Вернуться к предыдущей части

III. Воцарение героя

21. Фрэзер о смете царей

"Трудные задачи" предшествуют не только браку, но и воцарению героя. Ниже мы

увидим, что воцарение сопровождается умерщвлением старого царя. Между задачами,

умерщвлением царя и воцарением героя имеется какая-то связь.

Трудно проследить конкретно исторические корни задач в отдельности. Наоборот,

наследование власти, переход ее от одного

408

лица к другому, есть вполне историческое, ничуть не сказочное явление, форма

этого перехода на протяжении истории менялась. Одна из этих форм исследована

Фразером и сформулирована им следующим образом: "у некоторых арийских народов на

определенной стадии общественного развития, по-видимому, было обычным явлением

видеть продолжателей царского рода не в мужчинах, а в женщинах и в каждом

последующем поколении отдавать царство мужчине из другой семьи, нередко из

другой страны. В народных сказках этих народов варьируется сюжет о человеке,

пришедшем в чужую страну, который завоевывает руку царской дочери, а с ней

половину или все царство. Не исключено, что это отголосок реально

существовавшего обычая" (Фрэзер 153). Предположение Фрэзера не только

подтверждается анализом сказки -- оно может быть распространено гораздо шире,

чем это знает Фрэзер, специально не изучавший сказку. Как показал сам Фрэзер,

старый царь обычно убивался новым. Именно такое положение сохранила и сказка. До

сих пор вполне можно согласиться с Фрэзером. Фрэзер даже ставит явление

наследования по женской линии (через дочь царя) в связь со стадиальностью

общественного развития. Но Фрэзер -- ученый буржуазный, и даже там, где

нащупывается правильный путь, Фрэзер все же не может выйти за рамки мышления и

убеждений своего класса.

Теория смены царей лежит в основе "золотой ветви". Но Фрэзер, сам того,

вероятно, не замечая, все свое внимание уделил сменяемому царю. Герой,

свергнувший старого царя, остался вне поля зрения автора, и это обстоятельство

оказалось роковым для всего построения. Для Фрэзера он "какой-нибудь соперник",

"любой сильный человек" и т. д. (Фрэзер 1928, II, 111; I, 22). Возможно, что

сказка здесь лучше сохранила некогда бывшее положение, и что не "любой сильный

человек" мог стать царем. Фрэзер мало говорит также о регламентации этой смены.

Конечно, не любой человек в любой момент мог прийти, убить царя и занять его

место. Единственная норма, которой он касается, это -- периодичность этой смены.

Цари сменялись через 5--10--12 лет. (Есть и другие сроки). Царь мог сменяться

также, когда он заболевал. Причина насильственной замены старого царя новым

кроется в том, что царь, который был одновременно жрецом, магом, от которого

зависело благополучие полей и стад, при наступлении старости или незадолго до

нее, как полагали, начинал терять свою магическую потенцию, что грозило

бедствием всему народу. Поэтому он заменялся более сильным преемником.

Нам кажется, что фольклорный материал дает право на утверждение, что этот

преемник должен был дать доказательство своей магической силы, и что здесь также

кроются корни "трудных Задач".

409

22. Престолонаследие в сказке

Какое царство наследует царевич? Он почти никогда не наследует царства своего

отца. Он приходит в чужую землю, женится там на царевне, решив трудные задачи, и

остается там царствовать. Если это рассказывается в странах, где власть издавна

переходила от отца к сыну, а не от тестя к зятю, то это значит, что сказка

сохранила здесь более древнее положение. Но, конечно, нас не должно удивлять,

что положение, существовавшее в европейских монархиях, также должно было

отразиться в сказке. Добыв царевну, герой иногда возвращается домой и перенимает

царство от своего отца. Это -- дань более поздним формам престолонаследия.

История воцарения героя иногда начинается с первых слов сказки. Царь объявляет

всенародный клич, что он отдаст свою дочь и полцарства тому, кто решит ту или

иную задачу. Сказка никогда не говорит о том, что заставляет царя так поступать.

Из фрэзеровских материалов видно, что смена царей наступала периодически. Можно

предположить, что и сказочному царю просто настал срок. Тогда клич вроде "Пришла

от царя бумага:

кто состроит такой корабль, чтобы мог летать, за того выдаст замуж царевну" и т.

п. представляет собой момент отречения от престола. Мы видим, таким образом, что

момент отречения от престола связан с задаванием задачи. Из фрэзеровских

материалов видно, что одной из причин низвержения царя была его начинающаяся

магическая импотенция (иногда связанная с началом падения половой потенции).

Русская сказка этого не сохранила. Для нее царь -- только управитель народа, но

не управитель природы. Но есть долганский миф, где это положение высказано

совершенно ясно. Здесь царь сидит в темноте, "солнца не знал, луны тоже не знал"

(см. гл. II, § 1). Он создает благополучие людей: "Дети рождаться не прекращали,

люди, умирая, не кончались". Но вот у него рождается дочь и достигает брачного

возраста. "Дичь перелетать перестала, рыба пропадать, уменьшаться стала. Трава

же их расти перестала" и т. д. Что это значит? Очевидно, брачный возраст детей,

создание нового поколения показывает, что старому поколению пора уйти, уступить

место новому. Царь уже не в состоянии управлять природой. В дальнейшем этого

царя упрекают, что "по его грехам скрылось солнце". Этот царь задает трудную

задачу: прорвать небо и повернуть солнце. Совершившему это он обещает свою дочь

и полцарства (Долганский фольклор). Здесь первоначальная причина отстранения

царя, установленная Фрэзером как историческое явление, а именно потеря

магической силы, сохранена очень ясно. Трудная задача, женитьба и достижение

власти составляют неразрывный комплекс. Этот случай показывает с особой

ясностью, что наличие взрослой дочери и появление жениха

410

представляют собой для старого царя смертельную опасность. Тесть и зять здесь

исконные враги. Если власть передавалась через зятя, то царь должен был обладать

взрослой дочерью;

вступление ее в брачный возраст, появление у нее жениха и есть момент отдачи

царства вместе с дочерью.

Мы понимаем теперь, почему задачи носят двойственный характер. Они должны

привлечь жениха, потому что этого требует общественное мнение, но они же должны

отпугнуть жениха, потому что исполнение их повлечет за собой смерть старого

царя. Положение царевны также двойственное. Как дочь, она будет ненавидеть

жениха, который принесет смерть ее отцу. Как передатчица престола, она должна

выполнить свой гражданский долг и идти вместе с женихом против отца. Она или

стремится убить жениха или она стремится убить отца. И то и другое она в разных

сказках собственноручно выполняет.

Приведенный случай из долганского фольклора -- не единственный, но очень полный

и ясный. Следы магического превосходства юноши над стариком есть и в русской

сказке. "Он такой хитрый, отдадим дочь за него" (Худ. 94). Это бессилие царя мы

увидим еще ниже, когда рассмотрим задачу искупаться в молоке.

23. Старость.

Такое бессилие есть результат старости. Именно возраст, болезнь, немощи служили

стимулом для замены царя. Таких случаев у Фрэзера приведено довольно много,

"...в городе Гатри правит местный царек, которого влиятельные лица убирают

следующим образом. Когда им кажется, что царек уже достаточно долго просидел на

троне, они объявляют, что "правитель болен". Смысл этой формулы был известен

всем: царька собираются убить" (Фрэзер 258). Эта старость в сказке фигурирует

как в начале ее, так и в конце. "Один царь очень устарел и глазами обнищал", он,

например, хочет стать на 30 лет моложе, посылает сыновей "разыскать свою

молодость", он "стал стариться" и пр. (Аф. 171). Таково начало сказки. Конец --

воцарение героя. Чаще старость, как причина смены власти, фигурирует в конце.

"Ну, Ваня, я стал стар, от всего теперя отказываюсь. Вот тебе все царство, ты

хочешь, так хорошо живи, цари, я все тебе здаваю" (Никифоров 1936, 209). "Как

царь уже был в престарелых летах, то и возложил венец свой на голову Ивана

крестьянского сына" (Аф. 571).

Заметим, что во всех этих случаях власть передается не "любому сильному

человеку", а зятю, разрешившему "трудную задачу" и тем доказавшему свою силу.

24. Оракулы.

Наряду с истечением срока, с наступлением старости и падением силы царя есть еще

одна причина, вызывающая иногда замену старого царя новым. Эта причина --

оракулы. Что оракулы здесь явление вторичное, это совершенно очевидно. Воля

людей выражена устами богов, вложена в их уста. "Эфиоп-

411

ских царей в Мероэ почитали за ботов; однако, когда жрецы этого хотели, они

отправляли к царю посла и повелевали ему умереть, ссылаясь при этом на аракула

или предсказание, полученное от богов" (Фрезер 1928, II, 110). Формулировка

"когда жрецы этого хотели" вызывает некоторое недоумение. Они, очевидно,

почему-нибудь должны были этого хотеть, вероятно, опять-таки -- потому, что

истекал срок или царь не удовлетворял. Мы не можем здесь входить по существу в

изучение оракулов и той огромной роли, которую они играют в религии и в мифах.

Мы можем коснуться здесь только одной стороны этого явления.

Сказка, как и историческая действительность, знает два способа передачи

престола. Первый -- от царя к зятю через его дочь. Передатчица престола --

царевна. Это -- конфликтная ситуация, ведущая к убийству владетеля престола и

женитьбе на его дочери -- передатчице престола. Второй способ: престол

передается от отца к сыну без всякого конфликта. Первая форма есть ранняя,

вторая -- более поздняя. С появлением второй формы конфликт исчезает из

действительности, но не исчезает из мифа, не исчезает из сознания людей:

идеология не всегда сразу регистрирует происшедшие изменения. Если старый

конфликт перенести на новые отношения, то получается случай, который имеется в

"Эдипе" и также сохранен сказкой. Наследник не зять, а сын. При сохранении

конфликта и переноса его на новые отношения он, наследник, убивает владетеля

престола, сын убивает отца. Далее: при старом порядке передатчицей престола

является дочь царя, при новом, при бездетности царя, или избирается новый царь,

или передатчицей будет вдова царя. Сохраняя женитьбу на передатчице престола и

перенося ее на новые условия, миф создает сюжет женитьбы на вдове царя -- матери

наследника. Сын женится на матери. Но так как такой случай противоречит

общественной морали вводится невольность этого поступка. Сохраняется и старый

порядок, по которому наследник есть пришелец. Чтобы сохранить его пришельцем,

его надо разлучить с отцом. Тут-то и вступает в силу оракул. Здесь кстати

необходимо указать, что сохраняется и трудная задача: Эдип разрешает загадку

сфинкса. Но из демонстрации магической силы эта задача превратилась в

освобождение народа от бедствия. Этим, а не магической силой, определяется право

на престол. При переходе власти от тестя к зятю гибель старого царя была

предустановленным явлением и не требовала никаких оракулов. Но при переходе от

отца к сыну гибель царя (отца) от наследника (сына) становится чем-то

неестественным или нечестивым. Она дополнительно мотивируется волей богов и злой

судьбой. Это видно и потому, что эти оракулы чаще даются о племянниках и

сыновьях, чем о зятьях. Деду Персея было предсказано,

412

что он потеряет престол от руки внука, Лайю -- что он погибнет от сына, Пелию --

что он отдаст царство герою с одной сандалией. В этом герое он узнает своего

племянника, т. е. представителя своего рода.

Эти более поздние случаи слабо отражены сказкой. Сказка сохраняет более

архаическое положение: герой убивает своего тестя, женится и перенимает царство

без всякого оракула. Только там, где убивается или унижается отец, имеется этот

оракул. Если же пророчество касается не отца -- сына, а зятя -- тестя, то сказка

содержит черты позднего происхождения. Такова сказка о Марке Богатом. Она носит

характер не столько сказки, сколько легенды. В одной из версий этой сказки

говорится: "Он заместит хозяина в этом имении" (См. 242), но для фольклориста

это означает: "он заместит царя в этом царстве". В немецком фольклоре эта сказка

рассказывается не о купце, а о царе. "Жила раз бедная женщина, и она родила

сына. А так как он родился в рубашечке, то ему предсказали, что он на 14-м году

женится на дочери короля" (Гримм 23). Король всячески пытается извести героя.

Эти случаи иллюстрируют наблюдение, что гибель царя от заместителя известна

заранее, и что в сказке, как в исторической действительности, это положение

выражалось устами оракулов, причем оракул появился тогда, когда необходимость

такой формы замены царя в сознании людей уже стала колебаться.

25. Умерщвление царя в сказке.

Однако действительно ли старый царь в сказке погибает и уступает свое царство

зятю? На первый взгляд кажется, что это не совсем так. Конфликт улаживается

мирно. Царь отдает зятю полцарства, и оба продолжают царствовать -- никакого

убийства здесь нет. Или, женившись на дочери царя, герой мирно ждет смерти тестя

и вступает на престол только после смерти царя. Или он продолжает жить при царе

своего рода приживальщиком. Есть и другие виды обхода и смягчения этого

конфликта. Но все эти случаи не могут скрыть от нас исконного положения вещей.

Во-первых, -- герой получает все царство, во-вторых, старый царь при этом

умерщвляется.

Что герой получает все царство, а не половину -- этот случай в сказке весьма

обычен, наличие его не нуждается ни в каких доказательствах. Вот несколько

случаев: "И отдал за Ивана-дурацка свою дочь, и отдал ему все царство свое" (См.

221). "А ему отдал все царство свое" (Худ. 1). "Хто его достанет, дак тому и все

государство отдаст" (3В 114). "Отдал ему все царство" (Аф. 185) и т. д. Эти

случаи сохраняют исконную и исторически засвидетельствованную форму, тогда как

"полцарства" есть более поздняя сказочная замена.

То же можно сказать относительно умерщвления царя. Сказка

413

пытается скрыть это обстоятельство или смягчить его, но это не вполне удается.

Как в сказке убивается царь? Царь иногда убивается при помощи добытых волшебных

предметов. Магическое оружие героя здесь служит причиной смерти царя. Для этого

могут служить даже гусли-самогуды. "Дурак заложил свои уши цветком, пришел к

королю и заставил играть гусли-самогуды. Только заиграли гусли, как и сам король

и его бояре и стража придворная -- все заснули; дурак снял со стены булатный меч

и убил короля" (Аф. 216, вар.). ""Эй, дубинка, бей, колоти!" Дубинка бросилась,

раз-другой ударила и убила злого короля до смерти. А дурак сделался королем и

царствовал долго и милостиво" (216). Что король здесь выведен злым -- это не

меняет дела. В варианте этой сказки вдруг появляется Волк-самоглот и пожирает

царя. Этот волк -- помощник героя, функциональный эквивалент волшебных

предметов: дубинки, дудочки и т. д. "Дурак сделался царем и жил вместе со своей

прекрасной царицей и волком долго и счастливо". Особенно интересный случай мы

имеем в сказке No 212 у Афанасьева. Здесь старый царь гибнет от неприятельской

армии: "Король видит, что его армия бежит, бросился было сам войско

останавливать, да куда! Не прошло и полчаса, как его самого убили. Когда

кончилось сражение, собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои

руки все государство. Он на то согласился и сделался королем, а жена его

королевою". Случай этот интересен тем, что умерщвление царя путем предания его

неприятелю действительно встречается. Это -- одна из форм умерщвления царя.

Такая форма явилась поздно и уже представляет собой переход ко всякого рода

компромиссам. Такой обычай практиковался в Центральной Анголе, где царь носит

титул Матиамво. Португальская экспедиция узнала следующее: "Наши Матиамво...

обычно либо погибали на войне, либо умирали насильственной смертью. Нынешнему

Матиамво предстоит умереть от руки палача, ибо он уже выпросил себе достаточно

долгую жизнь. После вынесения Матиамво смертного приговора, мы обычно приглашаем

его принять участие в войне с врагами, и по такому случаю сопровождаем вместе с

семьей на войну. Если он остается цел и невредим, мы вновь вступаем в войну и

сражаемся три или четыре дня подряд. После этого мы неожиданно оставляем

Матиамво с семьей на произвол судьбы" (259). Царь в этих случаях кончает с собой

вместе с семьей. Если здесь и нет прямой зависимости между сказкой и

действительностью, то этот случай показывает, как обычай (или мотив), вступивший

в противоречие с нарождающимся новым явлением, видоизменяется совершенно

одинаково. И сказка и история заставляют погибнуть царя на войне, причем такая

форма идет на смену некогда имевшегося жестокого убий-

414

ства путем удушения и т. д.

Но такие смягченные компромиссные формы не обязательны. Можно найти случаи,

когда старый царь убивается непосредственно. "Отец говорит: "Ну, срубай мне

голову тепере". Отвечает солдатик: "Не могу я тебе голову срубить". Царская дочь

берет шашку и говорит: "Царско слово никогда не меняется". Срубила ему голову""

(3В 105). "Вот она взяла соблю и срубила голову самому цярю и взяла этово

пастушка за ушка и поцеловала ево в уста. "Пусть ты мой муж, а я твоя жона" (См.

30) и др.

26. Ложный герой.

Таким образом, мы видим, что гибель старого царя вовсе не представляет собой

исключения. Однако этот случай все же противоречит установившемуся наследованию

от отца к сыну, и этим можно объяснить попытки-обхода этой гибели. С другой

стороны, сказка знает еще один прием обойти эту ситуацию, не соответствующую

исторически установившейся действительности времени самого сказочника. Незадолго

до воцарения героя, к самому концу сказки, вводится новый и неожиданный

персонаж: это какой-нибудь генерал или водовоз, который во время боя со змеем

сидит за кустом, а потом всю победу приписывает себе. Ни историческая

действительность, ни область обрядов, верований и мифов не дают этого образа. Мы

должны его считать чисто сказочным образом, возникшим на почве самой сказки. Нам

кажется, что этот образ есть своего рода "козел отпущения" и что он создался

вообще по тем же принципам, по каким создаются подобные заместительные персонажи

и в области обрядов и в области фольклора. Его функция -- взять на себя гибель,

наказание, убийство, которые первоначально назначались самому царю. Комплекс

воцарения, брака и чьей-то гибели, умерщвления кого-то, здесь сохраняется с

перенесением умерщвления с одного персонажа на другой, введенный ad hoc.

27. Веревочный мост.

Гибель старого царя иногда происходит и иначе.

Ему предлагают перейти по веревке или жердочке через яму. Он сваливается. Этот

случай обычно связан с тем, что герой привозит красавицу. Царь хочет на ней

жениться, но герой не согласен. Он говорит: ""У меня приготовлена яма глубокая,

через яму лежит жердочка; кто по жердочке пройдет, тот за себя и царицу возьмет

. -- "Ладно, Ванюша! Ступай ты наперед!"". Герой проходит по жердочке

благополучно, а старый царь сваливается в яму (Аф. 137). Здесь необходимо

рассмотреть мотив тонкого моста как таковой и его применение в данном случае.

Происхождение этого мотива не представляет собой никакой загадки. Огромное

количество материалов показывает, что этот мотив идет от представления, что

царство мертвых отделено от царства живых тонким, иногда волосяным, мостом,

через который переходят умершие или души умерших. Особенно много материала по

этому "адскому мосту" собрано Шефтелови-

415

цем (Schefteloviz). У индейцев племени инка умершие уходят в "страну немых". Они

должны перейти через реку по волосяному мосту. Им при этом помогает собака

(Knckeberg 286). В Северной Америке есть представление о мосте, покоящемся на

голове буйвола. Как только кто-нибудь вступает на этот мост, буйвол опускает

голову (Kroeber 1907, 85). Интересно, что мотив моста почти всегда так или иначе

содержит животное. Тонкий, как лезвие, мост, ведущий через пропасть в страну

мертвых, имеется и у эскимосов (Nansen 221). Эти представления очень

распространены (Штернберг 1936, 325). Очень ярок этот образ в парсизме. "На 4-й

день после смерти душа при восходе солнца доходит до места суда у моста Тшинват.

До перехода злые духи предъявляют свои обвинения. На верных весах взвешиваются

добрые и злые дела. Теперь душа должна перейти через опасный мост... Праведная

душа может радостно перейти, ведомая прекрасной девушкой, воплощением ее добрых

дел, и сопровождаемая добрыми собаками, охраняющими мост. Потом душа попадает в

рай и, наконец, к золотому престолу Ахурамазды... Злые же души не находят

помощников. Они спотыкаются на тонком как волос мосту и низвергаются в пропасть.

Злой демон их схватывает и уносит в место тьмы" (Achelis 17).

И сказочный мост есть отражение все тех же представлений. Он тонкий, волосяной,

скользкий, под ним пропасть.

Но как это представление связано с убийством царя? Нам кажется, что приведенные

материалы позволяют сделать следующее заключение: переход через тонкий мост

происходит после смерти. Во-вторых, низвергаются не имеющие помощников, в начале

животного характера, позже -- в форме воплощения добрых дел. То что в

религиозных представлениях есть следствие смерти, в сказке показано как причина

смерти. Можно думать, что царь убивался и, по-видимому, предполагалось, что он,

как лишенный магической силы (за это он и убивался), не сможет перейти через

мост и проваливается в пропасть.

Сказка переносит этот момент в пределы жизни и делает из следствия смерти

причину смерти. Такой перенос художественно весьма оправдан, ибо он содержит

осуждение старого царя, показывает его слабость, неловкость -- отголосок его

магической слабости.

28. Кипящее молоко.

Кроме испытания мостом сказка знает еще одно испытание старого царя, приводящее

его к смерти. Это -- испытание кипящим молоком. "Мы еще не можем венчаться: ты

стар, я -- молода; я знаю средство сделать тебя молодым: поставь на дворе два

котла -- один с козлиным молоком, другой -- с водой; чтобы к вечеру все было

готово". Иван выкупался и стал таким молодцом, что и нельзя и сказать, а царь

тот в котлах и сварился" (См. 321).

Этот мотив представляется менее ясным, чем мотив висячего

416

моста. Во-первых, есть глухие указания, что убиваемый царь перед умерщвлением

подвергался обрядовому купанию. Так, в провинции Квилакар (Южная Индия)

царь-жрец царствует 12 лет. После этого устраивается праздник. "Для царька

воздвигается деревянный помост, задрапированный шелковой тканью. В день

торжества под звуки музыки он в сопровождении пышной процессии отправляется к

водоему, чтобы совершить омовение" (Фрэзер 262). После этого царь на эстраде

совершает самоубийство, отрезая себе нос, уши, губы и мягкие части тела; их он

бросает в толпу. Он как бы сам себя приносит в жертву. Затем царь перерезает

себе горло. Однако возможно, что здесь мы имеем местный обычай, и что купанье

здесь более или менее случайно. С другой стороны, мы имеем материалы, что

купанию (и именно двум купаниям, как в сказке) подвергалась душа умершего в

преисподней. Так, например, по представлениям индейцев катиос, бог преисподней

имел два ведра: одно с кипящей водой, другое -- с холодной. Когда "черная душа"

(т. е. грешная душа), прошедши два купанья, становилась белой, она могла войти

на небо; если нет, она обрекалась на долголетнюю тяжелую работу (Schilling).

Подобные материалы приводят нас к тому же кругу представлений, что и тонкий

мост. Однако между этим показанием и сказкой есть одна разница: здесь мы имеем

воду, в сказке это обычно молоко. Молоко это в приведенном случае козье, иногда

-- кобылье, иногда происхождение молока не упомянуто. Прохождение сквозь это

молоко дает красоту. Герой выходит красавцем. Но таким же красавцем он выходит,

пролезая сквозь уши коня. Мы здесь имеем представление об омолаживающем или

очистительном купании, но вместе с тем видим связь этого купания с прохождением

сквозь животное. Если в русской сказке герой проходит сквозь уши коня, то в

грузинской требуется выкупаться в молоке от коней, живущих на дне моря

(Тихая-Церетели 145). В грузинской же сказке старый король варится в котле, а

когда в молоко опускается герой, конь из уха берет снег и подсыпает его в

молоко, остужая его таким способом. Мы, таким образом, вынуждены заключить, что

трансфигурация, апофеоз героя -- основа этого мотива. Мотив гибели старого царя

присоединен к нему искусственно. Что прибывший в царство мертвых переживает

преображение -- это известно, и отражение этого представления мы имеем и здесь.

29. Заключения.

Какие же из всего изложенного можно сделать выводы? Нельзя сказать, чтобы все

уже было совершенно ясно в деталях. Но одно ясно во всяком случае: борьба за

престол между героем и старым царем есть явление вполне историческое. Сказка

здесь отражает переход власти от тестя к зятю че-

417

рез женщину, через дочь. Сказка показывает еще другое: раньше, чем получить руку

царевны и вместе с ней и престол, зять подвергается испытанию относительно

пройденного им искуса. Это испытание носит предбрачный характер и вместе с тем

должно показать способность героя управлять природой. Сказка сохранила также

следы перехода к новому порядку; новые порядки влияют на старые формы, и тогда

получаются явления, вроде воцарения Эдипа, или сказка приноравливает новые

порядки к старым, улаживая создавшийся конфликт мирно, путем представления герою

полцарства и т. д. Такие явления со стороны содержания сами по себе не

историчны, но они объяснимы только исторически в результате смены одного

социального устройства другим и возникающих отсюда несоответствий и

противоречий.

IV. Магическое бегство

30. Бегство в сказке.

Браком и воцарением героя сказка кончается.

Но наш обзор был бы неполон, если бы мы не рассмотрели еще одного мотива, не

имеющего в сказке своего определенного места; это мотив, получивший название

магического бегства.

Бегство не имеет своего определенного места относительно тех мотивов, за

которыми оно следует. Но оно обычно стоит в конце сказки, иногда даже после

брака. Сказка может кончиться после побывки у яги или другого дарителя, после

добычи искомого предмета, после змееборства, после женитьбы и т. д. Бегство и

погоня могут следовать после каждого из этих этапов, причем имеется тенденция

(но не закон) придавать бегству и погоне определенные формы в зависимости от

того этапа, на котором бегство происходит. Так, герой может бежать после побывки

у яги. В этих случаях он чаще всего спасается, бросая позади себя гребешок --

лес, камень -- гору, полотенце -- реку. Или он спасается на дерево,

перепрыгивает с одного на другое, а яга грызет ствол. Девушка иногда находит

защиту у печки, яблони, речки, которые ее прячут. Если девушка бежит от лесных

разбойников, она прячется у встречного возницы в возу с сеном или с горшками или

с кожами. Мальчик спасается от преследований колдуна, последовательно

превращаясь в окуня, птицу, зерно, колечко и т. д. Колдун соответственно

превращается в щуку, ястреба, петуха и т. д. Увезенная царевна превращается

также в рыбу, лебедя, звезду: ее ловят искусники. После боя со змеем героя

иногда преследует змеиха: она и ее дочери превращаются в заманчивые колодцы,

постели, яблони, сама змеиха гонится за ним и хочет его проглотить. После

побывки у царь-девицы, похитив молодильные яблоки, герой летит на коне, а

царевна летит вслед за ним. Но яга обменивает ему коня, и он благополучно

улетает. На коне же догоняет героя Кощей. Женившись на дочери Водя-

418

ного, герой и его суженая спасаются, превращаясь в церковь и попа, колодец и

ковшик и т. д. Наконец, герой иногда спасается на корабле, а догоняющий с неба

поражает его огнем, или наоборот, герой зажигает порох и опаляет преследователю

крылья, отчего тот падает.

Мы перечислили десять видов погони и спасения. Аарне, специально изучавший

бегство, принимает в расчет только две формы его, а Иохельсон в своей работе о

бегстве вообще не дифференцирует форм бегства и погони (Ааrne 1930, No 92;

Иохельсон).

Проблема здесь двоякая: первая проблема -- происхождение мотива бегства как

такового, вторая -- многообразие его форм. Мы здесь не можем специально изучать

все разновидности бегства. Мы изучим только те формы, которые бросают некоторый

свет на проблему бегства вообще.

31. Бегство с бросанием гребешка и пр.

В этих случаях дети часто (но далеко не всегда) бегут от яги. Они бросают позади

себя кремень или камушек -- он превращается в гору. Они бросают гребешок и

полотенце. Эти волшебные предметы похищены героем у самой же яги, или, если

бегущие спасаются на лошади, они берутся из уха лошади (Аф. 201, вар.). Из уха

вынимается щепочка -- лес, скляночка -- река.

Мы не будем приводить вариантов и разновидностей. Они приведены в большом

количестве в работах Аарне и Иохедьсона. Сколько бы мы ни сопоставляли

вариантов, их количество не разрешает проблемы. Отметим только, что эта форма

встречается не только по отношению к яге. Так бегут и от царя-медведя (Аф. 201),

и в сказке о Финисте (ЗП 67), и от Елены Прекрасной (Аф. 176) и т. д. Мы должны

ее понять из ее отношения к целому сказки и из некоторых исторических

параллелей.

Рассмотрим сперва некоторые параллели. Американские параллели показывают

следующие черты: герой часто похищает не тот предмет, который дает спасение от

погони (как у нас похищается ширинка), а огонь. Это -- очень существенная

разница. Огонь он приносит людям. Он -- установитель огня. Но герой -- не только

установитель огня. Он установитель лесов, рек и гор. Он устанавливает их, бросая

позади себя предметы. Это -- также очень существенная разница. Предметы,

бросаемые позади себя, также отличаются от предметов, бросаемых в сказке. Это --

части каких-либо животных. Так, лес образуется из волос, озеро -- из жидкого

жира рыб, и т. д. Это объясняет нам, почему в русской сказке герой иногда берет

щепочку из уха коня, и эта щепочка превращается в лес. Мы видим, таким образом,

что леса, горы и реки образуются силой помощника. Как добывается помощник, мы

уже знаем, мы знаем, что помощник есть носитель магических способностей героя.

Еще разница: в рус-

419

ской сказке достаточно бросить предмет, в американских мифах в этих случаях

иногда поют песнь и отбивают такт (Boas 1895, 72, 99, 187, 240, 267 etc.). Эти

материалы заставляют предположить, что мотив бросания гребешка возник именно как

миф об устроителе мира.

Но не противоречит ли это всему ходу сказки, не противоречит ли это всему тому,

что мы знаем о герое? Здесь никакого противоречия нет. Наоборот, вносится

объяснение в некоторую несуразность сказки: герой в сказке похищает тот самый

предмет, который спасает его от погони. Сопоставление показывает, что раньше

здесь фигурировал другой предмет. Далее мы уже и раньше видели в герое

устроителя мира. Мы видели, что он ставит на место солнце, что он ускоряет

урожай и что он приносит эти способности из иного мира. Здесь мы видим выцветшие

остатки того же представления. Из иного мира приносится власть над стихиями.

В американском мифе койот и лиса похищают огонь. Они бегут "из стороны в

сторону, а преследователи скакали за ними туда и сюда. Вот почему река Йогум

(Yoagum) извилиста". В этом случае бегущие, вместе с тем похитители огня,

создают реку для людей, одновременно спасая себя. Точно так герой создает леса,

горы и реки, и весь этот миф есть в исторической перспективе миф о создателе

природы.

Надо сказать, что в литературе по этому предмету царит некоторая растерянность.

Иохельсон, шедший чисто дескриптивным путем, признает, что разгадка этого мотива

для него невозможна. Выдвигаемая здесь гипотеза пока есть только гипотеза, не

больше. Иную гипотезу выдвигает Богораз: "Самое построение этого мифа

соответствует теориям школы Фрейда о сродстве сновидения и мифа, ибо этот миф, с

его троекратным повторением и настойчивым стремлением чудовища пробиться сквозь

ограду и схватить убегающую жертву, совершенно напоминает навязчивый образ

преследования, как он возникают и строится во сне" (Богораз-Тан 1926, 68). Таким

образом, мы видим, что даже такие крупные ученые, как Богораз, не уходят дальше

фрейдизма. Что касается теории Аарне, то о ней несколько слов будет сказано

ниже. Мы должны сопоставить данную форму с другими, чтобы найти некоторое общее

решение.

32. Бегство с превращениями.

Эта форма характерна главным образом для сказок типа "Морской царь и Василиса

Премудрая" (Аф. 219-226). Здесь магическими способами обладает похищенная у

Водяного девушка. "Оборотила она коней -- колодцем, себя -- ковшиком, а царевича

-- старым старичком". Во второй раз она "оборотила царевича -- старым попом, а

сама сделалась ветхой церковью", а в третий раз

420

"оборотила коней рекою медовою, берегами кисельными, царевича -- селезнем, себя

-- серой утицей. Водяной царь бросился на кисель и сыту, ел-ел, пил-пил, -- до

того, что лопнул! Тут и дух испустил!" (Аф. 219).

Аарне, специально исследовавший бегство, знал только шесть случаев записи этой

формы вне Европы, тогда как формы, найденные в Европе, так многочисленны, что он

их не считал. Этот географический принцип Аарне мы обращаем в исторический

принцип. Мифы Америки, Африки, Полинезии и Азии для нас -- один из источников

изучения сказки, они дают сказку на более древней ступени ее развития. Если этой

формы нет в Америке, Африке и т. д., то это значит, что форма эта поздняя, что

она создалась на почве самой сказки, а не на почве каких-либо первобытных

отношений. Об этом говорят и стандартные предметы, в которые превращаются

бегущие: колодец и ковшик, церковь и поп. Если бы мы имели эти формы в мифах

доклассовых народов, то мы должны были бы показать, что церковь пришла на смену

каким-то другим предметам, имевшимся ранее. Но этих материалов нет, и нам

остается предположить, что мотив возник тогда, когда уже имелись и церкви, и

попы, т. е. имелись уже и сказки, т. е. сравнительно очень поздно. Только озеро

или река могли иметься и действительно имелись и раньше как заключительное звено

бегства и погони. Его мы имеем и в предыдущей форме.

В то время как церковь, дерево и пр. служат средством обмана преследователя,

вода сама служит для него препятствием, как в предыдущей форме лес, горы и вода.

Таким образом, третье звено этой формы вполне соответствует третьему звену

предыдущей формы. Она всецело перенята из этой более древней формы. Аарне

считает, что вообще вся изучаемая здесь форма (с превращением бегущих) произошла

путем видоизменения из первой. Проследив по методам финской школы обе эти

разновидности и сведя каждую к их архетипу, он пишет: "Нет никаких сомнений, что

одна версия преобразована из другой. По-моему, очень легко прийти к этому

заключению. Не нужно ничего иного, как только сравнить распространенность этих

версий друг с другом" (Ааrne 1930, 93). Итак, если одна форма встречается редко,

а другая часто, то одна вытекла из другой. Это утверждение звучит наивно. Чтобы

доказать это утверждение, нужно показать переходные формы на материале, нужно

показать ступени перехода одной формы в другую. Между тем богатейший материал,

собранный Аарне, как раз приводит к утверждению, что все случаи принадлежат или

к одной разновидности, или к другой, и сам он конструирует два архетипа, а не

один. Поэтому вернее будет сказать, что мы до сих пор не знаем, как возникла эта

разновид-

421

ность, мы можем только с некоторой долей вероятности установить, что одна

возникла раньше, другая -- позже и вообще поздно. Но что одна возникла из другой

-- этого утверждать нельзя.

33. Превращвние змеи в колодцы, яблони и т. д.

Зато более решительно можно утверждать другое. Превращается иногда не бегущий, а

преследователь. После змееборства родня змеи (его теща, сестры) преследуют

бегущих. Чтобы погубить их, они превращаются в те же предметы, в которые в

других сказках превращаются бегущие, -- в яблоню и в колодец с ковшиком. Если

герои поедят яблок или выпьют воды, то их разорвет.

В этих случаях отсутствует только церковь, что вполне понятно, так как змей и

змеиха сродни дьяволу и не могут превратиться в церковь. Сходство этих предметов

с теми, в которые превращаются бегущие, заставляет думать, что одна форма

непосредственно вышла из другой. Но которая из них древнее -- сказать

невозможно. Как и в предыдущем случае, третье звено этой формы погони и спасения

-- очень древнее. После того как не удается погоня змеих (о которых до этого

эпизода в сказке никогда ничего не говорится и которые введены ad hoc), в погоню

летит змеиха-мать и пытается поглотить бегущих, случай, разобранный выше.

34. Бегство и погона с последовательными превращениями.

Мы имеем три разновидности или формы этого вида погони и спасения. В сказке о

семи Симеонах (Аф. 145) роль бегущего исполняет похищенная царевна, и за ней

гонится герой, вернее семь героев: "Царевна обернулась белой лебедью и полетела

с корабля". Стрелец ее подстреливает, пловец ее достает, а лекарь вылечивает.

Более полная форма дает ряд превращений. "Упала, ударилась о корабль,

превратилась в уточку и улетела...", "Ударилась о корабль и обратилась в

звездочку, а потом поднялась под небеса". Стрелец ее подстреливает, звезда

падает на корабль (См. 304).

