Евгений Голубинский

ПРЕПОДОБНЫЙ
СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

И СОЗДАННАЯ ИМ

ТРОИЦКАЯ ЛАВРА

Часть вторая

К оглавлению

XIII

ОСАДА ЛАВРЫ ПОЛЯКАМИ

Осада Поляками составляет знаменитейшее событие в истории лавры. Поэтому мы скажем о ней нарочито и подробно. Главный источник сведений об осаде составляет нарочитое сказание о ней, принадлежащее Аврамию Палицыну (знаменитому келарю Троицкого монастыря с 1608 по 1620 год).

7 января 1598 года скончался царь Федор Иванович, не оставив наследников, и с ним прекратился царский дом племени Рюрикова. 17 февраля того же года был избран в цари Борис Федорович Годунов. В начале 1604 года объявился в Польше самозванец, а в октябре того же года он вступил в Россию. 13 апреля 1605 года внезапно скончался Борис Федорович Годунов и его место занял сын его, Федор Борисович. 1 июня 1605 года Москва объявила себя за самозванца, Федор Борисович был сведен с престола и спустя десять дней был вместе с матерью убит. 20 июня того же года самозванец вошел в Москву. 17 мая 1606 года самозванец был убит, а 19 мая избран был в цари князь Василий Иванович Шуйский. В самом непродолжительном времени после избрания Шуйского в цари поднял против него знамя восстания во имя спасшегося будто бы от смерти самозванца князь Григорий Шаховской, примеру которого скоро последовал Иван Болотников. 1 августа 1607 года явился в Стародубе новый самозванец. 1 июня 1608 года второй самозванец пришел под Москву и расположился станом в принадлежавшем Троицкому монастырю селе Тушине, находящемся в двенадцати верстах на северо-запад от Москвы по Волоколамской дороге. Войсками второго самозванца, Тушинского царика, или Тушинского вора, и был осаждаем Троицкий монастырь, каковая осада начата была через четыре без семи дней месяца после прибытия самозванца под Москву.

Впрочем, решение овладеть лаврою принадлежало не столько самому самозванцу, сколько одному из его воевод – Петру Сапеге. Ян-Петр-Павел (у русских – Петр Павлович) Сапега, каштелянович Киевский, староста Усвятский и Керепетский, происходивший из весьма знатного Польского (собственно, Литовского) рода Сапег, племянник или двоюродный брат тогдашнего знаменитого канцлера Литовского Льва Сапеги, наделенный хорошими военными способностями, но с наклонностями в достаточной мере разбойничьими, будучи увлекаем жаждой приключений и упражнений в грабительстве, для чего наше отечество представляло тогда такое прекрасное поприще, пришел к самозванцу в Тушино с семью тысячами навербованного им войска более или менее вскоре после того, как самозванец основался в нем станом (в конце августа 1608 года). Пробыв при самозванце дней около двадцати и тяготясь его бездеятельностию, а также быв побуждаем и своей враждой с его гетманом (главным воеводой) князем Романом Рожинским, Сапега решился отделиться от него и самостоятельно начать завоевание замосковной, северной, Руси. Первую крепость на север от Москвы представлял собою Троицкий монастырь, и Сапега решил начать свои завоевания с последнего. Конечно, он мог бы и обойти монастырь, не трогая его. Но Поляка привлекала слава о великих богатствах монастыря, которые молва представляла, конечно, и несравненно б(льшими, нежели каковы они были в действительности, между тем как взятие монастыря казалось делом сравнительно легким. С другой стороны, чрез взятие монастыря произведено было бы чрезвычайно важное нравственное впечатление на северных Русских: если бы монастырь достался в руки самозванца, то северными Русскими, которые смотрели на монастырь как на свою величайшую святыню, это могло быть понято одними как знак того, что Бог отступается от них, и повергло бы их в отчаяние, при котором уже не может быть мужества в сопротивлении; другими – как свыше сделанное приглашение признать самозванца истинным Димитрием и своим царем. Наконец, имелось в виду и то очень важное, чтобы занятием Троицкого монастыря загородить дорогу к столице из северной России. К Сапеге для овладения Троицким монастырем присоединился Александр Лисовский. Лисовский (Ян-Александр, у Русских – Александр Иванович), явившийся к самозванцу из Польши несколько ранее Сапеги и еще до прихода его под Москву, как известно, представлял собою идеал отчаянного наездника: рыща в своих разбойничьих набегах с невероятною быстротою, он успел исходить с шайками своих головорезов всю северную Русь, так что трудно указать в ней место, где бы он не побывал.

Сапега принял намерение идти под Троицкий монастырь, когда Лисовский производил свои опустошения во Владимирской губернии. Приглашенный Сапегой возвратиться в Тушино, он шел от Переяславля мимо Троицы и при сем выжег село Клементьево, чт( было предостережением для Троицких обитателей готовиться к бедам. Царь Василий Иванович Шуйский хорошо должен был понимать, что потеря Троицкого монастыря была бы для него великим несчастием, и поэтому он принимал свои меры, чтобы не допустить ее. Когда самозванец утвердился в Тушине, явилось полное основание опасаться, что он захочет овладеть Троицким монастырем хотя бы ради только сокровищ монастыря. Ввиду такого опасения царь послал в монастырь свой, хотя и не особенно большой, гарнизон под начальством двух осадных воевод – князя Григория Борисовича Долгорукого и Алексея Ивановича Голохвастова. Когда Сапега и Лисовский двинулись под монастырь для его взятия, царь посылал было перехватить им дорогу свое войско под начальством своего брата Ивана. Войско это настигло неприятелей и вступило с ними в бой между селом Воздвиженским и деревнею Рахманово, в 14–15 верстах от Троицы, но было наголову ими разбито.

Под монастырем Сапега и Лисовский явились 23 сентября 1608 года, на канун кануна памяти преподобного Сергия. Когда войско неприятельское показалось и остановилось на Клементьевском поле, монастырский гарнизон в составе частей конной и пешей сделал против него вылазку, которая была очень удачна, – неприятелей многих перебили и переранили, а сами возвратились в монастырь без потери.

Сапега и Лисовский начали смотреть, где бы им стать с войсками, и, разделившись, поставили два стана, или табора: Сапега поставил свой стан на юго-запад от монастыря, на Клементьевском поле; Лисовский поставил свой стан на юго-восток от монастыря, в Терентьевой роще, каковым именем называлась нынешняя Вознесенская слобода от шоссе до железной дороги и вообще до поля. Станы устроены были так, что известные площади земли были окружены валами, на которых были поставлены остроги, или заборы из стоячих заостренных бревен, и что в них поделаны были «крепости многия», неизвестно в чем именно состоявшие. Для жилья, конечно, поделаны были в острогах мазанки, бараки (Палицын называет их жилищами, гл. 36, давая образом выражения знать, что это не были совсем плохие лачуги). Некоторый остаток от стана Сапегина сохранился до настоящего времени – это остаток вала, который был под острогом¹. От стана Лисовского не сохранилось никакого следа; он находился над речкой и должен быть полагаем около полотна железной дороги. Избрав места для станов, Сапега и Лисовский заняли все дороги к монастырю своими заставами, или стор(жами (кордонами), так, чтобы нельзя было ни войдти в него, ни выйдти из него (заставы представляли собою маленькие острожки, и вал от острожка одной заставы уцелел до настоящего времени – это верстах в полутора-двух на северо-запад от монастыря, подле дороги в деревню Бобяково).

Осажденные, в свою очередь, начали готовиться к осаде. Прежде всего предали огню находившиеся вокруг монастыря слободы и монастырские службы, чтобы ими не воспользовались для осадных целей неприятели². Затем воеводы князь Долгорукий и Голохвастов совместно с архимандритом Иоасафом и соборными старцами привели всех (воеводы, начав с самих себя) у раки преподобного Сергия к крестному целованию, из дворян и из монахов выбрали голов, или начальников, разделили между ними монастырские стены, и башни, и ворота, чтобы всякий из них знал свой участок и свое место и заботился обо всем, что нужно для обороны; чтобы производили они пальбу по осаждающим из стенной артиллерии, а со стены не сходили ни для какой другой службы, а для вылазок и «в прибавку» (в запас, в резерв) и к «приступным местам», то есть в наиболее опасные места стены назначили особых людей. Вместе с назначением людей, которые бы производили по осаждающим артиллерийскую пальбу, устроили и самую артиллерию: расставили ее по всем башням и во всех трех боях башен – верхнем, среднем и подошвенном. Всенощное бдение под праздник преподобного Сергия совершено было среди всеобщего плача и рыдания. Одному священноиноку, по имени Пимен, было в эту ночь видение: молился он в своей келье всемилостивому Спасу и пречистой Богородице, и вдруг оконце его келлии осветил свет; посмотрел он на монастырь и видит – светло, как пожар, так что подумал, не зажгли ли монастырь неприятели; вышедши на крыльцо кельи, он увидел над главою церкви живоначальной Троицы огненный столп, простиравшийся в высоту до тверди небесной. Ужаснувшись страшному видению, Пимен позвал других многих монахов и мирян, которые все и видели знамение. Спустя немного времени столп начал опускаться и свился в одно место, как огненное облако, и вошел окном, которое над (южными) дверями, в церковь пресвятыя Троицы.

