К оглавлению
13. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦЕРКОВЬ
Теряя возможность активной жизни в Церкви, отлученный не перестает
оставаться христианином. Отлучение не стирает «печати» крещения, а потому
отлученный сохраняет потенциальную принадлежность к Церкви. Поэтому каждый
отлученный несет в себе возможность выхода из состояния отлучения, то есть он может
быть вновь принятым в Евхаристическое собрание. Условием выхода из состояния
отлучения является покаяние. Как при вступлении в Церковь покаяние играет роль
предварительного момента, так и при выходе из состояния отлучения оно играет ту
же роль. Тем не менее, смысл покаяния в этих двух церковных актах не является
тождественным. Одно совершается вне состояния в Церкви: оно есть metanoia ветхого
человека. Другое совершается после его духовного рождения для жизни в новом эоне.
Как мы увидим ниже, эта особенность покаяния в состоянии отлучения поставила в
древней Церкви тяжкую проблему.
Начальной точкой покаяния отлученного является сознание греховности своей
жизни, которое - вызывает в нем перемену (metanoia). Как внутреннее решение
кающегося покаяние есть некий момент его духовной жизни, который не измеряется
временем. Отлученный есть блудный сын, ушедший от Отца в страну далекую. После
долгих лет настал в его жизни момент, когда он пришел в себя и сказал: Сколько
наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода. Встану и
пойду к отцу моему и скажу ему: отче, я согрешил против неба и пред тобою и уже
недостоин называться сыном твоим: прими меня в число наемников твоих (Лк.
15,17-19). Он встал и вернулся к Отцу. Отлучая своего неверного сына, Церковь
верит в то, что он рано или поздно вернется в объятия отчие, но когда именно
наступит этот момент покаяния в душе отлученного, она не определяет, так как
это во власти самого кающегося. Он может наступить очень скоро, но может и
никогда не наступить.
Покаяния отверзи ми двери... Никто не может отказать отлученному в покаянии.
Но открывает ли ему покаяние закрытые перед ним двери Церкви? Вступление в
Церковь совершается через aphesis hamartion (отпущение грехов).
Возможно ли отпущение грехов после крещения? Фактически этот вопрос есть вопрос
о возможности покаяния после крещения. Без прощения грехов покаяние остается
только человеческим делом, неспособным ничего изменить в жизни человека. В
настоящее время Церковь принимает каждого кающегося в свое лоно: она вновь принимает
его к участию в Евхаристии. Было ли так с самого начала?
В мою задачу не входит изложение истории покаянной дисциплины. Я только
отмечу основные моменты этой истории. Церковь пришла к современной практике
после долгих сомнений, колебаний, нерешительности и даже внутренней борьбы.
Трудность истории покаянной дисциплины, главным образом, лежит в том, что для
нас еще многое остается неясным. Какова была практика апостольского времени?
Как будто нет сомнений, что апостол Павел допускал возможность обратного приема
в Церковь отлученных. Так что вам лучше уж простить его и утешить, дабы он не
был поглощен чрезмерною печалью. И потому прошу вас оказать ему любовь. Ибо я
для того и писал, чтобы узнать на опыте, во всем ли вы послушны. А кого вы в
чем прощаете, того и я; ибо и я, если в чем простил кого, простил для вас от
лица Христова (2Кор.2,6-10). Факт приема в Церковь отлученного является
бесспорным. Но тождественно ли это лицо с грешником Первого послания к Коринфянам?
(Если это разные лица, то нам остается неизвестной судьба последнего.) Если исходить
из предположения (уверенности у нас в этом нет), что эти лица не тождественны,
то не вправе ли мы сделать заключение, что Павел различал несколько ступеней
отлучения, как это было в иудаизме? Если sammata не влекло за собой побиения
камнями, то все равно осужденный считался умершим в глазах иудейского народа.
Поэтому не могло быть речи о какой-либо возможности его обратного приема. Мог
ли Павел разделять церковное отлучение на степени? Это очень мало вероятно,
так как природа отлучения такова, как мы видели, что она исключает эту возможность.
Какова бы ни была степень отлучения, последствия его остаются одними и теми же.
Других указаний у Павла мы не находим, если не считаить 1Тим.5,22: Рук ни на
кого не возлагай поспешно, и не делайся участником в чужих грехах. Но мы не уверены, идет ли
здесь речь о возложении рук in paenitentiam [в знак покаяния]. Если мы примем
во внимание свидетельство Луки, то скорее надо думать, что двери Церкви не были
закрыты ни для какой категории грешников. Притча о Блудном сыне имеет религиозный
смысл, но она не исключает и морального смысла, особенно ее заключительные
слова: О том надо радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил,
пропадал и нашелся (Лк. 15,32). Слово nekros (мертв) не указывает ли на высшую
степень иудейского отлучения sammata? Если это так, то не означают ли слова
Христа, что sammata не может существовать в Церкви?