В этих случаях бегство и погоня выражены совершенно ясно. Здесь превращаются как

бегущий, так и преследующий. Менее ясно характер бегства выражен в сказках, где

жена царевича превращена в птицу, в уточку и пр., а затем царевич старается

вернуть ей человеческий облик, а она превращается в ряд животных. Зато здесь

яснее быстрота превращения из одного животного в другое. "Захватил он

Марью-царевну; она обернулась скакухой, потом ящерицей и всякой гадиной, а после

всего веретенечком" (Аф. 101). "Как прилетит она, ты старайся поймать ее за

голову, и как поймаешь -- она начнет превращаться лягушкой, жабой, змеей и

прочими гадами, а после превратится в стрелу. Ты возьми эту стрелу и переломи

надвое" (570).

В обоих случаях царевна, добываемая или возвращаемая, превращается в ряд

животных, сопротивляясь своему возвращению

422

или унесению из иного царства в наше.

Третий случай такого рода последовательных превращений мы имеем в сказках типа

"Хитрая наука" (Аф. 249-253). Здесь ученик бежит от колдуна. Бегущий ученик

превращается в коня, ерша, кольцо, зерно, ястреба. Преследующий колдун --

соответственно в волка, щуку, человека, петуха. Ястреб разрывает петуха (249).

Все эти разновидности могут быть рассмотрены вместе. Но в каком направлении

искать источники этого мотива? Если мы будем идти тем дескриптивным путем,

которому обычно в этих случаях следуют, то мы не добьемся никаких результатов.

Если же предположить, что превращение девушки в животное идет от представлений о

превращении человека в животное при смерти, то мы нащупаем направление, в

котором можно продвигаться дальше. Обратим внимание на то, что царевна

превращается в уточку и что царевич возвращает ей человеческий облик. Утка --

одно из распространенных животных, образ которого связывается со смертью.

Обратное превращение в человека отражает представление о возвращении к жизни.

Попробуем в этом направлении искать сравнительных материалов и посмотрим, не

дадут ли они нам в руки какого-нибудь объяснения.

Возвращение из страны мертвых в страну живых сопровождается превращением в

животных. "В Африке йоруба и попо верят, что хорошие люди после смерти проводят

время воплощением в различных животных или, точнее, духи материализуются в

животных по собственной воле" (Hambly 25). Сходные представления в Египте: "Если

ему (умершему) там не нравилось более, он мог возвратиться на землю и посещать

места, которые ему некогда были дороги, мог побывать на своей могиле и здесь

принимать жертвоприношения. Или он мог превращаться в цаплю, в ласточку, в змею,

в крокодила, в бога, принимать все виды, какие он хотел" (Wiedemann 32).

Что показывают эти материалы? Они свидетельствуют об историчности представления,

что облик умершего не мыслится связанным с каким-нибудь одним животным. Умерший

может превращаться в различных животных по своему собственному усмотрению. Далее

мы видим, что это представление сопутствует представлению о возвращении на

землю. Возвращаясь на землю, умерший превращается в различных животных.

Представление это, несомненно, сравнительно позднее. Мы увидим дальше, что им

особенно богата античность. Но и на более ранних ступенях общественного развития

оно имеется, хотя и реже, но зато в первоначальной ясности и чистоте. Если к

этому прибавляется второе лицо, лицо преследующее, то это превращение принимает

быстроту, превращения следуют одно за другим последовательно. Так, в океанийских

мифах есть случай, когда "мужчина

423

хочет вернуть свою жену из мира мертвых, но она уклоняется от него, принимая все

новые образы птиц" (Frobenius 1898, 11). Здесь ясно высказано то, что в сказке

уже затушевано: что такое превращение происходит при вынужденном возвращении с

того света. Умерший сопротивляется и старается избежать его все новыми

превращениями. Там, где сложилось представление о душе, могло получиться

представление о воплощении не всего человека, а только его души в животных,

могло получиться учение о метемпсихозе, классическая форма которого известна в

Индии. Поэтому в тибетской сказке о хитрой науке эпизод о бегстве и погоне

рассказывается так: "Душа царя из рыбы выскочила в летевшего мимо голубя" (Ж.

ст. 419). Такое же явление ловли душ мы имеем в сибирском шаманстве. У бурят

шаман ищет душу больного в лесах, в степях, под водой, совершенно так, как

колдун ищет бежавшего мальчика. Если он не может ее найти, он должен отправиться

в царство мертвых. Иногда властитель этого царства соглашается отпустить

искомого только взамен другой души. "Если пациент согласен на замену, шаман

превращается в ястреба, бросается на душу друга (т. е. заместителя больного),

когда она уходит из его дремлющего тела в образе жаворонка, и передает

трепещущее, сопротивляющееся существо мрачному властителю смерти, который затем

выпускает душу умершего на свободу" (Frazer 1913, 57).

Мы здесь видим то же самое, что имеем в сказке, когда бегущий превращается в

лебедя, а преследователь бросается на него хищной птицей (Аф. 251). У сибирских

народов этот мотив вообще очень часто рассказывается как шаманская ловля души

умершего. "Старик покойнику в лицо взглянул. И верно -- сын. Разозлился, на сына

кинулся. Сын, от него убегая, гагарой обернулся и взлетел. Старик ястребом

вдогонку пустился" (Чернецов 1935, 78 -- цитата с опущением личных имен). Таким

образом, мы опять видим, что последовательное превращение в животных происходит

при вынужденном возвращении с иного света в царство живых.

Если эти наблюдения и выводы верны, то они многое объясняют и в античном

материале. Античные версии и формы этого представления часто приводятся в

параллель к сказке, но сами по себе они столь же загадочны, как и сказка, и

получают свое освещение через приведенные материалы.

"И львом, и змеем, и огнем, и влагой

Она в моих объятьях обращалась". --

говорит Пелей о Фетиде в потерянной трагедии Софокла "Поклонники Ахилла" (Софокл

280). Фетида -- дочь Нерея, нереида, бессмертная богиня, живущая в подводном

царстве, "неохотно,

424

по приказанию Зевса, выходит замуж за смертного" (Тронский 531). Ей было

предсказано, что ее сын будет более велик, чем ее отец; вследствие этого боги не

желают иметь ее супругой, и она вынуждена идти за смертного. Момент ее

превращений есть момент вывода из подземного или подводного царства в царство

людей. Характер сопротивления здесь совершенно ясен. Этим же способом --

последовательным превращением -- Нерей защищался от Геракла. Так же в борьбе с

Гераклом принимает ряд превращений Ахелой, речной бог. Он превращается в змею и

в быка, и только после того как Геракл ломает ему рог, признает себя

побежденным. Во всех этих случаях превращению подвержены водяные существа. И в

сказке царевна превращается в животных на корабле, а серая утица приходит с

реки.

Последним звеном в превращении девушки служит веретено. Это веретено надо

сломать и бросить через плечо. Античный материал в качестве последнего звена

дает сломанный рог. Превращение из животного в предмет мы должны считать более

поздним образованием. Сломанный рог есть такое же явление, как вырванный волос

-- лишение силы. Ломание предметов широко производилось при смерти человека и

сохранилось в ломании шпаги над головой присужденных к смерти или в ломании

палки при вступлении в брак. Оно сопровождало переход от одного состояния в

другое.

Таким образом и античный мир еще сохраняет, хотя и далеко не всегда, эту связь

двух миров в соединении с мотивом последовательного превращения. Мальтен,

ссылаясь на Радермахера, приводит случай, когда "Танатос принимает различные

виды. Сюда же относится Эмпуса" (Malten 1914, 130). Этой способностью обладают

именно подземные и подводные существа. "Властитель подземного царства Периклимен

получает от Посейдона дар менять свой облик (sich in die mannigfachsten

Gestalten zu verwandein), дар, которым еще обладает новогреческий бог смерти

Харос". Сюда же относится всем известный Протей. У Радермахера приведено

довольно много материалов. Радермахер заметил только одно обстоятельство в этих

случаях: некоторое постоянство связи этого рода превращений со стихией воды.

(Этот дар дает Посейдон и т. д.). Отсюда Радермахер заключает, что и самый мотив

возник как наблюдение над изменчивостью воды, игрой волн и т. д. Водяные

существа так же изменчивы, как сама вода, и рассматриваемые здесь превращения --

не что иное, как различные явления богов воды (Epiphanie der Wassergotter)

(Radermacher 1903, 107). В свете приведенных материалов дело представляется

совершенно иначе, и мнение Радермахера следует признать ошибочным. Такая ошибка

неизбежна при изолированном и чисто описательном изучении материала.

425

35. Решающее, препятствие.

Мы не будем рассматривать остальные разновидности погони. Мы рассмотрели

наиболее важные, "классические" формы ее и получили следующую картину: основные

виды бегства и погони предстали перед нами в исторической перспективе как

построенные на возвращении из царства мертвых в царство живых. К такому

объяснению склонялся и Аарне, хотя оно совершенно не вытекает из приведенных им

материалов. Аарне же заметил, что последним препятствием часто является вода,

река, и мимоходом сопоставил эту реку с рекой, отделяющей царство живых от

царства мертвых. Действительно, река как последнее препятствие имеет особое

значение. Через юры и леса преследователь прогрызается, река же его окончательно

останавливает. Первые два препятствия -- препятствия механические, последнее

препятствие есть препятствие магическое. Правда, сказкой и это препятствие

трактуется как механическое: преследователь пытается выпить воду. Однако, что

эта форма вторична, видно по тому, что часто имеется не река, а озеро, причем

преследователь никогда не делает попыток обойти его. Его останавливает именно

вода как граница. С другой стороны, эта река очень часто представляется

огненной. ""Щетка, обернись ты в огненную реку!"... Делать им было нечего, и

возвратились они назад" (Худ. 1). "Расплавись река огненна" (Аф. 175). "Она

махнула ширинкой, и сделалась огненная река" (3П 55). "Иван-царевич махнул

позади себя утиральником -- вдруг сделалось огненное озеро" (Аф. 117).

Что огненная река отделяет два царства, мы уже видели выше. Но даже там, где нет

реки, ощущение магической границы иногда высказано совершенно ясно. "А уж

молодец на свою землю пробрался и ее не опасался: сюда она скакать не смела,

только на него посмотрела" (171). Мы теперь понимаем, почему преследователь не

может переступить границы: его власть не простирается на царство живых.

В другой сказке выражается то же самое, но сказочник невольно, от себя внес

легкий оттенок непонятности этого явления: "Гнал, гнал, только сажен десять не

догнал: она на ковре влетела в Русь, а ему нельзя как-то в Русь-то, воротился"

(267). Видно, что сказочник невольно задавал себе вопрос, почему же

преследователь не может проникнуть "в Русь" ?

Такой вывод вполне согласуется со всей картиной, даваемой развитием хода

действия сказки в целом. Мы уже знаем, что герой проникает в "иное царство". Это

царство мы узнали как царство мертвых и в тридесятом царстве и--в специфических

формах -- в лесу, в частности в лесу, где живет колдун-учитель. Туда он попадает

как живой, как похититель и нарушитель, вызывая гнев и погоню хозяев этой

страны.

Все изложенное вносит некоторый свет в сущность бегства и в некоторые его формы,

но оно не объясняет еще самого факта бегст-

426

во. Теория Аарне подтверждается многочисленными им не привлеченными материалами.

Возвращение есть возвращение из иного мира. Но почему это возвращение принимает

форму бегства -- этим не объяснено. Ни возвращение после инициации, ни

возвращение из иного мира шамана в обряде не отражает бегства. Между тем оно

фигурирует в мифах, сказаниях и сказках всего мира.

Нам остается предположить, что оно есть следствие похищения предмета,

приносимого из иного мира. Вопрос о причине бегства сведется к вопросу о причине

похищения. Понятие похищения является поздно, с началом частной собственности,

ему предшествует простое взятие. На самых ранних ступенях экономического

развития человек еще почти не производит, но только берет у природы, он ведет

хищническое, потребительское хозяйство. Поэтому первые вещи, вещи, ведущие к

культуре, он не представляет себе сделанными, а только взятыми насильно. Первый

огонь похищается. Похищаются и приносятся с неба первые стрелы, первые семена и

т. д.

Отсюда та огромная роль, которую в фольклоре всегда играет похищение. В обряде

волшебное средство дается, и возвращение происходит мирным путем. В мифе оно

часто уже похищается, и возвращение принимает форму бегства. Миф живет дольше,

чем обряд, и перерождается в сказку. Замена награждения или одаривания

похищением показывает, что собственнические отношения вступили в противоречие с

первоначальным коммунизмом, с отсутствием собственности. Герой отнимает

собственность у ее владельца, потустороннего существа, впоследствии -- бога, и

приносит ее людям и дает ее им в собственность. Недаром именно Гермес, посредник

между двумя мирами, вместе с тем есть вор, и он же позже -- покровитель

торговли.

Но наряду с этим похищением, связанным с бегством, сказка сохраняет мирную

передачу волшебного средства ягой и возвращения без всякого бегства, довольно

точно отражая обряд.

Глава Х. Сказка Как Целое

1. Единство волшебной сказки.

Мы рассмотрели сказку в последовательности составных частей ее композиции.

Эти составные части композиции одинаковы для разных сюжетов. Они последовательно

вытекают одна из другой и составляют некое целое. Мы рассмотрели источники для

каждого такого мотива. Но мы еще не сопоставили этих источников в их отношении

друг к другу. Другими словами, мы знаем источники отдельных мотивов, но мы еще

не знаем источника их последователь-

427

ности в ходе действия, не знаем источника сказки как целого. Беглый

ретроспективный взгляд на рассмотренные источники показывает, что многие из

сказочных мотивов восходят к различным социальным институтам, среди них особое

место занимает обряд посвящения. Далее мы видим, что большую роль играют

представления о загробном мире, о путешествиях в иной мир. Эти два цикла дают

количественно максимальное число мотивов. Кроме того, некоторые мотивы имеют

иное происхождение.

Если перечислить добытые результаты, расположив их по источникам или

историческим соответствиям, то мы получим следующую картину. К комплексу

посвящения восходят следующие мотивы: увод или изгнание детей в лес или

похищение их лесным духом, избушка, запродажа, избиение героев ягой, обрубание

пальца, показывание оставшимся мнимых знаков смерти, печь яги, разрубание и

оживление, проглатывание и извергание, получение волшебного средства или

волшебного помощника, травестизм, лесной учитель и хитрая наука. Последующий

период до вступления в брак и момент возвращения отражены в мотивах большого

дома, накрытого стола в нем, охотников, разбойников, сестрички, красавицы в

гробу, красавицы в чудесном саду и дворце (Психея), в мотивах неумойки, мужа на

свадьбе жены, жены на свадьбе мужа, запретного чулана и некоторых других.

Эти соответствия позволяют нам утверждать, что цикл инициации -- древнейшая

основа сказки. Все эти мотивы, взятые в целом, могут слагаться в бесчисленное

множество самых разнообразных сказок.

Другим циклом, кругом, обнаруживающим соответствие со сказкой, является цикл

представлений о смерти; сюда относятся: похищение девушек змеями, разновидности

чудесного рождения, как возвращение умершего, отправка в путь с железной обувью

и пр., лес как вход в иное царство, запах героя, окропленне дверей избушки,

угощение у яги, фигура перевозчика-путеводителя, далекий путь на орле, коне,

лодке и т. д., бой с охранителем входа, стремящимся съесть пришельца,

взвешивание на весах, прибытие в иное царство и все аксессуары его.

Сложение этих двух циклов дает уже почти все (но все же не все) основные

слагаемые сказки. Между этими двумя циклами нельзя провести точной границы. Мы

знаем, что весь обряд инициации испытывался как побывка в стране смерти, и,

наоборот, умерший переживал все то, что переживал посвящаемый: получал

помощника, встречал поглотителя и т. д.

Если представить себе все то, что происходило с посвящаемым, и рассказать это

последовательно, то получится та композиция, на которой строится волшебная

сказка. Если рассказать последовательно все то, что, как полагали, происходит с

умершим, то

428

получится опять тот же стержень, но с прибавлением тех элементов, которых не

хватает на линия указанных обрядов. Оба эти цикла вместе дают уже почти все

основные конструктивные элементы сказки.

Что же мы нашли? Мы нашли, что композиционное единство сказки кроется не в

каких-нибудь особенностях человеческой психики, не в особенности художественного

творчества, оно кроется в исторической реальности прошлого. То, что сейчас

рассказывают, некогда делали, изображали, а то, чего не делали, представляли

себе. Из этих двух циклов первый (обряд) отмирает раньше, чем второй. Обряд уже

не производится, представления о смерти живут дольше, развиваются,

видоизменяются уже без всякой связи с данным обрядом. Исчезновение обряда

связано с исчезновением охоты как единственного или основного источника

существования.

Дальнейшее образование сюжета мы на основе всего здесь сказанного должны

представить себе так, что данный стержень, раз создавшись, впитывает в себя из

новой, более поздней действительности, некоторые новые частности или осложнения.

С другой стороны, новая жизнь создает новые жанры (новеллистическая сказка),

вырастающие уже на иной почве, чем композиция и сюжеты волшебной сказки. Другими

словами, развитие идет путем наслоений, путем замен, переосмысления и т. д., с

другой же стороны -- путем новообразований.

Так, мотив царских детей, заключенных в темницу, идет от обычая изоляции царей,

жрецов, магов и их детей. Это -- наслоение. Мотив умершего отца или благодарного

мертвеца, дарящего герою коня, функционально соответствует яге, дарящей коня.

Здесь под влиянием культа предков, т. е. более позднего явления, мы имеем

переосмысление и деформацию фигуры дарителя с сохранением функции дарения.

Следовательно, вопрос о мотивах, не связанных с теми циклами, о которых

говорилось выше, должен решаться в каждом случае отдельно. Это относится,

например, к мотиву женитьбы и воцарения героя. В образе царевны мы, с одной

стороны, узнаем независимую женщину, держательницу рода и тотемической магии.

Она "царь-девица". Далее она может быть сопоставлена с небесной женой шамана.

Она может быть сопоставлена и с вдовой или дочерью царя, убиваемого и

устраняемого наследником.

Очень трудным для анализа представляется весь круг мотивов, связанных с трудными

задачами. Нельзя точно доказать, что сказка здесь сохранила обычай испытания

магической силы наследника. Однако по ряду косвенных показателей это можно

утверждать с некоторой долей вероятности.

В дальнейшем этот закон сохранения композиции с заменой

429

действующих лиц остается незыблемым, и по этой линии идет дальнейшее развитие

сказки. Быт, изменившаяся жизнь -- вот откуда берется материал для замены. Так,

окажется, что за нищенкой можно узнать бабу-ягу, за двухэтажным домом с балконом

-- мужской дом и т. д.

Этот вывод не соответствует ходячим представлениям о сказке. Обычно полагают,

что в сказку вкраплены отдельные элементы доисторичности, а вся она -- продукт

"вольного" художественного творчества. Мы видим, что волшебная сказка состоит из

элементов, восходящих к явлениям и представлениям, имевшим место в доклассовом

обществе.

2. Сказка как жанр.

Мы выяснили источники отдельных мотивов. Mы выяснили, что связь, их

последовательность, также не случайное явление. Но этим еще не объяснен факт

возникновения волшебной сказки как таковой.

Какова древнейшая ступень рассказывания? Мы уже знаем из предыдущего, что при

инициации младшим что-то рассказывалось. Но что именно?

Совпадение композиции мифов и сказок с той последовательностью событий, которые

имели место при посвящении, заставляет думать, что рассказывали то самое, что

происходило с юношей, но рассказывали это не о нем, а о предке, учредителе рода

и обычаев, который, родившись чудесным образом, побывав в царстве медведей,

волков и пр., принес оттуда огонь, магические пляски (те самые, которым обучают

юношей) и т. д. Эти события вначале не столько рассказывались, сколько

изображались условно драматически. Они же служили предметом изобразительных

искусств. Нельзя понять резьбу и орнаменты многих народов, не зная их легенд и

"сказок". Посвящаемому здесь раскрывался смысл тех событий, которые над ним

совершались. Рассказы уподобляли его тому, о ком рассказывали. Рассказы

составляли часть культа и находились под запретом. Эти запреты служат вторым

соображением в пользу положения, что рассказывали нечто такое, что имело прямое

отношение к обряду.

К сожалению, подавляющее большинство сборников рассказов так называемых

первобытных народов состоит только из текстов. Мы ничего не знаем об обстановке,

в которой рассказывали, об обстоятельствах, сопровождающих рассказы, и т. д.

Однако есть и исключения. В некоторых случаях собиратели не только приводят

тексты, но и сообщают кое-какие детали о том, как эти рассказы бытуют.

Очень полное показание о том, как рассматриваются подобные сказки, дает Дорси в

введении к своему сборнику "Традиции скиди-пауни" ("Traditions of the

Skidi-Pawnee") (Dorsey 1904). Он говорит о многочисленности церемониалов и

плясок, в том

430

числе о церемониале передачи священных узелков (tbundles, мешочков, или связок).

Это -- своего рода амулеты. Они хранятся в доме и представляют собой его

святыню. От них зависит всякое благополучие, удача на охоте и т. д. Содержимое

их различно: в них имеются перья, зерна, листья табака и т. д. Короче, мы узнаем

в них прототип наших "волшебных даров". "Каждая такая церемония и каждая пляска

сопровождались не только своим ритуалом, но рассказом о происхождении его" (X),

-- говорит Дорси. Под рассказом о происхождении этих амулетов следует понимать,

как это показывает сборник, рассказы о том, как, например, первый владелец этого

узелочка ушел в лес, встретил там буйвола, был уведен им в царство буйволов,

получил там этот амулет, был выучен пляскам и вернулся, выучил всему этому людей

и стал вождем. Такие рассказы "были обычно личной собственностью держателя или

владельца узелка или пляски и, как правило, рассказывались немедленно после

исполнения ритуала или во время передач собственности на узелок или на церемонию

его следующему владельцу" (XII) Таким образом, рассказ есть часть ритуала,

обряда, он прикреплен к нему и к тому лицу, которое вступает во владение

амулетом. Рассказ есть своего рода словесный амулет, средство магического

воздействия на окружающий мир. "Таким образом, каждый из этих рассказов был

эсотерическим... Вот отчего с величайшими трудностями что-либо похожее на

этиологический рассказ (origin-myth), как целое может быть получено" (XIV).

В этом показании важны две стороны. Во-первых, как уже указывалось, рассказы

бытуют вместе с ритуалом и составляют его неотъемлемую часть. Во-вторых, мы

здесь стоим у истоков явления, которое прослежено вплоть до наших дней, а именно

запрета на рассказывание. Запрещали и соблюдали запрет не в силу этикета, а в

силу присущих рассказу и акту рассказывания магических функций. "Рассказывая их,

он (рассказчик) отдает от себя некоторую часть своей жизни, приближая ее этим к

концу. Так, человек среднего возраста однажды воскликнул: "Я не могу тебе

сказать всего, что я знаю, потому что я еще не собираюсь умирать". Или, как это

выразил старый жрец: "Я знаю, что мои дни сочтены. Моя жизнь уже бесполезна. Нет

причины, почему бы мне не рассказать всего, что я знаю"" (XV).

К запретам мы еще вернемся, а пока рассмотрим еще связь подобных рассказов с

ритуалом. Можно возразить, что явление, о котором говорит Дорси, есть частное,

локальное явление. Так, по-видимому, понимает дело и сам Дорси, сравнительного

материала он не приводит. Однако это не так. Правда, связь рассказа с обрядом

здесь не может быть строго доказана. Она должна быть показана на очень большом

материале. Здесь

431

можно сослаться на сборник индейских сказаний Боаса и на его исследование о

социальной организации и тайных союзах племени квакиутл. Сборник содержит одни

только тексты. Это, с точки зрения традиционной фольклористики, -- "индейские

версии" или "варианты" многих известных в Европе сказок и мотивов. Создается

впечатление, что это -- художественные рассказы, и только. Но дело совершенно

меняется, как только мы начинаем знакомиться не с текстами только, а с

социальной организацией хотя бы одного из племен. Эти тексты вдруг предстают в

совершенно новом свете. Мы видим, как тесно они связаны со всем строем жизни

этого племени, так что ни обряды, ни институты племени непонятны без рассказов,

"легенд", как их называет Боас, и наоборот: рассказы становятся понятными только

из анализа социальной жизни, они входят в нее не только как составные части, но

в глазах племени служат одним из условий жизни, наравне с орудиями и амулетами,

и берегутся и охраняются как величайшая святыня. "Мифы составляют, говоря

буквально, наиболее драгоценное сокровище племени. Они относятся к самой

сердцевине того, что племя почитает как святыню. Наиболее важные мифы известны

лишь старикам, которые ретиво оберегают их тайну... Старые хранители этих тайных

знаний сидят в селении, немы, как сфинксы, и решают, в какой мере они могут, не

навлекая опасности, доверить знания предков молодому поколению и в какой именно

момент эта передача тайн может оказаться наиболее плодотворной..." (Леви-Брюль

262). Мифы -- не только составные части жизни, они -- части каждого человека в

отдельности. Отнять у него рассказ -- эти значит отнять у него жизнь. Мифу здесь

присущи производственные и социальные функции, и это не частное явление, это --

закон. Разглашение мифа лишило бы его священного характера, а одновременно и его

магической или, как говорит Леви-Брюль, "мистической", силы. Лишившись мифов,

племя было бы не в состоянии удержать свое существование.

В отличие от сказки, которая по содержанию сюжета является реликтом, мы здесь

имеем живую связь со всей действительностью народа, с производством, социальным

строем и верованиями. Животные, встреченные героем или предком посвящаемого,

изображались на столбах; предметы, упоминаемые в этих преданиях, носятся и

одеваются во время плясок; в плясках изображают медведей, сов, ворон и других

животных, снабдивших посвящаемого магической силой, и т. д.

Приведенные здесь материалы и соображения дают ответ на вопрос, как возникает

определенной категории миф, но они все еще не объясняют, как же возникает наша

сказка.

В первой главе мы установили, что сказка не обусловлена тем

432

строем, в пределах которого она бытует. Теперь мы можем внести в это некоторое

уточнение. Сюжет и композиция волшебной сказки обусловлены родовым строем на той

ступени его развития, представителем которой в качестве примера мы взяли

американские племена, исследованные Дорси, Боасом и др. Мы видим здесь прямое

соответствие между базисом и надстройкой. Новая социальная функция сюжета, его

чисто художественное использование связаны с исчезновением строя, который его

создал. Внешне начало этого процесса, процесса перерождения мифа в сказку,

сказывается в откреплении сюжета и акта рассказывания от ритуала. Момент этого

открепления от обряда есть начало истории сказки, тогда как ее синкретизм с

обрядом представляет собой ее доисторию. Это открепление могло произойти или

естественным путем, как историческая необходимость, или оно могло быть

искусственно ускорено появлением европейцев, христианизацией индейцев и

насильственным переселением их целыми племенами на другие, худшие, земли,

переменой образа жизни, переменой способа производства и т. д. Это открепление

Дорси также уже наблюдает. Не забудем, что европейцы хозяйничают в Америке уже

свыше 500 лет и что здесь мы часто имеем только отражение исконного положения,

имеем уже его разложение, обломки, более или менее ясные следы. "Конечно, эти

мифы о происхождении узлов и плясок не всегда остаются исключительной

собственностью жрецов; они находят свой путь к обычным людям, где они, будучи

рассказываемы, теряют многое из своего первоначального значения. Так,

постепенным процессом порчи они доходят до того, что им не приписывают значения,

и их рассказывают, как рассказывают сказки" (Dorsey). Процесс открепления от

обряда Дорси называет порчей. Однако сказка, уже лишенная религиозных функций,

сама по себе не представляет собой нечто сниженное сравнительно с мифом, от

которого она произошла. Наоборот, освобожденная от уз религиозных условностей,

сказка вырывается на вольный воздух художественного творчества, движимого уже

иными социальными факторами, и начинает жить полнокровной жизнью.

Этим объяснено происхождение не только сюжета со стороны его содержания, но

происхождение волшебной сказки как художественного рассказа.

Повторяем, что это положение собственно доказано быть не может, оно может быть

показано на большом материале, а это здесь сделать невозможно. Но все же здесь

есть еще одно сомнение. Речь идет только о волшебных сказках. Мы сочли возможным

выделить их из числа других и изучать самостоятельно. Разомкнув контакт, мы

теперь, в конце работы, должны вновь сомкнуть его, ибо изучение других жанров

может внести изменение в на-

433

ше представление о том, как слагалась волшебная сказка.

Мы рассмотрели обряды и мифы так называемых первобытных народов и увязали их с

современными сказками, но мы не изучили сказок этих народов, мы не учли

возможности художественной традиции с самого начала.

Хотя сюжеты, не имеющие отношения к волшебной сказке, здесь не изучались, но

думается, что не только волшебные, но и многие другие (например, сказки о

животных), имеют такое же происхождение. Это может быть доказано специальными

монографиями, посвященными этим жанрам, доказать это здесь нельзя. Изучение

сборников индейских сказок приводит к заключению, что это -- сплошь ритуальный

материал, т. е. что сказка в нашем смысле этого слова здесь еще неизвестна.

Такая точка зрения покажется малоубедительной фольклористу, но этнографы,

знакомые не только с одними текстами, скорее допустят возможность такого

положения. Нейгауз наблюдал его в бывшей немецкой Новой Гвинее. Они "знали

только легенды: им неведомы ни сказки, ни басни. Рассказы, которые нам

представляются сказочными, являются для них такими же легендами, как и прочие"

(Neuhauss 161). Леви-Брюль также считает это положение установленным и приводит

данные показания, как доказательства (Леви-Брюль 267). Это можно подтвердить и

анализом сказок о животных. Так; например, в Северной Америке, есть особый

разряд сказок о "койоте". Это -- веселые рассказы о проделках койота. Индейцы

скиди говорят о нем: "Койот -- великолепный парень. Он знает все вещи, и его

просто невозможно уничтожить. Кроме того, он полон диких причуд и очень хитер,

побороть его можно только с величайшими трудностями, и он редко бывает

окончательно побежденным". Но эти "сказки" рассказываются, когда предстоит

какое-либо предприятие, и ловкость койота должна перейти на рассказчика. То, что

мы утверждаем об американском фольклоре, Богораз наблюдает на

коряцко-камчадальском фольклоре. "Коряцко-камчадальский фольклор отличается

веселым, насмешливым характером. О вороне Кухте рассказывается много странных и

смешных историй о том, как он воевал с мышиными девчонками, как он поджег свой

собственный дом и пр. Кухт фигурирует то в виде человека, то в виде ворона.

Фольклор относится к нему совершенно непочтительно. Одновременно с этим Кухт

является также Вороном-творцом, сотворившим небо и землю. Кухт создал человека,

добыл для него огонь, потом даровал ему зверей для промысла" (Богораз-Тан 1936,

29). То, что Богораз считает непочтительностью, на самом деле может оказаться

чувством восхищения перед хитростью ворона, как это указывает Дорси. Во всяком

случае, если ворон, о котором рассказываются такие веселые штуки, есть тво-

434

рец неба и земли, и если рассказы рассказываются перед охотой, то и здесь

сакральный характер рассказа несомненен, а тем самым подкрепляется мысль о

сакральном характере не только волшебных сказок. Ведь посвящение -- далеко не

единственный обряд, были еще сезонные охотничьи и полеводческие обряды, и целый

ряд других обрядов, и каждый из них мог иметь свой порождающий миф

(origin-myth). Связь этих обрядов с мифами и связь их обоих со сказкой еще

совершенно не исследована. Чтобы внести ясность в этот вопрос, нужно подробно

исследовать состав фольклора доклассовых народов. Это завело бы нас слишком

далеко, и для наших целей в этом нет непосредственной необходимости.

Из всего сказанного видно, что уже очень рано начинается "профанация" священного

сюжета (под "профанацией" понимаем превращение священного рассказа в профанный,

т. е. не духовный, не эсотерический, а художественный). Это и есть момент

рождения собственно сказки. Но отделить, где кончается священный рассказ и

начинается сказка, -- невозможно. Как показал Д. К. Зеленин в своей работе

"Религиозно-магическая функция волшебных сказок" (Зеленин 1934), запреты на

рассказывание и приписывание сказкам магического влияния на промысел держатся до

наших дней даже у культурных народов. То же мы знаем о вогульских сказках, о

марийских и т. д. Но это -- все же реликты, остатки. Наоборот, сказка индейцев

почти сплошь священный рассказ, миф, но уже и здесь начинается ее отделение от

обряда, и в ней видны зачатки чисто художественного рассказа, каким является и

современная сказка.

Таким образом сказка переняла от более ранних эпох их социальную и

идеологическую культуру. Но было бы ошибкой утверждать, что сказка --

единственный преемник религии. Религия как таковая также изменялась и содержит в

себе реликты чрезвычайно древние. Все представления о загробном мире и судьбе

умерших, получившие развитие в Египте, Греции и позже в христианстве, возникли

гораздо раньше. Здесь нельзя не указать также на шаманизм, точно так же

воспринявший много из доисторических эпох, сохраненных сказкой.

Если собрать шаманские рассказы о своих камланиях, о том, как шаман отправился в

поисках души в иной мир, кто ему при этом помогал, как он переправлялся и т. д.,

и сопоставить их со странствием или полетом сказочного героя, то получится

соответствие. Для отдельных элементов мы это проследили, но и для целого

получится совпадение. Так объясняется единство композиции мифа, рассказа о

загробном путешествии, рассказа шамана, сказки, а в дальнейшем -- поэмы, былины

и героической песни. С возникновением феодальной культуры элементы фольклора

становятся достоянием господствующего класса, на базе

435

этого фольклора создаются циклы героических сказаний, как "Тристан и Исольда",

"Песнь о Нибелунгах" и т. д. Другими словами, движение идет снизу вверх, а не

сверху вниз, как это утверждают некоторые теоретики.

Здесь дается историческое объяснение тому явлению, которое всегда считалось

трудным для объяснения, явлению всемирного сходства фольклорных сюжетов.

Сходство это гораздо шире и глубже, чем это представляется невооруженному глазу.

Ни теория миграции, ни теория единства человеческой психики, выдвигаемая

антропологической школой, не разрешают этой проблемы. Проблема разрешается

историческим изучением фольклора в его связи с производством материальной жизни.

Проблема, оставшаяся такой трудной, все же оказалась разрешимой. Но всякая

разрешенная проблема немедленно выдвигает новые проблемы. Изучение фольклора

может идти по двум направлениям: по направлению изучения сходства явлений и по

линии изучения различий. Фольклор, и в частности сказка, не только единообразен,

но при своем единообразии чрезвычайно богат и разнообразен. Изучение этого

разнообразия, изучение отдельных сюжетов представляется более трудным, чем

изучение композиционного сходства. Если предложенное здесь разрешение

действительно окажется верным, то уже по-новому можно будет приступить к

изучению отдельных сюжетов, к проблеме их истолкования и их истории.

436

Комментарии

Е. М. Мелетинский

Структурно-топологическое изучение сказки

Книга В. Я. Проппа "Морфология сказки" была издана в 1928 году1. Это

исследование в некоторых отношениях намного опередило свое время: абсолютный

масштаб научного открытия В. Я. Проппа стал очевиден только после того, как в

филологические и этнологические науки внедрились методы структурного анализа. В

настоящее время "Морфология сказки" -- одна из самых популярных книг в мировой

фольклористике. Она переведена на английский (1958, 1968)2 и итальянский (1966)3

языки, с сокращениями -- на польский язык (1968)4, готовятся немецкий (в ГДР) и

румынский переводы. В 20-х годах был очень силен интерес к проблемам

художественных форм, в том числе и фольклорных; но только В. Я. Пропп довел

изучение формы сказки до открытия ее структуры. Заслуживает внимания, что для В.

Я. Проппа морфология как раз не была самоцелью, что он стремился не к описанию

поэтических приемов самих по себе, а к выявлению жанровой специфики волшебной

сказки, с тем чтобы впоследствии найти историческое объяснение единообразию

волшебных сказок. Рукопись, представленная автором в редакцию непериодической

серии "Вопросы поэтики" (издававшейся Государственным институтом истории

искусств), первоначально включала дополнительную главу с попыткой такого

исторического объяснения. Впоследствии эта глава, не вошедшая в окончательный

текст, была развернута в обширное фундаментальное исследование "Исторические

корни волшебной сказки" (опубликовано в 1946 г.)5.

Изучая специфику волшебной сказки, В. Я. Пропп исходил из того, что

диахроническому (историко-генетическому) рассмотрению сказки должно

предшествовать ее строгое синхроническое описание. Разрабатывая принципы такого

описания, В. Я. Пропп поставил перед собой задачу выявления постоянных элементов

(инвариантов), наличествующих в волшебной сказке и не исчезающих из поля зрения

исследователя при переходе от сюжета к сюжету. Открытые В. Я. Проппом инварианты

и их соотношение в рамках сказочной композиции и составляют структуру волшебной

сказки.

До В. Я. Проппа господствовали атомистические концепции: неразложимой

повествовательной монадой считался либо мотив, либо сюжет в целом.

Из мотивов исходил акад. А. Н. Веселовский6, о котором В. Я. Пропп упоминает в

своей книге с величайший уважением. Сюжеты А. Н. Веселовский рассматривал как

комбинации мотивов, их соотношение он при этом представлял чисто количественно;

большой процент повторяющихся мотивов он объяснял наличием заимствования,

миграции.

