Лео Мулен

ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ СРЕДНЕВЕКОВЫХ МОНАХОВ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ (X-XV ВВ.)

Мулен Л. Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы. X-XV вв. М.: Молодая гвардия, 2002. Перевод: Татьяна Чеснокова, В. Балакин.

День монаха. - Еда. - Вино. - Одежда. - Гигиена. - Устройство монастыря. - Управление. - Сельское хозяйство. - Техника, социальное служение и культура. - Влияние. - Указатель, словарь терминов.

Введение

Начиная работать над книгой о повседневной жизни монашества в Средние века, я поделился своими замыслами с одним из моих друзей-картезианцев. "Я вижу, что вы решительно ничего не боитесь... — ответил мне картезианец. — Жизнь монахов X-XV века — такая тема, за которую я бы точно не взялся. Книги из нее не получится, во всяком случае, выйдет не больше страницы". И все письмо в том же духе. Я почувствовал некоторую растерянность. Тем более что он был прав. С его точки зрения, если бы я написал только два слова: "Монахи молились", — я бы уже сказал о них самое главное. Все остальное — просто "управление делами" и красочные подробности. Однако мой издатель смотрел на это иначе, я же пребывал в нерешительности.

Другим "стимулом" к написанию этой книги, более польстившим мне, явилось следующее признание: "Я восхищаюсь вашей дерзостью взяться за столь сложный труд". Достаточно прозрачно смягченное сомнение было адресовано мне братом-доминиканцем. Это заставляло задуматься. И я задумался.

Присутствуя на коллоквиуме в Реймсе, посвященном тысячелетию аббатства Сен-Тьерри, я имел удовольствие встретить там отца Дюбуа, бенедиктинца из Парижа, и отца Леклерка из Клерво, двух столпов современной науки, занимающейся историей средневекового монашества. Оба они принадлежат к тем людям, которые способны изумить вас своей эрудицией, живостью ума, критической проницательностью.

Читая их произведения, чувствуешь свою полную неспособность совершить что-либо новое в этой обширной, но целиком принадлежащей им области. Тем не менее, я спросил у них, что они думают о моих планах, и они оба настоятельно посоветовали мне взяться за такой труд. По их мнению, я, как профессиональный социолог, и к тому же агностик по своим убеждениям, рассматривая жизнь монашества с иной точки зрения, мог бы провести весьма плодотворное исследование. Это замечание отцов-ученых, естественно, очень приободрило меня.

Впрочем, не исключено, что они, как никто иной, зная неисчерпаемость темы, за которую я берусь (потому-то сами они и не собирались приниматься за такое дело), решили: пусть лучше какой-нибудь самоуверенный человек, к тому же немолодой, так что его никак нельзя будет извинить ошибками юного возраста, бросается в эти глубокие воды, едва умея плавать. Однако я продолжал свою работу.

А она ставила передо мной все новые проблемы. Бесспорно, что повседневная жизнь монахов обретает свое истинное значение лишь в молитве и богослужении. На протяжении дня она организована и упорядочена только в единстве с этими конкретными действиями, из служб и молитв вытекает и все остальное. Но я — агностик и поэтому не сумею говорить о таких лично мне непонятных вещах, как молитва и церковная служба. Я не раз присутствовал на богослужении в различных монастырях, но его глубинный смысл, последовательность и одухотворяющее воздействие ускользают от меня отчасти или полностью. Мне нравится эстетическая сторона службы, например, глубоко трогает григорианское пение, но точно так же, как музыка Баха, Моцарта или Дюка Эллингтона. И что об этом говорить?

К тому же мир монашества, обширный, разнообразный и сложный, не ограничивается одними монахами. Это и уставные каноники и еремиты; затворники и нищенствующие монахи; госпитальеры — монахи-воины по своему призванию; члены активных или покаянных братств на периферии крупных орденов, а иногда и на периферии Церкви, на грани ереси. Сюда же относятся специальные учреждения, лепрозории и странноприимные дома, созданные при монастырях и пронизанные монастырским духом.

