда отмирают великие философские системы истории, то феминизм, основанный на различении, может вызвать известный общественный резонанс, а все потому, что он отвечает современным устремлениям к независимости и к идентичности. И что же иное утверждает радикальный феминизм, если не самостоятельность женщин во взаимоотношениях с мужчинами? И к чему он стремится, если не к признанию женского желания, женской чувствительности и женского языка, освобожденных от владычества мужчин? Основанный на различе-

107

нии феминизм, вопреки всем его нападкам на универсализм прав человека и на втискивание патриархального типа женщин в прокрустово ложе некой природной сущности, носителем которой подобный тип выступает, подспудно питается современными идеалами личности. Вследствие этого «культурный» феминизм следует рассматривать в одно и то же время и как осечку равноправия - он запирает два гендера в разные универсумы, и как «продукт» поступательного движения к равноправным условиям жизни в той мере, в какой это движение служит толчком для возникновения все новых требований, обусловленных становлением идентичности. Несомненно, культ различения выглядит с разных точек зрения неукорененным по сравнению со всем тем, что теперь реально сближает два пола; тем более, что в своих крайних формах это явление затрагивает только меньшинства. Но все-таки поостережемся уверовать в то, что «неравноправный» и эссенциалистский* характер обрекает этот культ на неизбежное вымирание. Закат великих освободительных идеологий, социальная легитимация гомосексуализма, потребность в идентичности, в уважении и в личной безопасности - это еще и воплощение мировосприятия и устремлений эпохи, которая, по всей видимости, продлит более или менее явное существование этого типа повторно задействованного механизма различения гендеров внутри обществ, основанных на равноправии.

Неофеминизм и сутяжнический индивидуализм

Иногда стремительное распространение синдрома жертвы понимают как признак упадка в современном

*»Эссенциализм» основан на утверждении существования незыблемых физиологических границ между мужчиной и женщиной.

108

мире ценностей, связанных с настроем на победу. В таком случае посредством самоотождествления со статусом подвергаемого угнетению человека выражается будто бы отход от индивидуалистических и демократических идеалов, а также отказ от личной независимости и от ответственности за собственную жизнь^. На смену героическому и созидательному идеалу Нового времени якобы пришли «воля к бессилию» и обаяние женщины жертвы рока. В 60-70-е годы феминизм был занят освобождением сексуальности от моральных норм, ослаблением влияния общества на личную жизнь; в наши дни, напротив, феминизм постоянно требует усиления общественного контроля над личной жизнью: законы об издевательствах по признаку пола, свод правил культурного поведения и языковых норм, требования запрета порнографии - все это чисто интервенционистские устремления, против которых часто выступают как против нового интеллектуального и морального терроризма, угрожающего либеральному устройству нашего общества. Утверждая, будто «все есть политика», неофеминизм якобы принимает сторону тоталитаризма, и у него якобы имеется вредная склонность к переведению частной сферы в ведение государства, к аннулированию права человека на личную жизнь и к полному подчинению индивидуумов общественным нормам^. Самые яростные его противники даже заводят разговор о «феминацизме» (Раш Лимбо*).

Нет никаких сомнений в том, что наша эпоха свидетельствует о росте потребности в регулировании общест-

^На эту тему рекомендуем прочесть наводящую на размышления статью Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov, «Du culte de la difference a la sacralisation de la victime». Esprit, juin 1995), воспроизведенную в книге «Растерявшийся человек» (l'Homme depayse, Paris, Seuil, 1996, p. 213-230).

^Wendy Kaminer, «The Privacy Problem», in Debating Sexual Correctness, op. cit., p. 138-143; Camille Paglia, Vamps & Tramps, New York, Vintage, 1994, p. 23.

*Раш Лимбо - известный американский ведущий радио- и телепрограмм, один из видных идеологов республиканской партии.

109

вом поведения в частной жизни; но справедливо также и то, что из-за своей параноидальной одержимости комплексом жертвы женщины нередко формируют представление о себе как о существах, не способных к самозащите и стремящихся не столько стать хозяевами собственной судьбы, сколько оказаться под чьим-нибудь покровительством. Но дает ли это основание говорить о помрачении идеала личной независимости? Можно ли просто и без затей смешивать воедино современную боязнь насилия и сексуальных приставаний со «стремлением играть роль жертвы» и с тем, что развитие независимости пошло вспять? Хотелось бы предложить всему этому иное объяснение. Что в действительности олицетворяет собой феминизм с синдромом жертвы, если не более настоятельное требование прав личности, помноженное на подкрепленное реальным действием стремление преобразовать обычаи и законы, привить мужчинам необходимые положительные качества или же воспитать их поновому, изменить все - вплоть до поступков мужчин, вплоть до их страстей? Культура of complaint* не может быть сведена к повышению общественной значимости бессилия и пассивности, если нет сомнений в истинности того, что ей сопутствует отказ от питаемых мужским шовинизмом привычек, дополненный решительными действиями по установлению новых отношений между мужчинами и женщинами. Можно, конечно, обнаружить комичную сторону во многих заявлениях, касающихся издевательств по признаку пола или же насилия со стороны близких людей; можно испытывать сожаления по поводу атмосферы «охоты на ведьм», запугивания и даже террора, воцарению которого способствовала political correctness**. Однако это не отменяет того факта, что женщины, считая себя жертвами притеснений, отнюдь не отвергают идеалы независимости и даже способствуют их развитию, поскольку они осо-

*Of complaint (англ.) - зд.: подачи жалоб.

**Political correctness (англ.) - политическая корректность.

110

бенно настаивают на абсолютной необходимости для себя уважения и безопасности, порицают присущую мужчинам грубость в обращении, возмущаются принятыми нормами социализации и своей настойчивостью вызывают к жизни новые правила взаимоотношений между полами. Феминистская виктимология неизменно восходит к демократическим чаяниям построить мир, основанный на идеале полной свободы личности и самовоспроизводства общества в результате самодеятельности индивидов, она постоянно вносит свой вклад в современные - в духе индивидуализма - планы завоевания новых прав и верховной власти самоуправления в человеческих коллективах.

Весьма неосторожно в этой связи пугать нас призраком тоталитаризма, пусть даже и «мягкого». Хотя призывы к общественному контролю над частной сферой звучат все чаще, нет и следов всего того, что в структурном отношении восходит к тоталитаристским замашкам: нет ни отождествления общества с властью, ни упразднения оппозиции и взаимоисключающих требований, выдвигаемых социумом. В противоположность этому продолжается демократическое выпутывание гражданского общества из тенет политической власти, беспрестанное обсуждение установленных норм, завоевание новых прав, признание пожеланий меньшинств^. Речь идет вовсе не о возрождении тоталитаризма, а о бурном развитии правовых демократических обществ, совпадающем по времени со столь же бурным ростом спроса на гражданские права и с многократным увеличением числа исковых заявлений, требующих судебного разбирательства. При этом увеличивается не столько влияние государства, сколько, во-первых, рынок «услуг», предоставляемых судом, и поле деятельности для юристов, а во-

^Мы воспроизводим здесь строки из классического исследования Клода Лефора (Claude Lefort, L'Invention democratique, Paris. Fayard,1981).