Об этом же свидетельствует восьмая глава Евангелия от Иоанна. Христос
снимает с грешницы sammata и принимает ее: Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не
греши (Ин.8,11). Так же категорически звучат слова Христа в Евангелии от
Матфея: Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи, сколько раз прощать
брату моему, согрешившему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: Не
говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз (Мф. 18,21-22). Вопрос
Петра, по-видимому, имел ограниченный смысл. Он имел в виду, вероятно, только
те грехи, которые по Моисееву законодательству не влекли за собой смерть. Ответ
Христа имеет скорее неограниченный смысл. Да будет тебе как язычник и мытарь, указывает
на состояние herem или sammata (1). Человеческой воле противополагается воля
Божия: Нет воли Отца вашего небесного, чтобы погиб один из малых сих (ст. 14).
Как ни ясны приведенные свидетельства из Евангелий, они еще не решают
вопроса о практике апостольского времени относительно обратного приема в
Церковь. Не относится ли покаяние, о котором они говорят, к покаянию крещения?
Если это так, то они не могут быть использованы как указания относительно приема
отлученных. Если даже это не так, то имеют ли они абсолютный характер? Апостол
Павел мог признавать возможность приема отлученных в Церковь, но означает ли
это, что для него, как и для других апостолов, в этом вопросе не существовало никаких
исключений? Он мог не вводить разделения отлучения на степени, но мог считать,
что некоторые категории грешников не должны быть обратно принимаемы. Это
предположение не является совершенно исключенным. Аргументом в пользу этого
предположения могут служить слова Христа: Посему говорю вам: всякий грех и хула
простятся человеку; а хула на Духа не простится человекам. Если кто скажет
слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого,
не простится ему ни в сем веке, ни в будущем (Мф.12,31-32). (2) Значение этого
аргумента для нас уменьшается от того, что это место из Евангелия, как и
параллельные ему места, является исключительно трудным для толкования. Но из
этих мест несомненно следует, что хула на Духа Святого не прощается людям ни в
сем, ни в будущем веке. «Будущий век» относится не только ко времени парусии, но
и ко времени Церкви, а следовательно, эта категория грешников не должна
приниматься в Церковь. У апостола Иоанна эта категория грешников значительно увеличена:
Есть грех к смерти [pros thanaton]: не о том говорю, чтобы он молился. Всякая
неправда есть грех, но есть грех не к смерти (1Ин.5,16-17). Совершенно
несомненно, что «грех к смерти» есть тот, который влек за собой в иудействе sammata.
Бог дарует жизнь грешнику, который не согрешил грехом к смерти. А если Бог не
дарует жизнь грешнику, то он и не может быть принят в общение.
Совершенно особняком в новозаветных писаниях стоит свидетельство Послания к
Евреям: Ибо невозможно однажды просвещенных и вкусивших дара небесного, и
соделавшихся причастниками Духа Святого, и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и отпадших, опять обновлять
покаянием, когда они
снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему (Евр.6,4-6). Ибо если мы,
получивши познание истины, произвольно грешим: то не остается более жертвы за
грехи, но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать
противников. Если отвергшийся закона Моисеева, при двух или трех свидетелях,
без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию
повинен будет тот, кто попирает Сына Божия и не почитает за святыню кровь
завета, которою освящен, и Духа благодати оскорбляет? (Евр. 10,26-30). (3)
Очень рискованно рассматривать эти места из Послания к Евреям как ораторский
прием, точнее, гиперболу. Они вполне находятся в линии всего учения автора
послания. Последний категорически утверждает невозможность второго покаяния,
так как не остается больше жертвы за грех, которая единожды (ephapax) принесена.
С другой стороны, рискованно также очень распространять
смысл этих мест из Послания к Евреям. Составитель его имел в виду не вообще
покаяние (metanoia), а покаяние за определенные грехи — именно за те, за
которые по закону Моисееву следовала смерть. Это «грехи к смерти» Послания Иоанна.
Нам нет необходимости на основании Послания к Евреям утверждать, что его
составитель вообще отвергал покаяние после крещения. Подобная точка зрения
поставила бы неразрешимую проблему согласования свидетельств Послания к Евреям
относительно покаяния с показаниями остальных новозаветных посланий.
Составитель послания отвергал не абсолютную, а относительную возможность
покаяния после крещения. Была ли это точка зрения апостола Павла? Ответ,
скорее, может быть отрицательным, чем положительным, так как в вопросе о
покаянии составитель Послания к Евреям ближе, как мы видели, к писаниям
Иоанна, чем к посланиям Павла. (4)
Таким образом, наши сомнения относительно практики апостольских времен,
относящейся к вопросу о приеме в Церковь отлученных, оказываются не столь
большими, как можно было думать с первого раза. Мы не знаем в точности, допускала
ли апостольская Церковь абсолютную или более или менее относительную
возможность покаяния. В последнем случае покаяние было закрыто для тех, кто
повинен в «грехах к смерти».
Дальнейшая история покаянной дисциплины заключается в том, что постепенно
утверждается в церковном сознании неограниченная возможность покаяния для всех
категорий грешников. Фактически вопрос главным образом относился к приему
отлученных за «грехи к смерти». К ним относились прелюбодеяние, убийство и
идолопоклонство, которые понимались либо в узком, либо в широком смысле. Если
отбросить самые крайние течения, то обычное церковное сознание допускало
возможность покаяния в других, более легких, грехах. На основании всех
имеющихся в нашем распоряжении памятников нам трудно установить, какова была
обычная практика относительно «смертных грехов» в первой половине II века.