Чтобы помочь читателю разобраться в мире монашества, столь близком нам, и в то же время столь далеком от нашего, в конце книги помещен словарик с кратким определением каждой из этих форм монашеской жизни. Ведь в этом труде рассматривается, по меньшей мере, сотня монашеских групп и движений, которые в течение долгих веков вели активную деятельность на обширной территории — от Шотландии до Сирии, от севера Норвегии до юга Испании, от Ирландии до Прибалтики. Одним словом, по всей Европе, а это немало.

Следует напомнить, что о каждом из этих орденов, о каждой из конгрегации, разновидностей инакомыслия, реформ, о каждой отдельной черте их жизни и истории, — будь то монашеская одежда, аскеза или представление о духовности, пища, литургия или управление монастырем, тонзура, кровопускание, монашеское призвание, новициат, — за прошедшие века были написаны пространные, подробные научные труды, к которым, в свою очередь, сочинялись всевозможные комментарии, так что каждой из книг (и десяткам последующих) посвящены соответствующие изыскания, из которых можно составить богатую библиотеку.

В связи с этим неизбежно возникает вопрос о библиографии. Мы попытались свести ее к минимуму: некоторые книги, опирающиеся на обширную библиографию и потому способные направить любознательного читателя к источникам, необходимым для углубления знаний о том или ином аспекте жизни средневекового монашества; сборники обычаев на латинском языке, живописная "История монашеских и военных орденов" Р. П. Элио; научные труды таких авторов, как Дюби или Кноулс, которые заставили меня поразмыслить о многом. К этому перечню я добавил и свои работы, которые больше касаются политико-конституционной истории орденов, основываясь на "Живом мире монашества", книге, опубликованной в 1942 году (интерес к этой теме у меня возник давно). От ссылок я отказался. Чтобы сделать их как следует к столь обширному и богатому фактами материалу, пришлось бы пожертвовать половиной объема книги. Поэтому я предпочел изобразить повседневную жизнь в более сжатом виде, рассчитывая на доверие читателей.

Но что же такое повседневная жизнь? Ежедневные действия, повторяемые в хронологическом порядке, лишенные всякой новизны, оригинальности и воображения? Или под "повседневностью" следует понимать возвратные ритмы, которые вписываются в определенное время человека? Какое из многочисленных значений слова "жизнь" лучше подходит нашему замыслу? Подходит именно жизни монашества, жизни, отличной от моей, протекающей в иной форме свободы, нежели моя, в другом ритме и других структурах. Как говорить об этой жизни, не живя ею? Не рискуя при этом неосознанно ограничить ее рамками известного либо же, наоборот, увлечься необычным и диковинным? Я бы очень огорчился, если бы по моей вине повседневная жизнь монашества свелась к цепочке мелких фактов, представляющих лишь экзотический интерес и ничего более. Прежде всего, потому, что, посещая монахов, я сумел понять серьезность их жизненного выбора, глубину их веры, их привязанность к делам собственной повседневной жизни. Многие из них стали моими друзьями. Изменить исторической правде в изображении их предшественников, "монахов Св. Бернардена", означало бы для меня проявить недостаток дружеских чувств и уважения. И еще потому, что их намерения не столь уж необычны: во многих отношениях они отвечают ностальгическим порывам большинства наших современников. Действия, возвышающие и освящающие эти намерения и помогающие осуществить их, служат отражением своего рода аскезы, иными словами, усилий, кои обязан прилагать человек, чем бы он ни занимался, будь то искусство, спорт, бизнес или наука, если он желает хотя бы преуспеть, если не достичь совершенства. Весьма примечательно, что первое значение слова "аскет" — это "тот, кто упражняется в профессии". И, по-моему, уклад и цель жизни монашества сегодня приобретают новое значение в нашем обществе с его хаосом, насилием и тревогами, впрочем, таковым было и общество XI века.

Мне бы хотелось, чтобы именно с этой точки зрения воспринимались страницы моего труда, посвященные, к примеру, одежде и пище. Читателю стоит попытаться понять, как много значили для людей эти, на первый взгляд, ничтожные вопросы. Тем более что наше общество с его ежедневной заботой о моде не должно быть расположено к осуждению других.