111

вторых - степень защиты прав личности и число женщин, по собственному почину вступающих в борьбу за справедливость. И повсюду расширительное толкование понятия «жертва» толкает женщин на то, чтобы становиться гражданскими обвинителями, затевать судебные тяжбы, требовать возмещения ущерба. Если большое число проявлений культуры отнесения себя к жертвам и демонстрирует образ инфантильной и бессильной женственности, это не должно скрывать от нас другую сторону явления, а именно - развитие инициативы в том, что касается обращения в суд, и самостоятельности в том, что касается юридических вопросов, иными словами, всего того, что очень далеко отстоит от традиционного для женщин смирения. Воздержимся и от разговора об отступлении от идеала власти над собственной судьбой: в действительности он всего только находит новое и более конкретное выражение в возмущенных протестах и в требовании соблюдения прав. На смену политическим идеологиям с их пустыми обещаниями приходят идеологии независимости, гарантированной законом: мы имеем дело не с кризисом самостоятельности, а с гипертрофированными формами отстаивания женщинами своих прав.

Совершенно невозможно свести дух нашего времени к апологии страдания и бессилия. К чему стремятся оскорбленные женщины, если не к тому, чтобы вновь обрести чувство гордости собой, самоуважение и достоинство? В основе выставления себя в роли жертвы лежит не столько стремление к отказу от своей силы, сколько воля к самоутверждению и к духовному возрождению. Возродить позитивное представление о себе, покончить с заниженной самооценкой, снова обрести веру в себя, любовь к себе и самоуважение, восстановить положительный смысл собственной идентичности: сколь бы велика ни была сила референции гендера, а механизм отнесения себя к жертвам все-таки вписывается в орбиту индивидуалистических устремлений, в орбиту self

112

help*, а также технологий создания и отстаивания своего «я». С одной стороны, вся эта риторика слезных причитаний может выглядеть как умаление роли личной ответственности, но зато, с другой стороны, она воссоздает этос индивидуализма с его отказом от данности, с его требованием уважения достоинства и самоценности личности. Self-made man** творил себя из ничего; сегодня речь идет о том, чтобы «воссоздавать себя», отталкиваясь от собственных ран и обид^. Идеал самообладания и способности к созиданию собственной личности не отвергнут и захватывает путем привлечения психологии и судопроизводства область самоуважения. Начатый женщинами процесс egobuilding*** продолжает развиваться в условиях раздувания враждебности к мужчинам и обвинений, выдвигаемых против них.

*Selfhelp (англ.) - самопомощь.

**Self-made man (англ.) - обязанный всем самому себе человек.

^Michel Feher, «Identites en evolution: individu, famille, communaute aux Etats-Unis», Espris,juia 1995, p. 130.

***Egobuilding (англ.) - Эго-строительство, строительство собственного Эго; американский психолог Эрик Эриксон в сходном смысле употреблял термин «эго-синтез».

113

Издевательства по признаку пола и демократия

Снятие одного табу

В странах с развитой демократией появилось новое наказуемое деяние: издевательства по признаку пола. В 1977 году в Соединенных Штатах впервые было признано существование притеснений по признаку пола и назначена ответственность за них. Первая статья рекомендаций комиссии Европейского сообщества от ноября 1991 года объявляет притеснения по половому признаку, определяемые как шантаж, неприемлемыми так же, как и «атмосфера запугивания, враждебности или унижения». В Бельгии начиная с 1992 года действуют особые законы, принятые для борьбы с питаемыми сексизмом посягательствами на рабочем месте. В том же году такое понятие, как притеснения по половому признаку, включено и во французский уголовный кодекс.

Хотя стремление прекратить сексуальные преследования отныне и стало для разных народов общим, его сопровождает появление заметно разнящихся между собой определений и юридических последствий. Во Франции притеснения по половому признаку юридически

114

признаны только в форме злоупотребления властью с целью склонения к интимным отношениям: законом предусмотрено наказание лишь за приказы, угрозы, принуждение и давление, исходящие от старшего по должности. При этом сексуальные домогательства со стороны равных по положению коллег во французском обществе юридически не наказуемы. Расхождение с американскими юридическими нормами весьма значительно, тем более что заокеанское представление о сексуальных притеснениях - издевательствах по признаку пола включает в себя не только такое поведение, которое изза сексуальных приставаний прямо или косвенно ставит под угрозу исполнение человеком служебных обязанностей, но и более широкий спектр поступков, имеющих целью или следствием «существенно препятствовать трудовой деятельности или создавать внушающую страх, оскорбительную или враждебную обстановку»^. В Америке сексуальные преследования осуждаются как дискриминация по половому признаку, а во Франции как оскорбление человеческого достоинства и свободы в области секса. Здесь закон служит тому, чтобы защитить сексуальную свободу, а там - обеспечению равноправия полов на рабочем месте^.

Таким образом, разнообразные по форме законодательные положения выражают единое стремление не проявлять больше терпимости к неблаговидным поступкам, прежде вполне «допустимым», и пресекать их как дисциплинарными методами, так и в уголовном порядке^. Это явное изменение по сравнению с прежними временами. Конечно, начиная с конца XIX века рабочие

^Nadine Zaretzky-Lambert, «Le harcelement sexuel aux EtatsUnis», Gazette du Palais, 21 nov., 1992.

^Francoise Dekeuwer-Defossez, «Le harcelement sexuel en droit francais: discrimination ou atteinte a la liberte?». La Semaine juridique, Ed. G. № 13.

^Joelle Pralus-Dupuy, «Le harcelement sexuel: commentaire de l'article 222-33 du nouveau code penal et de la loi № 92-1179 du 2 novembre 1992», Actualite legislative Dalloz, 1993, 6'e cahier.

115

и профсоюзные объединения также неустанно добивались отмены «права первой ночи»^, но никогда прежде это требование не было жизненно важной целью профсоюзных и рабочих выступлений. Господствовало представление о том, что агрессивность и сексуальность мужчин - это их врожденные и неустранимые свойства и что женщинам остается только не провоцировать мужчин. «Если женщины говорят "нет", то с ними ничего не может произойти»: иными словами, всю ответственность перекладывали на поведение женщин. «Такое случается только с теми, кто сам этого хочет»: подобный культурный настрой не мог породить ничего, кроме чувства вины у женщин, а также позиции замалчивания и сокрытия преступлений^.

Весь этот комплекс представлений и действий претерпел глубокие изменения: сексуальные притеснения, долгие века остававшиеся в тени, начали вдруг переживать эру открытости для наблюдения и подъема общественного интереса к ним. В наши дни женщины меньше чувствуют себя виноватыми, они дают свидетельские показания и доводят дело до суда; организуются обсуждения и встречи, а пресса и телевидение вовсю эксплуатируют «скандал»; множится число книг и статей, посвященных этому вопросу. Стена молчания разрушена: вместо внушения женщинам чувства вины мы наблюдаем обличение мужчин. В настоящее время любого агрессора, кем бы он ни был, обличают как агрессора, а сексуальные преследования стали считать насильственными действиями, злоупотреблением властью в служебных отношениях, покушением на свободу и достоинство женщины. Прежде в служебных отношениях угрозы и давление со стороны мужчин были «составной частью нра-

^Alain Corbin, Les Fuies de noce, Paris, Flammarion, coll. Champs. 1982, p. 204.