Прежде чем начинать осаду монастыря, Сапега и Лисовский решили попытать, не будет ли сдан им монастырь воеводами и монахами без осады. С этою целию на шестой день после прихода под монастырь, 29 сентября, они прислали в монастырь две грамоты – одну воеводам, другую архимандриту Иоасафу. В грамоте к воеводам Сапега и Лисовский писали: «покоритесь великому государю вашему царю Дмитрею Ивановичу, сдайте нам град, (и) зело пожаловани будете от государя царя Дмитрея Ивановича; аще ли не сдадите, да весте, яко на то есмя пришли, (что) не взяв града прочь не отъити; аще сдадите град Троицкий монастырь, и мы вам пишем царским словом и со всеми избранными паны заистинствуем (удостоверяем), яко не токмо во граде Троицком наместники будете от государя нашего и вашего прироженнаго, но и многие грады и села в вотчину вам подаст; аще ли не сдадите нам града, а даст Бог возмем его, то ни един от вас во граде милости от нас не узрит, но умрет зле». Архимандриту Иоасафу Сапега и Лисовский писали: «И ты, святче Божий, старейшино мнихом, архимандрит Иоасаф, попомните жалование царя и великаго князя Ивана Васильевича всея Русии, какову милость и ласку стяжал к Троицкому Сергиеву монастырю и к вам мнихом великое жалование, а вы беззаконники все то презрели, забыли есте сына его государя царя Дмитрея Ивановича, а князю Василью Шуйскому доброхотствуете и учите во граде Троицком воинство и народ весь сопротив стояти государя царя Дмитрея Ивановича и его позорити и псовати (ругать) неподобно, и царицу Марину Юрьевну, такоже и нас. И мы тебе, святче архимарит Иасаф, засвидетельствуем и пишем царским словом: запрети попом и прочим мнихом, да не учат воинства не покарятися царю Дмитрею, но молити за него Бога и за царицу Марину, и нам град отворите без всякия крови. Аще ли не покоритеся и града не сдадите, и мы зараз (тотчас, весьма скоро) взяв замок ваш и вас беззаконников всех порубаем (порубим, предадим смерти)».

Воеводы и архимандрит Иоасаф с соборного приговора со старцами и дворянами и всеми воинскими людьми отвечали Сапеге и Лисовскому: «Да весть ваше темное державство, гордии начальницы Сапега и Лисовский и прочая ваша дружина: вскую нас прельщаете Христово стадо православных христиан. Богоборцы, мерзость запустения, да весте, яко и десяти лет христианское отроча в Троицком Сергиеве монастыре посмеется вашему безумному совету. А о нихже есте к нам писасте, мы сия приемше оплевахом: кая бо польза человеку возлюбити тму паче света и преложити истину на лжу и честь на безчестие и свободу на горькую работу? Како же вечную оставити нам святую истинную свою православную христианскую веру греческаго закона и покоритися новым еретическим законом отпадшим христианския веры, иже прокляти быша от четырех вселенских патриарх? Или кое приобретение и почесть, еже оставити нам своего православнаго государя царя и покоритися ложному врагу и вам – латыне иноверным и быти нам яко жидом или горши сих: они бо жидове не познавше Господа своего распяше, нам же, знающим своего православнаго государя, под их-же царскою христианскою властию от прародителей наших родихомся в винограде истиннаго пастыря Христа, како оставити нам повелеваете христианскаго царя и ложною ласкою и тщетною лестию и суетным богатством прельстити нас хощете? Но ни всего мира не хощем богатства противу своего крестнаго целования».

Ответ воевод и архимандрита, который главным образом есть ответ последнего с соборными старцами и всеми монахами, указывает нам на тот особенный взгляд архимандрита и монахов на дело, по которому немыслимо было, чтобы они согласились предать монастырь Сапеге и Лисовскому. Архимандрит и монахи видели в Сапеге и Лисовском не только слуг самозванца, ложного царя, но и проклятых еретиков латинян, и главнейшим образом вторых, чем первых, так что предать им монастырь значило бы не только допустить измену политическую, но и оставить святую истинную свою православную веру греческого закона, с тем чтобы покориться новым еретическим законам отступников от христианской веры, – значило бы предать гроб великого чудотворца Сергия на поругание врагам православной веры. Это последнее немыслимо было со стороны монахов, а поэтому немыслимо было и то, чтобы они захотели предать монастырь Сапеге и Лисовскому.

Получив ответ воевод и архимандрита, Сапега и Лисовский приступили к осаде монастыря.

Число осаждающих было очень велико, число осажденных очень мало. Однако должно быть признано, что число первых, которое показывается у Палицына и которое иными принимается, весьма преувеличено. У Палицына показывается, что осаждающих было до 30 тысяч человек, кроме черни, то есть черной, навербованной из мужиков, прислуги, и кроме полоняников, или пленников, под которыми не совсем ясно и не совсем понятно кого разуметь. Что относительно этой огромной цифры весьма возможны сомнения – видно из того, что мы имеем два других показания о числе осаждающих и что по одному из этих других показаний их было 211/2 тысячи, а по другому – тысяч около десяти³. Обращаясь к делу, так сказать, исторически, мы увидим всю основательность сомнений в достоверности цифры, показанной у Палицына. Лисовский пришел к самозванцу из Польши, как это мы знаем положительно, с отрядом войска в 700 человек; Сапега привел к нему из Польши, чт( также известно нам положительно, отряд войска в 7000 человек. Вместо 7700 приведенных 30 тысяч осаждающих – это будет излишек в 22 300. Но подобный-то огромный излишек, или подобное-то огромное увеличение войска Сапеги и Лисовского уже в самой России, представляющее собою нечто совсем невероятное, и заставляет решительным образом сомневаться в достоверности цифры осаждающих, показанной у Палицына. Более или менее значительное увеличение уже в России, или в самой России, войска Лисовского для нас понятно. Войско это, приведенное им под Троицкий монастырь, состояло главным образом из русского сброда – из дворян и детей боярских разных городов, из казаков Запорожских, Донских, Волжских и прочее. Что Лисовский скоро успел собрать около себя из сброда русских более или менее значительное отрепанное, или оборванное, войско – в этом нет ничего невероятного: он был такой во вкусе этого сорта людей предводитель, такой, хотим сказать мы, лихой и огневый грабитель, что они должны были устремиться и повалить к нему толпами. Но войско Сапеги состояло главным образом из Поляков и Литовцев, так что ему вербовать себе солдат в самой России значило переманивать их от других находившихся в России Польских предводителей, а чтобы он мог иметь в сем случае сколько-нибудь значительный успех – это вовсе не представляется вероятным. Однако если понятно для нас быстрое увеличение в самой России войска Лисовского, то никак не можем мы допустить, чтобы увеличение это, имевшее притом место в очень непродолжительное время пребывания Лисовского в России, было такое огромное, каким мы должны были бы представлять его, признавая достоверность числа осаждающих, показанного у Палицына. Но и на содержащееся у Палицына показание о числе осаждавших смотрят, собственно говоря, неправильно. Палицын не от себя показывает, что осаждавших было 30 000 человек, а передает показание пленных Поляков, последним же совершенно естественно было преувеличивать число осаждавших для устрашения осажденных. Определяя действительное число осаждавших, мы, во-первых, имеем те 7700 человек войска, которые приведены были Сапегою и Лисовским из Польши и менее которых число осаждавших уже не могло быть. Во-вторых, к 700 человек войска, приведенного из Польши Лисовским, мы должны прибавить более или менее значительное количество Русских, несомненно приставших к Лисовскому в России. Наконец, мы со всею вероятностию должны допустить, что и к Сапеге пристало то или другое количество Поляков от других Польских вождей именно для осады Троицкого монастыря. Троицкий монастырь обладал большими сокровищами в своих церквах и в своей ризнице и большим богатством в своей казне, а молва преувеличивала эти сокровища и это богатство до невероятной степени, и надежда найти в монастыре, в случае его взятия, невероятно богатую добычу и могла привлечь к Сапеге то или другое количество Поляков от других Польских вождей, равно как и к Лисовскому привлечь Русских специально, или нарочито, для осады Троицкого монастыря. Из сказанного нами следует, что число осаждающих должно быть полагаемо не менее как тысяч в 10 человек. Думаем, что если между двумя помянутыми нами выше показаниями о числе осаждающих, которые имеем помимо Палицына, мы возьмем среднюю цифру 15 тысяч человек, то будем более или менее близки к истине, или к действительности. Дневник Сапеги, к сожалению, не указывает с точностию количества войска, которое было приведено им под монастырь, но, во всяком случае, как будто не дозволяет принимать войска более, нежели сколько мы принимаем⁴, а современный летописец Смутного времени Мартин Бер именно говорит, что самозванец дал Сапеге для осады Троицкого монастыря 15 000 воинов. Что касается до количества осажденных, способных носить оружие и участвовавших в обороне монастыря, то оно приблизительно должно быть полагаемо в 2400 человек или несколько менее. Палицын говорит, что «в осаде померло старцев и ратных людей побито и померло от осадныя немощи детей боярских и слуг и служебников и стрельцов и казаков и пушкарей и затинщиков и даточных людей и служних 2125 человек, кроме женскаго пола и недорослей и маломощных и старых». Затем он говорит, что царем было прислано из Москвы 60 человек казаков, а им самим (Палицыным) из той же Москвы – 20 человек монастырских слуг и что в приступ к монастырю Поляков 31 июля 1609 года в последнем не было больше 200 человек (способных носить оружие). Складывая эти цифры, получим 2405 человек. Но в числе старцев, или монахов, Палицын разумеет не одних только способных носить оружие, а всех вообще. От цинги, свирепствовавшей в монастыре, которую Палицын в сейчас приведенных словах разумеет под «осадной немощью», умерло по его, Палицына, показанию 297 монахов (которых он включает в приведенный счет), и нельзя думать, чтобы все эти 297 человек были способные носить оружие. Итак, осаждающих было около 15 000 человек, а осажденных – 2400 или 2300 с чем-нибудь человек. Количества были очень неравные. Но с осажденными был преподобный Сергий, который охранял стены монастыря и который и сотворил то чудо, что многочисленные полчища врагов напрасно простояли под монастырем в продолжение шестнадцати месяцев.