Многие наши современники, лишающие себя пищи ради спасения эфемерной "молодости", вероятно, могли бы понять, что другие делали то же самое ради служения Богу, из любви к Богу. Нашему обществу, в котором коммандос, хиппи, спортсмены, "неформалы" дорожат своей униформой, как зеницей ока (некоторые из них, пожалуй, скорее готовы расстаться с жизнью, нежели со своей шевелюрой), вполне по силам понять, сколь серьезно средневековые монахи относились к покрою капюшона или рясы, фасону пояса или сандалий, и что их время и социальная группа, к которой они принадлежали, несли в себе тысячи знаковых символов, отражавших главное в их жизни.

Исторический фон

История вообще никому не ведома, кроме специалистов, да и то при условии, что они способны осваивать область своих исследований. Еще менее нам известно об истории Церкви. Что же касается истории монашества, то, за исключением григорианского пения и архитектуры, а также нескольких не особенно древних шуточных и фольклорных сюжетов, это — настоящая "терра инкогнита" на материке истории Средневековья. За недостатком четких ориентиров вряд ли возможно разобраться в этом пестром мире, а следовательно, и уяснить многочисленные проявления веры. Поэтому для начала нам нужно набросать картину или, вернее, наметить основные вехи истории рождения, жизни и смерти средневековых монашеских орденов.

Но как же не упомянуть св. Бенедикта Нурсийского? Правда, он жил в VI веке, но этот патриарх и мудрый законоучитель западного монашества, этот "Отец Европы" (как справедливо назвал его папа Пий XII в 1947 году) осветил своей яркой личностью и жизнь монахов последующих столетий. Первый крупный централизованный орден на Западе, Клюнийский (X век), был основан по бенедиктинскому уставу в духе "Монастырского капитулярия" св. Бенедикта Аньянского (скончался в 821 году), обеспечивающего известное единообразие монастырских уставов.

В недрах Клюни зародится Молем, как реакция на ослабление дисциплины в ордене; эта тема, как мы увидим, будет вновь и вновь подниматься на протяжении веков и надолго сохранит силу монашеских орденов. И, в свою очередь, уже из Молема уйдет св. Роберт и создаст Сито, следуя все тому же духу моральной чистоты и строгости соблюдения устава (1098). Сито и одно из его первых "ответвлений" — Клерво, где будет подвизаться ревностный св. Бернар (1091–1153), распространят свое влияние по всей Европе в течение последующих 500 лет.

Так происходило преемственное развитие ордена бенедиктинцев. Но не следует думать, что его расцвет ограничивался тысячами монастырей.

Наряду с клюнийским движением, отличавшимся менее строгим соблюдением бенедиктинского устава, появились и такие, как цистерцианцы, камальдолийцы (1015) и валломброзанцы (1036), которые требовали в монастырях наистрожайшего соблюдения бенедиктинского устава.

С другой стороны, к бенедиктинскому ордену относились далеко не все монахи Средневековья. Так, несколько в стороне от него держались картезианцы — общежитие еремитов, которые в 1084 году объединились в орден, основанный уроженцем Рейна, св. Бруно. В те времена отшельническая жизнь еремитов обладала мощной притягательной силой и укоренялась на Западе, где под нашествиями норманнов, данов, мадьяр и сарацин были разрушены вообще любые формы организованной жизни.

Монахи Ла-Шез-Дье (1052), Гранмона (1074, основатель св. Этьен де Мюре), гильомиты (под эгидой св. Гильома де Малеваля, 1155) провозглашали тот же аскетизм.

Нельзя забывать и о современных Клюни, но не подчинявшихся ему движениях за реформу — это аббатства Бронь, Флёри-сюр-Луар, Сен-Бенинь в Дижоне, Бек. А позднее, уже наперекор ордену цистерцианцев, будут существовать аббатства Сов-Мажер, Савиньи, Тирон...

Все они находили для себя место среди лесов и горных долин, там, где царят тишина, покой и уединение, вдали от городов, этих рассадников смрада и погибели.