^О сокрытии поступков обидчика см.: Sylvie Cromer, Le Harcelement sexuel en France, Paris, La Documentation Francaise, 1995, p. 52.

116

вов», однако теперь их осуждают как достойное наказания правонарушение.

Нет никаких сомнений в том, что основой для этой полной переориентации служит грандиозный исторический прогресс во всем, что касается права личности распоряжаться собой по собственному усмотрению и пользоваться свободой в частной жизни. Культура потребления и благосостояния, социализация - как психологическая, так и связанная с межчеловеческими отношениями, эмансипация женщин в половой сфере, успехи женщин в школьной и профессиональной подготовке - все эти факторы послужили толчком для возникновения нового законодательства в области частной жизни, для повышения уровня требований к уважению женской независимости, для усиления нетерпимости в отношении всех форм нарушения кем-нибудь прав личности. Одновременно с этим дальнейшее развитие чувства равноправия полов повлекло за собой упразднение или сглаживание второстепенности роли женщины, а также идеи о превосходстве мужского начала над женским. В этом контексте (отмеченном падением престижности любой демонстрации мужского превосходства и эрозией патриархальных социальных идентичностей, обрекающих женщин на подчинение и пассивность) обременительные для женщины назойливые приставания перестали восприниматься как нечто само собой разумеющееся. То, что прежде казалось естественным проявлением мужественности, теперь выглядит как зримое воплощение позиции превосходства мужского пола, как злоупотребление властью, несовместимое с идеалами равенства, достоинства и личной свободы. Новое коллективное неприятие сексуальных домогательств совпадает по времени с процессом социальной легитимации женской независимости и падением авторитета культуры, построенной на иерархии гендеров.

Во Франции, как известно, законы о притеснениях по половому признаку никто не отстаивал посредством грандиозных общественных баталий: они были приняты

117

без крупных столкновений, без общественного обсуждения и при полном одобрении со стороны мужчин. Этот неотделимый от эгалитаристской референтности консенсус наглядно свидетельствует как о новом месте и новом значении женского труда в демократическом обществе, так и о еще недавнем для нас признании прав женщин на социальную идентичность, получаемую в результате профессиональной деятельности. Пока женская идентичность строилась на основе функций, выполняемых в семейном кругу, представление о сексуальных насильственных действиях на рабочем месте не могло выйти за рамки более или менее анекдотических слухов, поскольку истинное место женщины было не на предприятии, а у домашнего очага: традиционно заниженная оценка женского труда способствовала тому, что поведение, оскорбляющее женщин в их служебной деятельности, отходило в тень. Эта позиция все сильнее изменялась по мере того, как женский труд становился средством утверждения социальной и автономной идентичности. Как только профессиональная идентичность женщин получила широкое общественное признание, сексуальные насильственные действия на рабочем месте начали казаться недопустимыми, поскольку они наносили ущерб не только личному достоинству, но так же и равноправию и профессиональному статусу женщин. И следует видеть в новом осуждении сексуальных домогательств не столько примету трудностей в определении места каждого из гендеров^, сколько выражение нового признания роли труда в формировании женской идентичности.

То, чего наши общества ожидают от включения в кодекс статей об этом новом правонарушении, очевидно: речь идет о том, чтобы защитить женщин от распутства мужчин. Но наряду с этой очевидностью было выдвинуто также утверждение, будто истинная суть су-

^Alain Ehrenberg, «Le harcelement sexuel, naissance d'un delit», Esprit, nov. 1993.

118

ществующей в культуре практики сексуальных домогательств не столько в женских оборонительных усилиях, сколько в «уловках женщины, направленных на возбуждение желания - как желания мужчины, так и своего собственного»^. В эпоху, отмеченную охлаждением сексуальных чувств, упадком мужественности и разочарованием в либерализации секса, в вопросах, связанных с сексуальными домогательствами, якобы обнаруживает себя «ностальгия по запретному», и они могут быть поняты как стратегия, призванная противодействовать опошлению секса, и обеспечивать защиту половой функции, поставленной под угрозу самим снятием запретов. Подобное объяснение весьма провокационно, и оно не выглядит убедительным. Преувеличенные нападки на сексуальные домогательства, несмотря на всю их патетику, ничего не возрождают, не возвращают к жизни ни одного мифа, не привносят ни новой цели, ни нового смысла в порядок существования пола: эти нападки служат устрашению, поскольку в некоторой степени усиливают современную динамику дистанцирования мужчин, перемещения мужских желаний от завоевания женщин к другим, отличным от этого, объектам. Представления о сексуальных домогательствах имеют следствием упадок культуры волокитства и даже усиливают его, они способствуют формированию мужской идентичности, в большей мере центрированной на собственной личности, нежели одержимой погоней за женщиной как трофеем. Такова печальная ирония эскалации противодействия сексуальным домогательствам: речь шла о том, чтобы избавить от неуместных мужских авансов женщин, а в результате мужчины стали чуть более свободными от «потребности» в женщинах и от организующей роли женщин в их жизни.

Вот почему трудно разделить точку зрения «оптимистов», которые видят в максималистских концепциях

^Jean Baudrillard, «La sexualite comme maladie transmissible», Liberation, 4 nov. 1995.

119

сексуальных домогательств движение, способное стимулировать «артистические наклонности», а также динамическое развитие, таящее в себе «чудесные обещания обновления любви на Западе»^. О каком таком новом искусстве любви идет речь? Возможно, женщины станут брать на себя инициативу чаще и более изобретательно, однако эта тенденция, уже заявившая о себе, в любом случае имеет свои пределы развития. В наличии нет такого соединения социальных и культурных условий, которое сделало бы возможным возрождение ars amandi* в его утонченных формах. В Средние века куртуазная любовь, несомненно, вырастала из «изобилия препятствий»: налагая запрет на свойственные мужчинам агрессивность и поспешность, куртуазная модель породила новую концепцию любви, выпестованной из сублимации чувственного порыва, из нежности и лиризма. Однако «препятствия», воздвигаемые радикальным

^Michel Feher, «Erotisme et feminisme aux Etats-Unis: les exercices de la liberte», Esprit, nov. 1993, p. 128.

*Ars amandi (лат.) - «наука любить» - под таким названием римский поэт Публий Овидий Назон (43 г. до н.э.-17 г. н.э.) опубликовал свою самую знаменитую поэму (существующие варианты перевода названия: «Наука любви», «Искусство любви», «Искусство любить»). Поэт стал прародителем определенного стиля и вместе с тем строгих правил любовных отношений и любовного поведения. После того как французский поэт и автор рыцарских романов Кретьен де Труа перевел сочинение Овидия на французский язык, оно породило и множество подражаний (вплоть до холодного верификаторства Жантиль-Бернара (1710-1775) в его «Искусстве любить»), и множество опровержений, самое пламенное из которых принадлежит перу Андре Шаплена (Капеллана) и носит название «Об искусстве пристойной любви» (1184-1185). Добросовестная попытка Капеллана систематизировать представления о любви, а также любовно-спиритуалистические теории провансальцев и арабов с целью добиться благочестивого осуждения этого чувства, вызвала совсем не ту реакцию, на которую он рассчитывал, и в 1277 году книга была осуждена епископом Парижа. Если же мы перенесемся в наше время, то внимание наше привлечет в первую очередь книга американского психолога, философа и социолога Эриха Фромма «Искусство любить: Исследование природы любви» (1956), которая на протяжении 12 лет оставалась в США бестселлером.