Во время осады население монастыря состояло не из одних только способных носить оружие. Жители окрестных селений не полагали, чтобы Поляки стали такое продолжительное время осаждать монастырь, как это на самом деле случилось, а надеялись, что придут они, немного постоят и уйдут; поэтому, вместо того чтобы бежать от них куда-нибудь вдаль и куда-нибудь в глухие места, они поспешили укрыться от них в монастыре, в который не только привели свои семьи, но пригнали даже и скот⁵. Людьми и животными монастырь наполнился до того, что стал представлять из себя как бы ярмарку, на которой с трудом движутся: «От окольных стран мнози прибегоша, – говорит Палицын, – мневше, яко вскоре преминется великая сия беда, и толика теснота бысть во обители, яко не бе места праздна; мнози же человецы и скоты без покрова суще и расхищаху всяка древеса и камение на создание кущам, понеже осени время наста и зиме приближающися, и друг друга реюще о вещи пометней (друг друга толкая, друг с другом ссорясь из-за всяких пустяков, из-за всякой дряни) и всяких потреб не имущим и всем изнемогающим, и жены чада раждаху пред всеми человеки и не бе никому со срамотою своею нигде же скрытися, и всяко богатство небрегомо и татьми некрадомо и всяк смерти прося со слезами»⁶.

К сожалению, Палицын не сообщает ближайших и точнейших сведений, как люди устроились с жилищами и с пропитанием себя. Питать и содержать гарнизон солдат, находившийся в монастыре, и всех, кто привлечен был нести осадную службу, составляло обязанность монастыря, а что касается до остальных, которые только укрывались в монастыре от Поляков, то власти монастыря писали царю осенью 1609 года⁷: «как и сели в осаде, все люди едят Троецкой хлеб, а своего у всякаго было мало запасено», то есть власти хотят сказать, что укрывавшиеся в монастыре от Поляков и не несшие в нем осадной службы сначала ели свой хлеб, кто сколько принес с собою, а когда съели свой хлеб, питаемы были монастырем. Что касается запаса хлеба в монастыре, то его было достаточно: в сейчас указанном письме к царю власти, правда, говорят, что «хлеба, ржи и муки и всяких запасов малеет», однако не жалуются на наставшую скудость, а Палицын прямо говорит, что «хлебом преизобильна была тогда обитель чудотворца» (гл. 36) [27].

Получив ответ воевод и архимандрита, Сапега и Лисовский, как мы сказали, приступили к осаде монастыря. Но прежде они решили попытаться, не возьмут ли они эту монашескую крепость, о которой были очень невысокого мнения, без правильной осады и без дальних хлопот – одним приступом, или штурмом. На другой день по получении ответа воевод и архимандрита, 30 сентября, они предприняли этот приступ, или штурм, поведши его всем своим войском и со всех четырех сторон монастыря. Но они мужественно отбиты были осажденными, и уже после сего решились они начать правильную осаду, к которой, на всякий случай, готовились заранее. В ночь с 30 сентября на 1 октября, или под Покров Богородицы, они поставили против монастыря свой «наряд», или свои артиллерийские баттареи. Баттарей поставлено было две линии – одна с южной стороны, с заворотом на восточную, другая с западной стороны. На южной стороне были поставлены четыре баттареи: первая, начиная от запада, была поставлена на горе Волкуше, которая, как сказали мы выше, есть гора над Келарским прудом с южной стороны и на которой место баттареи должно быть полагаемо около подъема в Клементьевскую улицу (на плане посада, приложенном к книге, – Успенская улица), или над юго-западным концом Келарского пруда; вторая баттарея была поставлена подле Московской дороги – это на той же Волкуше, но у юго-восточного конца Келарского пруда, близ шоссе (где дом посадского училища или несколько выше); третья баттарея была поставлена на Терентьевой роще – это на Вознесенской площади, ибо Терентьевой рощей называлась тогда местность теперешней Вознесенской слободы, и именно, как нужно думать, более или менее близко к оврагу (может быть, на месте, где теперь стоит дом Мемнонова, бывший Бибикова); четвертая баттарея была поставлена на крутой горе против монастырской мельницы – это где теперь Малая Вознесенская улица упирается в шоссе, идущее к вокзалу железной дороги (на плане посада, приложенном к книге, – просто улица Вознесенская и Вокзальная улица и где дома Малышева, бывший Машинского, и покойного В. Д. Кудрявцева). На западной стороне баттареи были поставлены наверху Красной горы, на которой теперь Ильинская слобода; всех было поставлено их здесь пять, и они расположены были линией от Келарского пруда до Косого, или Глиняного, врага, в который упирается на севере теперешняя Ильинская улица: первая от Келарского пруда баттарея – против Водяной башни монастырской стены, вторая баттарея – против погребов и Пивного двора и против келаревых келей; третья баттарея – против келарской и против казенных палат; четвертая баттарея – против Плотничной башни; пятая баттарея, у самого Глиняного врага, – против Конюшенной башни (находящейся уже на северной стороне монастыря). Впереди всех баттарей для их защищения от осажденных они тотчас же поставили большие и многие туры, которые были заготовлены у них заранее. Туры, именем которых Палицын называет и самые баттареи, суть большие цилиндрические бездонные корзины, которые ставятся впереди артиллерийских баттарей рядами и насыпаются землей; в промежутки между корзинами стреляют в неприятеля, а за ними укрываются от его выстрелов (туры, с произношением, по крайней мере, простыми саперами – туры, и до сих пор находятся в употреблении). Линию баттарей на западной стороне монастыря Поляки укрепили и еще, а именно выкопали впереди них глубокий ров от Келарского пруда до Глиняного врага, а впереди рва из вынутой из него земли сделали высокий вал. Всех орудий на девяти баттареях было поставлено Поляками 63. Орудия эти были пушки и пищали (сравни выше, с. 169).

Баттареи были поставлены Поляками на южной и на западной сторонах отчасти потому, что с этих двух сторон представлялось удобнейшим бомбардировать монастырь, отчасти для того, чтобы ими (баттареями) прикрыть от нападения осажденных свои станы, или свои таборы. Что касается до остальных двух сторон, восточной и северной, то на первой стороне они понакопали много ям и рвов, то есть понаделали траншей, а вторую сторону, на которой по условиям ее местности нельзя было поставить баттареи и наделать траншей, оставили, так сказать, в покое.

Относительно количества артиллерийских орудий, каким вооружены были монастырские башни или каким располагали осажденные, не имеем прямых сведений. Заключая от последующего времени и основываясь на частных свидетельствах Палицына об успешном действии артиллерии осажденных против осаждающих, причем он прямо говорит о многих пушках и пищалях, должно думать, что орудий в монастыре было достаточно.

3 октября 1608 года Поляки открыли пальбу со своих баттарей по монастырским стенам, или начали бомбардирование последних. Это бомбардирование продолжалось в течение шести недель до остановки военных действий на зимнее время. Палицын пишет об этом бомбардировании монастыря: «месяца октября в 3-й день начаша (Поляки) бити из-за всех туров и биюще (били) по граду шесть недель безпрестанно изо всего наряду и из верховых (вверх, навесно стреляющих пушек) разжженными (раскаленными) железными ядры; обитель же пресвятыя и живоначальныя Троицы покровенна бысть десницею вышняго Бога и нигде же не зажгоша: ядра бо огненныя падаху на праздные места и в пруды и в ямы мотыльныя (которые были тогда открытыми?), а разжженныя железныя ядра из древяных храмин безпакостно (без вреда) изымающе (изымали), а ихже увязнувших в стенах не узрят, ти сами устываху. Но воистину убо дело се промысл бысть самого превечнаго Бога Вседержителя, иже творит преславная чудеса имиже весть неизреченными своими судьбами. Сущии же на стенах града людие, не могуще стояти, сохраняхуся за стены, изо рвов бо и из ям (навыкопыванных Поляками близ стены у них – Поляков) прицелены быша пищали меж зубцов (стены), и тако людие стояще неотступно, ждуще приступу и о сем единем крепляхуся (т. е. думали только о том одном, как отразить приступ, если он последует); а иже в башнях у наряду, и тем велика беда бысть от муки, от стреляния бо стенам градным трясущимся и камению разсыпающуся и вси зле страждуще; но дивно о сем строение Божие бе: во время бо стреляния зряще (зряху) вси плинфы (кирпичи) разсыпающеся и стрельницы (башни) и стены сотрясаеми, по единому бо мишеню от утра даже до вечера стреляние бываше, паки же стены нерушими бываху, споведающе (споведаху) же часто о сем врази, яко зрим всегда в стрелянии огнь исходящь от стен и дивимся о сем, что не от камени, но от глины искры сыплются. И бысть тогда во граде теснота велия и скорбь и беды и напасти, и всем тогда в осаде сущим кровию сердца кипяху, но от полезнаго дела, еже наченше (начали), не преставаху, смерти же ожидаху и всяко врагом сопротивляхуся».

На четвертый день после начатия бомбардировки, 6 октября, Сапега и Лисовский решились обратиться еще к другому средству для овладения монастырем, а именно повести под его стену подкоп, чтобы, взорвав часть последней, открыть в ней такую брешь, которою бы можно было войти в монастырь. Из подгорья, от мельницы, которая находилась на нижнем конце пруда, лежавшего ниже Пятницкой церкви (о котором см. выше, с. 304), Поляки повели ров на гору, к Красным воротам (причем воспользовались бывшими тут надолбами и, прислоняя к ним доски, сыпали к последним вынимаемую из рва землю), и, доведши его на гору столько, что верхний конец его приходился против круглой наугольной, или Пятницкой, башни, 12 октября повели из него подкоп, или траншею (подземный ход), под сейчас названную башню. От осажденных Поляки скрывали свою работу надолбами, чт( есть забор из стоячих бревен (см. выше, с.175), которые были тут прежде или которые они нарочно поставили сами.