Позднее о мотивах как носителях повторяемости в сказке писали К. Шпис, Фридрих

фон дер Лайен7 и др. Из сюжета как основной и естественной единицы фольклора

исходил Антти Аарне, создатель международного

437

каталога сказочных сюжетов, и финская ("историко-географическая") школа в целом.

Сюжет выступает постоянной единицей в изучении сказки в известной монографии

одесского ученого Р. М. Волкова8.

На первых страницах "Морфологии сказки" В. Я. Пропп, энергично полемизируя со

своими предшественниками, показывает, с одной стороны, делимость и мотивов и

сюжетов, а с другой -- отсутствие четких граней и обоснованных критериев для

установления границ сюжета для уверенного различения самостоятельных сюжетов и

сюжетных вариантов. И сюжеты и мотивы, несмотря на их повторяемость, по мнению

В. Я. Проппа, не объясняют специфического единообразия волшебной сказки. Как это

ни парадоксально на первый взгляд, они составляют переменные, вариативные

элементы сказки. К этому следует добавить, что само соединение мотивов в сюжете,

точнее говоря их группировка, распределение в нем зависит от специфической для

сказки постоянной композиционной структуры*.

Одновременно с В. Я. Проппом или даже немного раньше задачи

структурно-морфологического изучения выдвигались А. И. Никифоровым в очень

содержательной статье (написана в 1926 г., опубликована -- в 1928 г.)10. Его

интересные наблюдения были сформулированы в виде нескольких морфологических

законов. Это -- закон повторения динамических элементов сказки в целях

замедления и усложнения ее общего хода; закон композиционного стержня (сказка

может быть одно- и двухгеройная, два героя либо равноправны, либо нет); и,

наконец, "закон категорической или грамматической формовки действия". А. И.

Никифоров предлагает рассматривать отдельные "сказочные действия" и их

объединение по образцу словообразования в языке. По его "наблюдениям, можно

выделить "префиксальные сказочные действия" (с широкими возможностями замен),

"корневые" (почти не варьируемые), "суффиксальные" и "флективные". А. И.

Никифоров очень близко подходит к концепции В. Я. Проппа в своем тезисе о том,

что постоянной является лишь функция персонажа, его динамическая роль в сказке.

Главный персонаж, по мнению А. И. Никифорова, является носителем функции

биографического порядка, а "вторичные персонажи" -- авантюрно-осложняющего

порядка (т. е. функции помощи герою, препятствий ему или функции объекта его

домогательств). Любопытно, что предлагаемая А. И. Никифоровым схема буквально

предвосхищает "структурную модель деятелей" в "структурной семантике" А Ж.

Греймаса (1966).

Группировка частных функций главного персонажа и вторичных персонажей в

некоторое количество комбинаций составляет, по А. И. Никифорову, основную

пружину сказочного сюжетосложения. Эти и другие его мысли очень плодотворны, но,

к сожалению, не были развернуты в систематическое исследование сказочной

повествовательной синтагматики, как это сделано В. Я. Проппом. Кроме того, у А.

И. Никифорова не всегда достаточно четко разделяются уровни (сюжетный,

стилистический и т. п.). И наконец, сами структурные принципы не были у него

столь четко противо-

____________

* Еще Ж. Бедье в своей знаменитой работе о фаблио' задумался над различением

переменных и постоянных элементов в сказке, но, как отмечает В. Я. Пропп, не

сумел их четко выделить и описать.

438

поставлены атомистическим концепциям, как это имело место в работе В Я. Проппа,

который убедительно показал, что специфика волшебной сказки оказалась

заключенной не в мотивах (не все, но многие сходные мотивы волшебной сказки

можно найти и в других жанрах), а в неких структурных единицах, вокруг которых

мотивы группируются. В. Я. Пропп проанализировал последовательный ход событий в

волшебных сказках из сборника Афанасьева и нашел, что этот ход во многом

совпадает, хотя мотивы там самые разнообразные.

Исследователь обнаружил, что постоянными, повторяющимися элементами волшебной

сказки являются функции действующих лиц (общим числом тридцать одна): отлучка,

запрет и нарушение запрета, разведка вредителя и выдача ему сведений о герое,

подвох и пособничество, вредительство (или недостача), посредничество,

начинающееся противодействие, отправка, первая функция дарителя и реакция героя,

получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба, клеймение

героя, победа, ликвидация недостачи, возвращение героя, преследование и

спасение, неузнанное прибытие, притязания ложного героя, трудная задача и

решение, узнавание и обличение, трансфигурация, наказание, свадьба. Не все

функции налицо всегда, но число их ограниченно и порядок, в котором они

выступают в ходе развертывания действия сказки, неизменен. Неизменным оказался и

набор ролей (числом семь), между которыми определенным образом распределяются

конкретные сказочные персонажи со своими атрибутами. Каждый из семи действующих

лиц (т. е. ролей), а именно антагонист (вредитель), даритель, помощник, царевна

или ее отец, отправитель, герой, ложный герой, имеет свой крут действий, т. е.

одну или несколько функций. Таким образом, В. Я. Пропп разработал две

структурные модели -- одну (временная последовательность действий) -- более

обстоятельно, другую (действующие лица) -- более бегло. Отсюда и два различных

определения В. Я. Проппа для волшебной сказки ("рассказ, построенный на

правильном чередовании приведенных функций в различных видах" и "сказки,

подчиненные семиперсонажной схеме"). Крут действий (т. е. дистрибуция функций по

ролям) ставит вторую модель в зависимость от первой -- основной. Именно отказ от

изучения по мотивам в пользу изучения по функциям дал возможность В. Я. Проппу

перейти от атомизма к структурализму.

Первая и важнейшая операция, которую В. Я. Пропп проделывает с текстом, -- это

его разбиение, сегментация на ряд последовательных действий. Исходя из этого

"содержание сказки может быть пересказано в коротких фразах, вроде следующих:

родители уезжают в лес, запрещают детям выходить на улицу, змей похищает девушку

и т. д. Все сказуемые дают композицию сказок, все подлежащие, дополнения и

другие части фразы определяют сюжет" (с. 88). Здесь подразумевается конденсация

содержания в ряд коротких фраз; далее эти фразы обобщаются в том смысле, что

каждое конкретное действие подводится под определенную функцию, название которой

представляет собой сокращенное и обобщенное обозначение действия в форме

существительного (отлучка, подвох, борьба и т.

439

п.). Выделенный фрагмент текста, содержащий то или иное действие (а тем самым и

соответствующую функцию), можно, пользуясь современной терминологией, назвать

повествовательной синтагмой. Все функции, следующие друг за другом во времени,

составляют своего рода линейный синтагматический ряд. Некоторые отступления от

постулированной В. Я. Проппом последовательности функций он считает не

нарушением последовательности, а частичным введением обращенной

последовательности. Не все функции обязательно присутствуют в одной сказке, но в

принципе одна функция влечет за собой (имплицирует) другую. В некоторых случаях,

когда функции, по выражению В. Я. Проппа, "выполняются совершенно одинаково" в

силу "ассимиляции одной формы с другой", точное узнавание функции

устанавливается только по ее последствиям. В качестве примера ассимиляции

функций В. Я. Пропп приводит некоторые случаи уподобления первоначальной отсылки

героя отправителем и трудной задачи, а также примеры испытания героя вредителем

и дарителем. В. Я. Пропп всячески настаивает на том, чтоб первая функция

дарителя (например, выбор героем коня у яти) и трудная задача вредителя

(например, выбор невесты -- дочери Водяного из двенадцати девиц) не смешивались.

Это требование, как мы еще дальше увидим, имеет очень глубокий смысл, ибо

оппозиция этих двух функций (предварительного испытания, дающего в руки герою

волшебное средство, и основного испытания, приводящего к ликвидации недостачи)

самым субстанциональным образом связана со спецификой волшебной сказки как

жанра. В. Я. Пропп, правда, не выдвигает такого тезиса, но его анализ наводит на

эту мысль.

С точки зрения перспектив структурного подхода исключительное значение имеет

открытие В. Я. Проппом парности (бинарности) большинства функций (недостача --

ликвидация недостачи, запрещение -- нарушение запрета, борьба -- победа и т.

д.). Напомним, что В. Я. Пропп стремился к описанию структуры волшебной сказки в

целом. Анализ велся на уровне сюжета (и отчасти системы персонажей) и привел к

установлению некоей инвариантной сюжетной схемы, по отношению к которой

конкретные сказки являются цепью вариантов. Однако "Морфология сказки" намечает

и пути анализа отдельных типов, группы волшебных сказок (в рамках этого

инварианта). В. Я. Пропп, например, обратил внимание на то, что две пары функций

(Б -- П и 3 -- Р, т. е. борьба с вредителем и победа над ним, трудная задача и

решение) почти никогда не встречаются в рамках одной сказки, но занимают в ряду

функций примерно то же место. Мы бы теперь сказали, что Б -- П и 3 -- Р

находятся в отношении дополнительного распределения. В. Я. Пропп считает, что

действительно сказки с 3 -- Рис Б -- П принадлежат к разным формациям. Далее, он

предлагает выделять типы сказок по разновидностям обязательно присутствующих в

любой сказке функцийА (вредительство) или а (недостача). В связи с этим очень

ценно и замечание (в другом месте книги) о двух формах начальной ситуации, с

включением искателя и его семьи или жертвы и ее семьи. Для дифференциации

сказочных типов полезным является и упоминание о параллелизме сказок с

вредителем-змеихой и вредителем-мачехой. Эти замечания могут быть опорными

пунктами для анализа типов волшеб-

440

ной сказки.

Выход "Морфологии сказки" в свет вызвал две положительные рецензии -- Д. К.

Зеленина" и В. Н. Перетца12. В. Н. Перетц считал работу В. Я. Проппа развитием

идей Гете, Бедье и особенно А. Н. Веселовского, но одновременно подчеркивал

оригинальность функционального анализа, предложенного молодым ученым, писал о

том, что книга будит мысль. Из его отдельных замечаний наиболее интересное: о

том, что грамматика -- это не субстрат языка, но его абстракция, и что

сомнительно вывести из описания сказочных функций ее праформу. Более краткая

рецензия Д. К. Зеленина в основном ограничена передачей главных положений В. Я.

Проппа, но кончается выражением уверенности в том, что его методу предстоит

большое будущее. Эти слова оказались пророческими. Однако до их осуществления

прошло много времени. В 30 -- 40-х годах интерес к вопросам формы по различным

причинам пошел на убыль в советском литературоведении.

Книга В. Я. Проппа, открывающая большие перспективы в анализе сказки и вообще

повествовательного искусства, намного опередила структурно-типологические

исследования на Западе. В вышедшей через год после "Морфологии сказки"

монографии А. Йоллеса "Простые формы"13 сказка еще трактуется как неразложимая

жанровая монада, как исходная "простая форма", а жанровая специфика простых форм

выводится из представлений, непосредственно заключенных в самом языке. Сказка,

по А. Йоллесу, отвечает идеальному уровню желательного наклонения (оптатива).

Соответственно легенда связывается с императивом, миф -- с вопросительной

формой'.

Новая жизнь книги В. Я. Проппа началась после выхода в 1958 г. в США английского

перевода, потребность в котором была вызвана успехами структурной филологии и

антропологии. В своем предисловии к американскому изданию С. Пиркова-Якобсон

очень неточно аттестует В. Я. Проппа как ортодоксального и активного русского

формалиста. Переход В. Я.

_____________________

* Функционально-структурный подход к фольклору и этнографии выдвигается в статье

П. Г. Богатырева и Р. О. Якобсона (1929)14. В комментариях к американскому

изданию русских сказок (1945)15 Р. О. Якобсон отмечает ценность морфологических

исследований А. И. Никифорова и особенно В. Я. Проппа, их теоретическую близость

работам по структурной лингвистике.

Значительно позже (в 1948 г.) А. Стендер-Петерсен, находившийся под сильным

влиянием русской науки, при анализе одного сказания (о смерти героя от своего

коня) предложил отличать неизменные динамические элементы сюжета от переменных

лабильных, но его анализ имеет характер частичного возвращения от В. Я. Проппа к

Ж. Бедье. Динамические элементы им ошибочно сводятся к сумме лабильных16.

С другой стороны, заслуживает упоминания попытка структурного анализа драмы в

книге Э. Сурьо , где выделяются функции (в количестве шести), соответствующие

неким силам, обозначенным астрологическими терминами и выраженным через

персонажей. Функциям он противопоставляет многочисленные ситуации (в количестве

210441). Методика Э. Сурьо напоминает методику В. Я. Проппа, но менее четко

разработана.

441

Проппа в "Морфологии сказки" от диахронического исследования к синхроническому

она сопоставляет с историко-географической школой, которую называет

финско-американской (эта школа, в особенности в лице патриарха американской

фольклористики Стиса Томпсона, занимала до самого последнего времени

господствующие позиции в США). По этому поводу напомним, что в "Морфологии

сказки" позиция автора гораздо больше заострена против историко-географической

школы, чем против диахронического подхода (синхрония должна, по мнению В. Я.

Проппа) предшествовать диахронии). Английский перевод "Морфологии сказки" был

встречен одобрительными рецензиями Мелвила Джекобса18 и Клода Леви-Строса".

Перевод книги В. Я. Проппа на английский язык имел огромный резонанс. Работа В.

Я. Проппа, уже тогда тридцатилетней давности, воспринималась как свежее слово и

сразу стала использоваться в качестве образца дяя целей структурного анализа

фольклорных, а затем и других повествовательных текстов и оказала известное

влияние на работы по структурной семантике.

Собственно структурно-типологические исследования в области фольклора появились

на Западе -- во Франции и США -- только в 50-х годах в связи с успехами

этнографической школы "моделей культуры" и в особенности -- под влиянием бурного

развития структурной лингвистики и семиотики. Характер научного манифеста имела

оригинальная статья 1955 г. "Структурное изучение мифа", принадлежавшая перу

ведущего французского этнографа-структуралиста Клода Леви-Строса20. В какой мере

была известна ему тогда русская книга В. Я. Проппа, -- трудно сказать.

Леви-Строс не только пытается применить к фольклору принципы структурной

лингвистики, но считает миф феноменом языка, проявляющимся на более высоком

уровне, чем фонемы, морфемы и семантемы. Мифемы -- это большие конститутивные

единицы, которые надо искать на уровне предложения. Если разбить миф на короткие

предложения и разнести соответственно на карточки, то выделятся определенные

функции и одновременно обнаружится, что мифемы имеют характер отношений (каждая

функция приписана определенному субъекту). В этом пункте Леви-Строс, казалось

бы, предельно приближается к В. Я. Проппу. Но далее обнаруживаются огромные

различия, отчасти (но далеко не полностью) связанные с тем, что Леви-Строс имеет

дело прежде всего с мифами, а В. Я. Пропп -- со сказками. При этом, правда, не

следует забывать, что оба исследователя признают принципиальную близость мифа и

сказки: В. Я. Пропп называет волшебную сказку "мифической" (по крайней мере на

основании ее генезиса из мифа), Леви-Строс видит в сказке лишь слегка

"ослабленный" миф. Леви-Строс исходит из того, что миф в отличие от других

феноменов языка сразу принадлежит к обоим соссюрианским категориям -- к langue и

к parole'. как историческое повествование о прошлом он диахроничен и необратим

во времени, а как инструмент объяснения настоящего (и будущего) -- синхроничен и

обратим во времени'. В силу этой сложности, двойственно-

_______________

* По ходу дела можно отметить, что в этих интересных рассуждениях Леви-Строс

удачную аналогию мифа с естественными языками напрасно доводит до чрезмерного их

уподобления и даже отождествления; впрочем, самая суть дела от этого существенно

не меняется.

442

ста мифа, его подлинные конститутивные единицы обнаруживают свою значимую

природу не в качестве изолированных отношений, а только как связки, комбинации

отношений, имеющие два измерения -- диахроническое и синхроническое. Методически

эти связки отношений обнаруживаются, когда различные варианты мифа пишутся один

под другим, так что по вертикали получается последовательность" "мифических

событий-эпизодов во времени, а по горизонтали группируются отношения в связки

таким образом, что каждый столбец представляет собой связку, имеющую смысл,

независимый от последовательности событий каждого варианта. Горизонтальное

измерение нужно для чтения мифа, а вертикальное -- для его понимания.

Сопоставление вариантов одного мифа с вариантами других мифов приводит к

многомерной системе.

Выписывая согласно указанной методике варианты мифа об Эдипе, Леви-Строс

выделяет четыре столбца. Первый из них (Кадм ищет Европу, Эдип женится на

Иокасте, Антигона хоронит Полиника) выражает переоценку, гипертрофию кровных

отношений, а второй (спартанцы убивают друг Друга, Эдип убивает Лайя, Этеокл --

Полиника) -- недооценку кровных отношений. Третий столбец (Кадм убивает дракона,

Эдип уничтожает Сфинкса) олицетворяет отрицание автохтонносги, поскольку дело

идет о победе над хтоническими чудовищами, мешающими людям рождаться из земли и

жить. Четвертый столбец (имена предков Эдипа указывают на физический недостаток,

мешающий прямохождению) имеет положительное отношение к автохтонности, поскольку

люди, вышедшие из земли, в мифологии иногда на первых порах не могут ходить.

Общий смысл мифа об Эдипе Леви-Строс видит в невозможности для общества,

верящего в автохтонность человека (рождения из земли, подобно растениям),

признать факт рождения человека от мужчины и женщины, одного от двух. Корреляция

четырех столбцов, согласно точке зрения Леви-Строса, есть своеобразный способ

преодолеть указанное противоречие, не разрешив его, а ускользнув за счет подмены

проблемы. Леви-Строс пытался, как он выражается, прочитать миф об Эдипе

"по-американски", ориентируясь на особенности более архаических мифов

американских индейцев-пуэбло.

Анализируя мифы племени зуньи, Леви-Строс пытается показать, как миф решает

дилемму жизни и смерти и как это решение определяет его структуру. Но Леви-Строс

трактует миф прежде всего как логический инструмент преодоления противоречий (с

учетом особенностей первобытного мьшшения). Мифическая мысль, как он выражается,

движется от фиксации противоположностей к прогрессирующему посредничеству.

Проблема собственно не решается, а снимается тем, что пара крайних полюсов

заменяется парой противоположностей менее далеких. Противоположность жизни и

смерти подменяется противоположностью растительного и животного царства,

противоположность растительного и животного царства подменяется

противоположностью употребления растительной или животной пищи. А последняя

снимается тем, что сам посредник -- мифический культурный герой -- мыслится в

виде животного, питающегося падалью (Койот, у се-

443

зеро-западных индейцев -- Ворон), и потому стоит посередине между хищными и

травоядными. Иерархия основных элементов сказки зуньи, по Леви-Стросу,

соответствует движению по описанной структурной траектории от жизни к смерти, и

наоборот. С этим же логическим узлом связан и мифический процесс преодоления

противоречия между представлением об автохтонной непрерывности человеческого

рода наподобие роста растений и фактической сменой поколений как циклом смертей

-- рождений. Отсюда у Леви-Строса вырастает и толкование греческого мифа об

Эдипе.

Не видя принципиальных различий между мифом и сказкой, Леви-Строс склонен и в

сказочных героях, например в образе сиротки у индейцев или Золушки в европейской

сказке, видеть таких же мифических медиаторов. С медиацией, по его мнению,

связана известная двойственность мифических (а также и сказочных -- ср. его

рецензию на книгу Роот о сказочном цикле Золушки21) персонажей, особенно

мифологических озорников-трикстеров.

Леви-Строс предлагает выразить структуру мифа через модель медиативного процесса

следующей формулой:

fx(a) : fy(b) = fx(b) : fa-1(у),

где a и b -- два члена (деятеля, персонажа), из которых первый (а) связан с

чисто негативной функцией х, а второй (b) -- с позитивной функцией у, но

способен принимать и негативную функцию х, являясь, таким образом, посредником

между х и у. Обе части формулы представляют две ситуации, между которыми имеется

известная эквивалентность за счет того, что во второй части формулы (и

соответственно -- во второй половине мифического процесса, сюжета) один член

заменен противоположным и произведена инверсия между ценностью функции и членами

обоих элементов. То, что последний член -- именно fa-1 (у), показывает, что речь

идет не только об аннулировании первоначального состояния, но о некотором

дополнительном приобретении, некоем новом состоянии, возникшем в результате

своего рода спирального развития.

В небольшой статье, посвященной фольклору виннебаго, Леви-Строс дает

сравнительный структурный анализ (по своему методу) четырех сюжетов с необычной

судьбой героев:

I) история юношей, погибших от рука врагов во славу племени;

II) история человека, вернувшего свою жену из мира духов после победы над ними;

III) история победы над духами умерших членов шаманского ритуального союза, что

дало им право на перевоплощение;

IV) история сироты, который своей победой над духами воскресил влюбленную в него

дочь вождя.

Различия этих четырех сюжетов анализируются по рубрикам: "принесение жертвы":

для другого (II), для группы (I), для себя (III); "смерть как": нечеловеческий

агрессор (IV), человеческий агрессор (II), соблазнитель (I), спутник (IV);

"выполненное действие": против группы (IV), вне группы (II), для группы (I),

внутри группы (III). Далее трактуются противоположности: природа -- культура;

жизнь -- смерть, "сверхсмерть" духов -- "недожизнь" героев (подаривших остаток

444

жизни своей группе); обыкновенная -- необыкновенная жизнь (последняя оппозиция в

мифе IV имеет негативный, перевернутый характер). Не менее оригинален разбор

мифа цимшиан об Асдивале22.

Интересные разборы мифов имеются также в больших теоретических монографиях

Леви-Строса, посвященных проблемам-первобытного мышления23 и мифологии24.

Концепции Леви-Строса в этой области очень глубоки и интересны. Он борется с

традиционным представлением о слабости, чисто интуитивном, беспомощно-конкретном

характере первобытного мышления, его неспособности к обобщениям. Отстаивая

своеобразный интеллектуализм первобытной мысли, анализируя ее специфический

характер, Леви-Строс, например, блестяще доказал, что тотемические наименования

в первобытном обществе используются для построения сложных классификаций как

своего рода материал для знаковой системы. Он дает интересный анализ некоторых

семантических оппозиций (сырое -- вареное и др.), являющихся ключевыми для

мифологических представлений и ритуализованного поведения южноамериканских

индейцев. Знакомство с основными трудами Леви-Строса помогает понять специфику

его подхода к мифу, силу и слабость этого подхода. Он рассматривает миф как

инструмент первобытной "логики" и поэтому, вопреки здравым и тонким соображениям

о методах структурного анализа мифа, его конкретные разборы представляют собой

анализ структуры не мифического повествования, а мифического мышления.

В принципе Леви-Строс предусматривает повествовательный аспект (по

горизонтальной координате), но практически он сосредоточивает все внимание на

"пучках отношений" и их символико-логическом значении. В. Я. Пропп, искавший

жанровую специфику волшебной сказки, рассматривает прежде всего повествование,

анализирует развертывание во времени и, следовательно, синтагматику с выяснением

значения функции каждой синтагмы в рамках данного сюжета. Поэтому его

структурная модель линейна. Лишь на следующем этапе исследования (отраженном в

"Исторических корнях волшебной сказки") функции получают этнографическую

интерпретацию (в плане генетическом).

Леви-Строса интересует в основном мифологическая "логика", поэтому он начинает с

мифа, связывает функции только по вертикали, пытаясь из сопоставления вариантов

мифа выявить его парадигматику. Структурная модель Леви-Строса нелинейна.

Историческое различие мифа и сказки для Леви-Строса нерелевантно, не имеет

принципиального характера. К анализу сюжета некоторое отношение имеет его

медиативная формула в той мере, в какой она пытается схватить "перевертывание"

ситуации в финале и "спиральность" развития. Но эта особенность сюжета в более

конкретной форме уловлена В. Я. Проппом: герой не только ликвидирует недостачу

(для чего он сам или его чудесные помощники вынуждены "негативно" действовать по

отношению к вредителю -- двойственность леви-стросовского члена b), но создает

некую новую ситуацию и приобретает дополнительные сказочные ценности*.

______________

* Работы К. Леви-Строса имели большое влияние в области фольклора и этнографии и

вызвали ряд подражаний, а также многочисленные дискуссии25

445

В рецензии Леви-Строса на "Морфологию сказки" заключается и общая высокая оценка

труда В. Я. Проппа и ряд критических замечаний и творческих предложений. Критика

эта не удивительна в свете того, что было выше выяснено относительно различия

подходов этих двух крупнейших исследователей, ищущих решения проблемы с

противоположных концов. Леви-Строс понимает свой спор с В. Я. Проппом как спор

"структуралиста" с "формалистом". Ему кажется, что русский ученый отрывает форму

от содержания и сказку от мифа, пренебрегает этнографическим контекстом,

пытается создать грамматику без лексики, забывая о том, что фольклор как

специфический феномен, отличный от других языковых явлений, -- это слова слов,

одновременно и словарь, и синтаксис, и т. п. Следствием этого он считает

сведение В. Я. Проппом всех сказок к одной-единственной. Леви-Строс предлагает

открыть за относительным разнообразием функций большее постоянство, представив

одни функции как результат трансформации других (объединить инициальную и

финальную серии функций, битву с трудной задачей, вредителями с самозванцем и т.

д.); заменить последовательность функций схемой операций типа Булевой алгебры

(группа трансформаций малого количества элементов). В сказочных персонажах он

предлагает видеть медиаторов, связывающих противоположности типа: мужской --

женский, высший -- низший и т. д.

Мысль Леви-Строса о возможности интерпретации отдельных функций как результата

трансформации той же; сущности очень интересна и плодотворна, однако такое

рассмотрение лучше производить после суммарного морфологического анализа, а не

вместо него.

Все многообразие связей между функциями трудно установить до выделения самих

функций, а выделению функций должно предшествовать строгое разбиение

повествования на синтагмы, следующие друг за другом во временном линейном ряду.

В противном случае и установление связей между функциями, и группировка их в

пучки, и угадывание символического значения таких пучков, и выделение парадигм

неизбежно будет содержать в себе большую дозу произвольности, не выйдет за

пределы догадок, пусть весьма остроумных и во многом верных.

В. Я. Пропп рассматривал свой синтагматический анализ как введение и к истории

сказки и к изучению "совершенно особой логической, структуры сказки, что

подготовляло изучение сказки как мифа" (см. с. 7 первого издания), т. е. как раз

того, к чему призывает Леви-Строс. Анализ синтагматической структуры не только

необходим в качестве первой ступени изучения общей структуры сказки, он

непосредственно служит поставленной В. Я. Проппом цели -- определить специфику

сказки, описать и объяснить ее структурное единообразие. Поэтому сведение всех

волшебных сказок к одной -- не ошибка В. Я. Проппа, а условие достижения

поставленной цели. Упрек в пренебрежении этнографическим контекстом несправедлив

и может быть объяснен только незнакомством Леви-Строса с "Историческими корнями

волшебной сказки". Замечание Леви-Строса о том, что не хватает контекста, "а не

исторического прошлого", вызывает возражения

446

потому, что он упускает из вид)- историчность самого контекста, т. е.

принципиальное историческое различие мифа и сказки как дата ступеней в истории

повествования, находящихся в отношениях "предок -- потомок", имеющих свою

специфику. Леви-Строс сам признает, что в сказке ослаблены противопоставления и

транспозиция темы, большая возможность игры, свобода замены. Но это не просто

легкое ослабление, а результат развития сказочного вымысла и известного отрыва

сказочной фантастики (уже в значительной мере условнопоэтической) от конкретной

этнографии, от верований и ритуальных предписаний, жестко ограниченных рамками

определенной (как в этническом, так и в стадиальном плане) культуры. Как мы

увидим в дальнейшем, не только сказочные образы, но и правила поведения

сказочных персонажей гораздо условней, в гораздо большей степени принимают

характер правил игры, чем это имеет место в мифе. А новые моральные и

эстетические критерии сказки уже качественно отличны от однозначных

этнографических моделей поведения и интерпретации окружающего мира. Таким

образом, для упрека в формализме по адресу В. Я. Проппа вдвойне нет оснований.

В. Я. Пропп сам ответил Леви-Стросу в послесловии к итальянскому переводу26. Он

разъяснил, что "Морфология сказки" -- первая, но неотъемлемая часть его

сравнительно-исторических штудий волшебной сказки, что отсутствие единой

терминологии, а также пропуски и ошибки в английском переводе невольно

препятствовали правильному пониманию некоторых его положений. Кроме того, он

совершенно справедливо указал, что его специально интересовал не миф, а сказка

волшебная, и анализ сюжета, композиции, жанра (в отличие от Леви-Строса), а

такой анализ немыслим в полном отвлечении от развертывания повествования во

времени.

Все это, разумеется, отнюдь не лишает смысла те задачи, которые выдвигает

Леви-Строс. И как раз исследование В. Я. Проппа дает необходимый твердый базис

для дальнейшего углубления структурного анализа повествовательного фольклора. Не

удивительно, что после знакомства ученых Запада с классическим трудом В. Я.

Проппа буквально ни одно из исследований структурных моделей фольклора не могло

обойтись без этого труда, не опираться на него.

Во французской науке, где структурализм особенно распространен, заслуживает

внимания прежде всего цикл работ А. Ж. Греймаса. В статье "Описание значения и

сравнительная мифология" (1963)27 он пытается исключительно методами Леви-Строса

осветить разыскания Ж. Дюмезиля по сравнительной мифологии. Он считает, что

мифемы, вопреки видимости рассказа, связаны парадигматическими узами и что

примерная формула мифа такова:

(две оппозиции связаны глобальной корреляцией).

Рассматривая ряд мифических тем (общественный договор, добро и зло, безмерность

и др.) в различных мифологиях, Греймас выявляет некоторые "семантические

оппозиции в роли дифференциальных признаков (благодетельный -- зловредный, дух

-- материя, мир -- война, инте-

447

гральный -- универсальный) и представляет одни мифологические концепции как

трансформации других.

В статьях "Русская народная сказка, функциональный анализ" (1965)28, "Элементы

теории интерпретации мифического рассказа" (1966)29, а также в соответствующих

частях "Структурной семантики" (1966)30 Греймас использует английский перевод

книги В. Я. Проппа даже для разработки некоторых аспектов лингвистической

семантики. Он пытается синтезировать методику В. Я. Проппа и методику

Леви-Строса, синтагматику и парадигматику за счет обработки схемы В. Я. Проппа

средствами современной логики и семантики. В своем анализе сказки Греймас берет

за основу В. Я. Проппа, дополняя и "поправляя" его с помощью теории Леви-Строса,

а в анализе мифа, наоборот, исходит из Леви-Строса, дополняя его В. Я. Проппом.

Структурная модель действующих лиц разработана Греймасом на основе сопоставления

схем В. Я. Проппа и Э. Сурьо и выглядит следующим образом:

В подателе объединены пропповские отправитель и отец царевны, в помощнике --

чудесный помощник и даритель: получатель в сказке якобы слит с героем, который

одновременно является и субъектом. Объект --царевна. Помощника и противника

Греймас при этом считает второстепенными действующими лицами, связанными с

обстоятельствами. Это -- лишь проекция воли к действию самого субъекта.

Оптозиции податель -- получатель, по мнению Греймаса, соответствует модальность

знать, помощнику -- противнику -- модальность .мочь, а субъекту -- объекту --

модальность хотеть. Желание героя достигнуть объекта реализуется на уровне

функций в категории поисков (quest).

Что касается синтагматических функций, то Греймас их прежде всего сильно

сокращает в числе (вместо тридцати одной остается двадцать) за счет их

объединения по парам (пользуясь указанной В. Я. Проппом бинарностью функций).

При этом каждая пара мыслится связанной не только с импликацией (одна функция

влечет за собой появление другой в синтагматическом ряду S -->поп S), но и

дизъюнкцией (S vs. поп S) как неким парадигматическим отношением, независимым от

хода развертывания сюжета, от линейной синтагматической последовательности.

Парные функции обозначенные прописными буквами) Греймас в свою очередь пытается

представить в виде семантической корреляции двух пар -- негативной и позитивной:

Негативную серию двойных функций Греймас связывает синтагматически с начальной

частью сказки (нагромождение бед -- отчуждение), а

448

позитивную серию -- с концом сказки (их ликвидация и награждение героя). Завязка

и развязка, обрамляющие обе эти серии, трактуются как своего рода нарушение

договора (что ведет к бедам) и восстановление договора. В середине сказки

оказывается ряд испытаний, каждое из которых в свою очередь начинается с

заключения договора по поводу предстоящего испытания и включает также борьбу с

противником и следствие успеха героя. Греймас устанавливает определенное

соответствие между структурой испытания и структурной моделью действующих лиц:

основной коммуникации (податель -- получатель) соответствует договор, оси

помощник -- противник соответствует борьба, а достижению желанного объекта --

следствие (результат) испытания. В первом испытании (квалификация героя для

решающих испытаний) податель выступает в роли противника, а во втором (главном)

испытании и третьем (приносящем славу) соблюдается точное соответствие функций и

деятелей. По трем осям (передача сообщения, силы, желаемого объекта)

группируются и остальные функции.

Наконец, уточняя схему перемещений героя, Греймас вместо уходов и приходов

отмечает присутствие или отсутствие героя, исходя из того, что отсутствие имеет

известный мифологический смысл. В соответствии с указанными принципами Греймас

следующим образом преобразует схему В. Я. Проппа (все что подчеркнуто чертой

вверху, я подчеркнул здесь внизу):

где: А -- договор (приказ -- акцептация); F -- борьба (нападение

-- победа); С -- сообщение (отправление -- получение); p -- присутствие; d --

быстрое передвижение._ Нарушение договора (в завязке) -- А есть парная функция

(запрет

-- нарушение, a vs. (n o n a ), коррелирующая с заключением договора -- А

(приказ -- акцептация, a vs. поп а). Окончательное восстановление договора в

развязке есть свадьба (податель передает получателю-субъекту желанный объект

поисков). A1 есть посредничество -- начало противодействия, А2 -- это первая

функция дарителя -- реакция героя, A3 -- задавание задачи герою в последнем

испытании, Инициальная негативная серия C1C2C3 соответствует пропповским

выведыванию -- выдаче, подвоху -- пособничеству и вредительству

-- ликвидации недостачи и распределяется по трем осям: сообщение, т. е. вопрос

-- ответ (1), сила (2; речь якобы идет о лишении героической энергии) и объект

желания (3; ликвидация недостачи есть добывание царевны).

Позитивная серия -- это C1 C2 С3. Метка -- узнавание коррелирует с выведыванием

-- выдачей как вид сообщения (C1 vs. C1). Обличение

-- трансфигурация противостоит подвоху -- пособничеству как обнаружение силы

героя (СН2 vs. C2). Кроме того, и получение волшебного средства противостоит

лишению героя героической энергии, выраженной функцией пособничества (поп c2 vs.

поn c2 ). Вредительству соответствует в позитиве наказание вредителя, но

недостача преодолевается

449

не только ее прямой ликвидацией, но также свадьбой, компенсирующей недостачу

героя (С3 vs. С3).

Греймас обращает внимание на то, что все следствия испытаний (получение

волшебного средства поп c2, ликвидация недостачи поп с, и узнавание поп c1), а

потому и сами испытания направлены на преодоление вредоносных результатов

отчуждения. Главным результатом описанной редукция функций Греймас считает

выделение парадигматических структур и выявление возможности двойного анализа --

семического к семантического, что ведет к двум уровням значений. Не

ограничиваясь этим, Греймас пытается (с помощью структурного анализа,

одновременно синтагматического и парадигматического, пользуясь леви-стросовским

методом корреляций и его теорией медиации) проникнуть в самую суть волшебной

сказки как целого, в ее общий смысл. Диахронически (синтагматически) инициальная

серия А С коррелирует с финальной С А: в мире без закона-договора А ценности С

перевернуты; восстановление ценностей открывает путь для восстановления закона.

Ахронически возможна корреляция А:

A = С : С, означающая, что отсутствие и наличие общественного договора так же

соотносятся между собой, как отсутствие и наличие ценностей. По мнению Греймаса,

правая часть формулы выражает индивидуальную сферу обмена ценностями,

альтернативу "отчужденного" человека и человека, пользующегося полнотой

ценностей. Левая же часть не только выражает договорную организацию общества, но

и постулирует наличие-индивидуальной свободы, проявляющейся в нарушении запрета.

Таким образом как бы устанавливается двойная корреляция между свободой личности

и отчуждением, отказом от свободы личности и установлением порядка.

Восстановление порядка необходимо для реинтеграции ценностей.

Испытание -- борьба является, по Греймасу, не только синтагматически

промежуточным членом между А С и С A, но, посредником трансформирующим структуру

Испытание осуществляет операцию отрицания негативных членов и замещения их

позитивными. Испытание оказывается функциональным, динамическим и

антропоморфическим выражением сложной значимой структуры, включающей и негатив и

позитив. Медиативность F выражается и в отсутствии к нему функциональной пары.

Действия героя в ходе испытания свободны, заключают в себе выбор и

необратимость: черты, определяющие историческую деятельность человека, -- этому

соответствует отсутствие импликативной связи между А и F, их объединение только

через: следствие. Таким образом, обнаруживается медиативная роль сказки в целом.