120

феминизмом, не имеют ничего общего с препятствиями, стоявшими на пути «fin'аmоr». В Средние века куртуазная риторика развивалась на фундаменте общества, построенного на иерархических принципах и на резких различиях в социальном положении двух гендеров. Утонченность в делах любви позволяла сеньорам подчеркивать дистанцию между ними и простолюдинами, она действовала как признак социального отличия, сообщая определенный стиль и распределению сексуальных ролей. Как можно не увидеть всего, что отделяет нас от тех времен торжества неравноправия? Необходимость отличаться от простонародья высоким строем души - и в словах, и в поступках; покорность Даме, безудержность в выражении чувств и клятвы навек всему этому пришла на смену культура, превозносящая равноправие и независимость субъектов, расцвет сексуальности, естественность и аутентичность поведения. Современная культура по своей ориентации развивается в сторону упразднения формализма и театральности в знаках внимания; повсюду в частной жизни торжествует отказ от дистанцирования, повсюду вычурная манера соблазнения отступает перед требованием непосредственности и «искренности» желания. И как представить себе в подобных условиях возможность возникновения нового эротического искусства? Борьба против насилия и сексуальных домогательств не всколыхнет мертвую зыбь века демократии. «Придавать любви особый стиль»: так Хейзинга* характеризовал претворение в жизнь курту-

*Хейзинга (Хейзинга), Йохан (1872-1945) - нидерландский историк и теоретик культуры, автор получившего международную известность труда по средневековой европейской культуре «Homo ludens - Человек играющий» (1938), одна из глав которого посвящена исследованию куртуазной любви. Приверженцы куртуазной любви, как показывает Хейзинга, возводили ее до уровня некоей прекрасной игры, обставленной благородными правилами. Например, он пишет о том, что было категорически запрещено сочинять стихи (канцоны, сирвенты, плачи, рондо, лэ, вирелэ), которые затрагивали бы честь женского пола (Об этом см.: Хейзинга Йохан. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Прогресс, 1992. С. 124).

121

азной любви. Времена безвозвратно изменились: мы все еще признаем идеалы любви, но гораздо меньше признаем ее условности и эстетические игры*.

От женщины преследуемой к женщине ироничной

Нам небезызвестны смехотворные эксцессы, которые сопутствуют в Америке маниакальному страху перед сексуальными притеснениями. Современное определение понятия «издевательства по половому признаку» расширено до того, что включает в себя и свист, и упорное разглядывание, и намеки или шутки сексуального содержания, и шокирующие или сексистские изображения, и нелестные замечания. Конечно, именно эта безразмерность понятия объясняет тот факт, что «преследуемыми» оказались около 88 % студенток Принстонского университета, как она объясняет и заявления Кэтрин Мак Киннон, утверждающей, будто только 8 % американок никогда не подвергались преследованиям^.

В настоящее время в Соединенных Штатах звучат голоса против максималистских мер и определений сексуальных преследований - все это возрождает стереотипы агрессивного и похотливого мужчины и преувеличенно стыдливой и слабой женщины, придает официальный статус образу женщины - естественной жертвы мужчины, возвращает формализм в отношения между преподавателями и студентками и делает стериль-

*И такое положение дел не может не вызвать сожаления, поскольку подобные игры слишком долгое время составляли важный элемент человеческой культуры. Еще Платон заповедовал нам: «Каждый мужчина и каждая женщина пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это и противоречит тому, что теперь принято» (Платон. Сочинения: В 3 т. Т. 3. M.: Мысль, 1971. С. 283, 287).

^Цит. по: Katie Roiphe, The Morning After, Londres, Hamish Hamilton, 1993, p. 99-100.

122

ным любой коллектив, где присутствуют лица разного пола^. Тем более, что чрезмерное расширение понятия «издевательства по признаку пола» больше защищает женщин в теории, нежели на практике. В американских университетах «виновные» редко подвергаются наказанию, и до сих пор против них принимают скорее символические, нежели реальные санкции^. В среде государственных служащих треть женщин, затеявших судебные разбирательства, обнаружила, что после этого положение дел только ухудшилось^. В Иллинойсе 65 % женщин, обратившихся в суд с жалобой на сексуальные преследования, потеряли работу; реже, чем один раз из трех, те женщины, которые выиграли дело, все-таки получили в качестве моральной компенсации весьма скромную сумму (в среднем 3 000 долларов)^. Теперь, когда такое правонарушение, как притеснения по половому признаку, включает в себя даже обстановку враждебности, женщины, конечно, имеют больше возможностей подавать жалобы, однако результаты, в конечном счете, вовсе не оправдывают их ожиданий: в большинстве случаев условия оплаты для женщины ничуть не улучшаются, и они не компенсируют ей ни испытанного стресса, ни тяжелых переживаний, связанных с отправлением правосудия. Все происходит так, как будто действие юридических механизмов, обеспечивающих «суперзащиту» женщин, вызывает противоположный эффект. За исключением случаев сексуального шантажа, правонарушение

^Katie Roiphe, The Morning After, Londres, op. cit., p. 99-100.

^C. Robertson, C. E. Dyer, D. Campbell, «Campus Harassment: Sexual Harassment Policies and Procedures at Institutions of Higher Learning», Signs: Journal of Women in Culture andSociety, № 13, 1988, p. 792-812.

^l. A. Livingston, «Responses to Sexual Harassment on the Job: Legal, Organizational and Individual Actions», Journal of Social Issues 38, #4, 1982, p. 5-22.

^Stephanie Riger, «Gender Dilemmas in Sexual Harassment. Policies and Procedures», in Edmund Wall, Sexual Harassment: Confrontations and Decisions, New York, Prometheus Books, 1992, p. 208.

123

в виде преследований по половому признаку теряет четкие формы, и осуждение обидчиков перестает быть настоятельно и очевидно необходимым. Именно это и склоняет различных американских блюстителей закона к тому, чтобы выступать за изъятие категории «обстановка враждебности» из определения понятия «притеснения по половому признаку»^.

Крестовые походы против сексуальных преследований не только поддерживают патриархальные стереотипы гендеров, но еще и, как это ни парадоксально, способствуют обезоруживанию женщин в их повседневном общении с мужчинами. С одной стороны, феминизм с его синдромом жертвы побуждает женщин нарушать молчание, обращаться в суды, отвергать фатальную неизбежность насилия со стороны мужчин. С другой стороны, культура, постоянно требующая все большего вмешательства государственных органов, нормативных актов, карательных и предупредительных мер, развивается в ущерб формированию у обоих полов навыка совместной жизни, извечно складывающейся из сексуальных напряжений, нападок и защиты от них. Постоянные требования все новых законных и официальных форм защиты, объявление оскорбительными малейших намеков на секс оборачиваются по прошествии времени против женщин, поскольку подобный тип поведения лишает их целого арсенала разнообразных средств самозащиты и умения дать отпор, оказавшись с мужчиной один на один. Женщины теперь имеют больше возможностей начать юридическое разбирательство, однако не добились ли они этого за счет ослабления своей способности либо избегать возникающих в обыденной жизни конфликтных ситуаций с мужчинами, либо разрешать их самостоятельно?