И это еще не все: в XI-XII веках в среде каноников появились первые признаки возрождения: ордена уставных каноников Сен-Рюф (1039), Гранд-Сен-Бернард (1043), Сент-Антуан в Вьеннуа (1095), Сен-Виктор в Париже (1113) и в особенности орден премонстрантов, основанный св. Норбертом Ксантенским в 1120 году, который существует до сих пор.

Но и эти ордена — далеко не вся чудесная творческая сила тех поистине золотых веков. В подтверждение приведем следующие цифры: в конце XIII века насчитывалось 694 цистерцианских аббатства, 1000 организаций ордена Сен-Рюф... Следует добавить, что помимо еремитов, количество которых с трудом поддается исчислению, было также множество братств госпитальеров, мужских и женских, братия которых заботилась о странноприимных домах, госпиталях и лепрозориях (в некоторых из этих братств старшим обязательно бывал прокаженный), а также ордена госпитальеров, обеспечивавших безопасность паломников, закономерно превращаясь в ордена монахов-воинов (госпитальеры Мальтийского ордена — 1118, тамплиеры — 1128, Тевтонский орден — 1142, орден Алькантара — 1156 и др.).

Завершая этот краткий перечень, напомним еще об одном своеобразном порождении того времени — о смешанных монастырях, включавших в себя мужскую и женскую обители, строго изолированные друг от друга, а также, возможно, воспитательные дома (для обращенных грешниц) и лепрозории. Наиболее примечательная особенность этой организации состоит в том, что ее основатели, "перевернув заведенный в Природе порядок", доверили женщинам управление подобными монастырями. Так обстояло дело в Фонтевро (основанном около 1101 года блаж. Робертом д'Арбрисселем), в Сен-Сульпис (основатель — Рауль де ла Фюте, скончавшийся в 1129 году). В этих аббатствах монахи не имели права выйти за ворота без разрешения настоятельницы. Это также гильбертинцы (английский орден, основанный св. Гильбертом Семпрингемским, в рядах которого находились не только монахи и монахини, но и мирские братья и сестры) и бригиттины (орден, основанный около 1150 года, — единственный орден, созданный женщиной — св. Бригиттой Шведской).

Наконец, для того чтобы ярче представить себе этот, поистине чудесный, расцвет религиозности, которая на самом деле, как мы увидим в дальнейшем, затронула лишь меньшую часть населения, не следует забывать о многочисленных движениях социально-религиозного толка: это вальденсы, иначе называемые лионскими или католическими бедняками (1169), богарды, или бегарды, или папеларды (добряки) (1170), гумилиаты (1184). Это также ломбардские бедняки, предоставившие женщинам право проповедовать, за что и подверглись осуждению в 1184 году. Все эти движения, как видно уже из их названий, были проникнуты идеалами бедности, пуританства и антиклерикальными настроениями. Часто они выражали упования милленаризма, что проявилось в конгрегации, основанной Иоахимом Флорским примерно в 1189–1192 годах и сохранившей свое влияние вплоть до наших дней.

Монастыри процветали на Западе в VI-XIII веках. Позднейшие монашеские ордена — паулисты (1215), целестинцы (1259), оливетинцы (1307) — имели уже меньшее распространение или постепенно исчезали (иезуаты — 1367–1618 годы).

Расцветом канониального движения отмечены также и XI-XIII века. Но возникшие в XIII столетии ордена уставных каноников уже либо исчезали (белоризцы или бригиттины), либо были малочисленными, например крестоносцы Красной Звезды (1237).

Совершенно очевидно, что и монастырское, и канониальное движения отвечали потребностям общества. Когда их время миновало, они оставались еще способными к выживанию, но расцвет был уже позади.

В конце XII века общество переживает глубокие изменения. Церковь находится в кризисном положении, крупные ордена — Клюни, Сито — в упадке. Объяснять, почему так произошло, слишком долго, потому что, без сомнения, причины этого весьма драматического процесса разнообразны и многочисленны.