Она разрешает противоречия между структурой и поступками, непрерывностью и

историей, обществом и личностью. В анализе мифа (на примерах индейцев-бороро,

взятых из книги Леви-Строса "Сырое и вареное") Греймас стремится использовать

свою интерпретацию пропповского анализа сказки для того, чтобы выявить не только

парадигматику, но и синтагматику мифа. Он исходят из обязательного негатива в

первой половине сказки и позитива во второй (дихотомия временной протяженности

рассказа до -- после).

450

В первой половине основным темам предшествует вступительная часть, а во второй с

основными темами коррелирует заключительная часть. Но вступительная и

заключительная части остаются за пределами основного тематического корпуса.

Греймас делит повествовательные функции на три категории: договорные,

действенные (т. е. испытания) и отъедидительные (т. е. уходы и возвращения).

Кроме того, Греймас предлагает выделить две повествовательные манеры --

"обманчивую" и "правдивую".

Идя по стопам В. Я. Проппа, Греймас сопоставляет более или менее самостоятельные

фрагменты повествования с функциями и с дистрибуцией ролей между персонажами в

рамках того же эпизода. Это дает ему возможность проследить механизм перемены

ролей того же самого персонажа, что оказывается очень существенным для понимания

общего смысла сюжета. Так, например, в анализируемом мифе бороро сын,

совершивший кровосмешение и навлекший на себя гнев отца, в конце концов

оказывается положительным героем и его месть отцу за преследования вызывает

сочувствие. Греймас трактует этот переход как смену ряда "договорных" функций

(задержка "договора", его разрыв, появление нового "договора", т. е. новой фазы

"игры согласий и отказов") и обмен ролей между отцом и сыном в результате

двойной трансформации: отец из подателя и субъекта становится получателям и

вредителем, а сын наоборот.

Главный теоретический пафос исследователя состоит в выяснении взаимоотношений и

взаимопроникновений дискурсивной и структурной изотопий, т. е. сопоставление

повествовательных диахронических множеств с определенными трансформациями

глубинного содержания. Для раскрытия содержательных единств привлекается

мифологический словарь и ряд культурно-этнографических кодов (естественный,

пищевой, сексуальный и т. п.). Между кодами в свою очередь устанавливаются

сложные корреляции. При этом обнаруживается промежуточность в характеристике

героев, соответствующая их посреднической роли между мифологическими полюсами в

конечном счете -- между жизнью и смертью (по Леви-Стросу). На этой стороне

анализа Греймаса в рамках статьи о структуре сказки нет возможности

останавливаться.

Исследования Греймаса заслуживают серьезного внимания. Особенно следует одобрить

его стремление практически установить между синтагматическими функциями

парадигматические отношения, наметить несколько групп и типов функций, жестко

увязать анализ синтагматики с динамикой перераспределения ролей между

конкретными персонажами сказки, движением сказочных ценностей. Ему удалось

правильно определить ключевую роль сказочных испытаний как средства разрешения

конфликтных отношений путем трансформации негативной ситуации в положительную.

Однако логическое углубление теории В. Я. Проппа и сама логическая стройность

достигаются ценою ряда явных натяжек и не свободны от схоластичности. Это во

многом объясняется отрывом разыскании Греймаса от конкретных фольклорных

текстов; он оперирует функциями В. Я. Проппа как исходными данными, без

какой-либо оглядки на интерпретируемый материал. Можно ли, например, видеть в

получении волшебного средства пару к пособничеству героя вредителю?

Пособничество

451

-- это естественная реакция на подвох и соответствует правилам поведения героя,

а не актам получения сказочных ценностей. Если уже строить семантические

"четверки" из двух парных функций, то подвох -- пособничество есть негативный

вариант предписания -- акцептации, ибо в обоих случаях речь идет о невозможности

героя отказаться от выполнения просьбы. Столь же натянуто сопоставление подвоха

-- пособничества с обличением -- трансфигурацией. Верно, что подвох --

пособничество находится к выведыванию -- выдаче в отношении оппозиции сила --

сообщение (вернее бы сказать, действие -- слово). Поэтому семантическая

четверка, естественно, может быть построена так:

Вся четверка композиционно соотносится с первой частью сказки и отражает

противоположность между действиями, ведущими к беде (недостаче), и действиями, в

результате которых начинается противодействие беде.

Но при этом между отдельными функциями инициальной и финальной серий явно нет

конкретных соответствий, есть только общий контраст между атмосферой несчастья в

начале и благополучия в конце. Кроме того, обе эти серии практически могут

отсутствовать почти полностью, поскольку сказка иногда начинается сразу с

вредительства или недостачи (не случайно В. Я. Пропп выделил некоторые функции в

предварительную часть) и кончается основным испытанием. Дополнительное испытание

и соответствующие функции (вроде обличения, трансфигурации, наказания

антагониста) составляют необязательный второй ход волшебной сказки. Таким

образом, концепция Греймаса строится в значительной мере на необязательных

элементах сказки и потому не может претендовать на фундаментальность. Для

Греймаса очень важна оппозиция между свадьбой и нарушением запрета, которую он

трактует как нарушение и восстановление договора. Но нарушение запрета -- это

опять-таки необязательная функция из предварительной части, а вторжение

антагониста само по себе можно, конечно, трактовать как нарушение некоего

гармонического миропорядка, но не общественного договора. В сказках о добывании

невест и чудесных предметов нет и нарушения миропорядка. Исключительно в сказках

богатырского типа, где герой спасает общину от демонического вторжения

антагониста, можно рассматривать свадьбу, хотя бы очень отдаленно, как награду

герою за восстановление миропорядка (но не договора). Но эти сказки богатырского

типа как раз сохраняют отчетливо следы мифа с его интересом к космическим

масштабам и коллективным судьбам. Другие же волшебные сказки в большей мере

сосредоточены на индивидуальных судьбах, на компенсации невинно гонимых,

социально обездоленных и т. п. Их коллективное значение обнаруживается только

через сопереживание, сочувствие герою, на место которого легко поставить самого

себя. Здесь сказывается недооценка Греймасом (так же как и Леви-Стросом)

специфических качественных отличий мифа и сказки. Эта недооценка проявляется и в

том, что Греймас считает возможным применять к мифам схему, в основе которой

лежит анализ специфической морфологии

452

волшебной сказки. Ни категория испытания в целом, ни специально первое

"квалифицирующее" испытание не характерны для мифов, нерелевантны в мифах.

Поэтому исследования Греймаса при всей их методической ценности нуждаются в

очень серьезных коррективах.

Если Греймас переносит на миф выводы В. Я. Проппа, касающиеся волшебной сказки,

то Клод Бремон стремится извлечь из анализа В. Я. Проппа общие правила

развертывания всякого повествовательного сюжета". Кроме того, в отличие от

Греймаса Бремон сосредоточен не на мифологическом контексте сказки, а на самой

логике повествования, не на парадигматических оппозициях, а на синтаксисе

человеческих поступков. Он придерживается мнения, что функция (которую он

относит к тому же уровню, что и В. Я. Пропп) действительно является

"повествовательным атомом", а из группировки таких атомов и складывается

рассказ.

Элементарной последовательностью Бремон считает триаду из трех функций,

соответствующих трем фазам, обязательным для всякого процесса. Первая из них

открывает самое возможность процесса в форме соответствующего поведения или

предвидимых событий, вторая реализует эту возможность, а третья завершает

процесс, достигая каких-то результатов соответствующего события (поступка).

Однако в отличие от В. Я. Проппа Бремон считает, что каждая фаза вовсе не влечет

за собой в обязательном порядке наступления следующей фазы, всякий раз возможны

как актуализация некой возможности, цели, так и отсутствие такой актуализации.

На первый план выдвигаются определенные альтернативы и выбор, который делается

героем и автором. Элементарные последовательности группируются в сложные. При

этом возможны несколько конфигураций, условно обозначенных им как "из конца в

конец", "чересполосица", "скобка". События дихотомически делятся на улучшения и

деградации.

Бремон анализирует целый ряд таких последовательностей и дает им определенные

наименования (задача, договор, ошибка, ловушка и т. п.). Он, например,

показывает возможную цепь функций, реализующих улучшение (ср. ликвидацию

недостачи у В. Я. Проппа): для улучшения необходимо преодоление некоторых

препятствий, для чего нужны соответствующие средства. Возникает определенная

задача, которая часто возлагается на некоего союзника (ср. помощник, даритель),

противостоящего противнику (ср. антагонист). Отношения героя с союзником имеют

характер договора (их можно иногда уподобить отношениям кредитора с дебитором;

ср. договорные функции Греймаса). Обезвреживание противника может быть или

мирным (переговоры), или враждебным (агрессия), переговоры могут иметь характер

соблазнения или устрашения; агрессия часто становится обманом и включает

притворство, необходимое для того, чтобы противник попал в ловушку, и т. п.

Каждый персонаж может быть носителем определенной последовательности действий,

для него специфических, но так как обычно в действии участвуют два персонажа, то

действие имеет две стороны, противоположные для обоих деятелей (обман со стороны

первого есть одновременно одурачивание второго; решение задачи одним

предполагает одновременно ошибку другого и т. п.). Сами функции могут

оборачиваться раз-

453

ными сторонами, например воздаяние может быть и вознаграждением и местью. По

этому принципу серии улучшение и деградация оказываются в отношениях

дополнительного распределения:

Средства достиженияУлучшениеДеградация

            Услуга союзника-кредитораДобровольная жертва в интересах

            союзника-должника

            Услуга союзника-должникаДолговой платеж союзнику-кредитору

            Навязанная агрессияИспытанная агрессия

            Успех ловушкиОшибка, заблуждение

            МестьНаказание

Такое двустороннее рассмотрение каждого действия, такой внимательный анализ

альтернатив для хода повествования представляется продуктивным. Но анализ

Бремона слишком абстрактен (и потому обеднен) в силу отказа от жанрового подхода

(как у В. Я. Проппа) ради общеродового. Еще дальше в этом отношении идут Р.

Барт, Т. Тодоров, Г. Женет (статьи их помещены в том же сборнике)32.

Американское издание "Морфологии сказки" было мощным толчком для

структурно-типологического изучения сказки в Соединенных Штатах. Известная почва

была подготовлена деятельностью таких лингвистов-структуралистов, как Р. О.

Якобсон и Т. Себеок33, которые занимались и вопросами фольклора, а также

представителями школы культурных моделей в этнографии. К последним принадлежал и

Мелвил Джэкобс, автор интересной монографии о стилистических клише и

драматической организации повествования в мифах и сказках, интерпретированных в

контексте моделей культуры североамериканских индейцев34. В своей рецензии на

американское издание "Морфологии сказки" он расценил исследование В. Я. Проппа

как самое серьезное достижение в исследовательской методике до 1940 г. и

одновременно высказался за то, чтоб, используя разработанную теперь

аналитическую технику структурализма, выявить дополнительные структурные единицы

на других уровнях (стиль, социальные отношения, система ценностей) и описать сам

формирующий процесс и его причинный механизм.

Попытки сочетать функционально-синтагматический анализ с исследованием типов

социального поведения и системы ценностей имеются в статьях Р. П. Армстронга

"Анализ содержания в фольклористике"35 и Дж. Л. Фишера "Последовательность и

структура в сказках"36, "Сказка об Эдипе из Понапе. Структурный и

социопсихологический анализ"37.

Армстронг, избравший в качестве примера сказки о трикстерах, предлагает разбить

текст сказки на последовательные действия и определить их функции (т. е. сделать

как раз то, что В. Я. Пропп), а затем выявить такие синтагматические единства,

которые окажутся релевантными, поскольку они выявляют отношение этнической

группы к общественным ценностям, определяют семантическую структуру и характер

эстетических оценок и т.п. Для этой цели Армстронг предлагает некую программу

для распределения действий по определенным семантическим направлениям: награда

--

454

наказание, сопротивление -- нападение, разрешение -- запрещение, добро --

услуги, получение -- потеря имущества, собирание -- рассеивание информации,

деловое поведение, принятие обязательств -- уклонение от них. В этих рамках

действия делятся на позитивные, нейтральные и негативные (например, Овч --

находить, О -- хранить, О -- терять и т. п.[здесь верхнюю черту я обозначил еще

и как вч в верхнем индексе вч]). Сравнительный анализ должен обнаружить

различные отношения в различных культурах.

Фишер также сопоставляет племенные варианты, выявляя отклонения в их структурах.

Так, оказывается, что в микронезийских сказках с острова Трук преобладает серия

повторяющихся (с легкой вариацией) эпизодов, а в Понапе -- смена эпизодов с

противоположным исходом. Это объясняется спецификой социальной организации

различных племен. Исследуя структуру микронезийской сказки об инцесте, Фишер

сопоставляет четыре семантические решетки: 1) временную сегментацию; 2)

пространственную (которая оказывается шире временной); 3) разделение персонажей

на две партии -- дружественную и враждебную герою; 4) последовательности с точки

зрения разрешения основных конфликтов. В истолковании организованной системы

эпизодов Фишером чувствуется влияние и Леви-Строса и психоанализа (в сильно

смягченном виде), а также общей методологии школы культурных моделей.

С точки зрения разработки структурной методологии в области фольклора большой

интерес представляют работы Э. К. Кенгяс и П. Маранда, в частности их

критический разбор известной формулы Леви-Строса в работе "Структурные модели в

фольклоре"38. Речь идет о границах применимости формулы медиативного процесса

fx(a):fy(b)::fx(b):fa-1(y), которую указанные авторы при анализе заменяют

другой, более простой параллельной формулой QS:QR::FS:FR, где QS -- квазирешение

и QR -- квазирезультат выражают исходную ситуацию и ее прямые последствия; FS --

конечное решение (поворотный путает, связанный с действиями медиатора), FR --

конечный результат,

Кенгяс и Маранда пришли к выводу, что формула Леви-Строса применима не только к

мифам, но и к другим, весьма разнообразным фольклорным текстам. Но, с другой

стороны, область ее распространения известным образом ограничена, поскольку

медиатор может иногда вообще отсутствовать (модель I) или испытать неудачу

(модель П), и, даже в случае его успеха, первоначальная коллизия бывает порой

просто аннулирована (модель III), а не перевернута, как этого требует формула

Леви-Строса (модель IV). Кенгяс и Маранда показывают, что модели III и IV

кардинально отличаются от I и II тем, что здесь трехуровневая структура,

требующая медиатора, включает не только корреляцию отношений, но и корреляцию

корреляций. В качестве иллюстраций эти авторы приводят примеры мифов, анекдотов,

легенд, а также лирических песен, заговоров, пословиц. (К большому сожалению,

нет только волшебных сказок. Основным методом нахождения структуры Кенгяс и

Маранда считают обследование первоначальных оппозиций и конечного исхода. В

повествовательном жанре первоначальная коллизия, по их мнению, разрешается в

ходе самого повествования, в лирических жанрах -- вообще не разрешается, а в

ритуале -- разрешается

455

благодаря участию подателя и получателя. Медиация, полностью отсутствующая в

лирических жанрах, в повествовательных находится в самом сюжете, а в ритуале --

вне сюжета, с помощью внешнего действия.

В других работах Кенгяс и Маранда39 продемонстрировали преимущественное

распространение моделей IV в европейском фольклоре и моделей I--II--III в

фольклоре архаических обществ -- результат очень интересный, указывающий (может

быть, помимо целей авторов) на исторические границы сложной структуры IV,

отвечающей формуле Леви-Строса.

Наиболее значительная работа, непосредственно посвященная структурному анализу

сказки, -- это монография Аллана Дандиса "Морфология народных сказок

североамериканских индейцев" (1964 г.). Выходу книги предшествовала диссертация

и серия статей40. Если супруги Маранда стремились выявить границы применения

формулы Леви-Строса, ввести в нее упрощения и уточнения, то Дандис занимает по

его адресу резко критическую позицию. Дандис упрекает Леви-Строса в попытке

включения в морфологическую структуру, с одной стороны, персонажей (например,

трикстеров-посредников; в том же он упрекает и Маранда), а с другой -- чисто

лингвистические элементы. Дандис подчеркивает, что миф абсолютно переводим с

одного естественного языка на другой (на это указывал и Фишер) и что миф может

излагаться не только словесным, но и другими языками (живописным, мимическим и

т. п.), что нет необходимости буквально переносить методы структурной

лингвистики на фольклористику. Кроме того, Дандис высказывается против

чрезмерного пристрастия к моделям родства и против манеры Леви-Строса

анализировать структуру не конкретных мифов, а отношений между вариантами и

мифами.

Гиперкритическое отношение Дандиса к Леви-Стросу не совсем справедливо, но оно

отражает известную нечеткость и неопределенность, которая до сих пор проявляется

при попытках парадигматического анализа, несмотря на безусловную глубину и

плодотворность основных идей Леви-Строса. Дандис, как нам кажется, правильно

понимает качественный характер различий между мифом и сказкой (оппозиция

коллективное -- индивидуальное, ср. аналогичный взгляд в работах автора

настоящей статьи41). Именно в этом, а не в самой структуре -- основное отличие

мифа и сказки (в мифе -- космические недостачи). Дандиса привлекает

исключительная прозрачность и достоверность синтагматического анализа В. Я.

Проппа, и он сознательно выступает как прямой его продолжатель. В. Я. Проппа он

лишь в незначительной мере дополняет идеями К. Л. Пайка о языковом и неязыковом

поведении. От Пайка практически идет его терминология: противопоставление

этического, т. е. классификаторского, и эмического, т. е. структурного,

членения, употребление термина мотифема, в смысле эмической единицы вместо

функции В. Я. Проппа. Теодор Стерн в своей рецензии на монографию Дандиса42

называет его эпигоном В. Я. Проппа (и соответственно, в духе Леви-Строса или

Мелвила Джэкобса, сетует на недооценку Дандисом культурного контекста,

абстрактность, невнимание к действующим лицам).

Вслед за В. Я. Проппом Дандис считает ядерным (по его выражению) рядом мотифем

(т. е. функций ) пару недостача (L) -- ликвидация не-

456

достачи (LL). Имеются сказки американских индейцев, которые в отличие от

европейских сводятся к этой простой структуре. Однако и здесь между недостачей и

ее ликвидацией часто вставляются другие парные функции, в частности хорошо нам

знакомые по книге В. Я. Проппа: запрещение -- нарушение (Int/Viol), обман --

пособничество (Dec/Dcpt) и трудная задача -- решение (Т/ТА). Кроме того, Дандис

вводит еще две функции:

следствие нарушения запрета (Conseq) и ускользание от беды (АЕ). Заметим, что

это нововведение не столь необходимо, так как обе эти функции в большинстве

случаев можно рассматривать как недостачу и ее ликвидацию. Дандис выделяет и

анализирует несколько типичных рядов функций, группируя соответствующим образом

сказки. Далее он показывает, как сложные по составу сказки индейцев являются

комбинацией более простых рядов. Он приводит такие серии, как:

L--LL

Viol -- Conseq

L--T--TA--LL

L--Dec--Dcpt--LL

Int--Viol--L--LL

Int -- Viol -- Conseq -- АЕ

L -- LL--Int -- Viol -- Conseq

L--T-- ТА-- LL-- Int-- Viol-- Conseq-- АЕ

и т.д.

Мотифемы Т/ТА, Int/Viol, Dec/Dcpt в принципе альтернативны в сказках и мифах

американских индейцев. Int/Viol и Т/ТА Дандис считает формами предписания герою,

отличными по своей дистрибутивной характеристике:

трудные задачи всегда помещаются между недостачей и ее ликвидацией, а нарушение

запрета большей частью либо предшествует недостаче, либо следует за ее

ликвидацией. Известный интерес представляет сопоставление Дандисом сказок и

поверий, например последовательности Int -- Viol -- Conseq -- АЕ с системой:

условие -- результат -- противодействие.

Пользуясь совершенно той же методикой, что и В. Я. Пропп, Дандис приходит,

однако, к иным, гораздо более простым схемам. Это, по-видимому, следствие

архаичности самого фольклора североамериканских индейцев. Дандис не

дифференцирует волшебную сказку от других ее разновидностей и от мифа, что

отчасти опять-таки отражает особенности самого материала -- его жанровый

синкретизм. Сопоставление схем В. Я. Проппа и Дандиса поэтому очень полезно для

решения задач, выдвигаемых исторической поэтикой.

Интересные работы по структурному изучению мифов и сказок имеются и в

австралийской науке, тесно связанной с американской. Оставляя в стороне

некоторые попытки парадигматизации сюжетов в свете культурных моделей43,

необходимо упомянуть о серии статей Э. Станнера в журнале "Океания" под общим

названием "О религии аборигенов"44. В этом обстоятельном исследовании семиотики

культуры австралийского племени муринбата содержится тонкий сравнительный анализ

сюжетной синтагматики мифов и ритуалов; словесных, пантомимных и живописных

"текстов".

457

Убедительное доказательство принципиального тождества структур мифов и обрядов

(включая мифы, не имеющие обрядового эквивалента, и обряды, не сопряженные с

мифами) дает возможность Станнеру выявить и некоторые важные парадигматические

отношения в символическом языке мифов муринбата. Некоторые наблюдения Станнера

поразительно близки к выводам явно оставшейся ему неизвестной книги В. Я. Проппа

"Исторические корни волшебной сказки" (тематическое и структурное сближение

мифов с обычаями инициации). К сожалению, в рамках данной статьи нет возможности

подробнее касаться этой темы.

Продуктивные исследования повествовательного фольклора были предприняты рядом

румынских ученых, в первую очередь М. Попом, а также Г. Врабье, Г. Эретеску, Н.

Рошияну. В очень содержательной статье "Актуальные аспекты исследования

структуры сказок"45 Поп на примере одной румынской сказки демонстрирует

соотношение синтагматической последовательности функций и общей логики сюжета.

Для данной сказки она представлена схемой:

I недостача

II обман

III испытание

IV насилие

IV ликвидация насилия

III ликвидация испытания

II ликвидация обмана

I ликвидация недостачи

Поп убедительно показывает роль сюжетного параллелизма и антитез. Он также

проникает в структуру элементарной последовательности (лишь отчасти опираясь на

Бремона), исследует ее троичность. В другой статье (о формулах сказки)46 он

анализирует структуру на стилистическом уровне. Исследованию сказочных формул

посвящена и диссертация Н. Рошияну. Интересный анализ композиционных вариантов

предлагает Г. Врабье47.

Работы по структурной типологии появляются в других странах. Чешский ученый Б.

Бенеш применяет морфологическую схему В. Я. Проппа при анализе былички48.

Оригинальная попытка вскрыть структуру анекдотической сказки содержится в статье

немецкого фольклориста Г. Баузингера49. (Любопытно, однако, что в его

теоретической монографии "Формы народной поэзии" морфология фольклора

исследуется скорее в русле Йоллеса).

В последние годы ожил интерес к "Морфологии сказки" В. Я. Проппа и поднятым в

ней проблемам у нас в Советском Союзе. В 1965 г. на научной сессии в честь

семидесятилетия В. Я. Проппа высоко оценили эту книгу в своих докладах акад. В.

М. Жирмунский и член-корр. АН СССР П. Н. Берков; состоялся и специальный доклад

о "Морфологии сказки" автора настоящей статьи. Но возрождение широкого интереса

к этой книге у нас, как и за рубежом, было обусловлено прежде всего развитием

структурной лингвистики и семиотики. Имя В. Я. Проппа как автора "Морфологии

сказки" (а также "Исторических корней волшебной сказки") постоянно .упоминалось

(часто рядом с именем Леви-Строса) на семиотических симпозиумах, в работах по

вторичным моделирующим системам. Однако, если

458

оставить в стороне многочисленные общесемиотические работы по мифологии (Вяч.

Вс. Иванова, В. Н. Топорова, Д. М. Сегала, А. М. Пятигорского, Ю. М. Лотмана, Б.

Л. Огибенина и др.) и сюжетике литературных произведений (Б. Ф. Егорова, Ю. К.

Щеглова), а также структурные исследования несказочных жанров фольклора

(народного театра --П. Г. Богатырева, баллады -- В. Н. Топорова, эпических песен

-- С. Ю. Неклюдова и Ю. И. Смирнова, заговоров -- И. А. Чернова и М. В. Арапова,

пословиц -- Г. Л. Пермякова), то число статей и выступлений, непосредственно

затрагивающих проблематику морфологии сказки, пока еще очень невелико.

Работа Д. М. Сегала "Опыт структурного описания мифа"50 представляет собой

попытку анализа структуры мифа на материале трех близких версий одного и того же

сюжета об отверженном, ни впоследствии торжествующем герое у северо-западных

индейцев. Пользуясь в принципе методикой Леви-Строса и сопоставляя фрагменты

мифа синтаксически и парадигматически (исходя из категории ценности), Д. М.

Сегал вскрывает различные уровни мифологического смысла и приходит к выводу о

совмещении в исследуемых текстах сказки об отверженном герое с этнологическим

мифом.

Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров51 прямо обращаются к схеме В. Я. Проппа с тем,

чтобы использовать ее для записи и анализа различных повествовательных текстов.

Они предлагают рациональное упорядочение символов средствами современной логики.

При этом функция всякий раз интерпретируется как отношение различных сказочных

персонажей или предметов.

Эти авторы увязывают функциональный анализ в духе В. Я. Проппа с исследованием

элементарных семантических оппозиций, играющих большую роль в мифах. Для их

записи ими также предложены определенные символы.

С. Д. Серебряный в своем докладе52 пытается внести некоторые коррективы в

формулу В. Я. Проппа, исходя, как ему кажется, из более строгой формализованной

интерпретации материала. Он предлагает функцию В считать связкой, функцию К --

мотивировкой, функцию Т -- лишь сопутствующим моментом при различных функциях и

т. д. Всю сказку, считает С. Д. Серебряный, можно разделять на три основных

момента: 1) начальное вредительство, создающее завязку (А ДБ--3 Пр Х Ф), 2)

ответные действия героев (Г Р-- П) и 3) благополучный исход, восстановление

разрушенного порядка вещей (Л Сп У О Н С*); между ними -- перемещения. Сказка,

по его мнению, создается разворачиванием этой троичной схемы.

В заключение мы позволил! себе бегло высказать некоторые соображения о

возможности дополнительной морфологической интерпретации волшебной сказки,

исходя из принципиальных основ, заложенных В. Я. Проппом в его книге53.

Дополнительные связи между функциями В. Я. Проппа, их единая природа -- как

синтагматическая, так отчасти и семантическая -- обнаруживается при анализе

более абстрактного уровня больших синтагматических единств. Такими

синтагматическими единствами являются различные виды испытаний и приобретаемых

героем в результате испытаний сказочных ценностей. Ритм потерь и приобретений

объединяет волшебную

459

сказку с мифом и с другими видами повествовательного фольклора.

Аналогичную испытаниям (по своей дистрибуции) ключевую роль в мифах играют

космогонические и "культурные деяния" демиургов, в животных сказках -- трюки

зооморфных плутов (трикстеров), в новеллистической сказке особые категории

испытаний, ведущие к разрешению индивидуальной драматизированной коллизии. Для

классической формы волшебной сказки специфична двойная оппозиция

предварительного и основного испытаний, во-первых, по результату (в первом

случае только чудесное средство, необходимое для прохождения основного

испытания, во втором -- достижение основной цели), во-вторых, по характеру

самого испытания (проверка правильности поведения -- героический подвиг).

В архаическом синкретическом фольклоре эта оппозиция либо отсутствует, либо

нерелевантна, а в классической волшебной сказке она заложена в самой

семантической структуре и неустранима.

Наряду с предварительным (e) и основным (Е) испытанием в волшебной сказке часто

(но не обязательно) имеется еще и дополнительное (Е') испытание на идентификацию

героя. Кроме того, действия антагониста или даже самого героя (нарушение

запрета, "поддача" на "подвохи"), ведущие к беде и к недостаче, могут быть

условно интерпретированы как своего рода испытание с обратным знаком (Евч). Если

мы соответственно обозначим потерю или недостачу через l, чудесное средство,

полученное от дарителя в результате предварительного испытания (чудесный

предмет, помощник, совет) через л, ликвидацию недостачи вследствие основного

испытания -- через l, то получим следующую формулу:

Таким образом, волшебная сказка на наиболее абстрактном уровне предстает как

некая иерархическая структура бинарных блоков, в которой последний блок (парный

член) обязательно имеет положительный знак.

Менее жесткая структура первобытных синкретических сказок выступает как своего

рода метаструктура по отношению к классической волшебной сказке.

Пропповские функции легко группируются по указанным бинарным блокам (большим

синтагматическим единицам). Не только дистрибутивно тождественные борьба --

победа и задача -- решение (обозначим их как A1B1 и A2B2) оказываются

алломорфами основного испытания (богатырский и чисто сказочный варианты), но

также чудесное перемещение к цели (ab) и магическое бегство (аbвч), строго

различные дистрибутивно (до или после борьбы), суть динамические

(присоединительные) элементы основного испытания. Соответственно претензии

самозванца и опознание истинного героя [или негативный вариант: убегание

(маскировка) героя -- поиск виноватого] составят комплекс дополнительного

испытания. Между перечисленными функциями возможны многоваленгные отношения (ср.

замечание самого В. Я. Проппа о синкретизме функций). Так, например, убегание

"скромного" героя, входящее в систему дополнительного испытания, можно

одновременно рассматривать как обращенный вариант магического бегства.

Выше уже отмечалось принципиальное различие предварительного и ос-

460

новного испытаний и соответствующее деление на правильные поступки и подвиги.

Даритель проверяет правильность поведения героя (его доброту, сообразительность,

вежливость, а чаще всего -- просто знание своеобразных правил игры) и снабжает

его чудесным средством, гарантирующим успех основного испытания. Волшебные силы

активно помогают совершить подвиг, порой даже действуют за героя, но в

правильном поведении всегда проявляется добрая водя героя (и злая воля ложного

героя).

Правила поведения, структура сказочного поступка, составляют цельную

семантическую систему, в которой функции обнаруживают дополнительные логические

отношения, независимые от их синтагматических связей. Отметим, что поведение по

правилам ведет не только к успеху в предварительном испытании, но и к беде,

поскольку всякий стимул влечет за собой определенную реакцию: герой обязан

принять вызов, ответить на вопрос, выполнить просьбу, даже если это исходит не

только от нейтрально-благожелательного дарителя, но и от явно враждебного и

коварного вредителя. Известный формализм системы поведения подтверждается

необходимостью нарушения запрета (обращенная форма понуждения к действию).

Обозначим парные функции, относящиеся к правилам поведения, греческими буквами

ар в отличие от латинских АВ, аb, относящихся к подвигам. Знаком отрицания над

буквой укажем на негативную форму (испытание не дарителем, а вредителем),

индексами т и i разграничим материальное действие и словесную информацию. Тогда

получим:

Структура поступка героя имеет вид ар (и соответственно -- АВ) или ар

(положительным должен быть второй элемент, соответствующий реакции, поступку

героя). Поступок ложного героя имеет вид ар (и затем -- АВ). По второму элементу

(b) противопоставлен герой и ложный герой, по первому элементу (а) можно

различить предварительное испытание (аb) и "отрицательное" испытание, ведущее к

беде (авчb,abвч).

Уже В. Я. Пропп, давая инвариантную синтагматическую схему функций, наметил и

сопряженную с ней структурную модель распределения персонажей по ролям, а также

поставил задачу изучения атрибутов персонажей. В изучение атрибутов и самих

персонажей можно ввести некоторые парадигматические отношения, также имеющие

бинарный характер. Такова, например, схема атрибутов героя и ложного героя. Из

нее между прочим, вытекает, что герою с чудесными свойствами сопутствуют ложные

герои тоже с чудесными свойствами (например, Вырвидуб), а другим героям

соответствуют самозванцы противоположного духовного, семейного,

461

социального статута (оппозиция младший -- старший и т. п.). Герои, "не подающие

надежд", могут рассматриваться как негативные варианты (излюбленные сказкой в

отличие от эпоса) героев с благородной видимостью.

Отношения героя и вредителя-антагониста строятся обычно на оппозиции свой --

чужой, проецированной на различные плоскости: дом -- лес (ребенок -- баба-яга),

наше царство -- иное царство (молодец -- змей), родная семья -- неродная семья

(падчерица -- мачеха). Вредителю соответствует и характер вредительства: мачеха

изгоняет падчерицу, чтоб ее извести; баба-яга заманивает детей, чтоб их съесть;

змей похищает царевну себе в наложницы и т. п. Это примеры чисто семантического

анализа, который основан на вычленении оппозиций, лежащих в основе сказочных

представлений и соответствующей им модели мира.

Возможность выделения некоторых алломорф пропповского метасюжета допускалась им

самим: он указывал на альтернативность сказок с Б--П и 3--Р (т. е. A1B1 и А2В2),

с А и а (по нашей символике с W-- с вредительством и без него). Исходя из этих

альтернатив, можно, например, четко отграничить некоторые родственные между

собой сюжетные типы -- группу 300 -- 303 по системе AT (Аарне--Томпсона) от

группы 550--551 (в первомслучаеW lвч и А1В1, во втором lвч и A2B2) группу 311,

312, 327 и т. д. от 480, 510, 511 (A1B1--А2B2). Однако для выделения больших

фундаментальных сюжетных групп оказьшаются более пригодными иные критерии, а

именно:

Оппозиция О vs. Овч . Символом О обозначается наличие независимо от героя

некоего сказочного объекта, за который идет борьба. О vs. Овч -- определение

направления вредительства и поисков (quest); O1 -- женщина (в исключительных

случаях, наоборот, мужчина), вообще -- возможный партнер по браку; O2 --

чудесный предмет. Оппозиция О vs. Овч четко противопоставляет сказки, в которых

герой -- спаситель, искатель или, наоборот, жертва, изгнанник.

Оппозиция S vs. Sвч . Символ S указывает, что героическая деятельность служит

собственным интересам, а S -- интересам царя, отца, вообще общины в целом (как в

героическом эпосе и в мифе). S vs. Sвч противопоставляет сказки героического,

отчасти мифологического характера (где герой часто бывает чудесного

происхождения и силы, где в испытаниях порой преобладает героическая борьба с

мифическим противником и т. п.) типично волшебным сказкам.

Оппозиция F vs. Fвч . Символом F обозначается семейный характер основной

коллизии. F выделяет сказки о героях, гонимых мачехой, старшими братьями и т. п.

Оппозиция М vs. Mвч различает мифический и немифический характер области

основного испытания, выделяет сказки с отчетливо мифологической окраской

враждебного герою демонического мира. Основные сюжетные типы -- Овч S, OS, O Sвч

-- далее делятся на подтипы:

Овч S m F и Fвч , a OS и О Sвч на O1 и О2; далее все подтипы имеют варианты М и

Мвч . Таким образом выделяются следующие фундаментальные сюжетные типы:

1.1) O1 Sвч Fвч М -- героические сказки змееборческого типа (300 -- 303 по

462

системе АТ);

1.2) O1 Sвч Fвч М -- героические сказки типа quest (550 -- 551);

2.1) Oвч S Fвч M--архаические сказки типа "дети у людоеда" (311, 312,314, 327);

2.2) Овч S F M-- сказки о семейно-гонимых, отданных во власть лесным

демонам(480, 709);

2.3) Овч S F Mвч -- сказки о семейно-гонимых без мифических элементов

(510.511);_

3.1) О1 S Fвч М -- сказки о чудесных женах (мужьях) -- 400,425 и др.

3.2) O1S FвчM-- сказки о чудесных предметах (560, 563, 566, 569, 736) 4.) O1S

Fвч М -- сказки о свадебных испытаниях (530, 570, 575, 577, 580, б10,621,675);

НР

5.1) O1 SвчFвчMвч --408,653;

5.2) O2 Sвч Fвч Mвч--665.

Таким образом пролагается путь к формализации определения типа сказочного сюжета

и к более строгой рациональной классификации сюжетов.

Дальнейший шаг должен состоять в возвращении к изучению мотивов, но уже с

позиций, достигнутых с помощью структурного анализа, памятуя о том, что

распределение мотивов в сюжете структурно и происходит практически по

приведенной выше формуле. Но если сама эта формула представляет собой особый

механизм для синтеза сказок, то мотив -- это кардинальная единица анализа.

Таким образом, "Морфология сказки" В. Я. Проппа открывает целое направление в

изучении повествовательного фольклора. Но и в пределах этого направления,

несмотря на сорок лет, прошедших с момента выхода первого издания, эта книга

остается наиболее фундаментальным трудом, ни в чем не потускневшим от времени.

Библиографические примечания

1 В. Я. Пропп. Морфология сказки//"Вопросы поэтики" (Государственный институт

истории искусста), вып. XII, Л., 1928.

2 VI. Ргорр. Morphology of the Folktale, Edited with an Introduction by Svatava

Pilkova-Jacobson, Translated by Laurence Scott//"Indiana University Research

Center in Anthropology, Folklore and Linguistics, Publication Ten", Bloomington,

1958, Перепечатано в следующих изданиях: "International Journal of American

Linguistics" (vol. 24, No 4, pt 3);

"Bibliographical and Special Series of the American Folklore Society" (vol. 9).