Наиболее обычное заключение, к которому приводит анализ этих памятников,
состоит в том, что однообразной практики в этом вопросе не существовало.
Фактически это правильно, но по существу неправильно. Большей частью мы подходим
к этому вопросу с правовой точки зрения, которая установилась во второй
половине III века. Мы спрашиваем, имела ли право местная церковь в лице епископа принимать в общение тяжких грешников?
На этот вопрос мы принуждены отвечать, что в разных церквах поступали очень разно.
Но это разнообразие вытекало не из разных принципов, а именно из общих.
В течение всего II века правовая точка зрения на прием грешников в общение
еще не существовала, а потому о праве местной церкви или о праве епископа
никто не думал. Прием в церковь отлученных совершался, как и все вообще в
церквах, согласно откровению воли Божией. Местные церкви принимали в общение
тех грешников, которым Бог отпустил грехи. Такого рода понимание не находилось
в противоречии с властью «вязать и разрешать». Церковь разрешала и вязала не
согласно человеческой воле епископа или коллективной воле собрания, а
согласно воле Божией. Об этом свидетельствует Пастырь Ерма (середина II в.).
Относительно этого памятника до сих пор идут еще споры. Основной его темой
является вопрос о покаянии. «Я сказал ему: Господи, я слышал от некоторых
учителей, что нет иного покаяния, кроме того, когда сходим в воду и получаем
отпущение грехов наших. Справедливо, говорит, ты
слышал. Ибо получившему отпущение грехов не должно больше грешить,
но жить в чистоте». (5) Мы не должны понимать в абсолютном смысле ни вопрос Ерма,
ни ответ ангела. Речь идет не об абсолютной чистоте, а о тяжких грехах. Мнение,
высказанное Ермом в вопросительной форме, принимается ангелом как должное и
правильное. Слишком поспешно было бы считать, что
мнение Ерма выражало общее сознание Римской церкви II века. Если бы это
было так, то Epм иначе поставил бы вопрос. Сам Ерм вполне определенно указывает,
что высказываемое им мнение разделяется только «некоторыми учителями». Самое
большее, на что уполномачивают нас слова Ерма, это то, что в среде Римской
церкви имелись представители такого рода мнения. Где искать этих «некоторых
учителей»? Как будто естественнее всего искать их, если не в монтанистских кругах,
то в кругах близких к монтанизму. Против этого предположения не может служить
аргументом мнение Тертуллиана об этом памятнике. Тертуллиан называл Ерма
«пастырем прелюбодеев». В этом нет ничего удивительного, так как идея Пастыря не
была приемлема для Тертуллиана времени написания De pudicitia. Итак, «некоторые
учители» правы: второго покаяния нет. Но «Бог сердцеведец, провидящий все, знал
слабость людей и великую злобу диавола, по которой он будет вредить рабам
Божьим и коварствовать над ними. Поэтому милосердный Бог сжалился над своим созданием
и положил такое покаяние, над которым и дана мне власть». (6) Ангел возвещает
«юбилейный год»: всем, кто до откровения, полученного Ермом, согрешили, имеют
возможность покаяться. «Те, которые только что уверовали или имеют уверовать,
не имеют покаяния в грехах [то есть в грехах, которые они совершат после крещения],
но имеют отпущение прежних грехов своих. Тем же, которые призваны прежде этих
дней, положил Господь покаяние... Итак, я говорю тебе, что после этого великого
и святого призвания, если кто будучи искушен от диавола, согрешил, имеет одно
покаяние [mian metanoian echei]. Если же часто будет грешить и творить покаяние
— не послужит это на пользу человеку, так делающему: ибо с трудом он будет жить
в Боге. И я [то есть Ерм] сказал: Господин, я обновился, когда услышал об этом
так обстоятельно. Ибо я знал, что спасусь, если еще не присовокуплю ничего к
грехам своим. Спасешься, сказал он, ты и все, которые сделают то же».(7) Это
торжественное призвание (klesis), по-видимому, относится ко всем категориям грешников.
Но во всяком случае, Ерм вполне определенно говорит о возможности покаяния за
прелюбодеяние и за апостазию, если она была вынужденной. (8) Возвещая возможность
покаяния, Ерм остается в порядке прежних идей о покаянии: его призыв к покаянию
основан на откровении воли Божией. Ерм получает приказание передать записанное
им откровение пресвитерам Римской церкви. Он, по-видимому, не сомневается в
том, что Римская церковь исполнит волю Божию, открытую ему, и примет в общение покаявшихся
грешников. Но Ерм как будто забыл, что пророчество состоит из откровения и его
испытания Церковью. Мы не знаем, как поступила Римская церковь. Пастырь пользовался
признанием со стороны Римской церкви, но далеко не таким, как в других церквах,
в частности в Александрийской церкви.