Но, ведя бомбардирование монастыря и поведши под него подкоп, Сапега и Лисовский не оставили пытать и третье средство, бывшее самым надежным, – это приступы к монастырю, или штурмы. Первый приступ после начатия бомбардировки имел место ночью с 13 на 14 октября. 13 октября Сапега устроил большой пир на все войско, и весь день Поляки с Русскими изменниками бесновались, играли и стреляли, а к вечеру начали скакать на лошадях, со знаменами в руках, по всем полям Клементьевским и по монастырским вокруг всего монастыря. После этого Сапега вышел со своими полками из табора и стал у баттарей за земляным валом, чт( на западной стороне монастыря, а полки Лисовского заняли места в Терентьевой роще и протянулись по восточной стороне монастыря до Сазанова врага, чт( теперь за Вифанской и за Переяславской улицами, и через Переяславскую и Угличскую дороги до Мишутина врага, который есть враг, отделяющий Кокуево от Штатной слободы (и о котором см. выше, с. 307). Между тем по монастырю была производима непрестанная пальба из всех баттарей. В первом часу ночи (т. е. в первом часу после заката солнечного) Поляки с музыкой пошли со всех сторон на приступ к монастырю, имея с собой лестницы, щиты (большие, представлявшие из себя целые стены с проделанными в них окнами для стреляния, которые сколачиваемы были из досок или бревен и возимы были на колесах) и турусы рубленые на колесах⁸ – деревянные более или менее высокие башни (латинское turris, у Грозного под Казанью были башни 6 сажен вышины), которые на колесах подвозились к стенам осаждаемых крепостей, чтобы действовать с них против осажденных (от этих башен, невероятных для тех людей, которые их не видали, невероятное – «турусы на колесах»; у Палицына, по ошибке или по незнанию им названия, – тарасы). Но осажденные так искусно действовали против них своей артиллерией, что не дали им близко и подойти к стене и заставили их ретироваться с такою поспешностию, что они побросали лестницы, щиты и турусы, которые на другой день поутру осажденные и подобрали, чтобы употребить их на дрова. После этого в продолжение семи дней сряду Поляки напрасно возобновляли свою попытку взять монастырь приступом. В продолжение этих семи дней архимандрит Иоасаф со всем освященным собором совершал в Троицком храме прилежные моления Господу Богу и Пречистой Богородице и чудотворцам Сергию и Никону о заступлении от врагов и совершил по стене монастыря крестный ход.

Успешно отражая приступы врагов, осажденные позволили себе делать и вылазки на них. Первая такая вылазка имела место 19 октября, или через 16 дней от начала бомбардирования монастыря. Стоявшие на монастырской стене стражи (караульные, часовые) увидали, что Поляки пришли на капустный огород (не видно, на который из двух бывших под монастырем, см. с. 304 и 307) брать капусту и что их немного; не спрашиваясь воевод, спустились за стену по веревке и, напав на Поляков, одних убили, других ранили. Успех этих своевольных вылазчиков заставил воевод устроить формальную вылазку: устроили вылазку в три отряда (тремя отрядами), из которых один пошел на капустный огород по плотине верхнего Круглого пруда, чт( против Житничной, или северо-восточной угольной, башни, к Служней слободе, другой пошел на неприятельские баттареи, чт( на Красной горе, а третий пошел на Княжее поле за токарню и за Конюшенный двор (см. выше, с. 307 и 366) на находившиеся здесь неприятельские заставы. Когда Поляки увидали наших, то сурово устремились на них. Результатом сшибок во всех трех местах было то, что с обеих сторон мнози пиша смертную чашу, причем наших особенно много было убито и ранено у туров, или баттарей, на Красной горе. В эту первую вылазку убежал, или перебежал, к Полякам Троицкий монастырский слуга Осип Селевин.

19 октября в 1608 году было в середу. В следующее воскресенье, 23 октября, явился преподобный Сергий пономарю Иринарху, когда этот сел опочить после заутрени, и приказал ему возвестить воеводам и ратным людям, что будет зело тяжкий приступ к Пивному двору, который находился вне монастыря у западной его стены (с. 305–306), но чтобы они не ослабевали, а с надеждою дерзали. Приступ действительно имел место с воскресенья на понедельник, и не только к Пивному двору, а и в других местах. Но осаждающие везде отбиты были с большим для них уроном, причем не удалась им и их попытка сжечь Пивной двор. На этот раз осажденные, между прочим, действовали против осаждающих тем, что на подходивших близко к стене спущали с башен козы с огнем («с башен козы со огнем спущающе, Литовских людей многих побили, понеже приидоша близь града»).

26 октября, в день памяти великомученика Дмитрия Солунского, после того как архимандрит совершил крестный ход по стене монастыря и отпел соборный молебен, воеводы сделали вылазку на Польские заставы, находившиеся на Княжем поле и в Мишутинском овраге, вообще с северной стороны монастыря. Вылазка была успешна, причем взят был в плен один из заведывавших заставами ротмистров, по фамилии Брушевской. Воеводы, как нужно думать, уже и прежде догадывались о том, что Поляки ведут под монастырь подкоп, ибо трудно допустить, чтобы в продолжение двадцати дней они не заметили копания Поляками рва и траншеи, как бы последние ни таились со своими работами. Брушевской тотчас же был подвергнут распросу и «в распросе и с пытки» сказал, что действительно ведут Поляки подкоп под монастырскую стену и под башни, но что касается до места, куда ведут подкоп, то или не мог, или не хотел указать его и отозвался незнанием.

Получив достоверные сведения, что Поляками ведется под монастырь подкоп, воеводы тотчас же озаботились принятием мер к тому, чтобы открыть, куда именно ведется подкоп, и чтобы пресечь ему путь в том его предполагаемом направлении, которое признавалось наиболее вероятным. С первою целию поручили Троицкому слуге, по имени Влас Корсаков, который был весьма искусен в саперном деле, копать землю под башнями и в стенных печурах (см. выше, с. 163) и делать частые слухи (ямы, или колодези, в которых бы выслушивать подземные работы неприятеля). Со второю целию, а именно чтобы пресечь подкопу предполагаемый путь к Красной башне святых ворот, приказали выкопать поперек Красной площади, от Служней слободы к монастырю, глубочайший ров (который, как необходимо думать, выкопан был многими людьми зараз, в одну ночь, ибо долго копать ров Поляки, конечно, не дали бы). 1 ноября была сделана осажденными вылазка, как нужно думать, с целию захватить «языков», или пленных, от которых бы узнать, куда ведется подкоп. Но вылазка окончилась весьма несчастливо: Троицких всяких людей было побито и поранено 190 человек, а «языка» не было добыто ни одного. «Тогда же, – говорит Палицын, – бысть во граде (в монастыре) всем православным християном скорбь велика и плач и ужас ради подкопов, понеже слух во ушеса всех разыдеся, что ведут Литовские люди подкопы, а о том достигнути не могут, под которую стену или под башню ведут, и тако вси смерть свою койждо пред своими очима видяще и вси притекающе к церкви святыя живоначальныя Троицы и к цельбоносным мощем теплых заступников наших, великих чудотворцев Сергия и Никона, и вси на покаяние к Богу обратишася, исповедающеся Господеви и отцем своим духовным и причащахуся телу и крови Господни, к смерти готовящеся». Воеводы приказали казакам и всем охочим людям (охотникам) выходить из монастыря тайно ночью для добывания «языков» по ямам и во рвах, которые Поляки нарыли близ восточной монастырской стены (по траншеям). «Языков» наимано было много, но никто из пойманных не мог сказать, куда именно ведется подкоп.

В эти скорбные и тяжкие для осажденных дни преподобный Сергий явился архимандриту Иоасафу, чтобы утешить через него людей, истаевавших от страха и отчаяния. Архимандрит воздремал во время службы в церкви святыя Троицы и вот видит преподобного Сергия стоящим перед чудотворным образом святыя Троицы (чт( по правую сторону царских дверей), воздевшим руки гор( и со слезами молящимся святой Троице; после молитвы преподобный обратился к архимандриту и сказал ему: «брате, возстани, се время пению и молитве час, бдите и молитеся, да не внидете в напасть; Господь всесильный многих ради своих щедрот помилова вас и протчее время подаст вам, да в покаянии поживете». Архимандрит поведал о явлении ему преподобного Сергия всей братии. В самый день видения, 2 ноября, Поляки сделали приступ, привезши и прикативши к стене монастырской многие щиты, туры и турусы, но осажденные ударили в них из многих пушек и пищалей и прогнали их, нанеся им большой урон, а побросанные ими «приступные козни» отчасти предали огню, отчасти внесли в монастырь. 4 ноября осажденные сделали вылазку на Красную площадь и к Подольному монастырю, имев жаркое дело с Поляками, которые повыскакали на них из своих ям и рвов (траншей), тут достали наконец «языка», который был нужен. Захвачен был в плен раненый казак, по фамилии Дедиловский; в распросе и с пытки он сообщил все нужные сведения о подкопе, точно указав, куда именно он ведется, и сказав, что он уже почти готов и что на Михайлов день, 8 ноября, Поляки хотят подставлять под стены и под башни порох. В ту же ночь пришел в монастырь выходец из лагеря Лисовского – казак Иван Рязанец. Он подтвердил, что подкоп почти уже готов и что он ведется, как указал Дедиловский, под круглую наугольную, или Пятницкую, башню. Вместе с тем он рассказал о видениях, которые были казакам, находившимся в войске Лисовского, и которые должны были послужить к ободрению осажденных. Он говорил, что многие атаманы и казаки видели ходящих по поясу монастырской стены (по поясу, или пояску, который идет по стене с наружной стороны под зубцами?) двух старцев, светозарных образом, по подобию Сергия и Никона чудотворцев, из которых один кадил монастырь, а другой кропил святою водою и которые, обратившись к казацким полкам, ярым гласом поносили их за то, что они стеклись разорить дом пресвятыя Троицы, и прибавляли, что не даст им жезла Господь на жребий свой, что некоторые из безумных казаков и из Поляков стреляли было в старцев, но что стрелы и пули отскакивали в самих стрелявших и многих из них ранили. Он говорил, что в ту же ночь преподобный Сергий явился во сне многим казакам и многим Полякам, грозя принести на них мольбу Вышнему царю и показал им посредством образов, как страшно все они погибнут, и что это сонное явление заставило некоторых Донских казаков уйти от Лисовского домой с обещанием не поднимать более руки на своих православных заодно с иноверцами.