Никому и в голову не придет отрицать незаменимую роль закона в деле защиты прав женщин. Но чисто формальных юридических и официальных установле-

^In Edmund Wall, Ibid. «Talking Dirty», p. 227-228.

124

ний, сколь бы совершенны они ни были, всегда будет недостаточно для того, чтобы разрешить все затруднительные ситуации и помешать мужчинам проявлять навязчивость, назойливость или грубость по отношению к женщинам. По существу, в основе культуры, проникнутой синдромом жертвы, лежит мысль о том, что только законы, судебные разбирательства и образовательные программы способны положить конец совершенно непереносимым заигрываниям со стороны мужчин. Это неправильная позиция, а в дальнейшем и небезопасная для перспективы формирования умения двух гендеров жить сообща. Женщинам полезнее убедиться в том, что средства, которыми они располагают, чтобы справляться с нежелательными мужскими приставаниями и ухаживаниями, не сводятся к судебным заседаниям или к защите жертв преследования. Следует повысить роль обучения женщин приемам самозащиты: если мужчины должны уважать чувства и желания женщин, то и женщинам надо развивать в себе способность поставить мужчин на место и не отступать перед необходимостью открыто им противостоять. Феминизм, проникнутый духом сутяжничества, проблему не решает: умение возразить, сила воздействия удачно найденного слова и ироничного ответа - вот те средства, которыми женщинам следовало бы овладеть, чтобы отстаивать свою точку зрения, по крайней мере, в некоторых конфликтах с мужчинами. Относиться к приставаниям с юмором, уметь держать мужчин на расстоянии, призвав на помощь остроумие, - не значит реабилитировать индивидуальные способы решения проблемы положения женщин: это значит стремиться к переориентации феминистской культуры на все большее освоение возможностей иронии*.

*Ср. у Э. Фромма: «Даже в аду нет ничего страшнее, чем насмешка женщины». «Если оружием мужчины против женщины является его физическая или социальная власть над ней, то ее главным оружием становится насмешка» (Фромм Эрих. Догмат о Христе. М.: Олимп, 1998. С. 107).

125

Общественные установления и законы, а также готовность общества оказать всяческое содействие будут продолжать развиваться и в дальнейшем, однако это не устранит тех особых форм риска, которые неизбежно выпадают на долю женщин. Вот почему опасно безоговорочно поддерживать убеждение феминисток в том, что «Все есть политика». И каковы бы ни были в будущем законы и наказания, все равно осторожность, осмотрительность и личная ответственность останутся манерой поведения, от которой нельзя отступать^. Вероятно, уместно было бы, никоим образом не отрицая необходимости политизации женских требований, обозначить и границы подобной политизации. Женскую эмансипацию не следует сводить ни к боевитости, ни к вынесению конфликтов на судебное рассмотрение, ни к приписыванию особям мужского пола инфернальных свойств. После безудержной политизации следует вновь поднять вопрос о женской социализации; и так ли уж невозможно, вслед за явлением женщины-жертвы, ожидать пришествия женщины, крепко стоящей на ногах и ироничной?

Ирония, как писал Прудон, есть «свойство гения в философии и либерализме, печать человеческого духа, победный инструмент прогресса»; чего не хватает нашему поколению, добавлял он, «так это вовсе не Мирабо, не Робеспьера и не Бонапарта: нам не хватает Вольтера»^. Можно было бы без особой натяжки использовать эту же формулировку применительно к радикальному феминизму, который в этом плане всего лишь следует вековой традиции, отмеченной «мужской монополией на юмор» и «морализаторским манихеизмом» женщин^. Экономические, социальные и правовые завоевания жен-

^Camille Paglia, «Rape and the Modern Sex War», in Adele M. Stan, Debating Sexual Correctness, op. cit., p. 21-25.

^Proudhon, Confessions d'un revolutionnaire (1849), textes choisis par B. Voyenne, Club Francais du Livre, p. 169.

^Evelyne Sullerot, Demain les femmes, Paris, Laffont, 1965, p. 232233.

126

щин представляют собой главные этапы их пути к освобождению, но их свобода будет оставаться абстрактной без независимого и насмешливого ума, без смеха и иронии. Феминизация власти^? Вне всяких сомнений. При условии, что она не лишит женщин счастливых поводов посмеяться, способности к дистанцированию от мужских намеков и приставаний. Реальной свободы нет без возможности настоять на своем и самостоятельно себя защитить, без возможности шутливо обыграть и даже выставить в смешном свете поведение, продиктованное мужским шовинизмом. Политика - это всего лишь один из путей к женской независимости, а независимость женщин будет развиваться тем успешнее, чем лучше женщина освоит науку подтрунивания над мужским «превосходством».

К тому же подобная позиция дала бы дополнительное преимущество, позволив избежать феминистского поношения порнографии. И здесь женщины только выиграли бы, если бы вместо того, чтобы провозглашать себя оскорбленными и уязвленными, продемонстрировали бы наличие у себя чувства юмора. Неужели же эта тема настолько серьезна, что полностью исключает шутливое отношение? Вовсе нет. На самом деле большая часть обвинений, которые феминистки выдвигают против порнографии, неубедительна. Способствует ли порнография распространению сексуального насилия? С куда большим основанием можно утверждать, что она служит отдушиной для слабых в сексуальном отношении мужчин. Наносит ли она вред нашему представлению о женщинах? Но каким это образом порнография унижает женщин больше, чем мужчин? Препятствует ли она их продвижению по службе, выступая носителем стереотипа покорных женщин? Заметим кстати, что там, где порнография наиболее откровенна, социальное и профессиональное положение, которое занимают женщины,

^О проблеме феминизации власти см.: Naomi Wolf. Fire with Fire, Londres, Vintage, 1994, p. 147-155.

127

далеко не такое подчиненное, как во всех прочих местах. Порнография, само собой разумеется, ничуть не способствовала эмансипации женщин, однако она ни в коей мере не мешает дальнейшему развитию этой самой эмансипации. Она вовсе не является преступным и садистским^ выпадом против женщин: порнография функционирует как театральное действо, не имеющее последствий; она не усиливает иерархию в разделении гендеров: она извлекает на свет Божий мужские фантазмы, которые невозможно свести к отношениям «политического» господства иначе, как посредством теоретических выкрутасов. Одни и те же мужчины способны и получать удовольствие от порнографических сцен, и в полной мере уважать достоинство и свободу женщин, и благожелательно воспринимать их участие во всех сферах общественной и политической жизни. Порнография это отнюдь не панегирик в честь превосходства мужчины-самца, а картина доведенной до последних пределов игры мужских либидозных фантазмов; логика ее развития обнаруживает не одержимость идеей мужского владычества, а современную одержимость реальностью, стремление нарушить все границы, все увидеть, все показать, все превратить в инструмент. Адекватной ответной реакцией зрелого феминизма на обманки крутого порно, которые превращают секс в забавную игрушку, должен был бы стать или смех, или подкалывания, и такое отношение многие мужчины готовы, в конечном счете, поддержать.