См. новый английский перевод: V. Ргорр. Morphology of the Folk-tale. Second

Edition, Revised and Edited with a Preface by Louis A. Wagner, New Introduction

by Alan Dundes, "University of Texas Press", Austin-London, [1968].

3 VI. Ja. Ргорр. Morfologia della fiaba, con un intervento di Claude

Levi-Strauss e ina replica dell' autore, a cura di Gian Luigi Bravo//"Nuova

biblioteca scientifica Einaudi", 13, Torino, 1966.

4 W. Ргорр. Morfologia bajki//"Pamietnik literacki", rocznik LK, zeszyt 4,

Wroolaw-Warszawa-Krakow, 1966, с. 203-243 (сокращенный перевод Ст. Бальбуса).

5 В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

6 А. Н. Веселовский. Историческая поэтика, под ред. В. М. Жирмунского (Институт

литературы АН СССР), Л., 1940. Первое издание см.: А- Н. Веселовский, Собрание

463

сочинений, сер. 1, т. 2, вып. 1, СПб., 1913.

7 К. Spiess. Das deutsche Volksmarchen, Leipzig-Berlin, 1924; F. von der Leyen.

Das Marchen, Ausg. 3, Leipzig, 1925.

8 P. М. Волков. Сказка. Розыскания по сюжетосложению народной сказки, т. 1.

Сказка великорусская, украинская, белорусская, Госиздат Украины, [Одесса], 1924.

9 J. Bedier. Les fabliaux, Paris, 1893.

10 А. И. Никифоров. К вопросу о морфологическом изучении народной

сказки//"Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского", Л., 1928, с.

172-178.

11 Рецензия Д. К. Зеленина опубликована в журнале: "Slavische Rundschau".

Berlin-Leipzig-Prag, 1929, No 4, с. 286-287.

12 В. Н. Перетц. Нова метода вивчати казки//"Етнографiчний вiсник", No 9, Киев

1930, с. 187-195.

13 A. Jolles. Einfache Fonnen. Halle (Saale), 1929 (Ausg. 2-1956).

14 P. Bogatyrev, R. Jakobson. Die Folklore als besondere Form des

Schaf-fens//"Verzameling van opstellen door ond leerlingen", en bevriende

vakgftnooten opgedragen aan mgr. prof. dr. Jos. Schrijnen, Nijmegen-Utrecht,

1929, с. 900-913.

15 R. Jakobson. "On Russian Folktale" in "Russian Fair)' Tales", New York, 1945

(см. то же: "Selected Writing", IV, Hague, 1966, с. 90-91).

16 A. Stender-Petersen. The Byzantine Prototype to the Varangian Story of the

Hero"s Death through his Horse//"Varangica", Aarhus, 1953, с. 181-184.

17 E. Souriau. Les deux cent mille situations dramatiques, Paris, 1950.

18 Рецензия Мелвила Джекобса опубликована в журнале: "Journal of American

Folklore", vol. 72, No 284, April-June 1959, с. 195-196.

19 С. Levi-Strauss. La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de

Vladimir Propp//"Cahiers de I'lnstitut de Science econoinique appliquee", serie

М, No 7, mars, 1960, с. 1-36. Перепечатано: "International Journal of Slavic

Linguistics and Poetics", III, Gravenhage, I960, c. 122-149 ("L'analyse

morphologique des contes russes"). Итальянский перевод опубликован в приложении

к итальянскому изданию "Морфологии сказки" В. Я. Проппа (см. VI. Ja. Propp,

Morfologia della fiaba, с. 165-199).

20 С. Levi-Strauss. The Structural Study of Myth//"Journal of American

Folklore", vol. 68, No 270, X-XII, с. 428--444. Перепечатано в сб.: "Myth. A

Symposium" (Bloomington, 1958, с. 50-66). См. французский вариант с

незначительными дополнениями в его книге: "Anthropologie structurale", Paris,

1958, с. 227-255 ("La structure des mythes").

21 С. Levi-Strauss. Die Kunst symbole zu deuten/7"Diogenes", V, Bd 2, 1954. с.

684-688.

22 С. Levi-Strauss. Four Winnebago Myths//"Culture in History. Essays in Honor

of P. Radin", ed. by S. Diamond, New York, I960, c. 351-362; С. Levi-Strauss. La

geste d'Asdiwal//"Ecole practique des hautes etudes" ("Sectiuoc des sciences

Religieuses"), Extr. Anuuaire, 1958-1959, c. 3^t3.

23 С. Levi-Strauss. La pensee sauvage, Paris, 1962.

24 C. Levi-Strauss. Les niythologiques, 1-3, Paris, 1964--1968 (готовится к

изданию последний четвертый том <-- вышел в свет в 1971 - ред.>).

25 См., в частности, сборник статей: "The Structural Study of Myth and

Totemism", Edited by Edmund Leach, London, 1967; ср. E. Leach, Levi-Strauss in

the Garden of Eden//"Transactions of the New York Academy of Science", serie II,

vol. 23, No 4, 11961.

26 V. Propp. Morfologia della fiaba, c. 201-229 ("Struttura e storia nello

studio delle favola"). См. также В. Я. Пропп. Структурное и историческое

изучение волшебной сказки//Пропп В. Я. Собрание трудов: Поэтика фольклора. М.,

1998, с. 208-229.

464

27 A. I. Greimas. La description de la signification et la mythologie

сотраree//L'homme", t. 3, No 3, Paris, 1963, с. 51-66.

28 A. I. Greimas. La conte populaire russe. Analyse fonctionnelle//"L'homme", t.

3, No 3. Перепечатано в его книге "Samantique structurale", c. 192-213 (см.

ниже, прим. 30).

29 A. I. Greimas. Elements pour une theorie de 1'interpretation du recit

mythique// "Communications", 8 ("L'analyse structurale du recit"), Paris, 1966,

c. 28-59.

30 A. I. Greimas. Samantique structurale. Recherche de methode, Paris, 1966.

31 См. работы Бремона (Claude Bremond): Le message narratif//"Communications",

4, 1964, с. 4-32; La logique des possibles narratifs//"Conununications", 8, c.

60-71; Kombinacje syntaktyczne miedzy funkcjami a sekwencjami

narracyjnynii//"Paimenuk literacki", rosznik LIX, zeszyt 4, c. 285--291

[переведено на польский язык с машинописной рукописи доклада "Combinaisons

syntaxiques entre fonctions et sequences narratives", прочитанного на

Международной семиотической конференции в Казимеже-над-Вислой (1966)].

32 См. "Communications", 8; ср. Geza de Rohan-Csermak. Structuralism et

folklore//"IV International Congress for Folk-Narrative Research in Athens",

Athens, 1965, c. 399-407.

33 Th. A. Sebeok, Toward a Statistical Contingency Method in Folklore

Research//"Studies in Folklore. Indiana University Publications", Folklore

Series, No 9, Bloomington, 1957, c. 130-140, Th. A. Sebeok, F. J. Ingemann.

Structural and Content Analysis in Folklore Research (Studies in Cheremis: the

Supematural)//"Viking Fund Publications in Anthropology", No 22, New York, 1956,

c. 261-268.

34 См. работы Мелвила Джекобса (Melville Jacobs): The Content and Style of an

Oral Literature. Clackamas Chinook Myths and Tales, "University of Chicago

Press", 1959;

Thoughts on Mythology for Comprehension of an Oral Literature//"Men and

Cultures", Philadelphia, 1960, c. 123-129; предисловие к сб.: "The

Anthropologist Looks at Myth", Compiled by Melville Jacobs, "University of Texas

Press", Austin--London, 1966.

35 R. P. Armstrong. Content Analysis in Folkloristics//"Trends in Content

Analysis", Urbana,1959,c. 151-170.

36 J. L. Fischer. Sequence and Structure in Folktales//"Men and Cultures", c.

442-446.

37 J. L. Fischer. A Ponapean Oedipus Tale//"Anthropologist Looks at Myth", c.

109-124. 38 E.-K. Kongas. P. Maranda. Structural Models in Folklore//"Midwest

Folklore", vol. 12, 1962,с. 133-192.

39 E. Maranda. What does a Myth Tell about Society//"Radcliffe Institute

Seminars", Cambridge, 1966; P. Maranda. Computers in the Bush: Tools for the

Automatic Analysis of Myth'/aProceedings of the Annual Meetings of the American

Ethnological Society", Philadelphia, 1966.

40 См. работы Дандиса (Alan Dundes): The Morphology of North American Indian

Folk-tales//"FF Communications", vol. LXXXI, No 195, Helsinki, 1964; The Binary

Structure of "Unseccesfol Repetition" in Lithuanian Folktales//"Western

Folklore", XXI, 1962, c. 165-174; From Etic to Ernie Units in the Structural

Study of Folktales//"Joumal of American Folklore", vol. 75,1962, с. 95-105.

41 E. М. Мелетинский. Происхождение героического эпоса, М., 1963, с. 24; E. М.

Мелетинский. "Эдда" и ранние формы эпоса, М., 1968, с. 160-168.

42 Рецензия Стерна на книгу Дандиса (см. прим. 40) опубликована в журнале:

"American Anthropologist", vol. 68, No 3, 1966, c. 781-782. Ср. также разбор

концепций Дандиса в статье: В. Nathhorst, Genre, Form and Structure in Oral

Tradition//"Temenos", vol. 3, Helsinki, 1968, c. 128-135.

465

43 С. Н. Berndt. The Ghost Husband and the Individual in New Guinea

Myth//"Anthropological Looks at Myth", c. 244-277.

44 W. E. Н. Stanner. On Aboriginal Religion//"Oceania", vol. XXX-XXXIII,

1960-1963 (отдельное издание в серии: "The Oceania Monographs", No II, 1966).

См. о Станнере в статье: Б. Л. Огибенин. К вопросу о значении в языке и

некоторых других моделирующих системах//"Труды по знаковым системам", II, Тарту,

1965, с. 49-59.

45 М. Pop. Aspects actuels des recherches sur la structure des contes//"Fabula"

Bd 9, Н. 1-3, Berlin. 1967, с. 70-77. См. также: М. Pop. Der fonnelhafte

Charakter der Volksdichtung//"Deutsches Jahrbuch fur Volkskunde", 141 [19б8],с.

1-15.

46 М. Pop. Die Funktion der Anfangs- und Schlufifonnein in rumanischen Marchen

// "Volkstiberlieferung", Gottingen, 1968, с. 321-326.

47 Ch. Vrabie. Sur la technique de la narration dans le le conte roumain//"IV

International Congress for Folk-Narrative Research in Athens", c. 606-615; Н.

Рошияну. Традиционные формулы сказки, М., 1967 (автореф. канд. дисс.).

48 В. Benes. Lidove Vypraveni па moravskych kopaicich (Pokuso morfblogickou

analyzu poverecnych povidek podle systemu V. Proppa)//"Slovacko Narodopisny

sbornik pro moravskoslovenske pomezi", Praha, 1966-1967, c. 41-71.

49 См. работы Баузингера (Hermann Bausinger): Bemerkungen zum Schwank und seinen

Formtypen//"Fabula", Bd 9, Н. 1-3, Berlin, 1967, с. 118-136; Formen der

Volkspoesie, Berlin, 1968.

50 Д. М. Сегал. Опыт структурного описания мифа//"Труды по знаковым системам",

11, с. 150-158; расширенный вариант той же работы см.: "Поэтика" II, Варшава,

1966, с. 15-44 ("О связи семантики текста с его формальной структурой").

51 См. работы Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова: К реконструкции праславянского

текста//"Славянское языкозиааие" (V Международный съезд славистов. Доклады

советской делегации), М., 1963, с. 88-158; Славянские языковые моделирующие

семиотические системы, М., 1965, и другие работы.

52 С. Д. Серебряный. Интерпретация формулы В. Я. Проппа//"Тезисы докладов во

Второй летней школе по вторичным моделирующим системам", Тарту, 1966, с. 92.

53 E. М. Мелетинский. О структурно-морфологическом анализе сказки//"Тезисы

докладов во Второй летней школе по вторичным моделирующим системам", с. 37; E.

М. Мелетинский, С. Ю. Неклюдов, E. С. Новик, Д. М. Сегал. К построению модели

волшебной сказки//"Тезисы докладов в Третьей летней школе по вторичным

моделирующим системам". Тарту, 1968, с. 166-177. Большая статья этих авторов

"Проблемы структурного описания волшебной сказки" печатается в четвертом томе

"Трудов по знаковым системам" (Тарту, 1969).

1969г.

466

А. В. Рафаева

Методы В. Я. Проппа в современной науке

Мне следовало стать биологом. Я люблю все классифицировать и систематизировать.

В. Я. Пропп*

Плодотворные научные идеи имеют свою судьбу, времена своего расцвета и снижения

интереса к ним, вплоть до почти полного забвения, после которого может наступить

новый расцвет. Время такого расцвета для структурной фольклористики (заметим,

что и для структурализма вообще) наступило в 60-х - первой половине 70-х гг.

нашего века, когда под влиянием как успехов структурной лингвистики, так и

фактически нового открытия "Морфологии сказки" В. Я. Проппа появились работы

таких исследователей, как К. Леви-Стросс, А. Греймас, А. Дандис, К. Бремон, E.

М. Мелетинский и др.

Нельзя сказать, чтобы в дальнейшем эта область не привлекала внимания ученых;

напротив, число работ, так или иначе использующих структурные методы, довольно

велико; однако (что отмечают разные авторы, к примеру, Б. Холбек в обзорной

части своей монографии "Интерпретация волшебной сказки"**) среди этих работ

преобладают труды, посвященные исследованию каких-либо частных проблем.

Цель настоящего обзора - дать представление прежде всего о тех исследованиях в

структурной фольклористике, которые имеют общетеоретическое значение; а также на

некоторых примерах показать, какое влияние оказала "Морфология сказки" на

последующее развитие гуманитарного знания.

Клод Бремон, продолжая развивать свою модель, сводит число обобщенных сказочных

функций к шести. В его статье 1977 г.*** рассматривается формальная модель

анализа и классификации эпизодов волшебной сказки, включающая как

синтагматическое, так и парадигматическое рассмотрение последней. В качестве

исходного материала взяты 120 французских сказок, относящихся к различным типам

по классификации Аарне и Томпсона. Автор предлагает считать функцией не только

акцию персонажа, но и вообще любое событие, происходящее с одним или несколькими

персонажами, в котором они участвуют как субъекты либо как объекты. Кроме того,

модель принимает во внимание, какую роль играет персонаж в определенной таким

образом функции.

_____________

* Цитируется по воспоминаниям А. Н. Мартыновой ("Живая старина" N 3(7). М.,1995.

С. 22).

** Holbek В. Inteipretation of Fairy Tales. FFC 239, Helsinki, 1987. C. 323 -

389.

*** Bremon Claude. The morphology of the French Fairy Tale: Ethical model //

Patterns in oral litterature, ed. Jason Н., Segal D. - The Hague: Paris: Mouton,

1977 (далее: Patterns).

467

Выделяемые Бремоном в волшебной сказке шесть функций, которые по его мнению

обобщают более конкретные функции Проппа, таковы:

ухудшение (вредительство с точки зрения жертвы) - улучшение (ликвидация

вредительства), недостойное поведение (вредительство с точки зрения антагониста,

козни ложного героя) - наказание и, наконец, заслуга (прохождение

предварительного или основного испытания) - награда.

Отмечая многочисленные случаи двойного и тройного значения функций, что

соответствует двойному морфологическому значению функций в модели Проппа, Бремон

в названной статье, как и в более ранних своих работах, отказывается от строго

последовательной записи, соответствующей появлению функций в повествовании, и

строит структурную схему, где функции связаны между собой причинно-следственными

и временными отношениями.

Выделяются следующие базовые схемы:

1. Ухудшение ------> улучшение (состояния А)

2. Ухудшение ------> улучшение (состояния А)

благодаря достойному поведению С ------> награда С, где А - герой сказки, В -

вредитель или ложный герой, а С - помощник или даритель.

Наконец, существует четвертая структура, которая является объединением второй и

третьей схемы, то есть включает в себя как награждение дарителя, так и наказание

вредителя. Каждая из указанных структур иллюстрируется на примерах сказок; так,

примером простейшей цепочки ухудшение -" улучшение может служить один из

вариантов сказки "Три брата" (AT 654)*, где положение отца и трех его сыновей

улучшается благодаря тому, что каждый из сыновей за три года учебы в

совершенстве овладел каким-либо ремеслом (как отмечает автор, сказки,

соответствующие данной простейшей структуре, довольно редки).

Большинство рассматриваемых сказок имеет достаточно сложное строение. По мнению

автора, его модель позволяет классифицировать сказки в зависимости от вида и

сложности построенных таким образом структурных схем; эта модель пригодна для

анализа не только французских сказок, но и всех, где силен этический

компонент**.

X. Ясон в цикле работ, посвященных структуре фольклорных текстов***,

___________________

* Ссылки на нумерацию по классификации Аарне-Томпсона даются по изданию:

Thompson S. The Types of the Folktale. FFC No 184. Helsinki, 1973.

** См. комментарий К.Бремона к статье Х.Ясон в том же сборнике (С.133 - 136),

где он предлагает, основываясь на своей теории, схему строения одной из

израильских сказок.

*** См. такие ее работы, как: Jason Heda. Ethnopoetry: Fonn, content, function.

Linguistica biblica, Bonn, 1977; она же. A Model for narrative structure in oral

literature // Patterns.

468

отталкиваясь от выделения субъекта и объекта в каждом действии или

последовательности действий, развивает модель, основанную на анализе

повествования по ходам. Для построения этой модели автор выделяет два вида

базовых единиц: акция (т. е. действие) и сказочная роль, с помощью которых

задается понятие функции. Функция - это единица, состоящая из одной акции и двух

абстрактных ролей, героя и дарителя. Каждая из указанных ролей может быть либо

субъектом, либо объектом данной акции. Таким образом, функции имеют следующий

вид:

функция: Субъект ----------> Действие ----------> Объект,

например,

Даритель подвергает испытанию Героя.

Три функции формируют ход, где каждая из функций получает одно из следующих

значений: А - стимул, В - ответ, С - результат. Тем самым сказочный ход

предстает в виде следующей таблицы:

СубъектДействиеОбъектЗначение функций

            Дарительподвергает испытаниюГеройА

            Геройпроходит/не проходит испытаниеДарителяВ

            Дарительнаграждает/наказываетГеройС

Автор отмечает, что функции принимают указанные значения только в пределах

ходов; вне ходов функции не имеют значений. Сказка может состоять из одного или

нескольких ходов.

Описанные выше абстрактные роли выполняются конкретными персонажами данной

сказки. В пределах одного хода роль персонажа постоянна, но от хода к ходу она

может меняться, так что один персонаж выступает то в роли героя, то в роли

дарителя.

Элементы повествования, которые не попадают под описание хода, считаются

связками. Связки бывают двух видов: информационные и преобразовательные. К

информационным относятся связки, в которых один персонаж сообщает что-либо

другому или же рассказчик - слушателям; например, жил некогда богатый король -

рассказчик информирует слушателей;

слуга сказал королю, что убил близнецов (выполняя задание короля - А.Р.) - один

персонаж сказки информирует другого. К преобразовательным относятся связки, в

которых происходит преобразование состояния, времени или пространства. Приведем

несколько примеров: прошло три года - преобразование времени, все перемещения

героев - преобразование пространства; отступник снова стал мужчиной -

преобразование состояния, тогда как элемент отступник превратился в женщину,

перед этим появившийся в повествовании, - функция С, или результат, в одном из

ходов анализируемой сказки, и т. п. Реальная сказка предстает в виде сложной

комбинации ходов, где ход может быть представлен полностью или частично, и

связок. При этом различным типам сказок, выделяемых автором (героическая сказка,

женская сказка и т. п.), соответствуют различные виды комбинаций ходов. Нетрудно

заметить, что в модели X. Ясон большая часть выделенных Проппом функций попадает

в разряд связок. Это касает-

469

ся прежде всего преобразовательных связок.

Б. Кербелите на основе анализа большого количества текстов волшебных сказок

(более 11 тыс. волшебных сказок, прежде всего литовских), а также других жанров

фольклорной прозы выделяет собственные нарративные единицы и производит их

классификацию. В серии статей и монографии "Историческое развитие структур и

семантики сказок"* автор предлагает в качестве единицы нарративного анализа

использовать элементарные сюжеты (в дальнейшем ЭС), выделение которых в

достаточной степени формализовано, и классифицирует их в зависимости от

намерений героя.

ЭС, по мнению автора, состоит из начальной ситуации, одной или нескольких акций

персонажей повествования, среди которых выделяется главная акция героя,

определяющая весь ЭС, и конечной ситуации. В каждом элементарном сюжете

участвуют, как правило, два или более действующих лица (герой и антипод);

возможно участие второстепенных персонажей, которые, однако, не учитываются на

более абстрактном уровне анализа. Герой - персонаж, судьбой которого сказка

озабочена в данный момент; антипод - персонаж, который противостоит герою,

причем противостояние может быть враждебным или мирным (в последнем случае в

качестве антипода может выступать, например, жених героини); второстепенные

персонажи могут быть близкими героя или антипода, действующими совместно с ним

(сестра, жена и т. п.) или нейтральными. Существует также и круг ЭС, в которых

антипода нет, а герой сталкивается с какой-либо закономерностью, например,

превращение героя в животное при нарушении некоторых правил поведения (герой

пьет из козлиного копытца, герой лижет в бане козлиное сало и т. п. - герой

превращается в козленка).

Распределение по ролям зависит от конкретной ситуации в повествовании. К

примеру, сказочному испытанию в разное время подвергаются, выступая в качестве

героини соответствующего ЭС, как падчерица, так и родная дочь (хотя с точки

зрения повествования как целого последняя является ложной героиней). Иными

словами, существуют семантически парные ЭС, которые отличаются друг от друга

акцией и результатом при тождестве начальной ситуации и целей героя.

По мнению Кербелите, выделение и систематизация стремлений, или целей, главных

героев может служить основой для классификации ЭС. По целям главных героев все

типы ЭС можно отнести к следующим пяти большим классам:

- стремление к свободе от чужих или господству над ними,

- добывание средств существования или объектов, создающих удобство;

- стремление к равноправному или высокому положению в семье, роду или обществе;

- поиски невесты или жениха;

- стремление к целости и полноценности рода или семьи.

Исходя из того, что соответствующие устремления носят общечеловеческий

__________________

* Кербелите Б. Историческое развитие структур и семантики сказок. Вильнюс, 1991.

См. также: Кербелите Б. П. Сравнение структурно-семантических элементов

повествования разных народов // Фольклор. Проблемы тезауруса. М., 1994.

470

характер, автор предполагает, что они должны быть представлены в различных

фольклорных жанрах у различных народов. Таким образом, классификация типов

элементарных сюжетов, разработанная на материале литовских волшебных сказок,

может, по мнению автора, служить основой для словаря структурно-семантических

элементов повествования разных народов.

К. Брето и Н. Заньоли в статье 1976 г. "Множественность смысла и иерархия

подходов в анализе магрибской сказки"*, предлагают в качестве единицы членения

текста выделять диаду, то есть "проявляющуюся в данном тексте связь между двумя

персонажами" (169). Постулируются следующие два положения: в каждой сказке

имеется по меньшей мере одна диада, каждый персонаж входит в одну или более

диад. Персонажем, как и у В. Я. Проппа, считается существо (или даже предмет),

которое способно к проявлению собственной инициативы. Каждая диада проходит по

крайней мере через некоторые из следующих диадных моментов:

1) конституирование диады, т. е. установление связи между персонажами (например,

сын султана заявляет о своем намерении жениться на дочери нищенки);

2) функционирование диады (например, эпизоды, описывающие действия супружеской

пары: вместе есть, веселиться и т. п.);

3) ряд кризисов: кризис конституирования, кризис функционирования и общий кризис

диады, которые различаются по тому, в какой момент возникает напряженность в

отношениях между персонажами;

4) наконец, разрушение диады, когда связь между персонажами прерывается как в

результате кризиса, так и при отсутствии кризиса (например, в случае смерти

одного из персонажей).

Авторы рассматривают текст сказки как последовательность ситуаций, которые

определяются разрушением старой диады или конституированием новой. Для выявления

смысла сказки необходимо, по мнению авторов, выявить взаимодействие диад в

тексте, а также сравнить, как проявляются моменты одной и той же диады в разных

ситуациях. С помощью эмпирически выделенных категорий (кто, где, с какой целью,

когда, как и т. п.), значимых лишь в рамках диад, а также операции сокращения

синонимов (например, обеспечивать едой может раскрываться как оставить немного

чечевицы и как приказать слугам накрыть на стол) авторы делают попытку, с одной

стороны, выявлять динамику текста без обращения к его значению и, с другой

стороны, выявлять смысл сказки как иерархию различных семантических кодов.

С. Фотиио и С. Маркус в статье "Грамматика сказки"** исследуют повествовательную

структуру румынских сказок. Для исследования авторы используют не собственно

нарративные элементы, а механизм построенных на их основе порождающих грамматик

в смысле Хомского и бесконечного продолжения сказочных текстов. В статье

приводится анализ сказок

______________________

* Брето К., Заньоли Н. Множественность смысла и иерархия подходов в анализе

магрибской сказки // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985.

** Фотино С., Маркус С. Грамматика сказки // Зарубежные исследования по

семиотике фольклора. М., 1985.

471

различных типов: волшебной сказки, бытовой сказки, анекдота. Конечная цель

работы - "наметить возможность для примирения принципа полисемии художественного

текста с требованиями научного анализа этого текста" (275). Предлагается

порождающий механизм для некоторых румынских сказок, а также построение

бесконечного продолжения этих сказок которое могло бы прояснить их структуру.

"Порождающая грамматика <...> реализует бесконечное продление текста, которое

подтверждает данное прочтение текста. <...> Каждой сказке приписывается

множество грамматик - факт, который мы попытаемся иллюстрировать анализом

соответствующих примеров" (276).

Первым этапом анализа является описание сказки в виде последовательности

сегментов-событий (для каждого текста своих). С помощью операций семантического

приравнивания, сокращения и объединения сегменты-события преобразуются в

нарративные сегменты. Последние описывают повествование в достаточно общем виде,

что позволяет выяснить строение сказки и обнаружить явления повторяемости,

симметрии и т. п. Выделенные единицы представляют собой достаточно высокую

степень абстракции и во многом зависят от типа прочтения, принятого читателем. В

качестве примера рассмотрим анализ одного из вариантов сказки "Золушка", в

котором после свадьбы падчерицы и царского сына наличествует продолжение,

состоящее из попытки ложной героини выдать себя за жену принца, последующего

узнавания и восстановления брака. В этой сказке авторы выделяют следующие

нарративные сегменты: состояние неблагополучия, приготовление к узнаванию,

узнавание и состояние благополучия. Отметим еще раз, что принятое авторами

деление сказок на нарративные единицы - не самоцель, а всего лишь средство; при

сравнении различных сказок сравниваются не они, а механизмы, порождающие сказку.

Как уже говорилось выше, для каждой сказки можно построить несколько грамматик,

порождающих ее, причем гипотетические продолжения сказки будут отличаться для

каждой грамматики в зависимости от того, какое видение структуры сказки лежит в

ее основе. Рассмотрим порождение сказки "Золушка" и соответственно различные

варианты прочтения ее смысла.

На описанном выше уровне абстракции рассматриваемый вариант сказки "Золушка"

предстает, по мнению авторов, в виде двойного повторения следующей

последовательности: состояние неблагополучия - приготовление к узнаванию -

узнавание - состояние благополучия. Для этого варианта авторы предлагают две

порождающих грамматики, первая из которых допускает любое количество повторений

данной последовательности, а вторая предполагает, что первое (и каждое нечетное)

вхождение последовательности обозначает временный характер достигнутого

благополучия, а второе (и каждое четное) - установление окончательного

благополучия. Очевидно, что подобное прочтение предполагает более сложное

строение сказки. Этот факт естественным образом отражается и на сложности

порождающей грамматики. Вообще, "ограничения по симметрии <...> определяют

возрастание сложности порождающего механизма данного текста" (310).

По мнению авторов статьи, "порождающая типология обеспечивает не только единый

и, по существу, глобальный способ сравнительной оценки

472

структуры народных повествований", но помогает в то же время понять глубокую

связь между тенденциями к симметрии и к повторениям - "этим двум основам любого

народного нарратива" (313)

По контрасту с очевидностью, по контрасту с общепринятой интуицией, которая

стремится уравнять эти два типа тенденций, данная работа показывает, что

тенденции к симметрии приводят к усложнению структуры порождающих механизмов,

отражающих тенденции к повторению. Значительную роль играют здесь числа с

символическим значением, как, например, число 3...; такие числа увеличивают

синтаксическую симметрию семантических признаков, что приводит иногда к

усложнению порождающих механизмов (313). Недостаток этой интересной попытки

создать чисто формальный критерий для анализа сказок, как указывают и сами

авторы, состоит в том, что на начальном этапе такого анализа, а именно при

выделении сегментов-событий и дальнейшем их отождествлении, уровень

субъективности достаточно высок, и это не позволяет с уверенностью пользоваться

данным критерием или создать надежную классификацию по указанному признаку.

В рассмотренных выше работах авторы идут от синтагматического анализа к

парадигматическому и семантическому, сначала тем или иным способом выделяя

единицы для анализа текста, а затем изучая законы, по которым эти единицы

группируются, а также прочитываемый при помощи этих законов смысл сказки. Б.

Холбек в своей монографии "Интерпретация волшебной сказки"* пытается, напротив,

изучить влияние парадигматических законов строения русской волшебной сказки на

последовательность сказочных действий. Он применяет в своем исследовании, вслед

за Мелетиским и его коллегами**, принцип семантических оппозиций. Для сравнения

он использует систему координат, образуемую тремя базовыми оппозициями: низкий -

высокий (по социальному положению), мужской - женский и молодой - взрослый*** .

Начальная и конечная ситуации волшебной сказки по всем трем оппозициям

противопоставлены друг другу. В начале сказки герой занимает низкое социальное

положение; в семье его положение подчиненное по отношению к старшим, или у него

нет семьи, то есть он не является взрослым; наконец, он не имеет брачного

партнера. Иными словами, начальная ситуация характеризуется тем, что положение

героя определяется как соответствующее точке: низкий, мужской (для женской

сказки соответственно женский) и молодой в терминах указанных оппозиций.

________________

* Holbek В. Inteipretation of Fairy Tales. FFC 239, Helsinki, 1987.

** См., например. Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю., Новик Е. С. и Сегал Д.М.

Проблемы структурного описания волшебной сказки // Труды по знаковым системам

IV, Тарту, 1969. С. 86 -135. Они же. Еще раз о проблеме структурного описания

волшебной сказки /7 Труды по знаковым системам V. Тарту, 1971. С. 63 - 91. Новик

Е. С. Система персонажей русской волшебной сказки // Типологические исследования

по фольклору. Сб. статей памяти В. Я. Проппа. М., 1975. С. 214 - 246.

*** Выделение близких к указанным семантических оппозиций (низкий - высокий.

мужской - женский и молодой - старый) как существенных для волшебной сказки

предложено в работе: Kongas Maranda Е., Maranda P. Structural models in folklore

and transfomational essays. The Hague: Paris, 1971.

473

Конечная ситуация представляет собой противоположную картину: герой добился

высокого положения, он является взрослым, т. е. прошел обряд инициации, имеет

собственную семью. Иными словами его положение описывается как: высокий, женский

(для женской сказки - мужской; значение такого перехода см. ниже), взрослый. В

дальнейшем сказка разбивается на ряд эпизодов, каждому из которых соответствует

собственная оппозиция или система оппозиций. Так, предварительному испытанию в

терминах Мелетинского и его коллег соответствует переход героя из положения

молодой в положение взрослый, а похищение принцессы антагонистом описывается как

противопоставление взрослого и мужского молодому и женскому. Узнавание героя

(дополнительное испытание) соответствует переходу героини-невесты из положения

молодой в положение взрослой, поскольку в этом эпизоде она отвергает жениха,

предложенного ей родителями, то есть ложного героя, и делает собственный выбор,

и т. п. Различным типам волшебных сказок соответствует различный порядок

передвижения героев по координатам, обозначенным данными оппозициями. В этой

модели передвижение по оси женский - мужской обозначает, конечно, не смену пола,

а встречу, любовь и свадьбу героя и героини.

С помощью тех же оппозиций автор предлагает описывать и действующих лиц: к

примеру, невеста - это молодая женщина, занимающая высокое положение. По мнению

Холбека, синтагматическое строение сказки подчинено парадигматическому, то есть

различные эпизоды, описывающие перемещение по тем или иным осям координат, могут

в некоторых пределах меняться местами (ср. отмеченные В. Я. Проппом случаи

немотивированной отправки из дома и получение волшебного помощника до того, как

происходит начальное вредительство), в то время, как порядок функций,

описывающих то или иное конкретное перемещение, остается неизменным.

Интересным опытом использования механизма порождающих грамматик для построения

парадигматической модели мифа является монография Иры Бюхлер и Генри Селби

"Формальное изучение мифа"*. Под мифом в данной работе, как и в трудах К.

Леви-Строса, понимается не столько отдельное повествование, сколько множество

всех реальных и потенциальных вариантов. Целью работы является изучение системы

семантических оппозиций получившегося "метамифа" с помощью модели, имитирующей

"обучающегося ребенка".

Вслед за Леви-Стросом авторы рассматривают мифологическую систему как язык,

который обладает следующими чертами.

1) Базовые элементы этого языка являются составными единицами.

2) Каждая такая единица (мифема), являясь частью языка, в то же время входит в

систему более высокого порядка.

3) Мифема состоит из отношений. Каждая мифема является не отдельным отношением,

но комбинацией или узлом отношений.

4) Миф - это некоторое предложение, составленное из мифем. Комбинация мифем

задает значение мифа.

________________

* Buchler Ira R., Selby Henry A. The formal study of myth. Dept. of

anthropology, Univ. of Texas. Center for intercuttural studies in folklore and

oral history. Monogram Series. No. 1,1968.

474

5) Предметом рассмотрения являются не изолированные отношения, но их узлы или

пучки.

Если миф - это язык, или если миф имеет строение, сходное со строением языка, то

можно установить соответствие между теорией Леви-Строса и теорией порождающих

грамматик Хомского. Авторы уверены, что здесь есть нечто большее, чем простая

аналогия, хотя и не доказывают это положение. Синтаксическая теория

мифологической системы должна:

(1) содержать способ различения входных сигналов (предложений), то есть система

должна отличать, является ли рассматриваемый текст мифом;

(2) содержать способ представления структурной информации, то есть некий

семантический язык описания мифов;

(3) содержать начальную область ограничения класса возможных правил

преобразования;

(4) давать представление о том, как каждое такое правило соотносится с каждым

предложением;

(5) предлагать критерий выбора одной гипотезы, или последовательности

преобразований, заданных правилом (3), из нескольких.

Полученная модель сопоставима с моделью, построенной Н. Хомским для

естественного языка.

В качестве иллюстрации применимости подобной теории авторы строят модели

парадигматического строения различных мифов, в том числе вариантов мифа "Деяния

Асдиваля", проанализированного К. Леви-Стросом в статье "Деяния Асдиваля" (1958

г.)*, а также других достаточно известных мифов. Результатом анализа являются

грамматики, порождающие систему семантических оппозиций, выделенных для данного

мифа, а сложность или простота указанной грамматики (равно как и некоторые

другие формальные признаки) служат критерием, с помощью которого можно

предпочесть один вариант прочтения мифа другому.

'В работе привлекается достаточно сложный математический аппарат, на описании

которого мы не будем подробно останавливаться, тем более, что математические

положения и доказательства авторов не вызывают сомнений. К сожалению, в самом

главном пункте, а именно, при утверждении применимости использованного аппарата,

авторы не приводят доказательств или сколько-нибудь убедительных доводов, но

ограничиваются лишь указанием на возможность подобного применения, что сильно

снижает ценность последующих строгих доказательств. Кроме того, некоторые

сомнения вызывает и исходное предположение о тождестве строения мифа и

естественного языка.

Как уже было сказано выше, число работ, посвященных исследованию каких-либо

отдельных проблем или отдельных видов сказки, достаточно велико. Можно

упомянуть, к примеру, статью А. Дандиса** , в которой он

_______________

* См. Леви-Строс К. Деяния Асдиваля // Зарубежные исследования по семиотике

фольклора. М.. 1985.

** Dundes Alan. The making and Breaking of friendship as a structural frame in

African folk tales // Structural analysis of oral tradition. Ed. by P. Maranda

and Е. Kongas Maranda. Univ. of Pensylvania Press, Philadelphia, 1971.

475

отмечает, что основой африканских трикстерных сказок служит движение от дружбы

между двумя персонажами к отсутствию дружбы или вражде (по мнению исследователя,

при сходстве подобных сказок с трикстерными сказками других народов, только в

африканских сказках заключение/разрушение дружбы играет сюжетообразующую роль);

работу X. Ясон*, в которой она выделяет функции, специфичные, по ее мнению, для

так называемой женской волшебной сказки а также статьи И. Дан** и Р. Дрори***, в

которых на основе теории Ясон предпринимается исследование структуры

соответственно сказок о преследуемой девушке и так называемых "сказок о награде

и наказании" (на примере сказки "Али-Баба и сорок разбойников").