В первой четверти III века был издан, по-видимому папой Каллистом, эдикт, в
котором он, по словам Тертуллиана, объявил, что отпускает грехи прелюбодеяния:
«Ego et moechiae et fornicationis delicta paenitentia functis dimitto».* (9)
Распоряжение Каллиста вызвало жестокий протест со стороны Тертуллиана и Ипполита
Римского. Надо заметить, что Тертуллиан, восставая против эдикта Каллиста, не
отрицал за Церковью власть отпускать грехи «per spiritualem hominen». (10) В его
глазах кафолическая Церковь перестала быть Церковью Духа. Он, как Ипполит, восставал не столько
против самого факта отпущения грехов, сколько против способа. Отбрасывая все
преувеличения Тертуллиана, вызванные его увлечением монтанизмом, мы должны
признать, что конфликт его с Каллистом был в значительной степени конфликтом
права и благодати. Трудно ответить, стоял ли Каллист на правовой точке зрения.
Тертуллиан, вероятно, в своих обвинениях против Каллиста был неправ. Может
быть, он больше, чем кто-либо другой, способствовал введению идеи права в
церковную жизнь.
* Я отпускаю грехи прелюбодеяния и блуда по совершении покаяния.
Во всяком случае, эдикт Каллиста не вызвал кризиса. Кризис
настал позднее, в эпоху Киприана Карфагенского, в
связи с
вопросом о приеме в церковное общение lapsi (падших). Тертуллиан указывал, что возможность отпущения греха
прелюбодеяния рано или поздно должна повлечь за собой прием в церковное
общение лиц, виновных в убийстве и отступничестве. В эпоху
Киприана Карфагенского Церковь уже допускала возможности
примирения прелюбодеев и убийц. В 251 и 252 годах на соборах
был разрешен вопрос о lapsi. Киприан Карфагенский признал
возможность примирения «падших». Новацианский раскол, который первоначально, по-видимому, увлек наиболее стойких
людей,
не только не задержал решение этого вопроса, но его ускорил.
Принципиально вопрос оказался решенным, хотя практически это,
решение не сразу было введено в жизнь.
Второе покаяние оказалось возможным для всех категорий грешников. Никейский
собор 325 года узаконил эту практику. В 13-ом правиле он предписал: «Вообще
всякому отходящему, кто бы ни был, просящему причаститися Евхаристии, со
испытанием - епископа, да преподаются святые дары». (11) С другой стороны, он требовал
от всех верных общения с отлученными, которые приняты Церковью. Одно из
условий, которые собор предъявлял к новацианам при их переходе в кафолическую
Церковь, заключалось в том, что они должны дать подписку, что «будут в общении
церковном и с двоеженцами, и с падшими во время гонения, для которых и время
покаяния установлено, и срок прощения назначен». (12) Однако, даже после того, как
установлено было для всех грешников второе покаяние, оно считалось
неповторимым. Точка зрения, высказанная Ермом (mian metanoian echei), долгое
время держалась в церковном сознании. На соборе при Дубе Иоанну Златоусту было
поставлено в вину, что он считал возможным допускать к покаянию без ограничения числа. «Если ты согрешил второй раз,
покайся второй раз; и всякий раз, как ты согрешишь, приходи ко мне, и я исцелю
тебя». (13) Мы далеко не уверены, говорил ли эти слова Иоанн Златоуст, но это не
имеет для нас значения. Важно то, что в начале V века церковное сознание не допускало
возможности повторного покаяния. Этой же точки зрения придерживался бл.
Августин, который считал, что только при смерти вновь впавшего в грех можно
принять в общение. Со второй половины V века, покаянная дисциплина начинает
приходить в упадок. Постепенно исчезает это последнее ограничение относительно
приема отлученных в Церковь и устанавливается практика неограниченного приема в
Церковь кающихся. В настоящее время Церковь принимает всех кающихся, и нет
такого тяжкого грешника, которого Церковь бы отвергла.
Обратный прием отлученного в Евхаристическое собрание следует за покаянием.