^Andrea Dworkin, Pornography: Men Possessing Women, Londres, Plume Book, 1979.

128

Секс, Америка и мы

От пуританского секса к сексу политическому

Нередко исключительность американцев в их отношении к проблемам секса связывают с их пуританским прошлым. В газетах и журналах по обе стороны Атлантики американскую культуру частенько представляют как наследие отцов-пилигримов и чрезмерной стыдливости, внушенной протестантским аскетизмом; разного рода исследования пытаются доказать наличие связей, существующих между религией, враждебной ко всякого рода чувственным и эмоциональным проявлениям, и «войной полов», которая господствует в Америке. Отказ от любого посредничества между Богом и индивидом, традиция публичной исповеди, пренебрежительное отношение к светским удовольствиям и ко всевозможным пристрастиям, разделение мира на избранных и лишенных благодати* -таковы характерные черты протестант-

*Наиболее последовательно эти идеи развил Жан Кальвин (1509-1564) в своем учении об «абсолютном предопределении», согласно которому Бог еще до сотворения мира одних людей предопределил к «спасению», а других - к «осуждению».

129

ского рационализма, которые помогают понять и отнесение соблазна к проискам Сатаны, и феминистскую манию преследования, и отказ от сублимации половых проблем, и требование открытости в том, что касается личной жизни общественных деятелей, и типичное для Соединенных Штатов спутывание секса с жестокостью^.

То обстоятельство, что религиозные традиции оказывают глубокое и длительное воздействие на культуру половых отношений, не вызывает никаких сомнений. И все-таки на этом нельзя останавливаться: объяснение специфичности американского опыта долгосрочным воздействием пуританского рационализма следует считать хоть и правильным, но далеко не исчерпывающим. Прежде всего необходимо напомнить о том, что протестантский аскетизм развивался не на одной только американской почве. Так, в Европе, где он зародился, его влияние на отношения между полами отнюдь не тождественно тому, что можно наблюдать за океаном. Кроме того, пуританская гипотеза не помогает понять тот новый факт, что отнюдь не вожделение как таковое оказывается преданным поруганию, а сам секс как отношения, диктуемые властью, секс как кабала и зависимость для женщин. На смену пуританскому осуждению плотских удовольствий пришло исключение любых форм доминирования мужчин над женщинами в половой сфере. Подобная политизация сексуальности не может быть сведена к пережиткам векового протестантского аскетизма.

Два явления современности наглядным образом иллюстрируют этот перенос интереса с проблем плоти на проблемы власти. Для начала вспомним в этой связи дело Аниты Хилл против судьи Томаса. Как уже было правильно подмечено, обвинениям в этом случае подвер-

^Само собой разумеется, что детальный анализ отношений между пуританством и американской половой культурой не мог быть осуществлен в рамках настоящей работы. Для первичного ознакомления с этим вопросом см., например: Robert Dole, Le Cauchemar americain: essai sur les vestiges du puritanisme dans la mentalite americaine actuelle, Monreal, VLB 1996.

130

гались не похотливые поползновения, а злоупотребление властью над подчиненной: речь шла не о позорном наказании для либидо, а о разоблачении «обстановки враждебности», созданной непристойным поведением и многократными приставаниями со стороны старшего по должности^: «Речь идет о власти, а не о желании» - таков был заголовок в «Нью-Йорк Таймс». Вспомним так же знаменитое дело об Антиохском уставе. Осень 1993 года: студенты Антиохского колледжа в Огайо принимают хартию, требующую, чтобы любым сексуальным контактам между мужчиной и женщиной предшествовало словесное разрешение и чтобы каждый новый шаг в интимных отношениях обязательно был одобрен женщиной. Если юноша захочет поцеловать девушку, снять с нее блузку, ласкать ей грудь, то он должен предварительно спросить у нее разрешения и перед тем, как приступать к действиям, дождаться ее согласия. В противоположность тому, что иногда писали по этому поводу, в этом находит свое выражение отнюдь не взаимная враждебность и не навязывание чувства вины из-за сексуального удовольствия, а поиски «ничем не замутненных» сексуальных отношений, свободных от какой бы то ни было зависимости, от всякого давления, от любой двусмысленности. Америка не объявляла войну сексуальности: она просто до смешного политизировала и регламентировала отношения между полами.

Таким образом утверждается не столько пуританская традиция, сколько современное расширение зоны действия правовых норм и договоров. Точно так же как договорной порядок формирует в Соединенных Штатах политическое устройство и трудовые отношения, он, как мы видим, захватывает теперь и отношения между мужчинами и женщинами*. В этом и заключается смысл

^Eric Fassin, «Pouvoirs sexuels. Le juge Thomas, la Cour supreme et la societe americaine». Esprit, dec. 1991, p. 126-129.

*Французский философ Жиль Делез подчеркивает надуманность такого типа взаимоотношений с женщинами, поскольку «до-

131

мер, направленных против сексуальных преследований, цель которых - заменить неупорядоченные отношения между полами отношениями, построенными на договоре, - предельно определенными и заимствующими свою форму у выверенной строгости статей законов: Америка перешла, по удачному определению Франсуазы Гайяр, «от права пола к правам в области пола»^. Новый дух времени, занятый производством новых «правил» и отвечающих идеалу полной ясности и демократической ориентации на договор новых поведенческих моделей, не столько следует заветам прошлого, сколько пытается выстроить отношения между полами на совершенно новых «эгалитарных» основах. Правовая регламентированность современного, проникнутого либерализмом мира, пустила корни и на новой территории. И если один уклон демократических обществ создан нестабильностью, путаницей в сексуальных позициях и ролях, то другой уклон явно направлен в сторону сокращения или даже полного изживания любых проявлений индетерминированности в отношении одного пола к другому.

Конечно, принципы договорных отношений не являются исключительно американским достоянием. Но в Америке они в большей мере, чем где бы то ни было еще, обрели масштаб, символическую значимость и решающий институциональный характер. Как известно, Аме-

говорное отношение есть тип именно искусственного, аполлонического и мужского культурного отношения, которое противопоставляет себя естественным и хтоническим взаимоотношениям, единящим нас с матерью и женой. Если женщина и включается в договорное отношение, то лишь в качестве объекта патриархального мужского общества. Но вот мазохистский договор, напротив, заключается с женщиной» (Делез Жиль. Работы о мазохизме // Захер-Мазох Леопольд фон. Венера в мехах. Делез Жиль. Представление ЗахерМазоха. Фрейд Зигмунд. Работы о мазохизме. М.: РИК «Культура», 1992. С. 271).

^Francoise Gaillard, «La democratie et le sexe». Les Lettres Francaises, № 19,1992.