Кто же ответит на вызов истории, брошенный христианскому миру? Вызов примет XIII век, великий, блистательный, необычайно плодотворный. Ведь во имя Евангельской нищеты множество людей восставало против роскоши (впрочем, весьма относительной) первого "общества потребления", а также против развращающего влияния городов, именно XIII век создаст такие ордена, которые будут беднее самих бедных, и на сей раз — непосредственно в городах. В эту эпоху появятся нищенствующие ордена: в 1209 году — францисканцы, объединившиеся вокруг св. Франциска Ассизского (1182–1226); кармелиты с уставом 1226 года, времен св. Симона Стока; доминиканцы, ревностные чада кастильца Доминика де Гусмана (1170–1221).

Позднее к ним присоединятся тринитарии, мерседарии, сервиты (орден основан в 1233 году семью флорентийскими патрициями), августинцы, которые будут признаны нищенствующими лишь в XVI веке; и последний нищенствующий орден — минимы (создан в 1435 году св. Франческо де Паоло).

Каждый из этих орденов имел свое поле деятельности (хотя существовало немало спорных областей, и, соответственно, элемент соперничества): ученые доминиканцы неукоснительно соблюдали догматы веры и оберегали их, мягкие и милосердные францисканцы посвящали себя служению ближним из народа, тринитарии и мерседарии занимались выкупом христиан, попавших в руки берберов. Сервиты, соблюдавшие устав св. Августина, соединяли свое служение с созерцательной жизнью, как и августинцы, кармелиты и минимы.

А что же остальные монахи — уставные каноники, госпитальеры, — неужели исчезли? Все они продолжали жить, выживать, проводить реформы. Сильвестринцы (1231), оливетинцы, целестинцы, гильомиты, монахи конгрегации Монте-Верджино (1124) на самом деле, по словам отца Кузена, оказались "ветвями все того же старого бенедиктинского ствола". Монахами были также апостольские клирики св. Иеронима (конгрегация, основанная блаж. Джованни Коломбини, скончавшимся в 1367 году). Их прозвали "отцами живой воды" за их искусство дистилляции, или иезуатами, поскольку с их уст не сходило имя Иисуса. Крестоносцы Красной Звезды, Красного Сердца из Италии, Чехии, Нидерландов являлись уставными канониками, как и белоризцы (1257).

Также отметим появление в начале XIV века светской конгрегации алексиан, иначе называемых лоллардами или келлитами. Их миссия — попечение о приговоренных к смерти, погребение умерших от чумы (что стоило жизни многим алексианам), забота о душевнобольных (чем они занимаются и в наши дни).

Заметим еще, что большинство нищенствующих орденов, а также бенедиктинцы и цистерцианцы организовывали смешанные ордена, и светские, и уставные, с простыми или торжественными обетами. Такие формы организации позволяли мирянам вести образ жизни, вдохновляемый правилами того ордена, к которому они косвенно принадлежали.

Наконец, начиная с XV века и даже раньше, в частности, под влиянием "национальных чувств", большие централизованные ордена распадаются на конгрегации чаще всего с ярко выраженной языковой или национальной окраской. Назовем бенедиктинские конгрегации Бурсфельда в Германии и Шотландии (с 1215 года), в Боббио (Италия), в Мельке (Австрия), в Вальядолиде (Испания)... Можно также упомянуть конгрегации цистерцианцев, камальдолийцев и каноников, в том числе францисканцев, где чувствовались центробежные тенденции.

Присущий монашеству универсализм постепенно начинал беспокоить князей, в их интересах было остановить поток денежных средств, отчисляемых орденами в Рим, а потому они поощряли сепаратизм, во всяком случае, использовали его. Папы со своей стороны наделяли привилегиями те провинции и конгрегации, которые сохраняли им верность или могли противостоять королевской власти, ее налогам и любой форме контроля с ее стороны.

Когда Церковь ослабят Столетняя война, голод, эпидемии чумы, раскол Запада, ереси (Уиклифа и Гуса), долгие волнения милленаризма и народные пророчества, когда протестантская реформа вызовет бурю, против которой реформа католическая окажется бессильной и не сможет залечить нанесенные ею раны, тогда монашество, часто терзаемое внутренними кризисами и становясь жертвой чужих интриг, сделается неспособным отражать удары. Монашеские ордена выживут, но творческий дух, присущий им на протяжении столетий, отомрет. Ордена уступят место другим — организациям уставных клириков (иезуиты, сколопы, варнавиты и др.), обществам с простыми обетами (ораториане, доктринеры, лазаоисты и др.) — лучше приспособленным к условиям борьбы в социуме Нового времени.