В апостольское и после-апостольское время он следовал или непосредственно за
ним, или был отделен очень небольшим промежутком времени. В некоторых местах,
как свидетельствуют Апостольские постановления, эта практика сохраняется
очень долго, но более обычно, начиная, вероятно, со второй половины II века,
между покаянием и приемом в Церковь устанавливается некоторый промежуток
времени. После покаяния в собственном смысле наступает состояние покаяния. В
это время покаявшийся находится под наблюдением Церкви, которая желает получить
твердую уверенность в искренности и действительности покаяния. Это
промежуточное время между состоявшимся покаянием и приемом в Евхаристическое
собрание являлось собственно временем испытания (dokimasia), аналогичным с dokimasia
желающих вступить в Церковь. Вероятно, те же причины, которые вызвали в Церкви
появление дисциплины оглашения, способствовали возникновению покаянной
дисциплины. Время испытания, которому подвергались отлученные, собственно не
имеет ничего общего с моментом покаяния. Внутренний переворот, которым характеризуется
покаяние, уже произошел в душе отлученного. Поэтому время испытания только
относительно может называться состоянием покаяния. Длительность этого состояния
зависела от самого покаявшегося. Когда Церковь получила твердое убеждение, что metanoia
действительно имела место, тогда dokimasia была закончена, так как цель
пребывания в состоянии покаяния была достигнута. Церковная власть в этом
вопросе руководствовалась тем же принципом, как и в вопросе относительно времени пребывания
желающих вступить в Церковь в состоянии оглашения. Как в вопросе приема в
Церковь оглашенных, так и в вопросе приема отлученных в церковное общение
пребывание в этих состояниях определялось главным образом поведением отлученных
(tropos). Первоначально церковная власть не считала возможным определять
продолжительность состояния покаяния. Надо заметить, что даже в III веке время
испытания не было продолжительным. Во всяком случае оно не было таким
длительным, каким оно стало несколько позднее. Первый шаг к регламентированию
состояния покаяния проявился в том, что было определено минимальное время
пребывания в этом состоянии, но до конца до-никейского периода сроки
пребывания, где они были определены, имел руководственное значение. Каждая
местная церковь решала сама совершенно свободно в каждом отдельном случае о
допущени испытуемого к участию в Евхаристическом собрании.
Когда отлучение начинает приобретать характер наказани грешника, смысл
покаяния подвергается значительным изменениям. Начало этих изменений падает на
эпоху Киприана Карфагенского, когда в церковную жизнь проникает идея права.
Отлученный рассматривается как преступник, который должен до своего обратного
приема в церковное общение искупить свой грех. Он искупается во время
пребывания кающегося в состоянии покаяния. Совершенно естественно, что характер
и продолжительность «искупления» должны стоять в зависимости от совершенного преступления.
Каждому определенному преступлению соответствует определенное наказание.
Покаянные каноны составляют почти как уголовный свод законов. «Неволею убивший
десять лет да не причастится святых Тайн. Распределение же десяти лет да будет
для него следующее: два лета да плачет, три лета да совершит между слушающими,
четыре между припадающими и год да стоит токмо с верными и потом приимет святое
причастие». (14) «Прелюбодействовавший пятнадесять лет да не приобщается святых
Тайн...» (15) «Блудник семь лет да не причастится святых Тайн...» (16) «Клятвопреступник
десять лет да не приобщается...» (17) И т.д. Идея испытания, на которой было
построено состояние покаяния, хотя не исчезла, но значительно стушевалась перед
идеей наказания. Церковная власть по-прежнему продолжала считать, что состояние
покаяния дожно быть следствием раскаяния, но оно предполагалось у отлученного.
«Волею убивший и потом покаявшийся двадесять лет да будет без причастия святых Тайн...» (18) Во
многих случаях, когда отлучение следовало в силу нарушения моральных
предписаний, оно почти отождествлялось с состоянием покаяния. Церковная власть
считала, что отлученный по моральным преступлениям автоматически переходил в
состояние покаяния. Когда государство стало христианским, отлученные сами
стремились перейти немедленно в состояние покаяния, так как отлучение было
связано с лишением гражданских прав. Отсутствие раскаяния у отлученных
перестало смущать некоторых церковных деятелей подобно тому, как их не смущало
отсутствие искреннего желания и веры у вступающих в Церковь. Они считали, что
действительная metanoia наступит у грешника в течение его пребывания в
состоянии покаяния. В известном смысле состояние покаяния стало принудительным.
Принуждение оправдывалось тем, что дело шло о спасении заблудших. Эта идея
принесла много зла церковной жизни. Оправдываемая, но никогда не могущая быть
оправданной до конца, она приносила в жертву самое ценное в христианстве —
свободу сынов Божиих. Виндикативно-принудительная природа покаяния особенно
ясно выступает в том, что в Византии покаяние часто заменяло наказания, налагаемые
гражданской властью, и обратно, гражданские наказания смягчали церковные. Эта
взаимная связь покаяния и уголовных наказаний возможна была только потому, что
их природа была тождественной.
Когда состояние покаяния стало рассматриваться не только как время покаяния,
но и как наказание, то было естественно его разделить на разные степени. Это
разделение возникло, по-видимому, в передней Азии, а именно в Понте, Галатии и
Каппадокии. Мы находим эти степени (staseis) в послании Григория Чудотворца (ум.270).
Затем это разделение было воспринято отцами I Никейского собора и таким
образом санкционировано. Наиболее полное выражение оно нашло у Василия
Великого. Тем не менее, нельзя утверждать, что разделение состояния покаяния на
степени было воспринято всей Восточной Церковью. (Что касается Западной Церкви,
то она не знала этого разделения.) Эти степени следующие:
1) плач (гр. prosklausis, лат. fletus); лица, находящиеся в этой степени,
носили наименование «плачущие»: они стояли у церковных дверей и с плачем
умоляли верных о прощении;
2) слушание (akroasis, auditus); слушающие допускались в
нартекс [притвор] и должны были покинуть помещение после
чтения Писаний;
3) припадание (hypoptiosis, prostratio); припадающие (hypoptiontes, substrati) допускались в
саму церковь; они пребывали в
простертом состоянии и покидали церковь после молитвы об
оглашенных;
4) стояние (systasis, statio): стоящие вместе (systastamenoi,
consistentes), как показывает само наименование, стояли с верными и, по-видимому, могли участвовать в молитвах.