132

рика изначально создавалась как сообщество равных в правах индивидов, объединенных договором, который подлежит одобрению всеми заинтересованными лицами^. Вследствие этого равенство по договору и уважение буквы закона выступают в американском обществе в качестве основополагающего и цементирующего принципа. Подобное доминирование свободы по договору не только накладывает печать на всю политическую жизнь, но еще и составляет самую суть руководства американскими предприятиями, которое, как это превосходно продемонстрировал Филип Айрибарн, характеризуется, во-первых, заботой о скрупулезном уточнении прав и обязанностей каждого; во-вторых, неукоснительным следованием правилам, а также подробнейшими и строгими должностными инструкциями; в-третьих, всевозможными процедурами, вдохновленными практикой судопроизводства^. Именно этот поиск гарантированной договором защиты, эту приверженность к ценностям fairness*, предназначенным для создания баланса в отношениях между «сильным» и «слабым», мы воочию наблюдаем теперь в половой политике. Подобно тому, как на предприятии из трудовых отношений должны быть исключены любые недоговоренности и двусмысленности, и в отношениях между полами необходимо подвергнуть запрету любые вероломные действия, любые игровые преимущества, любые экивоки. Когда уставы, направленные против сексуальных преследований на предприятиях или в университетах, объявляют вне закона даже намеки и шутки, касающиеся секса, то предполагается сделать так, чтобы между мужчиной и женщиной все происходило при полной гласности, чтобы исчезли зоны недомолвок, источники недоразумений,

^Alexis de Tocqueville, De la democratie en Amerique, Paris, Gallimard, t. I, vol. I, chap. II.

^Philippe d'iribarne. La Logique de l'honneur, Paris, Seuil, 1989, p. 133-176.

*Fairness (англ.) - справедливость.

133

проявления неравноправия и «манипулирования» при соблазнении. Подчинение правовым нормам против обольщения: современный идеал договорной свободы используют отныне для привнесения в секс морали. Современное sexual correctness* выражает не столько исконную одержимость идеей пола, сколько усиление современной приверженности к равенству.

Но одной только значимостью договорной культуры объяснить отношение американцев к половым проблемам нельзя: в гораздо большей степени это явление зиждется на особенностях их политической культуры. В отличие от Франции американская нация с самого начала утвердилась как нация хоть и единая, но разная по составу, и ее политической сплоченности не только не вредит, но даже способствует признание множества групп с различными интересами, а также всевозможных сообществ и «меньшинств». Традиционная сила американского феминизма и, в частности, то обстоятельство, что политические права женщин были там признаны гораздо раньше, чем во Франции, объясняется - по крайней мере, отчасти - этим пристальным вниманием к разнице в интересах, а также традицией утилитаризма**, рассматривающей права женщин не столько как общие для всех права, сколько как права отдельной социальной группы: именно в качестве женщины, а отнюдь не в качестве равноправного или абстрактного индивидуума второй пол завоевал в Америке право голоса^. Не следует упускать из виду политическую традицию учета множественности интересов и при объяснении из-

*Sexual correctness (англ.) - корректность полового поведения.

**Утилитаризм - этическое учение, построенное на отождествлении добра и пользы и определяющее законодательство как искусство регулировать человеческие поступки таким образом, чтобы они приносили как можно больше счастья.

^Этот факт особенно подчеркивал в своей книге Пьер Розанваллон (Pierre Rosanvallon, Le Sacre du citoyen, Paris, Gallimard, 1992, p. 395-396).

134

менений, которые на протяжении последних тридцати лет влияют на американскую демократию: при всей своей новизне современная «революция меньшинств» иллюстрирует вопреки всему преемственность в американской политической культуре^.

И все-таки некий порог преодолен. До сих пор идеал совпадал с пресловутым melting pot*, с ассимиляцией или с интеграцией разнородных элементов; в этой перспективе защита коллективных идентичностей происходила без лишнего шума. Зато в наши дни в американском обществе, напротив, преобладает порядок вещей, обусловленный культурным дроблением, антиуниверсализмом прав меньшинств и политикой квот, манерой бурно и велеречиво обсуждать межкультурные различия. Америка все больше предстает перед нами как мозаика из социальных групп с несовместимыми чертами и непримиримыми интересами, как «демократия меньшинств» и как республика, базирующаяся на повышении общественной роли плюрализма - этнического, культурного и сексуального. Именно в рамках политики реализации идентичности следует понимать максимализм американского феминизма, выспренность, свойственную рассуждениям о войне полов, бредовые статистические данные о сексуальном насилии и филиппики против мужского пола. Общество, которое мыслит себя в терминах принадлежности к коллективистскому сообществу, в терминах разнообразия чуждых друг другу рас и полов, преувеличивает и усугубляет существующие различия, оно усиливает взаимную озлобленность и антагонизм и потворствует во всех социальных группах населения установке на роль жертвы, подозрительности и склонности к поискам виновных. В этом смысле социальная напряженность проблем пола обусловлена не столько причинами религиозного порядка, сколько политическими

^Philippe Raynaud, «Za democratie saisie par le droit», Ze Debat, nov. - dec. 1995, p. 108-113.

*Melting pot (англ.) - плавильный котел, тигель.

135

причинами и культурой, давшей толчок широкому распространению требований социальных групп, а также политике социальных групп в формировании идентичностей и климату нетерпимости и замкнутости этих групп на самих себя. Если феминизм и политизировал пол, то только американская политическая традиция сделала возможной его не имеющую равных драматизацию социальной группой: большей частью именно в этой политической традиции и находит свое объяснение общественный отклик на «войну полов». Исключительность американской культуры в области пола совпадает с исключительностью ее политической философии, основанной на плюрализме.

Упадок американского влияния?

Если принять во внимание реальный и символический вес Америки и ее влияние во всем мире, то как избежать следующего вопроса: воплощает ли спорная модель отношений между полами, которая превалирует в Новом Свете, всего лишь единичную особенность культуры, или же она предвосхищает будущее всех демократий? Нужно ли видеть в Америке зеркало нашего собственного будущего или же только одну из разновидностей демократических чаяний, которая обречена и впредь оставаться лишь возможностью?

Прежде всего отметим, что экстремистская культура разделения полов с большим трудом экспортируется в другие страны. В Соединенных Штатах проблематика войны полов пользуется повышенным успехом; здесь, у нас, она приводит в ужас; за пределами Америки движение political correctness не имеет реального влияния, его встречают скорее смехом и шутками, нежели одобрением. Во Франции, как и в большинстве европейских стран, протесты женщин лишь кое-где принимают форму отторжения мужчин; сексуальность не мыслят как соотношение сил и власти, да и мужчин не относят к при-

136

рожденным насильникам или к «наследственным» врагам. Характерный показатель: француженки не любят называть себя феминистками, поскольку это понятие в их глазах излишне проникнуто агрессивностью и неприятием мужчин. Идет ли в данном случае речь о европейском «отставании» по сравнению с американской «продвинутостью»? Давайте не будем следовать по этому пути. Мысль о том, что одна из моделей более «архаична», чем другая, неприемлема: то, что мы наблюдаем в действительности, являет собой сосуществование двух присущих постмодерну* разновидностей демократической культуры, которое невозможно осмыслить в рамках упрощенной теории, основанной на противопоставлении прогрессивных идей и консерватизма, авангардных доктрин и пережитков старины.