Выслушав показание Дедиловского, подтвержденное Рязанцем, воеводы приказали поставить в монастыре параллельно с южной частью восточной стены от Пятницкой башни до святых ворот острог, или острожок, сзади которого турусы насыпали и наряд устроили, то есть к которому сделали прируб, насыпанный землей, с тем чтобы на нем поставить артиллерийские орудия. Острог, или острожок, этот воеводы, очевидно, поставили затем, чтобы в случае взрыва Поляками в данном месте монастырской стены не дать им ворваться в монастырь (поражать их с острога, когда бы они врывались в брешь). В то же время, посоветовавшись с архимандритом и старцами, воеводы решили для скорой вылазки очистить в стене монастырской потайные ворота в ров, который шел вдоль стены с восточной стороны, чт( и сделали каменосечцы, нашедши старый вылаз подле Сушильной башни, в который по его расчищении вставлены были трои железные двери.

8-й день ноября, праздник собора архангела Михаила, был для осажденных днем скорби и плача. Прошло уже тридцать дней и тридцать ночей, как Поляки непрестанно бомбардировали монастырь со всех своих баттарей, и в этот день ядра неприятельские причинили в нем несколько несчастий. У одного монаха, по имени Корнилий, когда он шел за обедню в Троицкий собор, оторвало ядром правую ногу по колено, так что едва он успел причаститься на обедне, как скончался; потом была убита одна старица, которой оторвало правую руку и с плечом. Во время пения вечерни, когда все стоявшие в церкви с воплем и рыданиями били себя в перси, прося у Бога милости, вдруг ядро неприятельское ударило в большой колокол на колокольне (которая находилась у западной стены Духовской церкви), отразилось от колокола в алтарное окно Троицкого собора, пролетело в алтарную арку и пробило приходившийся против арки, стоявший в третьем ряду иконостаса (большом деисусе, см. выше, с. 193–194) образ архангела Михаила, пробив образ, ударилось в столп церковный, от столпа отразилось в стену, от стены – в подсвечник, который пред образом святыя Троицы, и, сделав выбоину в подсвечнике, отразилось от него в левый крылос, у которого и развалилось. Едва стоявшие в церкви перестали следить с трепетом за полетами этого ядра, как другое ядро прошибло южные железные двери церкви (нынешней паперти с южной стороны еще не было), ударилось в местный образ Николая чудотворца (стоявший у северной стены, насупротив мощей преподобного Сергия) и пробило его доску, за которою и скрылось, не быв потом найдено. Тогда на всех стоящих в церкви напал ужас, и она огласилась воплями и рыданиями, а на пол ее полились реки слез. Но тогда же последовали и утешения и ободрения. Архимандрит Иоасаф во время пения стихир на нашей страшной вечерне сведен был в забытие, и вот видит он архистратига Михаила с лицем сияющим, как свет, и со скипетром в руке, который говорил к противным: «о враги лютори! се ваша, беззаконницы, дерзость и до моего образа дойде: всесильный Бог воздаст вам вскоре отмщение» и который после сих слов стал невидимым. Архимандрит сообщил о видении всей братии и, облекшись с иеромонахами в священные ризы, отпел молебен всемилостивому Богу и архистратигу Михаилу. Потом, когда архимандрит совершал у себя в келье келейное правило, увидел он вошедшего к нему преподобного Сергия, который сказал ему: «Возстани и не скорби, но в радости молитвы приноси: предстоит бо и молится Богу о обители и о вас святая пречистая Богородица и приснодева Мария со ангельскими лики и со всеми святыми». В следующую ночь сподобились видения и многие монахи и миряне. Видели, как преподобный Сергий ходил по монастырю и будил братию, говоря: «идите, братии иноцы, немедленно во святую церковь и обрящете благодать», и потом видели, что вошел в церковь Серапион, архиепископ Новгородский, в святительской одежде и встал в алтаре пред образом Богородицы, что преподобный Сергий обратился к нему со словами: «Отче Серапионе! Почто умедлил еси принести моление ко всемилостивому Богу и пречистой Богородице», что архиепископ Серапион воздел руки и возопил: «О всепетая Мати, рождшая всех святых святейшее Слово, нынешнее приношение приемши, от всякия напасти избави всех и грядущия изми муки вопиющая ти: аллилуиа». Вместе с этими ободрявшими дух осажденных видениями порадованы были они в наш праздник и одной удачей в отношении к делу обороны. В числе орудий баттареи, которая находилась на Терентьевой роще, была у Поляков очень сильная («люта зело») пищаль, которую звали трещерой. Двумя удачными по ней выстрелами со стены привели ее в состояние негодности – одним выстрелом с башни Водяных ворот разбили у ней зелейник, или пороховую затравку, а другим выстрелом с Красной башни от святых ворот разбили ей устье, или дуло.

Но если праздник архангела Михаила был для осажденных днем плача и сетования, то следующий день, 9 ноября, во исполнение возвещенного преподобным Сергием архимандриту Иоасафу, что Божия Матерь молится о них, был для них днем величайшей радости и ликования, ибо в этот день Господь даровал им великое одоление Поляков. Решено было рано утром в этот день сделать вылазку, и именно тремя отрядами. Первый отряд вышел в потайные ворота, ведшие в ров, с тем чтобы сделать нападение на Поляков, находившихся под Красной горой у подкопного рва; второй отряд вышел с Пивного двора и через луковый огород, или нынешний Пафнутьев сад, и по плотине Красного пруда, который находился ниже Келарского пруда, между ним и Пятницкою церковию, пошел на Поляков, стоявших на горе Волкуше; третий отряд вышел Конюшенными воротами и направился (как должно думать) на Польские заставы, стоявшие на северной стороне монастыря. Когда из монастыря тремя ударами в осадный колокол дали знать отрядам начинать нападение, то третий отряд, «крикнувши многими гласы, нарекши ясак Сергиево имя», стремительно бросился на Поляков, которые не выдержали и обратились в бегство. Второй отряд вступил в битву с Поляками, находившимися на горе Волкуше. Первый отряд, напав на Поляков, стоявших у подкопного рва, сбил их на Нижний монастырь и за мельницу и – что всего важнее – нашел устье подкопа. Выискались мужественные и самоотверженные люди, которые решились взорвать подкоп и которые это и сделали, пожертвовав своею жизнию: «и благодатию Божиею, – пишет Палицын, – тогда обретоша устие подкопа, вскочше же тогда во глубину подкопа ради творимаго промысла (т. е. для дела, которое нужно было сделать) крестьяне Клементьевские Никон, зовомый Шилов, да Слота и егда зажгоша в подкопе зелие и скалы и смолу, заткнувши устие подкопа, и взорва(-ло) подкоп, Слота же и Никон ту в подкопе сгореша». Второй отряд, напавший на Поляков, находившихся на горе Волкуше, был отбит последними и прогнан до Нижнего монастыря; тогда первый отряд, прогнав Поляков, стоявших у подкопного рва, соединился со вторым, и общими силами они прогнали сейчас указанных Поляков в Терентьевскую рощу и на Волкушу.

В то время как второй и третий отряды бились с Поляками на восточной и на южной сторонах монастыря, у некоторых монахов загорались сердца желанием сделать нападение на Польские баттареи, стоявшие на западной стороне монастыря. Побежали они на Пивной двор к чашнику старцу Нифонту Змиеву и говорили ему: «Отче Нифонте! врази наши одолевают нам, но святая Троица дарова нам бедным велику помощь над враги, – подкопы у них отняли и зарушили, и к тебе сего ради приидохом, даждь нам совет (посоветуй нам, одобри наше намерение), чтобы еще отняти у Литовских людей туры (баттареи) на Красной горе и своему воинству помощь и отраду сотворити». Старец Нифонт, посоветовавшись с другими старцами, взял с собой двести человек ратных людей, в числе которых то или другое количество было из возвратившегося третьего отряда, и тридцать монахов, с которыми и пошел с Пивного двора на вылазку. Перешедши речку, отряд поднялся на Красную гору к баттареям. Когда в монастыре стало известно, что некоторые отправились на Польские баттареи на Красной горе, то нашлись желающие присоединиться к ним, которые насильно вырвались из монастыря Конюшенными воротами, перемогши воеводу Алексея Голохвастова и вор(тных приставов, и нагнали отряд. Поляки открыли по шедшим на них жестокий огонь не только из пушек и пищалей, но и из мелкого оружия и сбили их под гору. Наши, несколько оправившись, пошли во второй раз на баттареи, но и во второй раз были сбиты под гору. Тогда они отступили во враги Благовещенский и Косой, или Глиняный, и притаились в них, чтобы заставить Поляков думать, что они совсем ушли. Помедлив несколько времени, когда Поляки перестали ожидать нападения, они разделились надвое, и одна половина неожиданно напала на неприятелей с тыла, а другая стремительно напала спереди. Неожиданность и стремительность нападения имели своим следствием то, что наши овладели одной за другою тремя баттареями. У четвертой и у пятой баттарей Поляки вступили с нападавшими в жестокий бой. Но к нашим скоро подоспела большая помощь из монастыря, и они с подоспевшими прогнали Поляков и от этих баттарей и таким образом овладели всею линиею баттарей, находившеюся на Красной горе. О богатой военной добыче, которую Поляки оставили нашим на Красной горе, Палицын говорит: «Да тут взяли восмь пищалей полуторных и полковых и всякаго оружия Литовскаго, затинных и изрядных самопалов и рушниц, копей же и оскордов, палашей и сабель, пороху бочки и ядр и всяких запасов множество». Наших убито было 174 человека, а Поляков – более полутора тысяч человек. 9 ноября было поистине днем радостнейшим для сидевших в Троицком монастыре; в знак победного ликования архимандрит приказал звонить в колокола до полночи, а сам со всей братией отпел благодарственный молебен Господу Богу и Божией Матери, преподобным Сергию и Никону и всем святым. Решено было тотчас же послать в Москву к царю с известием о великой победе, одержанной над Поляками.