Тяжесть и характер преступления варьировал не только длительность каждой
степени, но и количество степеней, которые должен пройти кающийся. «О
идоложертвовавших по принуждению и сверх того перед идолами
пиршествовавших... рассуждено: чтобы таковые находились год в числе слушающих
Писание; года в числе припадающих, два года имели общение в молитве токмо и
потом вступали в совершенное общение.» (19) «Которые вошли в одеянии печальном, и
возлегши ели, плача между тем во все время возлежания, те, аще исполнили трехлетнее
время припадания, да приимутся в общение, кроме причащения святых Тайн. Аще же
не ели, то проведши два лета между припадающими, в третье лето да будут в
общении, кроме причащения, так чтобы совершенное общение получили по трем
летам.» (20)
Правовой смысл состояния покаяния, который так ясно выступает
в покаянных канонах, не уничтожил подлинного значения этого состояния как
испытания. Церковная власть всегда имела возможность сократить или удлинить
срок пребывания в состоянии покаяния, учитывая внутреннее состояние кающего. «Епископы
да имеют власть, испытав образ общения, человеколюбствовати или большое время
покаяния приложити. Паче всего да испытуется житие, предшествовавшее
искушению и последовавшее за оным, и тако да размеряется человеколюбие.» (21)
В IV веке покаянная дисциплина достигла высшей точки своего развития, с
которой начинается ее постепенный переход другую форму. Этому способствовали
новые условия церковной жизни. Покаянная дисциплина в древней Церкви носила
публичный характер. Под этим характером не следует понимать публичное
исповедание грешником своих грехов. Если подобного рода случаи и наблюдались в
церковной жизни, то они были аномалиями. Грешники каялись в тех своих грехах, которые были известны: они не
«исповедовали» свои грехи, но в них каялись. В доникейский период при небольшом
сравнительно количестве членов местных церквей жизнь их членов проходила на
глазах всех. Это не значит, что не было «тайных» грехов, но Церковь считалась с
теми грехами, которые ей были известны или в которых сами грешники
признавались. «Аще же сам не исповедует, а обличен быти явно не может: властен
сам в себе.» (22) В государственной Церкви применение покаянной дисциплины с ее публичным
характером стало очень затруднительным. Количество «тайных» грехов стало
гораздо больше, так как епископы не имели фактической возможности стоять так
близко к жизни членов своих церквей, как это было раньше. Епископы начинают к
«тайным» грехам применять покаянную дисциплину, что неизбежно влияет на природу
самой дисциплины. В конечном счете в Церкви устанавливается тайная исповедь.
Как отлучение, так и обратный прием в церковное общение являются церковными
актами. Сама Церковь определяет тот момент, когда покаявшийся может быть
принят в Евхаристическое собрание. В древней Церкви обратный прием отлученных
не был ни единоличным актом епископа (хотя фактически его мнение было
решающим), ни коллективным решением церковного народа. Как церковный акт, прием
отлученных в общение возможен был на основе открывшейся воли Божией. Поэтому
обратный прием отлученных не стоял в зависимости от отдельной воли епископа или
воли членов церкви. В Церковь мог быть принят тот грешник, который прощен Богом.
Решение о приеме отлученного подлежало свидетельствованию церкви: церковь
свидетельствовала не о том, что условия приема выполнены, но о том, что Бог
отпустил каявшемуся грехи. В этом вопросе, как в ряде других вопросов, Церковь
исходила из того, что фактическое решение епископа соответствует воле Божией,
так как сам епископ засвидетельствован Церковью. Когда епископу была усвоена
власть «вязать и разрешать», отлучение и прием в общение стали выражением «власти
ключей», которая принадлежит епископу в силу его первосвященнического служения.
Постепенно отлучение и обратный прием приобрели характер единоличного акта
епископа, независимо даже от того, действует ли он единолично или совместно с
каким-нибудь органом, состоящим при нем.
Отлученный принимается не вообще в Церковь, а в Евхаристическое собрание
одной из местных церквей. Поэтому решение Церкви о допущении отлученного в
общение в эмпирической жизни Церкви выявляется как решение местной церкви.
Отлучение есть отделение одного из членов Церкви от церковной среды одной определенной
местной церкви, а потому и прием в общение должен происходить в среде местной
церкви. Прием в местную церковь является приемом в Церковь Божию. Этот
кафолический характер решения местной церкви выражался в том, что остальные
церкви принимали это решение как свое собственное. Фактически большей частью,
как и при отлучении, рецепция находила свое активное выражение только в
спорных случаях. Обычно решение об обратном приеме в общение принимала та
местная церковь, которая вынесла решение об отлучении. Однако в древней Церкви
не было препятствий, чтобы прием отлученного в общение был совершен в другой
местной церкви. Это не было непризнанием отлучения, вынесенного местной
церковью, а было совершенно самостоятельным новым церковным актом. Такого рода
случаи могли быть исключительно редки. Отлученный мог по обстоятельствам
своей личной жизни покинуть пределы местной церкви, в которой он до отлучения
состоял членом, и переселиться в пределы другой местной церкви. Естественно,
что ему не было необходимости с просьбой о приеме обращаться в прежнюю местную
церковь. Но, конечно, прием в церковное общение необходимо должен был быть
рецепирован в первую очередь той местной церковью, которая вынесла решение об
отлучении.