Из более поздних работ отметим монографию Б. Кэрей*** *, посвященную анализу

русских волшебных сказок, соответствующих типу 400А по классификации

Аарне-Томпсона (герой в поисках утраченной жены/невесты). Автор утверждает, что

этому типу соответствуют по меньшей мере три различных структурных модели,

которые можно условно назвать сказками о пассивной красавице, о богатырь-девице

и о деве-лебеди. В каждом из этих трех подтипов поведение героя совершенно

одинаково; основным признаком, на котором строится классификация, служит

принадлежность героини повествования к одному из трех принципиально различных

типов*** **. Иными словами, по мнению автора, именно поведение и тип второго

персонажа - сказочной героини-невесты - определяет, в пределах указанного типа,

синтагматическое, а, возможно, и парадигматическое, строение сказки.

Гипотеза о важности учета действий и качеств второго из участвующих в сказочном

трюке персонажей при анализе трикстерных сказок выдвигается в статье Е. С. Новик

"Структура сказочного трюка"*** ***. "Во всех трюках <...> успех трикстера

полностью зависит от действий антагониста, и поэтому его собственные действия

направлены на то, чтобы <...> моделировать его (антагониста - А.Р.) ответные

реакции" (150). Таким образом, трюк, по мнению автора, принципиально диалогичен,

а "его глубинной семантической темой оказывается не добывание или творение, как

в мифах, и не повышение или утверждение статуса, как в волшебных сказках, а само

соперничество" (151).

А. Кретов в статье "Сказки рекурсивной структуры"*** **** рассматривает так

________________________

* Jason Heda. The fairy tale of the active heroine: an outline for discussion //

Le conte, pourquoi? comment? Folktales, -why and how? Colloques Intematianaux du

C.N.R.S. Paris, 1984.

** Dan liana. The innocent persecuted heroine: an attempt at a model for the

surface level of the narrative structure of the female fairy tale /'/ Patterns.

*** Drory Rina. Ali Baba and the forty thieves: an attempt at a model for the

narrative structure of the reward-and-punishment fairy tale // Patterns.

*** * Carey, Bonnie Marshall. Typological models of the heroine in the russian

fairy tale. The university of North Carolina, 1983.

*** ** Ср. различные виды царевны, анализируемые В. Я. Проппом в девятой главе

книги "Исторические корни волшебной сказки".

*** *** Е. С. Новик. Структура сказочного трюка // От мифа к литературе. Сб. в

честь 75-летия Е.М. Мелетинского. М., 1993.

*** *** * Кретов А. Сказки рекурсивной структуры // Труды по русской и

славянской филологии. Литературоведение, I. Тарту, 1994. С. 204 - 214.

476

называемые кумулятивные сказки, для которых он предлагает родовое название

рекурсивных сказок. Как указывает автор, структура таких сказок была рассмотрена

еще В. Я. Проппом. Пропп называл подобные сказки кумулятивными, определяя их по

особенностям их внутреннего строения как сказки, в которых основной

композиционный прием "состоит в каком-то многократном, все нарастающем

повторении одних и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не

обрывается или же не расплетается в обратном, убывающем порядке"*. Однако, как

считает А. Кретов, "выделив массив сказок по структурному основанию, внутреннюю

его классификацию В. Я. Пропп провел скорее по языковому, чем по структурному"**

. Кретов же, развивая подход, намеченный В. Я. Проппом и И. И. Толстым,

предлагает классификацию сказок, называемых им рекурсивными***, т. е. таких,

"структуры которых основаны на повторении сюжетных морфем" *** *.

В соответствии со структурным принципом автор выделяет несколько типов

рекурсивных сказок. Во-первых, это сказки, имеющие сингулярную структуру,

которая может быть выражена формулой а + а + а + ... Самый известный пример

такой сказки - "Сказка про белого бычка", где ответ слушающего на вопрос

"Рассказать ли тебе сказку про белого бычка?" не влияет на поведение структуры.

Сказка "У попа была собака" также имеет, по мнению автора, сингулярную

структуру, однако выражается формулой а=(а+(а+(а + ...))). По способу соединения

сюжетных морфем исследователь предлагает различать соположенные ("Сказка про

белого бычка") и включенные ("У попа была собака") сингулярные структуры.

Во-вторых, выделяются сказки, имеющие радиальную структуру, например, "Грибы".

Данная сказка описывается следующей формулой ab+ac+ad... Ее сюжетная морфема, по

мнению автора, -

" - Приходите вы <Х>, ко мне на войну.

Отказалися <Х>:

- Мы , не идем на войну" - содержит постоянную и переменную части; графически

эта структура может быть представлена "в виде веера или ромашки" (208):

В данной структуре слова "не идем (на войну)" разрешают дальнейший рост

структуры, а "идем" - запрещают, т. е. служат индикатором роста структуры

(запрещение - разрешение добавить еще одну сюжетную морфему).

В-третьих, выделяются собственно кумулятивные структуры (сказки "Репка",

"Колобок" и др.). Как указывает В. Я. Пропп, этим сказкам соответствует формула:

a+(a+b)+(a+b+c)...

В зависимости от того, следует ли в дальнейшем развертывание структуры в

обратном направлении (сказка "Смерть петушка") или развитие

_____________

* Пропп В. Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1984. С. 293.

** Кретов А. Сказки рекурсивной структуры. С. 205.

*** Термин кумулятивные сохраняется для одного из видов таких сказок, о чем см.

ниже.

*** * Кретов А. Сказки рекурсивной структуры. С. 206.

477

структуры обрывается (как в сказках "Теремок", "Колобок"), выделяются

кумулятивно-цепочечная и собственно кумулятивная структуры.

Наконец, анализируются цепочечная и ступенчатая структуры сказок. Цепочечную

структуру имеет, например, сказка "За лапоток - курочку, за курочку - гусочку";

ее формула: ab+bc+cd..., т. е. в сказке имеются одинаковые звенья,

последовательно связанные друг с другом. Сказка "Жадная старуха" (или вариант А.

С. Пушкина "Сказка о рыбаке и рыбке") имеют ступенчатую структуру а+b+с...; по

мнению Кретова, оппозиция цепочечная / ступенчатая структура соответствует

оппозиции мотивированного / немотивированного нарастания в понимании И. И.

Толстого; в ступенчатой структуре ослаблена, по сравнению с цепочечной, связь

между звеньями. Кроме того, "цепочечная структура может стать кольцевой, если

конечный член цепи окажется тождественным начальному:

ab - bc - cd - de - ef- fa - AB

<...> И хотя русский сказочный материал не дает этой структуры, нет оснований

сомневаться в ее наличии в мировом сказочном материале"*.

Таким образом, по мнению автора, сказки, для которых он предлагает название

рекурсивных, могут быть классифицированы в соответствии с их внутренним

строением и тем, каким именно образом в них происходит наращивание структуры.

Методы Проппа, изложенные в "Морфологии сказки", применялись не только в

структурном анализе фольклорных текстов, но и в исследованиях по искусственному

интеллекту для непосредственного синтеза волшебных сказок. Одним из первых

опытов такого рода явилась в 1977 году система Шелдона Клейна** , использующая

последовательность функций Проппа и механизм случайного выбора для порождения

сказочных текстов.

Все тексты, полученные системой, построены по следующей схеме: начальная

ситуация ("Поповичи жили в некотором государстве"; описание семьи с

перечислением имен всех персонажей, большая часть которых в развитии действия не

участвует); начальная недостача или вредительство;

отправка; ... ; ликвидация недостачи/вредительства; отправка домой; возвращение.

Перевод одного из таких текстов:

Парановы живут в некотором государстве. Отец - Владимир. Мать - Елена. Старший

сын - Алеша. Средний сын - Николай. Старшая дочь - Мария. Средняя дочь - Марта.

Елене нужен муж. Елена просит разрешения на отправку. Елена отправляется на

поиски.

По пути Елена встречает корову. Корова ссорится с Еленой в лесной хижине. Елена

побеждает корову. Елена получает волшебные меч, ковер и курицу. Елена

перемещается в другое царство, где находится муж. Елена перемещается с помощью

волшебного ковра. Елена соблазняет мужа. Елена отправляется домой. Елена

прибывает домой (216, пример No 46). Строго говоря, ни один из предлагаемых

текстов не отражает структуру

________________

* Кретов А. Сказки рекурсивной структуры. С. 212 - 213.

** Klein Sheldon, Aechlimann John F., Appelbaum Matthew A., Balsiger David Е.,

Curtis Elizabeth J., Kalish Lyime, Kamin Scott J., Lee Yung-Da, Price Lynne A.

and Salsieder David F. Modeling Propp and Levi-Strauss in a Metasymbolic

Simulation System // Patterns.

478

реальной сказки: почти в каждом из них нарушаются те или иные парадигматические

законы; кроме того, последовательность действий, или функций, в некоторых

текстах (по-видимому, вследствие недоработанности системы, на которую указывают

ее разработчики) не соответствуют и синтагматическим законам, открытым В. Я.

Проппом.

В отличие от системы Ш. Клейна, система М. Г. Гаазе-Рапопорта, Д. А. Поспелова и

Е. Т. Семеновой* способна порождать тексты, гораздо лучше имитирующие реальные

волшебные сказки, причем не только последовательность действий, но и язык, что

достигается применением готовых сказочных формул, например, в некотором царстве,

в некотором государстве, и т. п. Тем не менее недооценка парадигматического

аспекта строения волшебной сказки приводит к появлению текстов, в которых

сказочные законы нарушаются. Приведем несколько примеров: прохождение

предварительного испытания (просьба животных о пощаде и ответная пощада,

повторенные трижды) не влечет за собой никаких последствий, кроме слов "я тебе

пригожусь", зато задачи, требующие волшебных умений или помощников (посеяв

зерно, на следующее утро испечь хлеб из нового урожая и т. п.), герой выполняет

самостоятельно. В другой сказке герой получает волшебного коня дважды, в первый

раз после ночного дежурства на могиле отца, т. е. как результат прохождения

предварительного испытания, а во второй раз - от бабы-яги, причем конь бабы-яги

не отличается какими-либо волшебными двойствами. В этой же сказке герой спасает

царскую дочь, похищенную змеем, однако само похищение в тексте отсутствует, а

отправка героя мотивируется тем, что он "надумал жениться".

Говоря об указанной системе, следует отметить, что авторы не ставят перед собой

задачу изучения строения реальных сказок, но стремятся лишь получить тексты,

близкие к фольклорным. По-видимому, именно по этой причине формальный аппарат,

используемый для порождения начальной ситуации, отличается гораздо большей

сложностью, чем аппарат для порождения непосредственно тела сказки; кроме того,

как следует из описания методики, разработчики стараются как можно шире

использовать возможности современного компьютера и баз данных, то есть вместо

построения структурных схем перечисляют варианты, допустимые после каждого

данного шага порождения.

Методология, разработанная В. Я. Проппом для изучения строения волшебных сказок,

может быть достаточно широко использована в работах, посвященных проблемам

семиотики текста. В статье И. И. Ревзина "К общесемиотическому истолкованию трех

постулатов Проппа"** предлагается теоретическое обоснование подобного

использования для повествовательных текстов, которые имеют более сложное

строение, чем волшебная сказка, а так-

_______________

* См. Гаазе-Рапопорт М. Г. Поиск вариантов в сочинении сказок // Зарипов Р. X.

Машинный поиск вариантов при моделировании творческих процессов. М., 1983.

Тексты цитируются по работе: Гаазе-Рапопорт М. Г., Поспелов Д А. и Семенова Е.

Т. Машинное творчество //' "Новости искусственного интеллекта" No 4,1992.

** Ревзин И. И. К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа: Анализ

сказки и теория связности текста // Типологические исследования по фольклору.

Сб. статей памяти В. Я. Проппа. М., 1975. С. 77 - 91.

479

же формальные критерии простоты и упорядоченности повествовательного текста.

Ревзин предлагает расширенное истолкование и понимание основных положений

"Морфологии сказки", которое позволяло бы применить выводы Проппа к решению

задач современной семантики. "Из символической логики в семиотику перекочевало

разграничение термов и предикатов в качестве основных конституент всякого

высказывания. Разграничение персонажей сказки и их функций может трактоваться

как частный случай разграничения термов и предикатов" (77). Однако для

достаточно сложных систем, к которым, очевидно, относятся как сказки, так и

другие повествовательные тексты, выделения только термов и предикатов явно

недостаточно. Поэтому внутри класса предикатов выделяются:

1) предикаты, выражающие некоторые постоянные ингерентные свойства (в дальнейшем

предикаты состояния)*, например "быть молодым", "быть носителем злого начала" и

т. п. Эти предикаты, по мнению исследователя, не играют сюжетообразующей роли,

но являются весьма существенными для противопоставлений в парадигматическом

плане;

2) предикаты, которые выражают изменения субъекта или окружающей обстановки (в

дальнейшем предикаты действия)**. Очевидно, что функции Проппа относятся именно

к последнему виду предикатов.

И. И. Ревзин предлагает следующее общесемиотическое обобщение положений Проппа.

I. Постоянными элементами текста являются предикаты.

П. Число термов незамкнуто, а число предикатов ограниченно.

Ш. Множество предикатов действия частично упорядочено в том смысле, что всегда

существуют такие два предиката, что при появлении обоих в тексте их порядок

предопределен. Иными словами, между предикатами существуют системные,

до-текстовые отношения логического вывода.

Эти положения верны не только для сказок, но и для связных повествовательных

текстов вообще; при этом постулат III представляет собой существенное ослабление

положения о порядке появления функций в тексте, сформулированное для волшебных

сказок. Таким образом, по мнению автора, разница между волшебной сказкой и

другими видами связных текстов может быть отражена как градация свойства

упорядоченности, в то время как простота или непростота текста задается числом

действующих лиц, то есть термов. Таким образом, с точки зрения описанных

критериев, сказка представляет собой текст простой и упорядоченный, то есть

обладает высокой степенью связности.

Отметим, что большинство работ, прямо опирающихся на "Морфологию сказки", имеет

дело с текстами, более сложными, чем волшебная сказка, но все же отличающимися

высокой степенью связности; то есть число действующих лиц в этих текстах

невелико, а система предикатов в достаточной степени упорядочена. Так, Э. Бозоки

в своей статье "Использование структурного анализа сказки в исследовании

средневекового романа 'Прекрас-

________________

* У Ревзина К-предикаты.

** У Ревзина, соответственно, Т-предиката.

480

ный незнакомец'"* предлагает применить эту методологию к анализу текстов

средневековых романов. Автор отмечает сходство композиционной структуры

средневекового романа со структурой волшебной сказки. Как и в волшебной сказке,

в средневековом романе герой, бедный юноша, должен пройти серию испытаний и

завоевать любовь принцессы; как и в волшебной сказке, свадьба одновременно дает

герою и материальное благополучие. Изучение синтагматического строения

средневекового романа позволяет и здесь выделять те поступки персонажей, которые

важны для дальнейшего развития действия, и обнаруживать их повторяемость, то

есть и описывать функции действующих лиц. Некоторые из выделенных таким образом

функций совпадают с функциями Проппа или же очень походят на них, например,

помощь в виде совета (мудрый совет); в то же время другие функции, к примеру,

плач, специфичны именно для этого жанра.

Наконец, в средневековом романе существует и отмеченная Е. М. Мелетинским и его

коллегами оппозиция между основным и предварительным испытаниями:

предварительное испытание, как и в сказке, требует от героя правильного

поведения и вознаграждается предоставлением какой-либо помощи в решении основной

задачи. Основное же испытание, как и в некоторых видах волшебной сказки, - это

битва с антагонистом. Разница состоит только в том, что в средневековом романе

помощь, предложенная герою, практически лишена каких-либо чудесных черт.

Н. М. Зоркая представляет другой пример использования методологии "Морфологии

сказки". В ее монографии произведен анализ более двух тысяч фильмов российского

производства, созданных между 1900 и 1910-м годами. "Мы попытаемся, - пишет

исследовательница, - прямо применить методологию "Морфологии сказки",

воспользовавшись и терминологией, и конкретными приемами анализа и

систематизации - выявлением функций, способами построения сюжетных схем и т. д."

**

Разумеется, подобная систематизация возможна лишь на том материале, в котором

существует достаточно очевидная повторяемость сюжетных ходов, пусть даже понятия

растраты, шантажа, вознаграждения и другие используемые функции зыбки и

неочевидны. Тем не менее, в кинематографической драме начала века существует

наиболее частая, центральная функция - это обольщение и, соответственно, фигура

обольстителя. Именно появление этой фигуры и определяет дальнейшее развитие

сюжета, именно она является тем инвариантом, который позволяет выделить и другие

повторяющиеся функции.

Исследовательница выделяет двадцать четыре таких постоянных функции. Перечислим

их в порядке появления в фильме: начальное состояние (благополучие с некоторой

неполнотой счастья), соблазн, обольщение, сопротивление героя, победа

обольстителя, поимка с поличным, новая

_________________

* Bozoky Edina. L'utilisation de 1'analyse structurale du conte dans 1'etude du

roman medieval "Le bel inconnu" // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why

and how? Colloques hitematianaux du C.N.R.S. Paris, 1984. С. 99 -112.

** См. Зоркая Н. М. На рубеже столетий: У истоков массового искусства в России

1900-1910 годов. М., 1976.

481

жизнь после раскрытия тайны, самоустранение покинутого, разочарование героя и

крах (обольститель оскорбляет, выгоняет жертву и т. п.). Эти девять функций

определяют одноходовой сюжет (по аналогии с одноходовой сказкой). За ними могут

следовать раскаяние (которое является либо формой расплаты либо, что чаще,

вводит новый поворот сюжета), месть покинутого, поддержка, которую получает

герой (или покинутый), шантаж, подлог, самопожертвование, трагическое

недоразумение, ложное обвинение, приход с повинной, принятие чужой вины на себя,

парные функции похищение - вызволение, тайное благодеяние и, наконец,

вознаграждение или, что чаще, расплата.

Кроме того, автор обнаруживает известную повторяемость не только в кинематографе

начала века, но и в бульварном романе того же времени, хотя и выраженную менее

четко; эта повторяемость, по мнению исследовательницы, - "свидетельство

некоторого канона, складывавшегося ли в раннем кинематографе, перешедшего ли из

старших видов - возможно, и то, и другое одновременно" (210).

Отметим также некоторые положения в области представления знаний, выдвинутые в

начале 70-х гг., которые концептуально во многом сходны с идеями "Морфологии

сказки". В 1974 году американский ученый М. Минский выдвинул понятие фрейма* -

иерархически упорядоченной структуры, необходимой для представления и понимания

текста, - которое с той поры используется не только в исследованиях по

искусственному интеллекту, но и при описании структуры текста, в том числе

фольклорного. Близкие к этому понятию представления выдвигались и ранее,

например, в работах Ю. С. Мартемьянова 60-х годов** , где он обращается

непосредственно к анализу сказки. А американский исследователь У. Чейф при

рассмотрении сказки "Волк и ягненок" разрабатывает теорию о фрагментах, на

которые разделяется знание; по его наблюдениям эти фрагменты (или "ломти") будут

различными для английской сказки и ее японского перевода, что связано с

различием языкового и культурного контекста***.

Таким образом "Морфология сказки" на десятилетия вперед заложила основы не

только структурного исследования фольклора, но и исследования текста вообще, и

даже те исследователи, которые спорят с положениями этой работы, во многом

опираются на идеи и теории, предложенные в том числе и под ее влиянием.

Для самого В. Я. Проппа синхроническое структурное исследование,

___________________

* Minsky М. A framewoik for representing knowledge. Massachusetts Institute of

Technology. AI Laboratory. AI MEMO No 306,1974.

** См. Мартемьянов Ю. С. Заметки о строении ситуации и форме ее описания //

Машинный перевод и прикладная лингвистика, вып. 8., М., 1964.

*** Несколько неожиданным подтверждением этого положения могут служить те

затруднения при переводе "Морфологии сказки" на японский язык, о которых пишет

К.Сайто в своей статье (Сайто К. В. Я. Пропп в Японии // "Живая старина" N 3(7).

М., 1995. С.28). Так, привлечение европейских волшебных сказок в качестве

сопоставительных материалов оказалось достаточно трудным, т.к. в японском

фольклоре очень мало сюжетов, которые были бы близки к сюжету европейской

волшебной сказки.

482

предпринятое в "Морфологии сказки", явилось лишь одним из этапов изучения

волшебной сказки. Продолжением такого изучения явилась монография "'Исторические

корни волшебной сказки", впервые опубликованная в 1946 г.

Достаточно распространено противопоставление "Морфологии сказки" другим работам

ученого. Например, С. Ю. Неклюдов пишет:

В.Я.Пропп является всемирно признанным основоположником структурной

фольклористики, ему принадлежит один из первых опытов разработки и применения

структурных методов в гуманитарных науках, но <...> все это относится к нему

лишь как к автору "Морфологии сказки". Она же, как было сказано, для самого В.

Я. Проппа входила совсем в другую научную программу, уже завершенную в 60-е

годы, когда эта книга обрела второе рождение в контексте новейших

структурно-семиотических исследований. Насколько можно понять, подобные

исследования, включая многочисленные интерпретации ставшей знаменитой "формулы

Проппа", его интересовали мало*. Противоположной точки зрения придерживается Б.

Н. Путилов:

<...> неправильно рассматривать одну книгу в отрыве от другой и отделять

структурно-типологическую проблематику трудов В. Я. Проппа от проблематики

историко-генетаческой. Для него то и другое существовало в неразрывном единстве,

синхроническое структурное исследование обретало истинный смысл и значение

постольку, поскольку оно имело в перспективе выход к исследованию

генетическому**.

Обратимся, однако, к словам самого Проппа. В своей открытой лекции, прочитанной

1 марта 1966 г. в ЛГУ*** , ученый так говорит о структурном исследовании

фольклора:

<...> подобно тому, как биолог-зоолог определяет изучаемых им животных по

скелету, мы должны определять жанры по признакам структуры. <...>

Употребляя слово "структура", я хочу остановиться на течении, которое зародилось

в лингвистике, а потом перекинулось в фольклористику, но не пустило в ней

корней. Я говорю о течении, называемом структурализмом, в котором вопросы

композиции составляют одно из важнейших звеньев изучения.

Но ведь вопросами композиции занимались и формалисты. Они называли это

сюжетосложением. Чем же современный структурализм отличается от формализма? [Я

освещу это на примере. Можно изучать форму любого предмета, хотя бы апельсина.

Формалист изучит его форму. Он установит, что форма эта - шар, но имеет

неровности и отступления, которые можно определить математически точно. <...> С

этой же точки зрения плоды будут сравниваться. Одни окажутся больше, другие

меньше или светлее и темнее и т. д. Структуралист сделает все то же самое. Он

применит измерение, но не ограничится этим. Он снимет с него (апельсина - Л.И.)

кожу и установит, что апельсин состоит из долек, внутри которых находятся

семена. Он, далее, этот

________________

* Неклюдов С. Ю. В. Я. Пропп и "Морфология сказки" // "Живая старина" N 3(7).

М., 1995. С. 30.

** Путилов Б. Н. Проблемы фольклора в трудах В. Я. Проппа // Типологические

исследования по фольклору. Сб. статей памяти В. Я. Проппа. М., 1975. С. 10.

*** Пропп В. Я. Открытая лекция / Публ., вступ. и прим. Л. М. Ивлевой // "Живая

старина" N 3(7). М., 1995. С. 11 -17.

483

апельсин съест и определит его вкус и степень зрелости. <...> Наконец, он изучит

и опишет деревья, на которых растут апельсины <...>]* Коротко: формалист изучает

одно явление, одну сторону изолированно от всех других сторон данного явления,

безотносительно к целому, безотносительно к системе, к которой данное явление

принадлежит. Структуралист рассматривает всякое отдельное явление в его

отношении к целому, ко всей системе, ко всем определяющим его историческим и

иным связям. Следовательно, изучая композицию, структуралист никак этим

ограничиться не может** . Как мы видим, для Проппа синхроническое и

диахроническое рассмотрение одного явления представляют собой необходимые этапы

его структурного изучения. Даже композиционно "Морфология сказки" и

"Исторические корни..." связаны между собой. Так, изучение последовательности

функций в "Морфологии сказки" начинается с функций отлучка, запрет и пр. В

"Исторических корнях..." мы читаем: "События иногда начинаются с того, что

кто-либо из старших на время отлучается из дома <...> Этим создается почва для

беды" . Далее Пропп исследует запреты, связанные с отлучкой. Подобных примеров

можно привести множество. Мы ограничимся только одним. В шестой главе

"Морфологии сказки" рассматривается "круг действий царевны (искомого персонажа)

и ее отца", включающий в себя такие действия, как задавание трудных задач,

клеймление, свадьбу и т. п. Те же действия, но уже в связи с диахроническим

исследованием и различными типами царевны-невесты рассматриваются и в девятой

главе "Исторических корней...". Таким образом, элементы сказки, выделенные в

первой работе с помощью синхронического анализа, во второй исследуются уже в

историческом и генетическом аспекте.

Покажем теперь, как Пропп изучает структуру фольклорных мотивов на примере

мотива змея и связанных с ним комплекса представлений. "Весь облик змея и его

роль в сказке слагаются из ряда частностей. <...> Частность, однако, непонятна

без целого; целое, в свою очередь, слагается из частностей" (216). Исследователь

последовательно рассматривает следующие черты змея: облик (змей - многоголовое

существо), связь с огнем, связь с водой, связь с горами, действия, или функции,

змея (похищение, поборы, охрана границ, поглощение), взаимоотношения героя и

змея (способы избежания поглощения змеем, магический сон героя при встрече со

змеем, герой как прирожденный противник змея, бой со змеем). Основываясь на

выделенных чертах змея и на изменении их в различных фольклорных источниках,

Пропп изучает как изменение исторического облика змея, так и зарождение и

трансформацию мотива змееборчества. Можно сказать, что фактически В. Я. Пропп

рассматривает предикат состояния быть змеем и выделяет в нем термы атрибуты,

функции и отношения с героем (хотя, естественно, ученый не пользуется подобной

терми-

___________________

* Фрагмент в квадратных скобках был вычеркнут В. Я. Проппом при расчете времени,

необходимого для прочтения доклада, и восстановлен публикатором Л. М. Ивлевой

(Л.И.)

** Пропп В. Я. Открытая лекция / Публ., вступ. и прим. Л. М. Ивлевой // "Живая

старина" N 3(7). М., 1995. С. 13.

*** Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 37.

484

нологией). Различные значения указанных термов соответствуют различным

историческим этапам развития образа змея. По сходной схеме рассматриваются и

другие мотивы, например, даритель, царевна и др.

Данный способ описания можно сравнить с предложенным Е. М. Мелетинским

предикативным описанием мотивов. Мелетинский предлагает понимать под мотивом

"некий микросюжет, имеющий определенную актантную (ролевую) структуру, наподобие

суждения в логике и предложения в языкознании. <...> Ядром такой структуры

мыслится предикат - действие, от которого зависят аргументы - семантические

"роли"; предикат определяет их количественно (число мест, валентность) и

качественно (их универсальный "падеж", т. е. позиция, функция)" *.

В то же время между двумя подходами имеется и существенное различие: Мелетинский

основой мотива предлагает считать действие; Пропп отталкивается от свойств

изучаемого существа или объекта. Иными словами, Мелетинский рассматривает мотивы

как предикаты действия, а Пропп в "Исторических корнях..." изучает предикаты

состояния. Можно отметить, что представление Проппа соответствует современным

идеям, легшим в основу объектного программирования (ОП). В ОП основным элементом

программы является не действие, а некоторый объект, который может совершать

заданные действия и обладает определенными свойствами.

Все работы В. Я. Проппа, что отмечают многие исследователи, написаны очень ясно,

логично и убедительно, чему в немалой степени способствует и то, что ученый

постоянно разъясняет методы, которыми он пользуется. Например, В. И. Еремина

пишет:

В пестроте материала, в разнообразии задач, связанных с его изучением, В. Я.

Пропп всегда стремился вскрыть единство, понять систему, найти направление, в

котором может быть осуществлено структурное, генетическое или историческое

разыскание. Метод анализа фольклорных произведений вырисовывается из его работ

со всей очевидностью, и тем не менее В. Я. Пропп считал своим долгом еще и еще

раз разъяснять читателю те принципы, на которых строятся его исследования. Не

случайно почти любая его книга или статья начинается с вопроса о методе** .

Можно соглашаться или спорить с конкретными результатами, полученными Проппом.

Согласно его собственным словам, "всякая разрешенная проблема немедленно

выдвигает новые проблемы"***. Решения же этих новых проблем, встающих перед

гуманитарным знанием, во многом опираются и будут опираться в дальнейшем на идеи

и методы В. Я. Проппа, предложенные, в частности, в его трудах "Морфология

сказки" и "Исторические корни волшебной сказки".

_______________

* Мелетинский Е. М. Палеоазиатский мифологический эпос: Цикл Ворона. М" 1979. С.

146. См. также перечисление архетипических сказочных мотивов в монографии:

Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М., 1994.

** Еремина В. И. Книга В. Я. Проппа "Исторические .корни волшебной сказки" и ее

значение для современного исследования сказки // Пропп В. Я. Исторические корни

волшебной сказки. Л., 1986. С. 6.

*** Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 361.

485

Текстологический комментарий

Научное переиздание книги - непростая задача. Тем более, переиздание

произведений автора с мировой известностью, тем более в собрании ТРУДОВ, что

само по себе подразумевает определенную академическую точность. Вот только как

определить стапень и качество этой точности... Казалось бы, если работа уже два

или три раза издана, то стоит взять последнее издание, где, по логике вещей,

должен присутствовать многократно выверенный корпус текстов, исправлены все

ошибки, опечатки и т. п. В действительности же, как научил нас опыт работы с

переизданиями отечественной гуманитарной классики, всякое последующее издание не

только улучшает, но и ухудшает текст. Редакторы исправляют псевдоопечатки и

псевдоошибки, совершенствуют стиль автора, вносят конъюнктурную (т.е.

обусловленную общеполитическими соображениями, а иногда и частнонаучным

пониманием предмета) правку, не говоря уже о дополнительных собственных

опечатках. Поэтому требуется кропотливая текстологическая сверка всех имеющихся

изданий. Чтобы хоть как-то избежать субъективизма, мы обычно приводим

практически все расходящиеся места текста в специальном постраничном

комментарии.

Применительно к данному тому текстологическая проблема усугублялась еще тем

обстоятельством, что издание двух самых знаменитых трудов В. Я. Проппа в одном

переплете осуществляется впервые: будучи повторным в своих частях, в своем целом

произведение оказывается новым. Тут мы прямо следуем за столь же прямо

выраженной волей автора: ""Морфология" и "Исторические корни" представляют собой

как бы две части или два тома одного большого труда. Второй прямо вытекает из

первого, первый есть предпосылка второго" (Пропп 1998, 214). Кстати, в только

что процитированной работе имеется и обоснование уточненного названия первой

части дилогии: "...другое нарушение авторской воли было допущено не

переводчиком, а русским издательством, выпустившим книгу; было изменено заглавие

ее. Она называлась "Морфология волшебной сказки"" (212) Уточненное название тоже

косвенно подчеркивает дилогичность всего произведения.

Но части дилогии имели разную издательскую судьбу. "Морфология" дважды

издавалась при жизни автора. Вроде бы вопросов о последней воле автора быть не

может, но всякий знакомый с советской издательской системой отчетливо

представляет, что ни о какой абсолютной авторской воле и речи быть не может

(впрочем ее не может быть при любой издательской системе, но советская -- особый

случай: брежневская эпоха есть эпоха редактуры). Поэтому нет абсолютно никакой

уверенности, что текст 1969 в полной мере отражает волю автора. Кроме того,

книга, видимо, специально приспособлена к изолированному от "Исторических

корней" прочтению. Кое-какая правка говорит об этом. Сверка с 1 изданием (1928

год в известном смысле был более либеральным к издающимся произведениям)

оказалась необходимой.

Что касается "Исторических корней", то единственное прижизненное издание вышло в

суровом 1946, чем обусловлены неполнота справочного аппараты и возможные

конъюнктурные вставки. Эти недостатки попытались устранить во втором издании

книги (ответственные редакторы В. И. Еремина и М. Н. Герасимова):

486

"Настоящая книга представляет собой 2-е издание исследования В. Я. Проппа

"Исторические корни волшебной сказки", вышедшего в 1946 г. Автор, завершавший

работу в военные годы, не имел возможности лишний раз обратиться к

первоисточникам для проверки цитат и уточнения библиографического аппарата, он

вынужден был использовать сделанные ранее выписки или указывать

источниковедческие данные по памяти. Сложная и кропотливая работа по

восстановлению справочного аппарата книги была проделана М. Я. Мельц, за что

редакторы приносят ей глубокую искреннюю благодарность.

В настоящем издании уточнены цитаты, проверены и дополнены сноски. Оформлены они

в соответствии с новыми издательскими нормами. Так, вновь выверены

многочисленные отсылки к различным сказочным сборникам, исправлены ошибки в

цитировании текстов сказок и нумерации сказочных вариантов. <...> Отсылки к

исследованию Д. Фрэзера "Золотая ветвь" приведены также по последнему изданию

(М., 1983), кроме тех случаев, когда в последнем переводе нет соответствующей

цитаты. Проверено написание иностранных слов и названий, их перевод дан в

тексте. Расширены и уточнены сокращения. Указаны позднейшие издания приводимой

В. Я. Проппом литературы. <...>

Редакторы стремились как можно более бережно отнестись к тексту первого издания:

единичные и незначительные сокращения касаются только таких мест книги, которые

были данью тому времени, когда исследование вышло в свет. Они ни в коей мере не

затрагивают содержания исследования. В отдельных случаях в тексте встречаются

устаревшие этнографические термины и географические названия, которые приводятся

по первому изданию" (В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. А., 1986,

с. 4).

Мы продолжили сверку и уточнение библиографического аппарата, но практически

везде, если дело не касалось цитат, восстановили авторский текст Проппа по

первому изданию (где принята правка второго издания, это специально

оговаривается в постраничных комментариях). Так например, в некоторых случаях,

когда редакторы второго издания стыковали текст Проппа с новым переводом

Фрэзера, часть текста Проппа опускалась. Мы последовательно восстанавливаем в

таких местах и старые переводы, и диалог с ними Проппа по 1 изд.

Теперь о библиографических примечаниях. В обоих книгах Пропп пользовался двумя

способами: 1) в скобках давал сокращения библиографического описания с числом,

указывающим номер тома, части и т.п. и с числом, указывающим на страницу (если

необходимость имелась), или 2) выносил библиографическую (редко иную) сноску

вниз страницы. Мы оставляем первый способ только для библиографических сносок,

вместе с сокращениями, применяемыми Проппом, используя фамилию автора

упоминаемой работы, и, если в списке цитированной литературы оказывалось больше

одного наименования работ данного автора, год издания, а, если и год у разных

работ совпадал, маленькую букву русского алфавита, его порядком показывающую

место работы в списке. В идущей в тексте подряд ссылке на только что указанную

работу давались только номера страниц. Второй способ оставлен для

небиблиографических или не исключительно библиографических сносок.

Пунктуацию мы везде сохраняем по последним прижизненным изда-

487

ниям, снимая лишь запятые перед "как" в значении "в качестве". Унифицирован

русский вариант написания фамилии "Леви-Строс" (пишут также с двумя "с" на

конце) и в текстах Проппа, и в комментариях.

Шрифты различают наш комментарий и текст книги разных изводов, полужирным для

наглядности кое-где различены варианты первого (1 изд.) и второго издания (2

изд.).

Постраничный комментарий

С. 5: 1 изд. начинается так: Слово "морфология" означает учение о формах. В

ботанике под морфологией понимается учение о составных частях растения, об их

отношении друг к другу и к целому, иными словами -- учение о строении растения.

Но "морфология сказки" -- о возможности такого понятия вряд ли кто-нибудь думал.

И тем не менее рассмотрение форм сказки возможно с такой же точностью, как

возможна морфология органических образований.

Если этого нельзя утверждать о сказке в целом, во всем ее объеме, то во всяком

случае это можно утверждать о так называемых волшебных сказках, о сказках "в

собственном смысле слова". Им только и посвящена настоящая работа.

С. 6: В 1 изд.: Предполагалось дать исследование не только морфологической, но и

совершенно особой логической структуры сказки, что подготовляло изучение сказки,

как мифа.

С. 6: В 1 изд. предисловие кончалось: Наши научные учреждения оказали мне

широкую поддержку, дав возможность обменяться мыслями с более опытными

работниками науки. Сказочная Комиссия Госуд. Географ. О-ва под председательством

академика С. ф. Ольденбурга, Исследовательский Институт при Ленинградском

Государственном Университете (секция "Живая Старина") под председательством

проф. Д. К. Зеленина и фольклорная Секция Отдела Словесных Искусств

Государственного Института Истории Искусств под председательством академика В.