Около 8 ноября в местности Троицкого монастыря устанавливается зима, которая должна была остановить военные действия, заставив Поляков заключиться в их станах, или таборах. Но прежде чем заключиться в станах и желая отмстить и несколько вознаградить себя за понесенное поражение, они пытались было нанести поражение осажденным с помощию хитрости; в свою очередь эти, не давшись в обман Поляков, сделали против них сильную вылазку и учинили ожесточенный с ними бой. В один из следующих дней за 9 ноября Поляки, скрыв сильные засады с восточной и северной сторон монастыря в подходящих для того местах, послали к стенам монастырским небольшие толпы своих, чтобы они выманили на себя осажденных и навели их на засады. Осажденные, увидев под монастырем небольшие толпы Поляков, действительно дались было в обман и сделали вылазку. Но стражи, стоявшие на колокольне, увидели сидевших в засаде, начали бить в осадный колокол и воротили назад вышедших на вылазку. В ближайшее к 9 ноября воскресенье, 13 числа, был поутру сильный туман. Пользуясь им, монастырские воеводы решились устроить вылазку, которая превратилась потом в сильное побоище и окончилась великою победою осажденных над Поляками. Воеводы послали вылазных людей на заставы из полков Сапегиных, стоявшие в Благовщенском враге и на нагории к Благовещенскому лесу, и на заставу из полков Лисовского, стоявшую за садами у Нагорного пруда, чт( в конце теперешнего монастырского огорода, который за Конным двором, или же сзади его (а принимать за Нагорный пруд, как принимают, прежний Круглый, теперешний Белый пруд, чт( за Старой гостинницей, должно быть признано за ошибочное, ибо пруд этот был не за садами, а впереди садов, и стоять у него заставе было бы слишком близко от монастыря, а равно и название «Нагорный» мало к нему идет). Высланные против застав Сапегиных скоро побили их гарнизоны, но Сапега выслал против них многие роты, а в свою очередь и к нашим присланы были из монастыря многие конные и пешие люди – завязался великий бой, который кончился тем, что наши прогнали Поляков к Клементьевскому пруду. Лисовский, увидев нападение осажденных на его заставу, сам поспешил придти на ее выручку с конными и пешими людьми и принудил наших отступить в городовой ров (т. е. ров, который был подле восточной стены). Тогда воеводы послали из монастыря на помощь им конную вылазку, головами которой назначили старцев Ферапонта Стогова и Малафея (Малахию) Ржевитина и в которой было двадцать других старцев, а также пришла на помощь к ним часть вылазных людей с Красной западной горы (за которою была нагорная Сапегина застава). Все вместе бросились на Лисовского и прогнали его под гору, на луг за мельницей и Терентьевскую рощу. Из Терентьевской рощи Лисовский спустился в раздолье за горой Волкушей, а Сапега пришел со всеми своими полками на Красную западную гору. Лисовский поспешил присоединиться к Сапеге, и оба вместе ударили на монастырских вылазных людей, остававшихся на Красной горе, которых и согнали к Пивному двору. Но тут между вылазными людьми нашелся герой, или богатырь, который остановил натиск Поляков. То был крестьянин по прозвищу Суета, который был великан ростом и исполин силой, но который был неловок и неумел, так что постоянно служил предметом насмешек. Возгласив: «Сегодня умру или получу славу от всех», Суета начал страшно сечи Поляков своим бердышем направо и налево и, поддержанный другими, принудил их ретироваться. Лисовский поворотил к Косому, или Глиняному, врагу на находившихся там «заводных» (запасных, резервных) Троицких людей, у которых начальником был монастырский слуга Пимин Тенетев. На пригорке у рва (который был выкопан Поляками впереди их баттарей и упирался в Глиняный враг) между Поляками и нашими завязался жестокий бой, но наконец первые, опасаясь «подсады», то есть засады, постепенно начали ретироваться, а наши в свою очередь начали отходить в Глиняный враг. Лисовский хотел было взять живым Тенетева, когда этот уходил, но он оборотился, выстрелил в Лисовского из лука и ранил его в лицо, так что принуждены были отвести его в Сапегин лагерь. Между тем со стены монастырской ударили по Полякам из множества орудия и побили их большое количество. Поляки обратились было в бегство, но потом у многих из них закипело сердце желанием отмстить за Лисовского, они воротились и с яростию напали на Русских; произошла ожесточеннейшая резня, причем пущены были в ход ножи и просто руки. Наконец наши убили главного предводителя Поляков, князя Юрия Горского, чем и обратили их в бегство и после чего сами вошли в монастырь с великою победою.

Самый конец военных действий перед зимней остановкой не совсем был счастлив для осажденных. Они обыкновенно доставали себе дрова из рощи, находившейся в Мишутинском враге, в который посылали дровосеков под прикрытием конных и пеших воинов. Поляки устроили на наших засаду, приведши в рощу многие роты, и внезапно напали на них, когда они явились в нее за дровами. Воины, сопровождавшие дровосеков, вступили с Поляками в жестокий бой; как кажется, прибежала к ним помощь и из монастыря. Но в конце концов одолели враги: сорок человек наших было убито, много было ранено, и несколько захвачено было в плен.

Около половины ноября Поляки прекратили бомбардирование монастыря, оставили рвы и ямы, выкопанные ими около стены монастырской (траншеи), и удалились в свои станы, или таборы, чтобы пережидать в них зиму. Впрочем, Лисовский недолго сидел в таборе и, оставив монастырь, отправился, несмотря на зиму, для своих разбойничьих подвигов на север от Троицы.

Прекращение военных действий дало осажденным отдых от не-престанного, день и ночь, оберегания монастырских стен. Но не успел настать этот отдых, как их постигло другое страшное бедствие. От необыкновенной тесноты в монастыре и от соединенной с нею страшной грязи, от весьма плохой пищи, которою для многих сидевших в монастыре было сухоядение («сухомятка», как говорят те люди, которым приходится довольствоваться сухоядением), от недоброкачественной и загрязненной воды и от нравственной крайней угнетенности людей 17 ноября, в Никонов день, появилась в монастыре цинга, которая начала свирепствовать в нем со страшной силой и свирепствовала не только всю зиму, но почти и всю весну – до 10–15 мая следующего, 1609 года. В наибольший разгар болезни умирало ежедневно по двадцать и по тридцать, по пятьдесят и даже (если не впадает Палицын в преувеличение) по сто человек. Иеромонахи монастырские совершенно выбились из сил, напутствуя умирающих и погребая умерших, так что наконец должны были держать их над больными под руки. За копание могил брали сперва по рублю, потом по два и по три рубли, потом по четыре рубли и по пяти рублей, а наконец не стали брать никаких денег, да и не стало людей, которые бы копали, так что начали погребать в общих ямах (которые выкапывались, как следует думать, по распоряжению монастырских властей). Население монастыря разделялось на два класса – на способных носить оружие и неспособных (старики, женщины и дети). Из двух тысяч человек первого класса уцелело от цинги не более двухсот человек; конечно, и второй класс был пощажен ею не более, а из этого можно видеть, какой был страшный мор! Болезнь была невыносимо мучительная, а между тем за бoльшею частию больных не было совершенно никакого ухода, так что единственное, чем могли облегчать себя люди – это вопли, которыми и наполнился весь монастырь. Цинга есть болезнь по преимуществу грязная и вонючая, и она превратила весь монастырь в одну ужасную заразную больницу. Что такое представлял собою монастырь в отношении к грязи – это дает понять Палицын, когда говорит, что (при наставшей возможности) вывезли из него, чтобы бросить в ров и сжечь, более ста возов всяческих порт, что давали от воза огромные деньги – по полтора рубля, которые равняются нашим теперешним двадцати рублям, но что мало было охотников брать, по причине вшей, и червей, и страшного смрада.

8 мая 1609 года, в праздник Иоанна Богослова, архимандрит Иоасаф и воеводы приговорили, чтобы на другой день, 9 мая, в праздник Николая чудотворца, освятить в честь последнего святого придел в Успенском соборе, чт( и сделали. С этого времени цинга и начала ослабевать в монастыре.

К страшному бедствию физическому присоединилось зло нравственное, и притом не в одном виде, а в нескольких видах, – это интриги одних против других, вражда одних с другими и нравственная распущенность.