В американской модели господствует агрессивный радикализм, отвергающий взаимопонимание между полами, ритуалы обольщения и двойственность законов, регулирующих отношения между мужчинами и женщинами. Европейская модель в сопоставлении с подобными порядками выглядит как компромисс между идеалами равноправия и правилами поведения, унаследованными от прошлого. В действительности требование равноправия между полами становится все более весомым и без того, чтобы приемы соблазнения утратили легитимность**: в Европе старинные нормы поведения не подвергли анафеме, их всего лишь подправили в соответствии с требованиями демократического индивидуализма. Подобная версия отношений между полами

*Постмодерн - сегодняшнее состояние западного общества, характеризующееся отсутствием всякой определенности в социальных структурах, поскольку временные и пространственные границы, которыми определялся модерн, исчезли, а на смену им пришли мимолетные и отрывочные по своей сути социальные взаимоотношения.

**Легитимность - в широком смысле - признание, объяснение и оправдание современного порядка, действия, действующего лица или события.

137

не столько передает просчеты современности, сколько свидетельствует о новой тенденции демократических обществ к реабилитации прошлого, к диалогу настоящего с памятью о минувшем, а также свойственное постмодерну повторное использование старых форм. В европейской модели нет ничего от пассеизма, она воплощает постмодернистский способ* изменять отношения между полами, не обращая минувшее в «чистый лист». Радикальный феминизм видит в обольщении одни только ущемляющие интересы женщин правила, зато европейская культура неизменно признает в них положительный смысл, игровые моменты, различие полов и идентичность, никоим образом не вступающую в противоречие с правом женщин распоряжаться собой. Если американская модель больше настаивает на том, чтобы между полами все было ясно, гладко и недвусмысленно, то в нашей модели равноправие сосуществует с традиционными элементами игры и неопределенности в такой социализации, в которой участвуют два разных пола. В первом случае старинные правила поведения вызывают общественное возмущение, во втором - сохраняют свое значение при том условии, что они переосмыслены в соответствии с новыми ожиданиями женщин.

Каковы шансы американской модели на экспорт в другие страны? В противоположность тому, что порой утверждают, они выглядят весьма скромными. Конечно, мы можем констатировать, что и в Европе во все

*Постмодернизм в социологии, как, впрочем, и в других науках, - это подход, которым подчеркивается неопределенность обществ, в которых все элементы определенности подорваны и подвергаются осмеянию, а условия проживания людей принимают характер глобального и фрагментарного общества, где не существует абсолютных правил и критериев оценки. Постмодернизм контрастирует с большинством социологических теорий в том плане, что этим подходом отвергается идея эпохи Просвещения о возможности постижения и усовершенствования общества через рациональное мышление.

138

более широком масштабе наблюдается «искушение правами», а также законы о сексуальных преследованиях, выступления в пользу запрета порнографии и требования паритета между мужчинами и женщинами. Однако нигде отношения между полами не следуют американской модели войны полов. Если, как мы в этом убедились, описанная нами культура коренится в особенностях американской политической системы, то распространение подобной модели весьма мало вероятно. Никто не отнимет у американской разновидности модели того, что она совпадает по фазе с глубинными течениями современной эпохи, каковыми являются: во-первых, повышение в демократических государствах общественной роли права как регулирующего фактора; во-вторых, требование открытости и гласности; в-третьих, неприятие подчиненного положения женщины; в-четвертых, большая раскрепощенность в поведении. Но в то же время полемический экстремизм этой модели в определенном смысле отбрасывает ее назад, ко временам «примитивной» демократии с ее великими битвами и манихеизмом в области идеологии и политики. В одной своей части американская модель созвучна новым правовым демократиям, но в другой она выказывает свою отсталость по отношению к постмодернистскому ослаблению политических верований.

Европа и Америка: несомненно, нам следует проявить осторожность, чтобы избежать опасности заморозить эти два континента в застойном партикуляризме. В Европе борьба женщин за равноправие неизменно продолжается и охватывает все новые территории. Америка, со своей стороны, весьма далека от подлинного единства: многие феминистки не приемлют ни отказа от порнографии, ни определения сексуальных преследований в терминах «обстановка враждебности»; многие другие феминистки осуждают либо стремление к установлению различий между полами, либо наделение мужчин инфернальными чертами и одержимость ролью жертвы. Отныне феминизм раскололся на неоднородные

139

течения*, и до предела противоречащие друг другу концепции в нем соседствуют, образуя некое подобие лоскутного одеяла, несомненно, призванного наращивать все новые куски. Вследствие этого Америка не обречена с полной безнадежностью на войну полов и на ассимиляцию половых отношений с отношениями власти: существуют и такие силы, которые способны европеизировать Америку. Тем более, что наступлению на все без разбору проявления двусмысленности в отношениях между мужчинами и женщинами был установлен определенный заслон: даже в Соединенных Штатах Антиохский устав вызвал единодушное неприятие, поскольку требование абсолютной ясности и договорной свободы в какой-то момент вступает в противоречие с законами самой любовной игры. А посему нам не стоит увлекаться иллюзиями по поводу либо великого слияния Старого и Нового Света, либо конечного примирения между ними. Совершенно очевидно, что «национальные характеры», вековые традиции, религиозные и политические культуры будут по-прежнему накладывать свой отпечаток на отношения между полами в том случае, если, как

*О радикальном феминизме речь уже шла выше, кроме него существуют также либеральный (реформаторский) феминизм, признающий, что женщины страдают от дискриминации во многих областях жизни, и выступающий за равноправие гендеров; марксистский феминизм, который объясняет угнетенное состояние женщины не только патриархатом, но еще и характером самого капитализма; черный феминизм, настаивающий на том, что, помимо общих для всех женщин притеснений, связанных с жизнью в патриархальном обществе, черные женщины испытывают на себе еще одну форму дискриминации, а именно - расизм. Существует «романтический феминизм», уделяющий особое внимание инстинктивной стороне жизни и связи женщин с природой: в духе этого течения, начиная с 70-х годов, сочинительницы популярных фантастических романов изображают культ богини и популярный матриархат. Есть еще и экофеминизм, доктрину которого изложила в 1990 году Гунн Аллен: «Планета - наша мать, наша бабушка-Земля, и это не только физическое тело, но живое, думающее существо [...] Мысль о том, что наша мать-Земля - безжизненное тело, губит нас самих» (цит. по кн.: Женщины в легендах и мифах. Указ. соч. С. 559).

140

об этом писал Токвиль*, «народы постоянно несут на себе следы своего происхождения». Вопреки сглаживающим различия силам, действующим в современной культуре, политическое и культурное наследие имеет все шансы так или иначе выдержать испытание временем подобно тому, как может его выдержать и своеобразие американской модели, но, по тем же самым причинам это самое наследие препятствует и неотвратимой экспансии, которую кое-кто американской модели пророчит. Внемлите же благую весть: в ближайшем будущем планета по имени Секс не будет американизирована, а Старый Свет еще не сказал своего последнего слова в деле конструирования грядущих отношений между мужчинами и женщинами.

*Перу французского историка и политического деятеля Алексиса де Токвиля (1805-1859) принадлежит упомянутая Ж. Липовецким книга «О демократии в Америке» (1835-1840) - глубокое и в чем-то даже провидческое исследование, сделавшее его имя известным не только во Франции, но и в США.