Н. Перетца по частям и в целом обсуждали методы и выводы этой работы.

Председатели этих учреждений, а также другие участники собраний давали порой

очень ценные указания, и всем им я приношу свою глубочайшую благодарность.

Особое дружеское участие принял во мне профессор В. М. Жирмунский. Он просмотрел

часть работы в первой ее редакции, дал несколько важных советов, и по его

инициативе работа передана Институту Истории Искусств. Если работа ныне

появляется в свет то я обязан этим Институту и в первую голову председателю

Отдела Словесных Искусств, Виктору Максимовичу Жирмунскому. Я позволю себе

выразить ему живейшую благодарность и признательность за его поддержку и

содействие.

15 июля 1927 г. В.Пропп

Во 2 изд.: Настоящее второе издание отличается от первого некоторым количеством

мелких поправок и более пространным изложением отдельных мест. Сняты

библиографические ссылки как недостаточные и устаревшие. Нумерация ссылок на

сборник Афанасьева переведена с дореволюционных изданий на издания, вышедшие в

советское время. В конце книги приведена таблица соответствия нумерации этих

двух изданий.

488

С. 7: В 1 изд. было: Научная литература о сказке не слишком богата. Помимо того,

что трудов издается мало, библиографические сводки показывают следующую картину:

больше всего издается текстов; довольно много работ по частным вопросам;

совершенно отсутствуют общие труды по сказке. Если же они есть, то это труды

сводно-инструктивного, а не исследовательского характера в целом. А между тем,

ведь именно общие вопросы больше всего возбуждают интереса, в их решении -- цель

науки. Вот как характеризует создавшееся положение проф. М. Сперанский:

С. 7: Благодаря этому материал Больте и Поливки в отдельных случаях может быть

увеличен В 1 ИЗД. сноска: Пользуемся этим случаем, чтобы указать, что подобное

увеличение возможно лишь при правильном международном обмене материалами. Хотя

наш Союз -- одна из самых богатых сказками стран мира (как важны хотя бы сказки

инородцев, где скрещиваются монгольские, индийские и европейские влияния), но мы

до сих пор не имеем такого центра, который давал бы нужные справки. Институт

Истории Искусств организует архив для материалов, собранных его сотрудниками.

Превращение его в общесоюзный архив имело бы международное значение.

С. 7: В 1 изд. было: Посмотрим же, как велось изучение сказки, и с какими

трудностями приходится бороться. Настоящий очерк не преследует цели дать связное

изложение истории изучения сказки.

С. 8: В короткой вводной главе это невозможно, да в этом и нет большой

необходимости, так как эта история уже неоднократно излагалась В 1 изд. сноска:

См. Савченко. Русская народная сказка. Киев. 1913.

С. 10: Эта классификация много богаче прежней, но и она вызывает возражения.

"Басня (термин, который встречается пять раз при семи разрядах) есть категория

формальная. В 1 изд. еще было: Изучение басни еще только начинается И далее шла

сноска: См. Лидия Виндт. "Басня, как литературный жанр" (Поэтика III. Ленинград.

1927).

С. 11: Здесь не место дать надлежащую оценку этому направлению Далее В 1 ИЗД.

была сноска: Перечень работ этой школы, выходящих под общим заглавием "Folklore

Fellows Communications" (сокращенно F.F.C.) дан в первом номере журнала

"Художественный фольклор" в статье Н. П. Андреева.

С. 12: В 1 изд. было: В частности, Сказочная Комиссия не смогла бы описать

своего материала без этого списка, ибо пересказ 530 сказок потребовал бы много

места, а для ознакомления с этим материалом пришлось бы прочесть все пересказы.

Сейчас смотрятся одни цифры, и дело ясно с первого взгляда. Предшествовало

абзац)" Но наряду с этими достоинствами указатель обладает

С. 13: В 1 ИЗД. сноска: См. статью Н. П. Андреева. "Система Аарне и

каталогизация русских сказок" в Обзоре Работ Сказочной Комиссии за 1924 -- 25

г.г. Он же готовит перевод указателя Аарне с переработкой его в применении к

русскому материалу.

С. 14: В 1 ИЗД. СНОСКа: Наши основные положения могут быть проверены еще на

следующих классификациях: Ор. Миллера в "Опыте исторического обозрения русской

словесности". 2 изд. СП.Б. 1865 и в "34-м присуждении Демидовских наград. 1866.

]. G. v. Hahn. Griechische und albanesische Mirchen. Lpz. 1864. G. L. Gomme. The

Handbook of Folklore. London. 1890. П. В. Владимиров. Введение в историю русской

словесности. Киев. 1896. А. М. Смирнов. Систематический указатель тем и

вариантов русских народных сказок. (Изв. Отд. русск, яз. и слов. Ак. Наук. XVI

-- 4, XVII -- 3, XIX -- 4). Ср. также A. Christensen. Motif et theme. Plan d'un

dictionnaire des motifs de contes populaires, de legendes et de fa-

489

bles. F F С No 59. Hels. 1925.

С. 16: В настоящее время необходимость изучения форм сказки не вызывает никаких

возражений В 1 ИЗД. сноска: Печатается статья А. И. Никифорова: К вопросу о

морфологическом изучении сказки (Сборник в честь А. И. Соболевского). И после

сноски было: Однако, в этом отношении современность иногда перегибает палку.

Добавлен во 2 изд. абзац и изменено начало текущего абзаца.

С. 17: -- вывод, ни к чему не обязывающий и ни к чему не приводящий В 1 изд.

сноска: Ср. Рецензии Р. Шор ("Печать и Революция" 1924 кн. 5), С. Савченко (в

"Этнографiчном Вiснике" 1925, кн. 1) и А. И. Никифорова (Изв. Отд. Р. Яз и слов.

Ак. Наук, т. XXXI, стр. 367).

С. 17: Перечисление имен и трудов не имеет смысла В 1 изд. сноска:

См. Е. Hoffinann -- Krayer. Volkskundi Bibliographic Sir das Jabr 1917

(Strassburg 1919), far das Jabs 1918 (Berl. -- Lpz. 1920), fur das Jahr 1919

(Berl. -- Lpz. 1922). Богатый материал дают обзоры в Zeitschrift des Vereins fir

Volkskunde.

С. 18: Подобная черная "неинтересная" работа -- путь к обобщающим "интересным"

построениям В 1 изд. сноска: Главнейшая общая литература о сказке: Clouston W.

A. Popular tales and fictions, their migrations and transformations. London.

1887. -- Миллер, В. Ф. Всемирная сказка в культурно-историческом освещении.

(Русская Мысль 1893, XI). -- Коеhlег, R. Aufsatze uber Mirchen und Volkslieder.

Berl. 1894. Халанский, М. Е. Сказки. (История русск, литер, под ред. Аничкова,

Бороздина и Овсянико-Куликовского. Том 1, вып. 2, гл. 6). М. 1908, -- Thimme.

Das Marchen. Lpz. 1909. Van Gennep, A. La formation des legendes. Paris 1910. F.

v. d. Leyen. Das Marchen. 2-te Aufl. 1917. К. Spiess. Das deutsche Volksmarchen.

(Aus Natur und Geisteswelt. Bd. 587). Lpz. und Berl. 1917. -- С. Ф. Ольденбург.

Странствование сказки. ("Восток" No 4). -- О. Huet Les contes populaires. Paris.

1923.

С. 19: Заметим, что повторяемость функций при различных выполнителях уже давно

замечена историками религии в мифах и верованиях, но не замечена историками

сказки (Вундт, Negelein) В 1 изд. после

этого шла сноска: W. Wundt, Volkerpsychologie Bd. II Abtl. I (Mythus und

Religion) Negelein. Gennanische Mythologie. -- Negelein создает чрезвычайно

удачный термин "Depossedierte Gottheiten".

С. 21: и подобные же законы имеют и художественный рассказ, и органические

образования. -- 1 изд.

С. 21: Следует оговорить, что указанная закономерность касается только

фольклора. Она не есть особенность жанра сказки как таковой. Искусственно

созданные сказки ей не подчинены.

Абзац, добавленный Проппом во втором издании.

С. 42: 3) Иные формы клеймения (К3). В 1 изд. отсутствует.

С. 53: вопрос о первичности этой формы в том или другом значении здесь опять

должен остаться открытым, он должен решаться историком сказки Выделенный текст

добавлен во 2 изд.

С. 60: Но, подобно всему живому, сказка производит лишь себе подобное. Во 2 изд.

... лишь себе подобных

С. 65: В 1 изд. Иногда, наоборот, Иван -- дурак. Все эти атрибуты героя не могут

быть нами изучены. Во 2 изд. Иногда, наоборот, Иван -- дурак. Все эти атрибуты

героя не могут быть изучены. При исправлении во 2 изд. явно произошла описка или

опечатка. Приводим единственный на наш взгляд логичный вариант.

С. 66: Влияет текущая историческая действительность, влияет эпос соседних

народов Выделенный текст в 1 изд. отсутствовал

490

С. 68: В 1 изд. С точки зрения исторической это означает, что волшебная сказка в

своих морфологических основах представляет собою миф. Мы вполне сознаем, что с

точки зрения современной науки мы высказываем мысль совершенно еретическую. Эта

мысль достаточно дискредитирована сторонниками мифологической школы. Однако, эта

же мысль имеет таких сильных сторонников, как Вундт,

С. 74: Золото -- одна из постоянных деталей В 1 изд.: Золото -- одна из типичных

деталей

С. 75: В 1 изд. (ср. некоторые сказки Андерсена, Брентано, сказку Гете о змее и

лилии и т. д.).

С. 77: В 1 изд. Эта сказка дает нам начальную ситуацию (коза и козлята), отлучку

старшего, запрет, обманный уговор вредителя (волка), нарушение запрета,

похищение члена семьи, сообщение беды, поиски, убиение вредителя (очень

интересный случай ассимиляции с трудными задачами: коза предлагает волку

перепрыгнуть через яму; ср. No 77: царевна предлагает царю перейти по жердочке

через яму). Убиение волка одновременно является его наказанием. Следует обратная

добыча похищенных и возвращение. Таким образом, эта сказка должна быть исключена

из разряда сказок о .животных. Она дает схему:

С. 77: Таким образом, пользуясь структурными признаками, данный класс может быть

выделен из других абсолютно точно и объективно. Так в обоих изданиях, причем в

первом запятая после деепричастного оборота стоит не на месте, а по высоте

посередине строки, что может говорить о том, что в 1 изд. прошла опечатка с

потерей строки.

С. 78: Сказки с Б--П и сказки с 3--Р по существу сказки разной формации в ор.

Сказка ...

С. 79: ЛВС { ДГZRБКПЛ } Пр--СпХФУОТНС* Во 2 изд. в конце схемы опечатка: ...

СпХФУОНТС*

С. 81: Если бы ограниченность сказки объяснялась В ор.: ...объяснилась С. 82: у

охотников -- орел, а у жителей побережий моря -- корабль. Здесь следует сноска:

Ср. J. v. Negelein. Die Reise der Seele ins Jenseits. (Ztschr. d. Vereins fur

Volkskunde 1901,02. Его же: das Pferd im Seelenglauben und Totenkult (Там же).

Weicker, Der Seelenvogel. L. Frobenius. Die Weltanschaung der Naturvolker -- в

особенности важна 1 глава: Die Vogelmythe etc. И после сноски в 1 изд. еще было:

Фробениус даже приводит изображение такого корабля душ (Seelenschiff) из

Северо-западной Америки.

С. 82: Таков наиболее общий, основной вывод всей нашей работы. В 1 изд.

следовало еще: Теперь уже нельзя говорить со Сперанским, что никаких обобщений в

науке о сказке нет.

С. 83: Пример: чтобы антагонист мог создать беду Во 2 изд.: ...нанести беду

С. 85: Нанесение вреда и его ликвидация В 1 изд.: Вредительство и его ликвидация

Замена для 2 изд. столь же типичная, как замена вредителя на антагониста

С. 85: Сказка как бы детонирует (меняет тональность, фальшивит). В 1 изд.:

Сказка как бы детонирует.

С. 87: Эта богатейшая область не подлежит изучению морфолога, изучающего

строение сказки В 1 изд.: Эта богатейшая область не подлежит изучению морфолога

С. 89: Конечно, задача изучить какую-нибудь отдельную сказку во всех ее

вариантах и по всему ее распространению очень заманчива, но для

491

фольклорных волшебных сказок эта задача по существу неверно поставлена

Выделенное добавлено во 2 изд.

С. 89: Сейчас, когда народная сказка для нас все еще полна потемок В 1 изд.:

...таинственных потемок

С. 91: Список не вполне исчерпывает содержания каждой сказки, но большинство

укладывается в список целиком. В 1 изд. далее следует: Если представить себе

данную ниже таблицу исполненной на одном листе, то чтение по горизонтали не

всегда дает ту последовательность, какая имеется в сказке. Это возможно лишь по

отношению к функциям в целом. Но в этом и нет необходимости. При выписывании

точного текста сказки под рубрику, каждая рубрика (при чтении материала по

вертикали) дает чрезвычайно наглядную картину и может быть изучена совершенно

самостоятельно. Выписанные тексты могут быть известным образом распределены, и

таким образом выделяются типические формы. Сопоставление материала каждой

рубрики дает возможность изучить трансформации, метаморфозы каждого элемента.

Если к каждому случаю прибавить обозначение народа, у которого он имеется, а

также время и место записи, то изучение может быть поставлено еще более точно и

широко.

С. 104: Его тянет домой (а6), она его отпускает (В3), дает щетку, гребенку, два

молодильных яблока Во 2 изд. выделенный текст отсутствует.

С. 107: В 1 изд.: Юмористическое обращение: бежит не герой, а вредитель, герой

преследует.

С. 107: В 1 изд.: и многие ее мотивы, исчерпывающе не может быть объяснена без

привлечения материала сказок иных разрядов.

Остальные случаи не представляют особых затруднений, хотя об отдельных деталях

можно бы сказать многое.

С. 113: 1 изд. "Исторических корней..." начиналось так: До революции фольклор

был творчеством угнетаемых классов: неграмотных крестьян, солдат, полуграмотных

рабочих, ремесленников, мастеровых. В наши дни фольклор есть в подлинном смысле

слова народное творчество. До революции фольклористика была наукой сверху вниз.

Она часто приписывала фольклору какую-то абстрактную философию, была слепа к его

революционной динамике, включала фольклор в литературу и рассматривала

фольклористику только как часть литературоведения. В наши дни фольклористика

становится самостоятельной наукой. Методы дореволюционной фольклористики были

бессильны перед сложной проблематикой фольклора: теории сменяли друг друга, и ни

одна из них не выдерживает сколько-нибудь серьезной критики. В наши дни метод

марксизма-ленинизма, метод Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина позволяет покинуть

путь абстртактного теоретизирования и встать на путь конкреного исследования.

Но Это было снято редакторами во 2 изд., видимо как вынужденно конъюнктурное

начало

С. 113: Такова задача исследования исторических корней волшебной сказки Во 2

изд. выделенное слово опущено

С. 115: В 1 изд. было: Под волшебными я буду понимать те сказки, строй которых

изучен мной в книге "Морфология сказки" и сноска:

Пропп В. Я. Морфология сказки. Л., 1928. (Гос. ин-т истории искусств. Вопр.

поэтики, вып. XII).

С. 150: В 1 изд было: Но все это не может удовлетворить советского

492

фольклориста. Здесь пожалуй можно согласиться с редакторами 2 изд. и

предположить, что выделенное слово не авторское или вынужденно авторское, но в

целом исправления во 2 изд. этого и двух предыдущих абзацев -- вкусовая правка

по советскому редакторскому стандарту. Мы, как и везде, восстанавливаем

авторский стиль.

С. 157: вместо верей у ворот -- ноги человечьи Самая смешная опечатка,

привнесенная 2 изд. книги: вместо дверей* у ворот -- ноги человечьи с

сохраненной сноской: Верея -- засов.

С. 184: Во 2 изд.: Здесь вспоминается и Орест. В Мессении, в семи стадиях от

Мегалополиса стоял храм богинь проклятия, называемых мания , или Эринии

(Эринии). Там Орест вследствие убийства матери впал в безумие и в припадке

бешенства откусил себе палец. Недалеко от храма находилось возвышение с каменным

пальцем на верхушке. Это возвышение называлось дактилон менма (букв. "память о

пальце") Последний перевод в скобках, добавленный редакторами 2 изд., не совсем

точен: буквально это переводится как "памятник пальцу".

С. 216: Уже из изложенного стало ясно, что женщины, прожившие в мужских домах

Так в 1 и 2 изд.

С. 248: собрание Колесницкой, печатается Во 2 изд. сноска: Собрание не было

опубликовано (ред.).

С. 253: Между героем, вышедшим из дома и бредущим "куда глаза глядят", В 1 и 2

изд. было: ...бродящим...

С. 269: В иных случаях герой переходит через реку по спине огромной рыбы. В 1 и

2 изд. ...на спине...

С. 283: Во 2 изд. редактор сделал следующую сноску: По-видимому, В. Я. Пропп

располагал недостаточно точным переводом, так как он приписывает свойство давать

забвение источнику Мнемоэины, а об источнике по левую сторону ничего не

сообщает, предполагая, однако, что это могла быть живая вода. В тексте же

таблички у Клингера прямо сказано, что по левую сторону была река Лета (река

Забвения), поэтому вряд ли ту же функцию исполнял и источник Мнемозины (Клингер

В. П. Амброзия и живая вода. -- Киевск. унив. изв., 1905, No 1, с.

20) (ред.).

С. 306: несмотря на всю акрибию проделываемой филологической работы Во 2 изд.

выделенное слово заменено на старательность

С. 323: "В седьмой табличке (108) о Мардуке говорится, что он "вошел в середину

Тиамат" И в 1 и во 2 изд. ...таблетке... один из вариантов перевода английского

слова tablet, ныне встречающийся изредка лишь в специальной литературе по

археологии (см. например, Фридрих И. История письма. М., 1979. С. 60). Пропп

пользовался обоими вариантами перевода, мы же последовательно заменяем все

таблетки на таблички

С. 341: (Фрэзер III, 35) Во 2 изд. сноска: Ссылка неверна (ред.) С. 411: но они

же должны отпугнуть жениха В 1 и 2 изд.:

...отпугать...

С. 418: После побывки у царь-девицы Во 2 изд.: ...царя-девицы С. 429:

Исчезновение обряда связано с исчезновением охоты как

единственного или основного источника существования. В 1 и 2 изд.: ...

единственным или основным источником... С. 436: как это утверждают некоторые

теоретики. В 1 изд.:

... реакционные...

И. В. Пешков

493

Цитированная литература

Aarne A. Die magische Flucht Eine Mirchenstudie. Helsinki, 1930.

Aarne A. Verzeichnis der Marchentypen. Folklore Fellows Communications No 3

Helsinki, 1911.

Achelis Th. Die Religion der Naturvolker im Urnriss. Berlin; Leipzig, 1919.

Ankermann B. Die Verbreitung und Formen des Totemismus in Afrika//ZfE, 1915, Bd.

47.

Aufhauser Y. B. Das Drachenwunder des heiligen Georg in der griechischen und

lateinischen Uberlieferung. Leipzig, 1911 (Byzantinisches Archiv, Hf. 5).

Bolsche W. Drachenen Sage und Naturwissenschaft. Stuttgart, 1921.

Baumgartner W. Jephthas Gelubde Jud. IIзo-40//ARw, 1915, Bd. XYIII.

Bedier J. Les fabliaux. Paris, 1893. Best E. The Maori, vol. 1. Wellington,

1924, Benfey Th. Pantschatantra, Bd. 1. Leipzig, 1859.

Boas F. Indianische Sagen von der nord-padfischen Kuste Amerikas. Berlin, 1895.

Boas F. The social organization and the secret societies of the Kwakiutl

Indians//Report of the U. S. national museum for 1895. Washington, 1897.

Bolte J., Polivka G. Anmerkungen zu den Kinder und Hausmarchen der Bioder Grimm.

Bd. I--V. Leipzig, 1913--1932.

Bousset W. Die Himmelsreise der Seele//ARw, 1901, Bd. IV.

Breasted J. H. Development of religion and thought in Ancient Egypt. London,

1912.

Brinton D. G. The folk-lore of Jucatan//The Folk-Lore Journal 1883, vol. I.

Budge E. A. W. The book of opening the month. London, 1909.

Budge E. A. W. The Babylonian legends of the creation and the fight between bel

and the Dragon: As told by Assyrian tablets from Nineven. London, 1921.

Budge E. A. W. The book of the dead, vol. 1. London, 1922.

Burger F. Unter den Kannibalen der Sudsee. Dresden, 1923.

Buschan G. Die Sitten der Volker. Liebe, Ehe, Heirat, Geburt, Religion,

Uberglaube, Lebensgewohnheiten, Kultureingentumlichkeiten, Tod und Bestattung

bei alien Volkem der Erde. Liobe, 1914.

Codrington R. H. The Melanesian. Oxford, 1891.

Cosquin E. Etudes folkloriques. Paris, 1922.

Cushing F. H. Zuni folk-tales. New York; London, 1901.

Dieseldorf E. Kunst und Religion der Mayavolker//ZfE, 1925.

Dieterich A. Mutter Erde. 3. Aufl. Leipzig, 1925.

Dieterich A. Nekyia. Leipzig, 1893.

Dorsey G. A. Kroeber A. L. Traditions of the Arapaho: Collected under the

auspices of the Field Columbian museum and of the American museum of natural

history.

Chicago, 1903 (Field Columbian museum, publ. 81. Anthropological ser., vol. 5).

Dorsey G. A. Traditions of the Skidi-Pawnee. Boston; New York, 1904. (Memorias

Amer. Folk-Lore society, vol. VIII.)

Ehrenreich P. Die Mythen und Legenden der sadamerikanischen Urvolker und ihre

Bezichungen zu denen der alten Welt Berlin, 1905.

Elkin P. The rainbow-serpent myth in North-West Australia//Oceania, 1930, vol.

I, N 3.

494

Fulleborn P. Das deutsche Njassa- und Ruwuma-Gebiet, Land und Leute, nebst

Bemerkungen uber die Schire-Lander. Berlin. 1906. (Deutsche-Ost-Afrika. Bd. IX).

Frazer J. G. The belief in immortality and the worship of the dead, vol. II.

London, 1922; vol. III. London, 1922.

Frazer J. G. The belief in immortality... vol. III. London, 1928.

Frazer J. G. The dying god. London, 1912.

Frazer J. G. The fear of the dead in primitive religion, vol. I. London, 1933.

Frazer J. G. The golden bough, pt II. Taboo and the perils of die soul. 3 ed.

London, 1911.

Frazer J. G. The golden bough. A study in magic and religion, pt I, vol 2.

London, 1911.

Frazer J. The golden bough, vol. П. 3 rd ed. London, 1913.

Frobenius L. Das Zeitalter des Sonnengottes. Berlin, 1904.

Frobeirius L. Die Masken und Geheimbunde Afrikas. Halle, 1898. (Abh. der

leopoldischen karolinischen deutschen Akademie der Naturforscher, Bd. 74, N 1).

Frobenius L. Die Weltanschauung der Naturvlker. Weimar, 1898.

Fulleborn F. Das deutsche Njassa- and Ruwmna-Gebiet.. Berlin, 1906.

Guntert H. Kalypso. Halle, 1919. Gayton A. H. The Orpheus myth in North

America//Joumal of American Folk-Lore, 1935, vol. 48, N 189.

Gennep A. van. Mythes et legendes d'Australie. Paris, 1906. Gennep A. van. Les

rites de passage, etudes systsmatiques des rites. Paris, 1909.

Gressmann H. Altorientalische Texte und Bilder zum Alten Testament Tubingen,

1909.

Gutmann B. Opferstatten der Wadschagga//ARw 1909, Bd XII.

Haeberlin H., Gunther E. Ethnographitsche Notizen aber die Indianerstamme des

Pugel-Sundes//ZfE, 1924. Bd. 56.

Hahn J. G. Griechische and albanesische Marchen Bd. 1. Leipzig, 1864.

Hahn E. Demetra und Baubo. Lubeck. 1896.

Hambly W. D. Serpent worship in Africa. Chicago, 1931 (Field Museum of Natural

History. Publ. N 289. Anthropological Ser., vol. XXI, N 1). Hambruch P.

Sudseemarchen. Jena, 1912.

Hartland E. S. The forbidden Chamber//The Folk-Lore Journal, 1885, vol. III.

Hartland E. S. The legend of Perseus, vol. I-III. London. 1894--1896.

Hermes G. Der Zug des gezahmten Pferdes durch Europa//Anthropos, 1937, Bd. 32,

Hё 1/2.

Hertel J. Die arische Feuerlehre. Leipzig, 1925. Hertel J. Indische Marchen.

Jena, 1924.

Holland R. Zur Typik der Himmelfahrt//ARw, 1925, Bd. XXIII, Hf. 3/4.

Howey M. O. The horse in magic and myth. London, 1923.

Inscriptiones Graecae/Ed. G. Kaibel. Bd. XIV. Berlin, 1890.

Jacoby A. Zum Zerstuckelungs und Wiederbelebungswunder der indischen Fakire

//ARw, 1914, Bd. XVII.

Jensen P. Das Gilgamesch-Epos in der Welditeratur. StraBburg, 1906.

Jeremias А. Нolle und Paradies bei den Babyloniern. Leipzig, 1903.

Josselin de Jong J. P. B. Religionen der Naturvelker Indonesiens//ARw, 1933, Bd.

XXX. Hf, 3/4.

Kuster E. Die Schlauge in der griechischen Kunst und Religion, Giessen, 1913

Karstens R. Die altpemanische Religion/'/ARw, 1927, Bd. XXV, Hf. 1/2.

Kirby W. P. The forbidden doors of the "Thousand and one. nights"//The Folk-Lore

Journal, 1887, vol. V.

495

Koch-Grunberg Th. Vom Roroirna zum Orinoco. Bd. 2. Mythen und Legenden der

Taulipang- und Arekvua-indianer. Berlin, 1924.

Kohler J. Ursprung der Melusinensage: Eine ethnologische Untersuchung. Leipzig,

1895.

Kretschmer P. Das Mirchen vom Blaubart//Mittheilungen der Antropologischen

Gesellschaft in Wien, 1901, Bd. XXXI.

Kriclkeberg W. Marchen der Azteken und Inkaperuaner, Maya imd Musilca. Jena,

1928.

Kroeber A. L. Gros ventre mythes and tales//AnthropoIogical Papers (Amer. Museum

of Natural History, 1907, vol. I, pt. III).

Kroeber A. L. The religion of the Indians of Califomia//Publ. Amer. Archaeol.

and

Ethnol. (Univ. of California, 1907, vol. 4, N 6).

Levy-Bruhl L. Das Denken der Naturvolker 2. Aufl. Wien; Leipzig, 1929.

Liljeblad S. Die Tobiasgeschichte und andere Marchen mit toten Helfem. Lund,

1927.

Loeb E. M. Tribal initiations and secret societies//Publ. Amer. Archaeol. and

Ethnol. (Univ. of California, 1929, vol. 25, N 3).

Mahly J. Die Schlauge in Mythus und Cultus der klassischen Valker. Basel, 1867;

Mackensen L. Der singende Knochen: Bin Beitrag zur Vergleichen den

Marchenforschung. Helsinki, 1923 (FFC, N 49).

Malten L. Das Pferd im Totenglauben//Jahrbuch des Kaiserlichen deutschen

archaologischen Instituts, 1914, Bd. 29.

Malten L. Der Raub der Kore//ARw, 1909, Bd. XII.

Maspero C. Les contes populaires de 1'Egypte andenne. 3 ed Paris s. a. p.

Mathews K. H. Some initiation ceremonies of the aborigines of Victoria//ZfE,

1905, Bd. 37, Hf. VI.

Meier J. Mythen und Sagen der Admiralitate-Insulaner//Anthropos, 1907--1909.

vol. II-IV.

Meinhof C. Die Religion der Afrikaner in ihrem Zusammenhang mit dem

Wirtschaftsleben. Oslo, 1926.

Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien, Wien 1901, Bd. 39.

McConnel U. The rainbow-serpent in North Queensland//Oceania, 1930, vol. 1, N 3.

Nansen F, Eskimoleben. Leipzig; Berlin, 1903.

Negelein J. Das Pferd im Seelenglauben und Totenkult//ZV, 1901, Bd. 11.

Negelein J. Das Pferd in der Volksmedizin. Globus, 1901.

Negelein J. Das Pferd im arischen Altertum. Konigsberg, 1903 (Teatonia. Arbeiten

zur germanischen Philologie, Hf. 2).

Negelein J. Die Reise der Seek ins Jenseits//ZV, 1901, Bd. 11.

Negelein J. Die Seek als Vogel. Globus, 1901.

Negelein J. Die Volkstumliche Bedeutung der Weissen Farbe//ZfE, 1901, Bd. 33.

Neuhauss R. Deutsch-Neu-Guinae, Bd. III. Berlin, 1911.

Nevermann H. Admiralitats-inseln: Ergebnisse der Sudsee-Expedition 1908--1910/

Hrsg. von G. Thilenius. II. Etnographie: A Melanesien. Bd. 3. Hamburg, 1934.

Nevermann H. Masken und Geheimbunde in Melanesien. Berlin, 1933.

Nilsson M. P. Primitive Religion. Tubingen, 1911.

Oldenberg H. Die Religion des Veda. Berlin, 1894.

Parkinson R. Dreissig Jahre in der Sudsee. Stuttgart, 1907.

Philpot J. H. The sacred Tree. London, 1897.

Polivka G. Cicham clovecinu -- rusky dech. ruskou "kost"//Narodopisny vestnik

ceskoslovansky, roc. XVII, 1924.

496

Preuss К. Th. Die geistige Kultur der Naturvolker. Leipzig; Berlin, 1914.

Preuss K. Th. Religionen der Naturvalker Amerikas 1906-1909//ARw, 1911, Bd. XIV,

T. II. Berichte.

Radcliff-Brown A. R. The rainbow-serpent myth in South-East Australia// Oceania,

1930, vol. I, N 3.

Radermacher L. Hippolytos und Thekia. Wien, 1916 (Sitzungsberichte Akad. Der

Wissenschaften zu Wien. Philos. hist Klasse, Bd. 182, Abh. 3).

Radermacher L. Walfischmythen//ARw, 1906, Bd. IX.

Radermacher L. Das Jenseits im Mythos der Hellenen. Bonn, 1903.

Rank O. Der Mythus von der Geburt des Helden. Leipzig; Wien, 1909.

Ranke K. Die zwei Bruder. Helsinki, 1934 (FPC, N 114).

Rasmussen K. Gronlandsagen. Berlin, 1922.

Raum I. Die Religion der Landschaft Moschi am Kalimandjaro//ARw, 1911. Bd. XIV.

Reinach S. Cultes, mythes et religions, vol. II, Paris, 1906, ch. "La mort

d'Orphee".

Reitzenstein R. Der Kausaizusammenhang zwischen Geschkchtsverkehr und Empfengnis

in Glauben und Brauch der Natur- and Kulturvoker//ZfE, 1909, Bd. 41.

Reitzenstein R. Zwei hellemstische Hymnen//Arw, 1905, Bd. VIII.

Rohde E. Psyche Seelencult und Unterblichkeitsglaube der Griechen, Bd. I. 4.

Aufl. •Tubingen, 1907.

Roscher W. H. Ausfuhrliches Lexikon der griechischen und romischen Mythologie.

Leipzig, 1884.

Saintyves P. Les contes de Perrault et les ricits parallels. Park 1923.

Samter E. Geburt, Hochzeit, Tod. Leipzig, 1911.

Schefteloviz I. Das Fisch-Symbol in Judentum und Chrislontum//ARw, 1911, Bd.

XIV.

Schilling J. und M. Religion und soziale Verhaltnisse der Catios-Indianer in

Kolumbien//ARw, 1925, Bd. XXIII, Hf. 3/4.

Schmidt W. Die geheime Junglingsweihe der Karesau-lnsulaner

(Deutsch-Neuguinea)//Anthropos, 1907, Bd. II, Hf. 6.

Schurtz H. Altersklassen und Mannerbunde. Berlin, 1902.

Schweinfarth G. Im Herzen von Afrika. 3. Alifl. Leipzig, 1918.

Seligmann C. G. The Veddas. Cambridge, 1911.

Siecke E. Drachenkampfe. Mythol. Bd. 1. Leipzig, 1907.

Smith G. E. The evolution of the Dragon. Manchester, 1919.

Spencer В., Gillen F. The native tribes of central Australia London, 1899.

Steinen K. von den. Unter den Naturvalkern Zentralbrasiliens. Berlin, 1894.

Stengel P. Aides klytopolos//ARw, 1905, Bd. VIII. Unkel C. N. Sagen der

Tembe-Indianer//ZfE, 1915, Bd. 47. Vordemielde H. Die Heke in deutschen

Volksmarchen//Mogk-Festschrift, Halle, 1921. Warburg A. A lecture on serpent

ritual//Journal of the Warburg Institute, 1939, vol. II, N 4.

Waser O. Charon//ARw, 1898, Bd. I. Webster H. Primitive secret societies. New

York, 1908.

Weicker G. Der Seelenvogel in der alten Literatur und Kunst Eine

Mythologisch-archaologische Untersuchung. Leipzig, 1900.

WellhausenJ. Reste arabischen Heidentums. 2. Aufl. Berlin, 1927.

Werner E. T. C. Myths and legends of China. 2 ed. London. 1924.

Wiedemann A. Die Toten und ihre Reiche im Glauben der alten Aegypter. 2. Aufl.

Leipzig, 1902.

497

Wilamowitz-Moellendorf U. von. Die griechische Heldensage. T. I, II//

Sitzungsberichte der preussischen. Alcademie der Wissemchaft, Berlin, 1925.

Wundt W. Velkerpsychologie. Bd. II. Leipzig, 1960, Abt. 1.

Абхазские сказки. Сухуми, 1935.

Анохин А. В. Материалы по шаманству у алтайцев. Л., 1924 (Сб. МАЭ. т. IV2).

Анучин Д. Н. Сани, ладья и кони, как принадлежности похоронного обряда//

Древности. Труды Моск. археол. о-ва, 1890, т. XIV.

Белуджские сказки, собранные И. И. Зарубиным. Л., 1932.

Богораз-Тан В. Г. Миф об умирающем и воскресающем звере//Художественный

фольклор. М, 1926, 1.

Богораз-Тан В. Г. Основные типы фольклора Северной Евразии и Северной

Америки//Сов. фольклор, 1936, No 4-5.

Болдырев А. В. Религия древнегреческих мореходов//Религия и общества Л., 1926.

Вергилий. Энеида/Пер. В. Брюсом и С Соловьева. М.; Л., 1933.

Веселовский А. Н. Поэтика. Том. II, вып. 1 (поэтика сюжетов). Спб., 1913.

Веселовский А. Н. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе//Собр. соч., т.

VIII, вып. 1. Пг., 1921.

Веселовский А. Н. Сказания о красавице в тереме и русская былина о подсолнечном

царстве//Журн. Мин-ва нар. просвещения, 1878, ч. CXCVI.

Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов//Собр. соч., сер. 1. Поэтика, т. II, вып. 1.

СПб., 1912.

Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха, ч. II: Святой

Георгий в легендах и обрядах//Сборник отд. рус. языка и словесности АН. СПб.,

1881, т. XXI, No 2.

Веселовский А. Н. Сравнительная мифология и ее метод//Собр. соч., т. XVL Статьи

о сказке. М; Л., 1938.

Викентьев В. М Древнеегипетская повесть о двух братьях. М., 1917.

Волков Р. М. Сказка. Разыскания по сюжетосложению народной сказки. Т. 1. Сказка

великорусская, украинская, белорусская. [Одесса], 1924.

Волшебный мертвец: Сб. монголо-ойротских сказок/Пер., вступ. статья и примеч. Б.

Я. Владимирцова. Пг., 1923.

Вундт В. Миф и религия. СПб., б. г.

Гесериада. Сказания о милостивом Гесер Мергенхане, искоренителе десяти зол в

десяти странах света/Пер., вступ. статья и комм. С А. Козина. М; Л, 1935.

Гесиод. Подстрочный перевод поэм с греческого/Вступ., пер. и примеч. Г.

Властова. СПб., 1885.

Гомеровы гимны/Пер. В. Вересаева. М, 1926.

Добровольский В. Н. Смоленский этнографический сборник. СПб., 1891 (Зап. Рус.

геогр. об-ва по отд., этногр., т. XX).

Долганский фольклор/Вступ. статья, тексты и пер. А. А. Попова. [Л.], 1937.

Дрягин Н. М. Любовные мотивы мартовского эпоса горцев Северного Кавказа.

//Тристан и Исольда: Сб. статей. Л., 1932.

Зеленин Д, К. Культ онгонов в Сибири. М.: Л.. 1936.

Зеленин Д. К. Религиозно-магическая функция волшебных сказок//С. Ф. Ольден6ург.