Когда отлучение и прием в церковное общение стали выражением власти
епископа, то устанавливается правило, что отлученный одним епископом не может
быть принят другим. Это было не совсем то, что было в древней Церкви. Мы видели
выше, что отлученный одной местной церковью не мог быть принятым другой как
верный член Церкви, но местная церковь могла совершить новый акт приема в
общение. Другими словами, благодатный принцип переходит в правовой. Такого рода
общее положение должно было вызвать ряд трудных практических вопросов. В никейский
период случаи перемещения епископов учащаются. Означает ли это, что право
снятия отлучения задерживается за перемещенным епископом? Наконец, отлучивший
епископ может умереть. «Аще кто пресвитер, или диакон от епископа в отлучении будет:
не подобает ему в общение прияту быти иным, точию отлучившим его: разве когда случится умрети епископу, отлучившему его.»
(23)
Это правило задерживает за епископом право снятия отлучения за исключением
случая его смерти. Эта оговорка была неизбежна, так как в противном случае
отлученный не смог бы быть принят в общение. Правило говорит о пресвитерах и
диаконах, но естественно, что оно, по крайней
мере в принципе, распространялось на всех остальных членов Церкви.
Кто именно может снять отлучение в случае смерти епископа, наложившего его, в
правиле не говорится. Вероятно, само собой подразумевалось, что право снятия
переходит с умершего епископа на его преемника. С другой стороны, мы можем
предположить, что снять отлучение имел право митрополичий собор. Последний, как
мы уже знаем, был апелляционной инстанцией по делам отлучений. Если он мог
отменить решение епископа об отлучении, то, вероятно, он мог и снять отлучение
в случае смерти отлучившего епископа. Отсутствие прямых указаний в канонических
правилах вызвало, по-видимому, колебания в практике. Даже в XII веке, как свидетельствуют
Зонара и Вальсамон, не существовало единогласия по этому вопросу. Зонара
считал, что снять отлучение может преемник по кафедре отлучившего епископа.
Вальсамон усваивал это право областному епископу, рукоположившему умершего епископа,
после соборного совещания.
Сам по себе вопрос о том, кому принадлежит право снимать отлучение,
указывает, какие глубокие изменения произошли в церковном сознании. Для древней
Церкви этот вопрос был беспредметным, так как налагает и снимает отлучение
Церковь.
Прием в Церковь совершается согласно личному и свободному желанию желающего
вступить в нее. Свободное изъявление воли играет в этом вопросе первостепенное
значение. В отлучении момент личного решения отлучаемого отсутствует: Церковь
принимает решение об отлучении независимо от желания или нежелания
отлучаемого. Свободная воля к пребыванию в Евхаристическом
собрании выражается до момента решения Церкви об отлучении, которое, будучи
церковным актом, независимым от воли отлучаемого, является следствием его
образа жизни или мысли. Свободная воля может проявиться после отлучения в
желании приобрести утерянное евхаристическое общение. Однако вопрос о личном
желании в момент отлучения может быть поставлен в другой форме, а именно в
форме личного свободного выхода из Церкви.
Когда христианство стало государственной религией, церковная власть
совместно с государством и при его помощи препятствовала свободному выходу из
Церкви. Это не означает, что в Византии, а затем и в России до 1905 года тот
или иной член Церкви фактически не мог выйти из Церкви, но это обычно было сопряжено
с невыгодными последствиями. Нельзя было сделать декларацию о своем выходе из
Церкви. Это было отрицанием права на свободу совести. Право это включает в себя
не только возможность свободного выбора религии, но и право свободно покинуть то
религиозное общество, в которое человек свободно вступил. Пребывая в старом
эоне, Церковь не отрицает этого права. Больше того, она сама в свое время вела
с Римским государством борьбу за это право, которое являлось необходимой
предпосылкой ее свободного существования. Если вскоре после Миланского эдикта
(313) церковная власть вступила на путь отрицания права свободы совести, то это
произошло отчасти под влиянием самого государства, отчасти в силу ложного
убеждения, что к спасению можно привести через принуждение и насилие. Это
убеждение находится в полном противоречии с сущностью христианства как религии свободы.
Каждый свободно входит в Церковь, свободно в ней живет, и Церковь не может,
если бы даже этого хотела, превратить свободное пребывание в ней в принудительное.
