Одиссей. 1993. М.: Наука, 1994. 338 с.
Опись А, №20863.
1993: ОБРАЗ "ДРУГОГО" В КУЛЬТУРЕ
Одиссей: Человек в истории / РАН. Ин-т всеобщ. истории. - М.: Наука, 1994. - 1993: Образ "другого" в культуре / Отв. ред. А.Я. Гуревич. - 330 с.: ил. - Библиогр. в конце отд. ст. Рез. англ.
СОДЕРЖАНИЕ
ОБРАЗ "ДРУГОГО" В КУЛЬТУРЕ
От редколлегии
Л.3. Копелев. Чужие (Перевод с нем. С.В. Оболенской)
С.И. Лучицкая. Араб глазами Франка (конфессиональный аспект восприятия мусульманской культуры)
Пол Фридман. Образ крестьянина в позднесредневековой Германии (по Гуго Тримбергскому и Феликсу Хеммерли) (Перевод с англ. И.М. Бессмертной. Послесл. Ю.Л. Бессмертного)
Ганс-Юрген Бахорский. Тема секса и пола в немецких шванках XVI века (Перевод с нем. Е.М. Михиной)
С.В. Оболенская. Германия глазами русских военных путешественников 1813 года
Л.Д. Гудков, А.Г. Левинсон. Евреи в России - свои/чужие.
И.Е. Синицына. Шекспир в тропическом лесу картина мира в обыденном сознании
КАРТИНА МИРА В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ
А.Б. Ковельман. Рождение толпы: от Ветхого к Новому Завету
А.А. Игнатенко. Обман в контексте арабо-исламской культуры средневековья (по материалам "княжьих зерцал")
Пол Хайэмс. Странный случай с Томасом из Элдерсфилда (Перевод с англ, и послесл. Д.Э. Харитоновича)
П.Ю. Уваров. Париж XV века: события, оценки, мнения... Общественное мнение?
ИСТОРИК И ВРЕМЯ
Я.С. Лурье. Из воспоминаний об Александре Александровиче Зимине
А.Я. Гуревич. Историк и история. К 70-летию Юрия Львовича Бессмертного
П.Ш. Габдрахмаяов, В.А. Блонин. Из переписки с Ю.Л. Бессмертным
Ю.Л. Бессмертный. 22 июня 1941 года. Из дневниковых записей
Основные научные труды Ю.Л. Бессмертного (Сост. В.О. Абдуллабеков)
ГУМАНИТАРНАЯ МЫСЛЬ XX ВЕКА
Г.С. Кнабе. Общественно-историческое познание второй половины xx века, его тупики и возможности их преодоления Б.С. Каганович. П.М. Бицилли как историк культуры
НОВЫЕ НАУЧНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ
Питер Бёрк. Антропология Итальянского Возрождения (Перевод с англ. И.М. Бессмертной)
ПУБЛИКАЦИИ
Прядь о Торлейве Ярловом Скальде (Перевод с древнеисл. и коммент. Е.А. Гуревич. Вступ. ст. А.Я. Гуревича)
ХРОНИКА
Е.М. Михина. Размышляя о семинаре. Субъективные заметки
SUMMARIES
ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ
Центральная тема предлагаемого читателю очередного сборника "Одиссей" - образ "другого". Проблема "я" и "другой", "свой" и "чужой" - одна из ключевых в философии, социологии, психологии, истории, культурологии. В отличие от первых трех наук в истории и культурологии она до сих пор почти не рассматривалась.
Впрочем, в последние годы эта проблема в том или ином обличье все чаще встает на страницах исторических и культурологических изданий. Ей посвятили специальные подборки статей журналы "Диоген" и "Анналы", уделяется внимание во многих коллективных трудах и монографиях, о ней постоянно вспоминают на научных конгрессах. Ведь возможность понять "другого", и "чужого", возможность диалога между "своими" и "чужими" - одна из важнейших проблем в истории культуры. Да и всякое историческое познание - это всегда диалог современности и прошлого, и в этом смысле есть познание "другого"; поэтому у каждого, кто отказывается от позитивистского представления о возможности адекватного "воспроизведения" прошлого (wie es eigentlich gewesen war), неизбежно обостряется интерес к этому кругу идей.
В философской антропологии различение "своего" и "чужого" - это проблема положения человека в окружающем мире. Человек не просто приспосабливается к среде, как это свойственно всему живому, но сам создает свой собственный микрокосм. Он также способен не только "выйти" за пределы организованного им мира в открытый, "неупорядоченный" мир и определить свое отношение к нему, но и "войти" в другие культурные миры, в "чужую" духовную жизнь, а следовательно, принципиально способен познать чужие миры и культуры. Это имеет огромное значение для создания и развития собственной культуры, ибо "своя" культура строится в соединении двух возможностей - возможности отграничения себя от другой культуры (что и создает своеобычность, как бы ограниченность каждой культуры) и возможности открыть себя другой культуре - возможности отделения и возможности взаимодействия; создается соединение открытости и замкнутости. Мир "своего", "своя" культура обретают специфику, своеобразие только в процессе осознания чужой культуры и в общении с ней.