Немало умов было обеспокоено этим многообразием явлений человеческого творчества, усматривая в нем посягательство на порядок и разум, напрасную трату сил, людские слабости и немощи. Все подобного рода упреки известны.

Св. Бенедикт (Устав, XL, I) знал, что каждый человек получает от Бога собственный дар (кстати, именно поэтому святой испытывал некоторые сомнения, когда определял общий для всех рацион питания). Кроме того, он принимал во внимание слабости человеческой природы. Впрочем, такое разнообразие только приветствовалось, как воплощение Ста Цветов. Вот что говорил ворчун Жиль ли Мюизи в защиту разнообразия нищенствующих орденов: "Красота мира — это его разнообразие, которое есть дар Божий. Взгляните на богатое разноцветье лугов".

"Единство в многообразии" (если вспомнить чаще произносимый, нежели применяемый девиз сторонников единой Европы) обеспечивается послушанием, и старые законодатели прекрасно сознавали это. "Каковы бы ни были побеги добрых дел, коими расцветает наша жизнь, необходимо, дабы она произрастала из корней послушания". А картезианец Гиг говорил: "Несомненно, мы можем наблюдать множество весьма разнообразных вещей, но у нас есть все основания надеяться на плодотворность наших начинаний благодаря одному только дару послушания" (в переводе на язык политической социологии это означает, что множество различных мнений и действий плодотворно лишь при наличии общей и равнозначимой для всех гражданской почвы).

Для чего нужны монахи в эпоху живой веры?

Возможно, некоторые, причем не только атеисты, спросят, какая же необходимость в монашестве существовала в обществе Средневековья, столь явно отмеченном печатью всеобщей веры?

Помимо того факта, что монахи выполняли тысячи социальных функций, которые в Средние века никто больше не мог взять на себя, совершенно очевидно, что они играли определенную роль и в поддержании самой веры.

Средневековье во многих отношениях не являлось эпохой веры. Я хочу подчеркнуть: полной и подлинной веры. Это было время верований, суеверий и ханжества, больших общественных порывов иррационального характера, обязательных подчас паломничеств, крестовых походов с сомнительными целями, социально-мистических кризисов, милленаристских ожиданий, пророчеств разного рода. Туссер говорит об "атмосфере тревожащей и дерзкой наивности". "В сердцах людей присутствовала набожность, — добавляет он, — но она, похоже, не привносила истинности в души... Религиозное усердие было эфемерным, спонтанным и поверхностным". Повседневными же были богохульство и самые грязные ругательства. Во время мессы разговаривали, смеялись, перешептывались, не присутствуя на богослужении в полном смысле слова.

В повествовании о Первом крестовом походе "Деяния Бога через франков" Фульхерий Шартрский сетует на то, что вера иссякает и в духовенстве, и в народе.

Даже паломничества были весьма далеки от того, чтобы действительно способствовать спасению души. Нередко они совершались не ради исполнения обета или искупления греха, а скорее ради удовлетворения "туристического" любопытства или даже ради любовных похождений! В разношерстную толпу паломников нетрудно было затесаться проституткам, ворам, торгашам, авантюристам...

Проведя длительное и детальное исследование, Туссер, похоже, сумел доказать, что в XV веке во Фландрии 10% населения оставались практически язычниками и пренебрегали своими обязанностями перед Богом (и это в обществе, где главенствующим являлся священник); еще 10% глубоко верили и часто причащались; 40% регулярно посещали церковь, но не более, а еще 40% заглядывали в церковь от случая к случаю. Совершенная кривая Гаусса. В действительности религиозная практика вовсе не являлась такой ревностной, всеобщей и регулярной, как привыкли думать.

Конечно же, жизнь была наполнена религией, однако, за исключением отдельных проявлений глубокого религиозного чувства и искренней веры, повседневность тонула в безразличии, погруженная, по словам Николая Кламанжского, в "забвение Бога".