Поэтому Церковь не может воспрепятствовать своим членам отказаться от пребывания
в ней. В этом пункте нет различия между церковной
и правовой точкой зрения. Различие заключается
в понимании выхода. С точки зрения права, после выхода из Церкви, как
вообще из всякой иной организации, все взаимоотношения между нею и лицом, ее
покинувшим, заканчиваются. С точки же зрения Церкви, ушедшее лицо остается
христианином. Мы видели выше, что крещение является неизгладимым
фактом духовной жизни. Таким же неизгладимым фактом духовной жизни является и
членство в Церкви. Участие в Евхаристии создает такого рода
духовные факторы и создает такого рода отношения с Церковью, которые не могут
быть уничтожены простой декларацией члена Церкви о его уходе. Добровольный
выход из Церкви является добровольным отделением одного из членов местной
церкви от церковной среды. Он влечет за собой прекращение участия в
Евхаристическом собрании этой местной церкви. Активная принадлежность к Церкви
и активная жизнь в ней прекращаются, и ушедший попадает в то состояние, которое
Церковь рассматривает как состояние отлучения. Отождествление добровольного выхода из Церкви с состоянием
отлучения оправдывается тем, что в числе причин, вызывающих отлучение, имеются
те, в силу которых происходит выход из Церкви. Здесь на первом месте надо
поставить потерю веры в Церковь или переход в другое религиозное общество. Если
бы даже декларация об уходе в силу этих причин не последовала, ушедший был бы
отлучен по причине продолжительного отказа от участия в Евхаристическом
собрании. Как отлучение, так и выход из Церкви являются неизбежными следствиями
духовной жизни отлученного или добровольно ушедшего. В отлучении Церковь констатирует
такое состояние духовной жизни своего члена, которое несовместимо с активной
жизнью в ней. Такое же констатирование имеет место и при уходе из Церкви.
Поэтому выход из Церкви только с правовой точки зрения может быть рассматриваем
как добровольный. Для Церкви выход из нее является так же мало добровольным,
как и отлучение. Это положение может быть выражено в противоположной формуле:
отлучение и выход из Церкви являются актами, обусловленными свободной волей ее членов.
В первом случае эта свободная воля выражается в том, что отлученный нарушает
основные условия пребывания в Церкви, а во втором случае он отказывается от
выполнения этих условий.
Когда отлучение имело правовой характер, за которым автоматически следовало
состояние покаяния, то добровольный выход отличался от отлучения тем, что не
сопровождался обязательным покаянием. Отказ от правового понимания отлучения
влечет за собой отказ от правового понимания выхода из Церкви. Все добровольно
ушедшие находятся для Церкви в том же состоянии, как и отлученные. Для них, как
и для отлученных, сохраняется возможность обратного возвращения к активной
жизни в Церкви через покаяние. С человеческой точки зрения, покаяние для них является
менее возможным, чем для отлученного, так как их духовное состояние
характеризуется именно тем, что оно исключает, по крайней мере для ближайшего
времени, момент покаяния, но человеческое суждение не всегда совпадает с суждением
Божиим. Евангельский блудный сын добровольно покинул отца. Если первое время он
духовно и противился покаянию, то потом настал час, когда покаяние стало для
него такой же потребностью, как сама жизнь.
Таким образом, отлучение от Церкви, куда входит и добровольный выход из
нее, означает отделение от Евхаристического собрания той церкви, к которой отлучаемый принадлежит. Как прекращение
участия в Евхаристии отлучение является лишением церковного общения и потерей
принадлежности к Церкви. Через эту потерю прекращается возможность участия в
собраниях всех остальных местных церквей. Активная жизнь в Церкви отлученного
прекращается, так как она ни в чем не может проявиться. Отлучение есть
состояние потенциальной принадлежности, которая вновь может найти свою
активную форму только в случае допущения отлученного к участию в
Евхаристическом собрании.
1 Вопрос Петра и ответ Христа имеют двоякий смысл. С одной стороны, ответ
Христа относится лично к Петру, а следовательно, и к любому члену Церкви,
который должен не ограничиваться в своем прощении, но, с другой стороны, к
Петру как апостолу, подтверждая то, что сказано Им в стихе 18. Поэтому ответ
Христа относится и к тем, кто находится в состоянии herem или sammata.
2 См. параллельные места: Мк.3,28-30; Лк.12,10.
3 См. также Евр.12,15-17.
4 См. C.Spicq, L'origine johannique de la conception du
Christ-pretre dans l'Epitre aux Hebreux. — in: Aux Sources de la tradition
chretienne, Paris-Neuchatel, 1950, p.258.
5 Ерм, Пастырь, Заповедь IV, III, 1. (Русск. пер., с.259.)
6 Там же, с. 160.
7 Там же, с. 259-260.
8 Подобие IX, XIX и XXVI.
9 De pudicitia, 1,6.
10 Ibid., XXI.
11 13-ое правило I Никейского собора.
12 8-е правило I Никейского собора.
13 Mansi, III, 1145.
14 57-ое правило Василия Великого (по Книге правил).
15 58-ое правило Василия.
16 59-ое правило Василия.
17 64-ое правило Василия.
18 56-ое правило Василия.
19 4-ое правило Анкирского собора (по Книге правил).
20 5-ое правило того же собора.
21 5-ое правило того же собора.
22 9-ое правило Неокесарийского собора.
32-ое Апостольское правило (по Книге правил).