Границы между "своим" и "чужим" текучи, они изменяются как в пределах каждой эпохи, так и - тем более - в историческом процессе. Наверное, до конца средневековья фундаментальная противоположность "своего" и "чужого" имела формы устойчивого противопоставления - социального, культурного и более всего религиозного. Эллины и варвары как разные культурные общности, христиане и язычники как разные религиозные сообщества. Это не обязательно означало вражду.
Вспомним, что даже в первобытном обществе, когда в чужом чуяли врага или рассматривали как возможную добычу, этот чужой все же не всегда был врагом. Запрет на соединение в браке кровных родственников предполагал выбор жены из другого рода. Традиции гостеприимства, отразившиеся в обычаях и религиозных канонах, тоже об этом свидетельствуют. Но, конечно, миры "своего" и "чужого" отделены друг от друга, и религиозные различия делают это разделение особенно резким.
Новое время принесло принципиальные изменения в понимании соотношения "своих" и "чужих". Восприятие "другого" стало иным прежде всего на основании реального общения с этими "другими". В Европе это произошло в ходе великих географических открытий. Люди знакомились с сообщениями о путешествиях, и это существенно изменяло их картину мира и создавало предпосылки для нового понимания не только "чужого", но и собственной культуры, для самопознания.
Не только географические открытия, но и астрономические исследования и теоретические, философские прорывы (Декарт, Монтень) трансформировали традиционные представления о мире и космосе как о чем-то замкнутом; создавалось представление о безграничном, о бесконечности. Идея единства мира имела огромное значение для постижения проблемы "другого" и "другой" культуры.
В XVIII в. первое понимание того, что люди совершенно иной культуры, кажущейся нам немыслимой, тем не менее ничуть не хуже нас (такая мысль возникла еще в XVI в. - ср.: Монтень. "О каннибалах"), сменилось выводами Канта, уже более не подвергавшимися (вс всяком случае явно) сомнению: несмотря на существование различных рас, все люди принадлежат к одному общему роду, к "человечеству".
Но расширение картины мира и изменение одного из существеннейших ее элементов вовсе не сняло проблему "свой" - "чужой", а актуализировало ее на новый лад. С течением времени выявилась новая форма этой проблемы, не утратившая жгучей актуальности и в наше время. Национальная идея, возникшая, наверное, параллельно идее "человечества", вовсе не предусматривала разделения человеческого рода. Отделявшая друг от друга группы людей, она вовсе не требовала, во всяком случае на первых порах, принижения одних другими, не утверждала превосходства одной нации над другой. Напротив, идея национальностей предполагала многообразие внутри единства.
Но в национальной идее, ставшей в XIX в. мощной интеграционной силой, было заключено и нечто иное, нашедшее воплощение в идее национализма. Вечные социальные страхи порождали образ врага, который теперь чаще всего определялся по национальному признаку, и национальная идея часто рождала агрессивную ксенофобию. Стоит вспомнить мрачные страницы истории, когда расовые теории становились основой тоталитарных режимов. Проблема "свой" - "чужой" стала не только философской или исторической, но и политической.
Все сказанное выше побудило редколлегию "Одиссея" предоставить страницы нашего сборника попытке исторического осмысления названной проблемы - пойдет ли речь о том, каков был образ немца в представлении русского в XIX в., образ араба для крестоносца в средние века, образ еврея для жителей бывшего СССР в 1989-1990 гг. Это только первый приступ к решению задачи. Конечно, сама эта задача будет расширена. Ведь с каждым днем в проблеме "я" и "другой" выявляется все больше "белых пятен". Надо ли, например, напоминать о неясности в понимании самой познаваемости всякой "другой" культуры, особенно когда речь идет о культурах прошлого, чуждых нам по своей имманентной логике? Каковы пределы познания чужих культур, проникновения в них? Не исследованы содержание и смысл понятия "другого" в разные времена и в различных исторических обстоятельствах, ибо нет ясности и в соотношении разных вариантов "другого": кроме "другого" как иноплеменника есть "другой" как принадлежащий к иной социальной страте или же к иному культурному слою, иному возрастному классу или иному полу.
И еще: размышляя над проблемой "свой" и "чужой", исследователь должен помнить, что она имеет и нравственный аспект, особенно явный сейчас в нашей стране, где мы все чаще слышим о поиске "чужого - врага" в иных народах, странах или временах.
Историк вряд ли в силах отрешиться от злобы сегодняшнего дня. Однако не забудем слова Марка Блока, написанные им в дни "ужасных страданий и тревог, личных и общественных", когда для него близились тяжкие муки и казнь от рук "чужого - врага" - фашизма: "В наших трудах царит и все освещает одно слово "понять". Не надо думать, что хороший историк лишен страстей - у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное - полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: "На виселицу!" Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас, - иностранец, политический противник - почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека, хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история - это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если эта встреча будет братской" (Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М. 1973. С.79).