Между осадными воеводами монастырскими – князем Долгоруким и Голохвастовым – вышло из-за чего-то очень большое нелюбие; старшая братия монастыря и особенно казначей Иосиф Девочкин (он же Кочергин), который из-за тихого архимандрита Иоасафа, вероятно, первенствовал между старшей братией, были на стороне Голохвастова. На сторону князя Долгорукого стал головщик левого клироса диакон Гурий Шишкин, который метил на место Девочкина и который надеялся получить место с помощью князя. На казначея взведено было Гурием обвинение пред государем, будто он замышлял измену и хотел предать монастырь Полякам, и, как кажется, сочинены были от его лица подложные письма к Сапеге. По приказанию государя он был пытан Долгоруким и отставлен от места с конфискацией имения, а дело его произвело в монастыре великую смуту (он умер одною из последних жертв цинги, быв вместе с тем, вероятно, и жертвою пытки, вскоре после 11 июля 1609 г.)⁹.

Стрельцы, казаки и вообще все воины, очень может быть, нарочито подущаемые князем Долгоруким, изъявляли неудовольствие на содержание, которое доставлял им монастырь, и жаловались на монастырские власти царю, а монастырские власти, оправдываясь, писали царю, что они никак не могут удоволить жалобщиков и что последние предъявляют претензии совсем невозможные.

Вместе с сейчас указанными прискорбными смутой и враждой умножилось в монастыре и то прискорбное, что принято называть в теснейшем смысле грехом (ибо и вражда со смутой, конечно, тот же грех): не только миряне, но и монахи предались пьянству и разврату, из которых о последнем Палицын говорит: «в ров убо глубок блуда впадоша вси от простых чади даже и до священных» (у мирян завелись в монастыре даже танцы, которым, вероятно, научили наших пленные Поляки).

Во время остановки военных действий между осаждающими и осажденными установились странные отношения какого-то обманного, так сказать, перемирия, о чем Палицын пишет: «Видяще же врази, яко не успевает совет их лукавый, но разрушается, темже и мнози многажды с лестию приезжающе и многажды сказующе деемая и умышляемая ими, истинно безо лжи бываше по их скаске, и немощныи от пьянства просяще опохмелитися. Троицкое же воинство сия возвещающе архимариту и воеводам, и повелением их приемше от чашника с погреба меду, исхождаху к паном с питием, дабы кого чем уловити от них; они же пивше отхождаху, иногда же неции от них, вино принесше, меду прошаху на него (т. е. Троицкий хмельной мед был крепче виноградного вина), и такова дружба без беды не бываше, обоим обманывающимся людем: или убо кого возмут в языки или убиют».

В половине января 1609 года убежали к Полякам из монастыря два сына боярские, которые указали было им средство, как овладеть монастырем без кровопролития. «Раскопайте, паны, – говорили дезертиры Сапеге с прочими Польскими начальниками, – берег верхнего пруда (чт( против Житничной башни, т. е. который теперь за Старой гостинницей) и переймите воду от труб (по которым она идет в монастырь), тогда осажденные изнемогут от жажды и поневоле предадутся вам». Поляки тотчас же решили спустить воду пруда в речку Кончуру чрез разрытие его плотины и чрез прорытие от него канавы в Служний враг (находящийся между торговыми рядами и Рождественскою церковию, теперь полузасыпанный). Но осажденные узнали про умысел Поляков, который эти уже начали, хотя и неудачно, приводить в исполнение, выкопали в монастыре несколько прудов, в которые и спустили воду из нашего пруда (по той каменной трубе, о которой мы говорили выше, с. 238). Сапега подсылал было в монастырь своего человека (трубача Мартьяша), с тем чтобы он попытался устроить сдачу монастыря; подосланный вел было дело весьма искусно и успел приобрести в монастыре доверие всех, но в конце концов был обнаружен.

Прекращение военных действий на зиму не было совершенно полное или совершенно безусловное. Поляки прекратили бомбардирование монастыря и оставили приступы к нему, или штурмы его, равно как и постоянное карауление осажденных в тех траншеях, которые были накопаны ими кругом монастыря, но они делали нападения на наших, позволявших себе выходить из монастыря, а наши в свою очередь делали вылазки и нападения на тех из них, которые бродили вне станов, или таборов. В этой, так сказать, малой зимней войне особенно отличились как ведомые бойцы Анания Селевин, брат убежавшего к Полякам Осипа Селевина, заключивший свои подвиги славной смертью, Клементьевский крестьянин Никифор Шилов, может быть брат упомянутого выше героя Никона Шилова, и московский стрелец по фамилии Нехорошко.

Прошла ужасная зима, убавившая население монастыря и число его защитников на девять десятых, и приблизилась не менее ужасная весна, когда должны были возобновиться военные действия Поляков при крайне ничтожном оставшемся количестве защитников монастыря. К весне 1609 года этих защитников оставалось в монастыре менее двухсот человек. Если и весной 1609 года монастырь не был взят Поляками – так это уже истинно и единственно потому, что он был ограждаем молитвами к Богу преподобного Сергия! Видя необыкновенно быстрое умаление числа защитников монастыря, поражаемых болезнию, воеводы и архимандрит с соборными старцами еще в начале 1609 года обращались к царю через жившего в Москве Аврамия Палицына (келаря монастыря) с настоятельной просьбой о присылке вспоможения. Но царь прислал в монастырь 15 февраля 1609 года только шестьдесят человек казаков, к которым Палицын со своей стороны присоединил двадцать человек монастырских слуг (не присланных им ранее по непонятной причине) и из которых четверо были перехвачены Поляками. Таким образом, с 250 воинами встретили осажденные в монастыре весну 1609 года!

Не знаем, по какой причине, но весной 1609 года Поляки возобновили военные действия очень нерано. Может быть, Сапега дожидался Лисовского, который, уходив из-под монастыря в декабре 1608 года и возвращавшись под него в феврале 1609 года, опять ушел из-под него в следующем марте и снова возвратился под него только в июле. Как бы то ни было, но это возобновление военных действий последовало лишь 27 мая. Сапега очень хорошо знал, до какой степени уменьшилось в монастыре число его защитников, и он надеялся, что покончит все дело одним приступом. К приступу этому, как сообщается нам в одном известии, Сапега приготовил невероятные орудия, а именно вместо больших пушек три дубовые пятисаженные петарды, обитые железными обручами, для заряда которых нужно было по три осмины пороху и в которые имело быть кладено по три ядра – стальному, железному и огненному¹⁰. Как в первый большой приступ 13 октября 1608 года, Сапега задал войску пир, сопровождавшийся многими играми; потом Поляки начали подъезжать под монастырские стены, осматривать их и готовить места, где поставить пушки и пищали; а затем начали скакать на лошадях по Клементьевскому полю, развевая знаменами и грозя мечами на монастырь. Поняв из поведения неприятелей, что они собираются сделать приступ, осажденные начали готовить вар с калом, смолу, камни и прочее, чт( нужно для отражения нападающих, также очистили подошвенный, или нижний, бой в башнях. Когда настал вечер, Поляки, желая подойти к стенам монастырским тайно, поползли по земле, соблюдая тишину, причем везли за собой «приступные козни», или штурмовые снаряды, – щиты рубленые, и лестницы, и турусы, и всякие стенобитные хитрости. Так как у осажденных число способных носить оружие было слишком ничтожно, то к защите стен они привлекли и всех неспособных, со включением и женщин; притаившись на стенах, они ждали приступа. Вдруг с Красной горы раздался артиллерийский залп – и Поляки, вскричав и заиграв на трубах, начали приступать к стенам со всеми снарядами, которые привезли и принесли с собой. Но когда они старались придвинуть к стенам щиты на колесах и турусы и приставить к ним лестницы, осажденные, не давая им этого делать, били их в подошвенный бой из многих пушек и пищалей, кололи их в окна, бросали в них камни и бревна, лили на них вар с калом, зажигали и бросали в них серу и смолу и засыпали им известию глаза. Отражение нападения продолжалось всю ночь, а архимандрит Иоасаф со всем освященным собором совершал в церкви молебное пение Господу Богу и пречистой Богородице и чудотворцам Сергию и Никону об избавлении обители и о помощи на врагов. Когда настал день, Поляки, видя, что ничего не успели сделать и только изгубили множество своих, начали со стыдом отступать. Тогда осажденные учинили вылазку на тех из неприятелей, которые оставались у стенобитных орудий или которые бродили во рвах, не будучи в состоянии выйти из последних. Многих из этих оставшихся осажденные побили, а тридцать человек взяли в плен (эти взятые заставлены были потом молоть в жерновах хлеб на братию монастыря и на все Троицкое воинство). Урон Поляков во время этого приступа был очень большой; кроме того, они оставили у стен свои турусы, щиты и лестницы, которые были все забраны нашими и внесены в монастырь. Были ли употреблены Сапегою в дело знаменитые петарды, сведений не имеем.

После приступа 27 мая осажденные, видя свою крайнюю малочисленность, отчаялись в самих себе и возложили все свое упование на преподобного Сергия. Упование и не посрамило их. Если бы после нашего большого приступа Поляки начали делать хотя и небольшие, но частые приступы, они скоро довели бы осажденных до совершенного изнеможения, так что без прямого сверхъестественного вмешательства сдача монастыря была бы неизбежною. Но таких частых приступов Поляки вовсе не делали, и это тем более удивительно и непонятно, что они очень хорошо знали о крайней малочисленности монастырского гарнизона. После нашего приступа Поляки сделали еще и всего два приступа, с месячным промежутком второго от него и с таким же промежутком третьего от второго. Но истомленная частыми тревогами ничтожная горсть осажденных в два раза собирала все свои силы и при невидимой помощи преподобного Сергия в оба раза успешно и отразила врагов.