Народной вере были присущи глубина, истовость, цельность, воинственность, простодушие, но при этом же полнилась суевериями и нелепостями из-за отсутствия необходимого контроля, имевшего место в среде монашества, которое соблюдало устав и обычаи (не забудем и о настоятелях).

Простодушие. Всем известна легенда о жонглере из Нотр-Дам. Менее знакома история о распутной женщине, которая во славу Пресвятой Девы не "работала" по субботам и каждый раз в этот день жертвовала "одну свечу, каковую она покупала на свои жалкие деньги, и когда она умерла, то Дева Мария освободила ее душу от дьявола". Точно так же без тени улыбки нам рассказывается о воре, который перед тем, как совершить кражу, прилежно помолился Пресвятой Деве и был спасен от наказания.

Глубина. Столь глубокой и живой должна быть вера, чтобы великие мира сего из христианского смирения приглашали нищенствующих монахов в крестные отцы своим детям, или чтобы монахи позволяли женщине стать над ними игуменьей.

Когда в октябре 1592 года накануне Дня Всех Святых в Гранд-Шартрез возник пожар, главный приор, господин Жером Маршан, отправился в церковь, взял в руки дароносицу и оставался коленопреклоненным в алтаре, повторяя: "Всякое деяние от Бога — благо". А затем, покинув пылающую церковь, вместе со своими монахами он поднялся на холм, возвышавшийся над монастырем, повернулся лицом к горящему храму и благословил его, сказав просто: "Да будет имя Господне благословенно во веки веков".

Рассказывали, как при строительстве церкви Сен-Дени, чтобы помочь монахам поднять каменные колонны, люди впрягались вместе с быками...

Цельность. Мощную бенедиктинскую конгрегацию Аффлигема во Фландрии, влияние которой распространялось вплоть до Германии, основали шесть рыцарей-разбойников...

Один клюнийский монах утверждал, что благодаря молитвам св. Одилона, аббата Клюни, осужденные освобождались от истязаний по понедельникам и вторникам. Цитировавший эти факты бенедиктинец написал: "За недостатком теологической строгости (ибо на самом деле Одилон показывает здесь себя более милосердным, чем сам Господь), эта идея, тем не менее, свидетельствует о величайшем благочестии и высшей любви".

Воинственность. Она необходима, если заметить, с какой неистовостью ополчаются на догматы веры их критики. Можно вообразить себе смятение Петра Достопочтенного, когда он услышал утверждение Петра де Брюи (1126–1147) о том, что не надо крестить детей, что сами церкви бесполезны, равно как бесполезна молитва живых для облегчения участи мертвых, а также о том, что он питает отвращение к Кресту, поскольку на нем был распят Спаситель, а посему крест следует предать публичному сожжению.

Существование, пример и деятельность аббатств, которые можно сравнить с центрами духовной энергии и социальной активности, с рупорами христианства, представляются совершенно необходимыми и оправданными. Какими бы иногда ни казались монастыри, они все же были мощными факторами рационализации мышления и поведения людей, чудесным средством воспитания в людях самоконтроля и уважения к закону, а их так не доставало в средневековом мире!

Именно монашество обороняло аванпосты христианства, которым постоянно грозила беда (и изнутри тоже); именно монахи явились тем щитом, благодаря которому города были защищены, а враги отброшены. Одним словом, монашество поддерживало жизнь веры, и благодаря ему вера выжила.

Благодаря усилиям еремитов очистилась и возвысилась народная вера с почитанием местных святых и реликвий. Монахи проповедовали религию более внутреннюю, более личную, в большей степени соответствующую требованиям нравственности. Их проповедь покаяния, их личные примеры подталкивали падшего человека, ставшего жертвой греха, обратиться к сокрушению о своих грехах, к раскаянию и исповеди. Идеал бедности, утвердившийся на протяжении последующих десятилетий (вспомним о бесчисленных братствах мирян, которые поднимут знамя этого идеала), имел своим источником именно монашескую жизнь. В итоге эта жизнь даст "четкое направление к цели вечного спасения", и этим стремлением будут явственно отмечены следующие века.