К пятидесятилетию науг-обществ. деятельности. 1882--1932. Л, 1934.

498

Зеленин Д К. Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии/ /Сб. МАЭ,

1929, т. V11I.

Зеленин Д. К. Тотемы -- деревья в сказаниях и обрядах европейских народов. М.;

Л., 1937.

Иохельсон B. М "Маточеское бегство" как общераспространенный сказочно-мифический

эпизод//Сб. в честь семидесятилетия профессора Д Н. Анучина. М., 1913.

Кагаров Е. Г. Состав и происхождение свадебной о6рядности//Сб. МАЭ, 1929.

Казанский Б. В. Античные аспекты сюжета Тристана и Исольды//Тристан и Исольда:

Сб. статей. Л., 1932.

Кирпичников А. Георгий и Егорий храбрый; Исследование литературной истории

христианской легенды. СПб., 1879.

Кунов Г. Происхождение религии и веры в бога. М., 1919.

Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении М., 1937. Ленинский

сборник, т. XII.

Липперт Ю. История культуры. СПб., 1902.

Лурье С. Я. Дом в лесу//Язык и литература, 1932, т. VIII.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.

Марр Н. Я. "Лошадь"||"птица" тотем урарто-этрусского племени, и еще два этапа в

его миграции // Яфетический сборник, т. 1. Пг., 1922.

Марр Н. Я. Средства передвижения, орудия самозащиты и производства в

доистории//Избр. произв., т, III. М.; Л., 1934.

Минаев И. П. Индейские сказки и легенды, собранные в Камаоне в 1875 г. СПб.,

1877.

Морэ А. Цари и боги Египта. М., 1914.

Никифоров А. И. (Рец. на кн.:) Anderson W. Kaiser and Abt. Helsinki, 1923.

//Изв. отд-ния рус. яз. и словесности АН СССР, 1926, т. XXXI.

Никифоров А. И. Победитель змея: Из севернорусских сказок//Сов. фольклор, 1936,

No 4-5.

Никифоров А. И. Сказочные материалы Заонежья, собранные в 1926 году. Сказочная

Комиссия в 1926 г. Обзор Работ. Л., 1927.

Овидий. Метаморфозы/Пер. С. В. Шервинского. Л., 1937.

Овсянико-Куликовский Д. К. К истории культа огня в эпоху вед. Одесса, 1887.

Ольденбург С. Ф. Фабло восточного происхождения/ /Журн. Мин. Нар. Проев. ч.

CCXLV, 1903, No 4, отд. II.

Попов А. Материалы по шаманству: Культ богини Аисыт у якутов//Культура и

письменность Востока, т. III. Баку, 1928.

Потебня А. А. О мифологическом значении некоторых обрядов и поверий. -- Чтения в

общ-ве истории и древностей российских, 1865, кн. 3.

Пропп В. Я. Волшебное дерево на могиле//Сов. этнография, 1934, No 1-2.

Пропп В. Я. Ритуальный смех в фольклоре: По поводу сказки о Несмеяне// Учен.

зап. Ленингр. ун-та, 1939, No 46, сер. филол. наук, вып. 3.

Пропп В. Я. Трансформации волшебных сказок//Собрание трудов: Поэтика фольклора.

М.,1998.

Ратнер-Штернберг С. А. Музейные материалы по тлингитскому шаманству. -- Сб. МАЭ,

1927, т. VI.

Рыстенко А. В. Легенда о Георгии и драконе. Одесса, 1909.

Сказки зулу/Вступ. статья, пер. и примеч. И. Л. Снегирева. М.; Л.. 1937.

499

Сказки и легенды татар Крыма/Зап. текста К. У. Усеинова. Симферополь, 1936.

Сказки народов Востока. M.; Л., 1938.

Софокл. Драмы/Пер, со введ. и вступ. очерком Ф. Зелинского, т. III. M., 1915.

Сперанский M. Н. Русская устная словесность. M., 1917.

Струве В. В. Иштарь-Исольда в древневосточной мифологии//Тристан и Исольда: Сб.

статей. Л., 1932.

Тихая-Церетели M. Г. Женский образ mzeфunac av грузинских сказок// Тристан и

Исольда: Сб. статей. Л., 1932.

Толстой И. И. Связанный и освобожденный силен//Памяти академика Н. Я. Марра

(1864-1934). M.; Л., 1938.

Толстой И. И. Возвращение мужа в "Одиссее" и русской сказке//С Ф. Ольденбургу: К

пятидесятилетию науч-обществ. деятельности. 1882--1932. Л., 1934.

Толстой И. И. Неудачное врачевание: Античная параллель к русской сказке// Язык и

литература, 1932, т. VIII.

Толстой И. И. Связанный и освобожденный силен// Памяти академика Н. Я. Марра

(1864-1934). M.; Л., 1938.

Толстой И. И. Статьи о фольклоре. M.; Л., 1966.

Тронский И. M. Античный миф и современная сказка//С. Ф. Ольденбургу: К

пятидесятилетию науч.-обществ, деятельности. 1882--1932. Л., 1934.

Тураев Б. А. Древний Восток. Л., 1924.

Тураев Б. А. Египетская литература. M., 1920.

Францов Ю. П. Древнеегипетские сказки о верховных жрецах//Сов. фольклор, 1935,

No 2-3.

Фрейденберг О. M. Поэтика сюжета и жанра. Л., 1936.

Фрейденберг О. M. Сюжет Тристана и Исольды в мифологемах Эгейского отрезка

Средиземноморья//Тристан и Исольда: Сб. статей. Л., 1932.

Фрэзер Д Золотая ветвь. M., 1983.

Фрэзер Д. Золотая ветвь, т. II. М" 1928, т. I. M., 1928.

Фрэзер Д. Золотая ветвь, т. III. M., 1928.

Фрэзер Д. Золотая ветвь. Изд. 2-е. Л., 1983.

Фюстель де Куланж. Гражданская община древнего мира. СПб., 1906.

Харузин Н. Н. Русские лопари. M., 1890.

Харузин Н. Н. Этнография, вып. IV. Верования. СПб., 1905.

Худяков M. Г. Культ коня в Прикамьи//Из истории докапиталистических формаций Сб.

статей к 45-летию науч. деятельности Н. Я. Марра. M; Л, 1933.

Худяков И. А. Верхоянский сборник. Якутск, 1890 (Зап. Вост.-Сиб. отд. Рус.

геогр. об-ва по этногр., т. 1, вып. 3).

Чернецов В. Н. Вогульские сказки: Сб. фольклора народа манси (вогулов). Л.,

1935.

Шкловский В. Теория прозы. M.,--Л., 1925.

Штернберг Л. Я. Материалы по изучению гиляцкого языка и фольклора, т. 1. СПб.,

1908.

Штернберг Л. Я. Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936 (Науч.-исслед.

ассоциация Ин-та народов Севера ЦИК СССР им. П. Г. Смидовича. Материалы по

этногр., т. IV).

Эдда: Скандинав. эпос/Пер., предисл. и ком. С Свириденко M., 1907.

Яворский Ю. А. Памятники галицко-русской народной словесности, вып. 1. Киев,

1915, No 27. (Зап. Рус. геогр. об-ва по отд. этногр., т. XXXVII, вып. 1).

500

Сокращения

Аз. -- Азадовский M. К. Верхнеленские сказки. Иркутск, 1938.

Аф. -- Афанасьев А. Н. Народные русские сказки, т. 1--3 / Подгот. текста,

предисл. и примеч. В. Я. Проппа. M., 1957 (в тексте книги в скобках указаны не

страницы, а номера сказок).

Больте--Поливка -- Bolte J., Polivka G. Anmefklingen zu den Kinderund

Hausmarchen der Bruder Grimm, Bd. 1--5. Leipzig, 1913--1932.

Гримм -- Grimm J. und W. Kinder- und Hausmarchen, Bd. 1--3, Berlin, 1822 и др.

(в тексте в скобках указаны номера сказок).

Ж. ст. - Живая старина, т. XXI, 1912, вып. II-IV.

3В -- Зеленин Д. К. Великорусские сказки Вятской губернии. Пг., 1915 г. (Зап.

Рус. геогр. об-ва по отд. этногр. т. XLII.)

ЗП -- Зеленин Д. К. Великорусские сказки Пермской губернии. Пг., 1914. (Зап.

Рус. геогр. об-ва по отд. этногр., т. XLI.)

К. -- Сказки M. M. Коргуева. Кн. 1/Зап., вступ. статья и комм. А. Н. Нечаева.

Петрозаводск, 1939. (Сказки Карельского Беломорья, 1.)

"Книга мертвых" -- Naville E. Das Aegyptische Todtenbuch der XIII. bis XX.

Dynastie, Bd. 1-2. Berlin, 1881.

Он. зав. -- Песни и сказки на Онежском заводе. Петрозаводск, 1937. (Карел. НИИ

культуры.)

Онч. -- Ончуков Н. E. Северные сказки. СПб., 1908. (Зап. Рус. геогр. об-ва по

отд. этногр., с. XXXIII.)

Ригведа -- Ludwig A. Der Rigveda, oder Die heiligen Hymmen der Brahmana/Zum

ersten Mal vollstandig ins Deutsche ubersetzt, Bd. I--V. Praga, 1876-1883.

Сад. -- Садовников Д. Н. Сказки и предания Самарского края СПб., 1884. (Зап.

Рус. геогр. об-ва по отд. этногр., т. XII.)

Сев. -- Карнаухова И. В. Сказки и предания Северного края. M,, 1934.

Ск. -- Соколовы Б. и Ю. Сказки и песни Белозерского края. M., 1915.

См. -- Смирнов А. M. Сборник великорусских сказок Архива Русского

географического общества, вып. I, II. Пг., 1917. (Зап. Рус. геогр. об-ва по отд.

этногр., т. XLIV1,2)

Худ. -- Худяков И. А. Великорусские сказки, вып. 1--3. M., 1860--1862.

Сб. МАЭ -- Сборник Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого АН СССР

(Ленинград).

ARw -- Archiv ftr Religionswissenschaft (Leipzig).

FFC -- Folklore Fellows Communications. Edited for the Folklore Fellows

(Helsinki).

ZfE -- Zeitschrift far Ethnologic (Berlin).

ZV -- Zeitschrift des Vereins fur Volkskunde (Berlin).

501

Именной указатель

Aarne A. 11; 222; 419,421; 494

Achelis Th. • 191; 379; 416; 494

Aechlimann J.F. • 478

AndersonW.-499

Ankermann В. • 244; 494

Appelbaum M.A. • 478

Armstrong R.P. • 465

Aufhauser Y.B. • 306; 307; 494

Bolsche W. • 305; 494

Balsiger • 478

Baumgartaer W. • 179; 494

Bausinger H. • 466

Bedier J.-15;464;494

Benes B.-466

Benfey Th.-201;494

Berndt C.H.-466

Best Е.-331; 494

Boas F. • 150; 156; 158; 171; 185; 186; 231; 268;269;289;318;369;391;393;

420;494

Bogatyrev P. • 464 Bolte J. • 494; 501

Bousset W. • 163; 494

Bozoky E. • 481

Bravo G.L. • 463

Breasted J.H. • 162; 297; 372; 494

Bremond C. • 465

Brinton D.G.-139;494

Budge E.A.W. • 162; 290; 353; 373; 494

Buhler I.R. 474

Burger F. • 494

Buschan G. • 405; 494

Boas F. •161; 494

Carey В. • 476

Clouston W.A.-490

Codrington R.H. • 224; 228; 494

Cosquin E. • 246; 494

Christensen A.-489

Curtis E.J. • 478

Cushing F.H. • 494

Dan I.-476

Diamond • 464

Dieseldorf E. • 340; 494

Dieterich A. • 178; 242; 283; 334; 374; 375;494

Dorsey G-A. • 152; 160; 170; 200; 494

Drory R. • 476

Dundes A. • 463; 465; 475

Ehrenreich P. • 307; 494

Elkin P.-310;494

Fischer J.L. • 465 Frazer G. • 134; 159; 161; 192; 193;

209;213;215;216;238;251;286; 295; 316; 330; 356; 368; 370; 390; 392;424;495

Frobenius L. -114; 150; 152; 167; 178; 182;218;224;228;229;241;263;

265;281;289;293;295;305;308; 311; 316; 318; 320;321;325;336; 347;355;424;491;495

Fullebom F.-159;290;495

Gayton A.H. • 159; 174; 495

Gennep A. • 150; 196; 490; 495

Gillen F.-335;380;497

Gomme G.L. • 489

Greimas A.I. • 465

Gressmann H. • 162; 174; 326; 351; 495

Grimm J. und W. • 501

Gontert H. • 163-165; 333; 495

Gutmann B. • 342; 345; 495

Haeberlin H. • 238; 274; 495

Hahn J.G. • 312; 405; 489; 495

Hambly W.D. • 306; 336; 423; 495

Hambruch P. • 293; 371; 495

Hartland E.S. • 230; 306; 495

Hermes G.-257;495

Hertel J. • 201;290; 495

Holbek B.-467;473

Holland R. • 265; 294; 375; 495

Howey M.O.-259;495 Huet О. • 490

Ingemann F.J. • 465

Jacobs M. • 465

Jacoby A.-188;495

Jakobson R. • 464

Jason H.-467;468;476

Jensea P.-174;294;495

Jeremias A. • 276; 284; 373; 495

Jolles A.-464

Josselin de Jong J.P.B.- 250; 495

Kaibel G.-495

Kalish • 478

Karstens R. • 140; 495

KirbyW.F.-230;495

Klein S. • 478

Koch-Grunberg Th. • 496

Kohler J.-289;496

Koehler R.-490

Kretschmer P. • 180; 496

Krickeberg W. 244; 336; 342; 416; 496

502

Kroeber A.L. • 125; 153; 166; 170; 275; 311:319; 404; 416; 494; 496

Kuster E. • 306; 346; 495

Learch E. • 464

Levi-Strauss C. • 463; 464

Levy-Bruhl L. • 330; 380; 496

Leyen F. • 464; 490

Liljeblad S,-116;239;496

Loeb E.M. • 150; 157;209; 227; 309;496

Ludwig A. -.501

Mackensen L. • 116; 496

Mahly J.-306;496

Malten L. • 259; 262; 334; 425; 496

Maranda (Kongas) E.-K. • 465; 473; 475

Maranda P. • 465; 475

Maspero C. • 373; 496

Mathews K.H. • 191; 198; 496

Meier J.-310;496

Meinhof C. • 496

Minsky M. • 482

McConnel U. • 496

McCansen F. • 169; 265; 289; 332; 416; 496

Nathhorst B. • 465

Naville E. • 501

Negelein J. • 145; 259; 260; 262; 293; 490; 491;496

Neuhauss R. • 434; 496

Nevermann H. • 150; 160; 191; 200; 201;205;227;228;308;310;496

NilssonM.P.-139;395;496

Oldenberg H. • 264; 496

Parkinson R. • 157; 179; 201; 227; 1231; 333; 496

Philpot J.H. • 297; 496

Pirkova-Jacobson S. • 463

Polivka G. • 7; 116; 124; 159; 494; 496; 501

Pop M. • 466; 490

Preuss K.-275;278;497

Propp V.I. • 463; 464; 466; 478

Radcliff-Brown A.R. • 308; 369; 497

Radin P.-464

Radermacher L. • 323; 497

Rank О.-306;325;497

Ranke K. • 306;497

RasmussenK.-289;497

Raum I. • 109; 290; 497

Reinach S.-188;497

Reitzenstein R. • 145; 405; 497

Rohde E. • 163; 178; 260; 398; 497

Roscher W.H. - 152; 338; 345; 497

Rohan-Csermak G. • 465

Saintyves P. • 148; 186; 246; 497

Samter E. • 145; 175; 225; 379; 401; 497

Schefteloviz I. • 416; 497

Schmidt W. • 228; 497

Schrijnen J. • 464

Schurtz H. • 150; 179; 181; 182; 185; 186;196;198;204;206;209;211; 212; 215;

224; 231; 308; 497

Schweinfarth G. • 379; 497

Scott L. • 463

Sebeok A.-465

Segal D. • 467

Selby H.A.-474

Seligmann C.G. - 242; 497

Siecke E. • 305; 497

Smith G.E.-306; 497

Souriau E. • 464

Spencer В.-378; 380; 497

Spiess К. • 464; 490

StannerW.E.H.-466

Steinen K.-238;497

Stender-Petersen A. • 464

Stengel P. • 259; 262; 291; 497

Thilenius G. - 496

Thompson S. • 468

Urikel C.N. • 270; 497

ordemieldeH.-166;497

Vrabie Ch. • 466

Wagner A.-463

Warburg A.-127;497

Waser O.-241;295;497

Webster H. • 150; 175; 178; 181; 183; 185; 195; 196; 198; 209; 212; 214; 217;

221; 225;272;289;309;497

Weicker G. • 293; 294; 313; 491; 497

Wellhausen J. • 379; 497

Werner E.T.C.-337;497

Wiedemann A. • 286; 295; 423; 497

Wilamowitz-Moellendorf U. • 126; 498

Wundt W. • 9; 490; 498

Аарне А. • 11-13; 18; 88; 222; 419-421; 426; 427; 437; 462; 467; 468;476;489

Азадовский М.К. • 141; 285; 501

Андерсен Г.Х. • 75; 491

Андреев Н.П. • 138; 285; 364; 489

Аничков Е.В. • 490

Анкерман Б. • 244; 245; 274

Анохин А.В.-275; 498

Анучин Д.Н. • 146; 258; 259; 295-297; 498; 499

503

Аполлодор -338

Арапов М.В.- 459

Армстронг Р.П. • 454

Артемидор • 333

Аристофан 374

Ауфгаузер Й. • 307

Афанасьев А.Н. • 8; 9; 12; 19; 24; 120;132-134; 136; 137; 144;153; 155; 157-160;

163; 164; 166-169; 171-173;176;177;180;181;184; 195; 197; 204; 205; 207-209;

211; 213; 216; 220;221;223;226;229;230; 233;236;239;240;243;245;246; 248; 250;

251; 253-255; 258-262; 266-271; 275; 278;280;282-285; 288; 292; 295-305; 312;

317;325; 332; 348; 354; 360-362; 364;365; 367;371;375;377;378;381-384;

386;387;389;392;394;396; 397; 399;402;403;406;411;413-415; 419; 420; 422;426;

501

Берков П.Н. •458

Бадж Э.•161;290;323;353; 373

Бальбус С. • 463

Барт Р. • 454

Баузингер Г. • 458; 466

Баумгартен В. •116

Бедье Ж.-15;16;19;438;441

Бенеш Б. • 458

Бест • 330

Боас Ф.-124;160;391;432

Богатырев П.Г. -441; 459

Богораз-Тан В.Г. • 420; 434; 498

Бозоки Э. • 480

Больте И. • 7; 12; 124; 192; 217; 219; 221; 247; 26.8; 312; 370; 489; 501

Бороздин А.К. -490

Бремон К. • 453; 454; 458; 465; 467; 468

Брентано К. • 491

БрестэдДж. •162:372

Брето К. • 471

Бульбас С. • 463

Бюхлер И. • 474

Вагнер Р. • 136

Велльгаузен • 379

Вергилий • 152; 346; 498

Вересаев В.В. • 498

Веселовский АН. • 14; 15; 20; 66; 90; 113; 141;247;306;313;378;379; 380;

437;463;498

Видеман А. • 286

Викентьев В.М. • 139; 207; 498

Виламовиц-Меллендорф У. • 126

Виндт Л. • 489

Владимиров П.В. • 489

Владимирцов Б.Я. • 498

Властов Г. • 498

Волков P.M. • 10; 12; 14; 17; 464; 498

Врабье Г. • 458

Вундт В. • 9; 10; 14;69;259;292; 328; 343;490;491;498

Гаазе-Рапопорт М. Г. • 479

Геббель Х.Ф.- 136

Гейбель Э. 136

Герасимов • 187

Герасимова Н.М. • 486

Геродот • 372

Гесиод • 346; 498

Гете И.В. - 5; 6; 18; 66; 69; 75; 441; 491

Гиллен • 190; 335

Гомер • 126; 168

Греймас А.Ж. • 438; 447; 448; 449; 450; 451; 452; 453; 467

Гримм Я. и В. • 7; 76; 135; 137; 141; 188; 212;220;223;225;229;233; 268; 282;

312; 370; 413; 501

Группе • 374

Дан И.-476

Дандис А. • 456; 457; 465; 467; 475

Джекобс М. • 442; 456; 464; 465

Дизельдорф Э. • 340

Дитерих А.-334;346;375

Добровольский В.Н. • 282; 498

Дорси Дж. • 200; 258; 430; 431; 433; 434

Дрори Р.-476

Дрягин Н.М.-338;498

Дюмезиль Ж. • 447

Егоров Б.Ф. • 459

Еремина В.И.- 485; 486

Женет Г. • 454

Жирмунский В.М • 458; 463; 488

Замтер • 175; 225

Заньоли Н. • 471

Зарипов Р.Х. • 479

Зарубин И.И.-498

Зеленин Д.К. • 123; 135; 136;139; 151; 164;167;169;176;180-184; 189; 192;

195;197;199;204;206-215; 218; 220;223;226;229;230; 232; 233;245;255;262;263;266;

270; 278; 279;285;297;312;317; 325; 341;360;364;367;388;399;

402;413;415;419;426;435;441; 464; 488;498;499;501

Зелинский Ф.Ф. • 500

504

Зике • 305

Зоркая Н.М. • 481

Ибн Батута • 340

Иванов Вяч.Вс. • 459; 466

Ивлева Л.М.-483;484

Иеремиас А. • 284

Иохельсон В.М. -419; 420; 499

ЙоллесА.-441;458

Кагаров Е.Г. • 222; 380; 401; 406; 499

Казанский Б.В. • 149; 379; 499

Карнаухова И.В. • 138; 140; 144; 145; 158; 172; 199; 204; 222; 226; 227; 248;

285; 377; 388; 389; 392; 401; 501

Кенгяс • 455; 456

Кербелите Б.П. • 470

Кирби У.-230

Кирпичников А.И. • 306; 499

Клейн Ш.-478; 479

Клингер В.П. • 493

Козин С.А-498

Колесницкая И.М.(?) • 248; 493

Коргуев М.М. • 501

КреберА.Л.-125;275

Кретов А. • 476; 477; 478

Кречмер П. • 180; 232

Кунов Г. • 238; 499

Кук Дж. • 204

Кэрей Б.-476

Кюстер • 346; 355

Лайен Ф. • 437

Леви-Брюль Л. • 432; 434; 499

Леви-Стросс К. • 442.448; 450- 452; 455; 456;458;459;467;474;475;488

Ленин В.И.-113; 122; 492

Лильеблад С. • 116; 240

Липперт Ю. •378;380;499

Лотман Ю.М. • 459

Лукиан • 375

Лурье С.Я. • 149; 184; 210; 211; 212; 215:499

Людвиг • 266

Макензен Л. • 116

Mapкc K. • 116; 117; 122; 130; 280; 492; 499

Маркус С. • 471

Марр Н.Я. • 257; 288; 398; 499; 500

Мартемьянов Ю.С. • 482

Мартынова А.Н. • 467

Мейер 310

Мелетинский Е.М. • 437; 465; 466; 467; 473;481;485

Мельц М.Я. • 487

Миллер В.Ф. 118;490

Миллер О. • 489;

Минаев И.П. • 141; 354; 499

Минский • 482

Морган Л.Г.- 117

МорэА.-291;294;353;499

Мэли • 306

Негелейн • 259; 260; 262

Неклюдов С.Ю. • 459; 466; 473; 483

Нечаев А.Н.-501

Никифоров А.И. • 13; 114; 306; 313; 411; 438; 441;464;490;499

Нильссон-139

Новик Е.С.466; 473; 476

Овидий Публий Назон • 152; 499

Овсянико-Куликовский Д.Н. • 264; 499

Огибенин Б.Л. • 459; 466

Ольденберг X. • 264; 267

Ольденбург С.Ф. • 15; 488; 490; 498; 499; 500

Ончуков Н.Е. • 135; 168; 169; 171; 182;188;205;206;216;219;229; 237; 245; 246;

282; 296;398;501

Пайк К.Л.-456

Панцер Ф. • 343

Перетц В.Н. • 441; 464; 488

Пермяков Г.Л. • 459

Пизеций • 331

Пиркова-Якобсон С. • 441

Поливка Ю.И. • 12; 116; 158; 159; 219; 221; 247;370;501

Попов А.А.-265; 498; 499

Поп М.-458

Поспелов Д.А. • 479

Потебня А.А.-165;499

Пропп В.Я. • 67; 120; 318; 347; 402; 437; 440; 442; 445; 446; 448; 452; 457;

459; 461; 463; 464; 467; 469; 474; 476-479; 482- 488; 490; 492; 493; 499

Псевдокаллисфен • 294

Путилов Б.Н. • 483

Пушкин А.С. -478

Пятигорский А.М. • 459

Радермахер Л. • 116; 311; 374; 425

Расмуссен К. • 289

Ратнер-Штернберг С.А. • 330; 499

Раум И. • 290

Рафаева А.В.-467

Ревзин И.И.-479;480

Рейтценшгейн Р. • 373; 405; 406 Роде Э. 163;242;260;398

505

Рошияну И. • 458; 466

Рыстенко А.В. • 306; 499

Савченко С. • 490

Сегал Д.М. • 466

Садовников Д.Н. • 136; 144;180;195; 199; 205; 207;213;218;240;312; 313; 402; 501

Сайто К • 482

Сегал Д.М. • 459; 466; 473

Селби Г. 474

Свириденко С. • 500

Семенова Е.Т. -479

Сентив П. • 148

Серебряный С.Д. • 459; 466

Смидович П.Г. • 500

Смирнов А.М. • 69; 105;106;133; 135; 136;140;144;153;168;169; 171; 173; 176;

180; 183-185.189;190;192;195;197;205;207;218; 220;223;224;226;228;232;233;

236;240;246;250;259;262;268; 285; 287; 288;297;301;302;312; 313; 326;

358;366;380;383;385; 387; 389;399;402;413;415;416; 422;489;501

Смирнов Ю.И. • 459

Снегирев И.Л. • 499

Соболевский А.И. • 464; 490

Соколовы Б.М. и Ю.М. • 204; 232; 258; 261; 403;501

Соколов Ю.М. -285

Софокл • 126; 424; 500

Спенсер Б.- 190; 335

Сперанский М.Н. • 7; 8; 113; 489; 500

Станнер В. • 466

Стендер-Петерсен А. • 441

Стерн Т. -456; 465

Струве В.В,- 139; 145; 500

СурьоЭ.-441;448

Тихая-Церетели М.Г. • 135; 137; 396; 398; 500

Толстой И.И. • 189; 228; 229; 247; 248; 249; 252; 477;478;500

Тодоров Т. • 454

Томпсон С. • 18; 442; 462; 467; 468; 476

Топоров В.Н. • 459; 466

Тройский И.М. • 123; 194; 343; 425;

500

Тураев Б.А. • 156; 276; 331; 356; 372; 500

Усеинов К.У. • 500

Узенер Г. • 129; 326

Фишер Дж.Л. • 454; 455; 456

Фотино С. • 471

Францов Ю.П. • 286; 500

Фрейденберг О.М. • 201; 333; 379; 395; 500

Фридрих И. • 493

Фробениус Л. • 126; 157; 167; 182; 229;290;293;295;338;491

Фрэзер Д. • 123; 133; 134; 136-139; 148;159;171;192;213;220;234; 249; 251; 279;

286; 330; 339-342; 369; 370; 387; 395; 397; 408; 409; 411;417;487;493;500

Фюллеборн Ф. • 159; 290

Фюстель де Куланж • 259; 500

Халайский М.Е. • 490

ХарузинН-Н. • 145; 247; 280; 286; 373; 378;380;500

Хембли В.Д.-306;336

ХолбекБ.-467;473;474

Хомский Н. •471:475

Худяков И.А. • 134; 136; 155; 166; 171; 184; 195; 204; 211; 215; 220; 225; 226;

230; 232; 241; 246; 250; 262; 263; 266; 268; 270; 287; 297; 300; 301; 312; 349;

361;371; 387; 396; 397; 399;402;411;413;426; 500;501

Худяков М.Г. • 259

Чейф У. • 482

Чернецов В.Н. • 125; 241; 424; 500

Чернов И.А. • 459

Швейнфурт-379

Шервинский С.В. • 499

Шкловский В.Б. • 16; 20; 86; 500

Шор P.O. • 490

Шпис К.-437

Штейнен К.-237

Штенгель П. • 291

Штернберг Л.Я. • 145; 169; 171; 255; 257; 265;274;280;289;296;297;

298;314;330;333;339;340;342; 367;375;378;380;404;416;499; 500

Шурц А. • 179; 181; 182; 185; 198; 204; 206; 207; 209; 211; 212; 214; 218;272

Щеглов Ю.К.- 459

Энгельс Ф. • 116; 117; 119; 122; 130;280;492;499

Эренрейх П.-307

Эретеску Г. • 458

Яворский Ю.А. • 262; 500

Ясон X.-468;469;476

506

Указатель персонажей

Drudenfup • 165

Gyli 393 •

Frau Holle- 12; 169

Tamanui-ki-te-Rangi -355

Tsowatalalis • 393

Агни • 264; 266; 267;282;290

Адонис 188

Азан • 269

Аигос-310

Аисыт • 499

Акки- 326

Актеон • 405

Александр • 294

Али-баба • 476

Алкеста • 334

Алладин • 282

Аллату • 373

Аменти- 331

Амур-213; 219;233;334

Анубис • 291; 328

Апис • 170

Anon-350;351; 352;357

Any-162

Артемида • 171; 251; 405

Асдиваль • 475

Асмодей-247; 313

Астарта • 145

Атапанта • 397

Аттис • 405

Афина •251:260; 267

Афродита • 405

Ахелой • 345; 425

Ахилл-194-,201; 424

Ахурамазда -162

Бата- 139; 207

Беллерофонт • 260; 267

Бенну • 162

Будда-188; 296

Ваан- 356

Вайсинги • 354

Ванюха • 207

Ваня-189; 207; 411

Василиса •137;221;222;254;266; 285;363;420

Василиса Премудрая -221; 420

Василисушка -239

Вертогор • 45; 104; 270

Вертодуб • 104; 270

Веселой- 197

Вий- 167; 237

Виланд • 249

Виро • 330

Ворон Вороневич • 140

Вритра • 337; 348

Гармония • 355

Гарпии • 334

Гелиос •266;375

Георгий • 498; 499

Гесер • 323; 498

Гесиона • 323; 342

Геспериды • 374; 375

Гефест •249

Гидра-338; 351

Гильгамеш • 162; 174; 294; 295;

Гиппомен - 397

Гор • 328

Горгона-241;351

Горыныч • 270; 300

Горыня • 270; 271

Грозная Маланья • 363

Грязнавка • 285

Далила- 137; 228

Даная- 138; 140

Двуглазка • 25; 61

Деметра-193;194;251;333

Деянир • 345

Джангет • 323

Диана • 387

Дионис-188;291; 251

Дионис Загрей • 188

Добрыня-118

Дубыня • 270; 271

Дугиня-270

Дхобичанд • 354

Еврит • 397

Егорий • 499

Европа- 311

Ексюкю • 349

Елена Золотая Коса Непокрытая Краса • 363

Елена Прекрасная • 134; 254; 288; 363; 389;419

Елена Премудрая - 59; 363

Елисей • 227

Емеля-30;108;243

Еруслан • 241

Жихарь (Жихарько) • 166

507

Зевс 158;270;327;343;425

Змиулан • 42; 108

Золушка • 239; 242; 444; 472

Зоркий • 56; 396

Иадон-137

Ибис • 294

Иван • 15; 19; 20; 29; 25; 30;31;37; 39; 41-46; 48; 51; 53-63; 65; 66; 68; 71;

78; 79; 85; 87; 100; 101; 104; 107; 108; 113; 134; 138; 144; 152-154;

159;160;163;165;169; 223;224;226;229;230;236;237; 240;243;248;253,254;258;261;

268; 270; 282;283;287;288;292; 304; 348;354;358; 360-362; 364; 365; 377;

383;384;386;389;397; 403;411;413;416;426;490

Иван Дорогокупленный • 397

Иван Кобылин сын • 268

Иван Туртыгин • 240

Иванушка • 97; 144

Ивашко • 55

Идолище • 100

Иелх • 289; 293

Иеро • 335

Изида (Исида) • 357; 405

Илья • 265

Имхуллу • 323

Индра • 337; 348; 354

Иокаста • 443

Ипподамия-333

Исаак • 168

Иштар (Иштарь) • 284; 326; 405; 500

Кадм • 355; 443

Калипсо • 163

Кария • 335

Карко• 178

Катома • 100; 101

Кегяльлик • 350

Кекропс•355;356

Келея- 193

Кербер • 345; 346

Кибела- 171

Китоврас • 498

Коваре • 175

Кожемяка • 55

Койон- 187

Комакоа (Комокоа) 157; 161

Кора • 333; 334

Кош•301

Кощей • 10; 15; 25; 26; 30; 42; 54; 65; 72; 107;108;127;148;169; 233; 301; 330;

334; 406; 418

Кощей Бессмертный • 301

Кузинька • 34; 49

Кузьма Ферапонтович • 403

Куррея-321;335

Кухт • 434 Ладон • 351

Лай-413;443

Ламия-178 Лаомедонт • 342

Лернейский змей • 338

Лесное чудо • 249

Лихо одноглазое • 166

Людмила- 31

Маат-173

Маит 354

Манерос • 405

Маниту•272;274

Мардук • 323; 327

Мария•375;478

Марко Богатый • 386

Марсаба- 178

Марья Прекрасная • 189; 190

Марья Моревна • 54; 107; 108; 366

Мауи • 293; 347; 354

Машенька • 144

Медный Лоб • 246; 247; 248; 249; 250;251

Медуза- 351

Меламп- 313; 397

Мелиа • 391

Мерлин • 247

Мехен • 357

Мидас•247;248

Милолика•54;389

Минотавр • 249; 342; 343

Миру 192; 193

Мишка Водовоз • 403

Мнемосина • 283

Моисей • 356

Мормо • 178

Мороз•37;268;269; 271; 392

Морозко-12;19;142;169

Невидим • 250; 262; 275

Некрещеный лоб • 386

Нелей • 397

Нергал • 276

Нерей • 425

Нибим • 323

Нидгод • 249

Никита-197

Никола- 189

508

Ной - 326

Нума • 247

Обжора • 394

Объедало • 37; 394

Один-241; 324; 329

Одиссей •130;143;163;166;173; 183; 397; 500

Одноглазка • 25; 61

Опивало • 37; 394

Орест- 182; 184; 493

Орифия•334

Орфей-188

Осирис•188;291;298;326;352; 357; 372 Ox- 180

Павел • 375

Пан-164

Пандора • 371

Паха • 336

Пегас • 260; 267

Пелей-194;424

Пелий 413

Пелопс•267;333; 397

Пенфей-188

Пели • 172

Периклимен • 425

Персей • 138; 306; 342; 343; 412

Персефона • 163

Пифон-351

Плутон • 333

Пожиратель Мертвых -353

Покатигорошек • 98

Полифем-166; 167; 183

Посейдон • 267; 342; 374; 397; 425

Правда • 253

Психея •213;219;220;233;334;428

Пта • 372 Птах • 145

Pa • 266; 348; 351; 352; 356; 357; 366; 372

Родарк • 247

Руслан-31; 240

Самсон- 137; 168; 228

Саргон • 326

Свипдагр • 239

Сеид • 341

Селау • 352

Сет-291; 297; 353

Синис•271

Синяя Борода • 148; 149; 188; 232

Скороход • 396

Слейпнир • 329

Солнцева сестрица (Солнцева сестра) • 104; 354; 362

Соломон-247; 313; 498

Солон Солоныч -212

Стрелец • 142; 362; 396; 422

Студенец • 268; 271

Суйла • 276

Сути • 353

Сученко • 19; 98; 99

Сфинкс•443

Талос • 249

Танатос • 334; 380; 425

Терешечка • 176

Тесей • 271

Тиамат • 323; 493

Тивакавака • 347

Тимоня- 215

Тиресий • 168

Тот•294

Трескун •37;268;269;271;392

Тристан • 379; 380; 436; 498-500

Тубуан • 201

Умугарна • 336

Усынюшка-181

Усыня-181;269;270;271

Фавн • 247

Фармакея • 334

Федор Бурмакин -215

Фетида-194; 424

Финист Ясный Сокол (Финист) • 26; 28; 144; 223; 278; 395

Хapк Харкович •212

Харон • 294; 296; 374

Харос • 425

Хель- 163

Царь Огонь • 363

Царь Змий • 386

Цербер-155

Чернавка • 259

Чуткий • 56; 396

Шанго • 265

Эабани • 162; 294

Эдип • 412; 418; 443; 444; 454

Эллил- 162

Эмпуса-164;178;425

Эней • 346

Эришкигал • 276

Яга Ягишна • 168

Ягишна• 25

Яков • 168

Ясон •323;468;469;476

509