Второй приступ имел место 28 июня 1609 года. О нем по чему-то для нас непонятному не говорит Палицын, и мы знаем о нем из других источников¹¹. Поляки приступали к монастырю со всех сторон, успели было они добраться до Пивного двора и зажечь его, но отовсюду были с большим уроном отбиты, причем наши, сделав вылазку, поймали и несколько «языков».

Третий и последний приступ был 31 июля 1609 года. В это время князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский приближался со Шведским вспомогательным войском от Новгорода к Москве. Поляки и Русские изменники находили, что весьма желательно было бы предупредить приход Шуйского взятием монастыря, почему и решили сделать наш приступ. Из Поляков пришел к Сапеге и Лисовскому, тогда возвратившемуся под монастырь, пан Зборовский со своим отрядом, посыланный из Тушина против Шуйского и ретировавшийся от него. Он смеялся над Сапегой и Лисовским, что столь долгое время стоят они под «лукошком», как он называл монастырь, и объяснял это просто их нерадением и их желанием взять монастырь не руками настоящего войска, а руками черни, которая нагнана («сбита») была к войску. Из Русских пришли к Сапеге боярин Михайло Салтыков и дьяк Иван Грамотин. Сначала хотели взять монастырь хитростию. Салтыков и Грамотин чрез своих парламентеров уверяли осажденных, что Москва уже покорилась самозванцу и что царь Василий с боярами уже в его руках, что если они не покорятся самозванцу, то он сам придет на них со всею своею ратью. Троицкие отвечали: «Хорошо и складно лжете, но никто вам не поверит; творите, на неже пришли, а мы готовы с вами на брань». Тогда решено было Поляками и Русскими сделать приступ. Подробностей приступа нам неизвестно, кроме того, что врагам были устрашавшие их видения, но он кончился тем, что нападающие были отбиты, что они понесли большой урон и что у наших была убита на стене только одна женщина.

После этого не было уже ни одного приступа к монастырю со стороны Поляков, а было только несколько вылазок на них со стороны наших.

Но, не предпринимая более приступов к монастырю, Поляки, однако, держали его в строгом заключении, так что каждый выход из него сопряжен был для осажденных с риском потерять голову. Страшно дорого обходились последним дрова, рубить которые они ходили, как мы упоминали выше, в Мишутинский овраг: Поляки стерегли их тут, и ни один выход за дровами не обходился без кровопролития и без убитых с нашей стороны. Осажденные называли эти так дорого обходившиеся им дрова проклятыми дровами и с горькой усмешкой спрашивали один другого, кто какою ценою их купил – кровию друга, отца или своею. Ожесточение против этих дров, которые были необходимы и у которых люди падали один за другим, доходило до того, что некоторые из осажденных, кляня свое несчастное положение, начали говорить, что долго пробыть им так невозможно, что если царь совсем забыл про них и не хочет подать им помощи, что если все города передались ворам, то и им ничего, наконец, не остается, как сделать то же. Более крепкодушные не доходили до такого отчаяния, но сильно жаловались на то, что у врагов заставы слишком часты и бдительны, так что им нельзя дать вести царю о своем несчастном положении. Тогда преподобный Сергий явился пономарю Иринарху и сказал: «Говори братии монастыря и всем ратным людям, зачем скорбят о том, что невозможно послать вести к Москве: сегодня в третьем часу ночи я послал от себя в Москву, в дом пречистой Богородицы и к Московским чудотворцам совершить молебное торжество трех моих учеников – Михея, Варфоломея и Наума. Поляки и Русские изменники видели их, и почему слуга, слышавший у врагов, что они видели их, не сказал вам об этом?» Воеводы и осажденные начали дознаваться, кто слышал это у Поляков, и слуга монастырский, по имени Федор Чудинов, сказал, что он стоял стражем на стене монастырской, что враги, подошедши близко к стене, с угрозами говорили: «Напрасно надеетесь вы на то, что послали трех монахов к Москве, не минули они нашей стражи, и хоть два и успели убежать, но третьего мы поймали». Воеводы послали к Полякам на переговорный пункт узнать про старцев, и Поляки говорили: «Послали вы к Москве трех монахов, под двумя лошади кари, а под третьим стреката (стрекатая – пегая), и наехали они на нашу стражу, и двух мы казнили, а третьего к царику послали», а другие из Поляков говорили, что это неправда, что никого не поймали. Тогда воеводы, чтобы дознаться истины, сделали вылазку с целью добыть «языка». На вылазке действительно добыли «языка», и захваченный Поляк в распросе у пытки сказал, что ихние солгали нашим, будто поймали, что никого не поймали, а только, догонявши, замучили лошадей, что под старцами лошади очень худы, но как крылатые. В монастырской больнице лежал один монах, который, услышав рассказ о старцах, посланных преподобным Сергием, начал думать про себя: какие то лошади (на которых поехали старцы), и будет ли то истина. Тогда явился ему преподобный Сергий и, подав ему здравие, сказал: «Я послал старцев на тех трех слепых меринах, которых конюший Афанасий Ощерин ради скудости корма выгнал из монастыря в надолобы». Вместе с этим преподобный Сергий приказал монаху сказать всем от его лица: «Не столько гнусен мне смрад блуда согрешающих мирян, сколько монахов, не соблюдающих своего обещания; всех врагов, пришедших под стены обители моей, истреблю, а в обители нечисто и двоемысленно (лукаво, лицемерно) живущих погублю и со осквернившимися управлюся». Начали искать меринов, выгнанных Афанасием Ощериным из монастыря, и когда после долгого искания нигде не нашли их, уверились в истинности явления преподобного Сергия монаху.

Тотчас после приступа к монастырю 31 июля Сапега с Лисовским и Зборовским пошел от монастыря навстречу князю Михаилу Шуйскому, но был разбит им у Колязина монастыря и снова возвратился под Троицу. Осажденные узнали о победе Шуйского над Сапегой от одного перебежавшего к ним пана; в тот же день они сделали вылазку на речку Кончуру на казацкие бани; многих казаков и Поляков побили, а бани сожгли и при этом еще захватили в плен шесть человек.

Когда Поляки, разбитые Шуйским, бежали от Колязина монастыря под Троицу, то по дороге назахватывали множество скота, который и пригнали в свой Троицкий стан. Дразня аппетит голодных Троицких сидельцев, они пасли скот по запрудной стороне (за прудами, на южной стороне монастыря), по Красной горе (чт( на западной стороне) и на Клементьевском поле. Приманкой скота Поляки рассчитывали вызвать осажденных на вылазку, в надежде побить их. Осажденные действительно и сделали вылазку,: но только она кончилась тем, что они совершенно здорово, то есть без всякой потери в людях, добыли часть скота. В самый день Успения Божией Матери, 15 августа, осажденные выслали несколько конных людей на стадо, которое паслось на Красной горе; высланные, проехав тайно Благовещенским врагом, неожиданно напали на сторожей стада и побили их, а стадо погнали к монастырю; вышедшие с Пивного двора пешие люди загнали стадо на этот последний, а потом вогнали и в монастырь воротами, которые были в него с Пивного двора под Пивной башней.

Князь Михаил Васильевич Шуйский, разбивший Поляков под Колязиным монастырем, подвигаясь к Москве, подошел к самому Троицкому монастырю, он явился и остановился в Александровой слободе (чт( нынешний город Александров, находящийся от Троицы в сорока верстах). Архимандрит Иоасаф с братией и все осажденные послали к князю просить о помощи. И князь прислал им помощь: 19 октября 1609 года прибыл от него в монастырь отряд отборных воинов в шестьсот человек и с ним триста человек, служащих под начальством Давида Жеребцова. С этим присланным от князя отрядом Троицкие сидельцы могли считать себя уже в полной безопасности: если одни они в состоянии были отражать приступы Поляков, то теперь, когда пришло к ним свежих людей втрое против того, сколько их было (считаем только пришедших воинов, без служащих), могла быть уже полная уверенность в этом. Но Поляки, как мы сказали, уже и не делали более приступов к монастырю. Что касается до самого Жеребцова, то Палицын, как будто нерасположенный к нему за то, что он по прибытии в монастырь взял в свои руки все заведывание съестными припасами и при этом поступил очень круто, отняв ключи у прежних заведующих, представляет его в комическом виде. Он говорит, что Жеребцов разбранил сидельцев за простоту, с которою они делали вылазки на Поляков, и хотел показать им, как нужно делать их по всем правилам военного искусства, но что несколько опытов его вылазок окончились самым печальным образом, так что его должны были выручать те же сидельцы со своей простотой и так что «Немецкая мудрость» (которую, подразумевается, Жеребцов позаимствовал у шведов, союзников Шуйского) оказалась совершенно посрамленною перед этою Русскою простотою, подкрепляемою упованием на Бога и на преподобного Сергия.

4 января 1610 года князь Шуйский прислал в Троицкий монастырь для нападения на Поляков воеводу Григория Валуева с пятьюстами солдатами. Валуев вместе с Жеребцовым и со старыми монастырскими сидельцами в тот же день вышел против Поляков из монастыря и имел с ними жаркий бой; победа осталась нерешенною, но хотя с обеих сторон было много убитых, однако со стороны Поляков более, чем с нашей, и наши если не совсем выжгли, то полувыжгли стан, или лагерь, Сапегин. На девятый день после битвы с Валуевым, 12 января 1610 года, Поляки, как нужно думать, получив ложную весть о движении к монастырю князя Михаила Шуйского со всем войском, чего у Троицы ждали, внезапно снялись из-под монастыря и с беспорядочной быстротой побежали по направлению к Дмитрову.

Так кончилась шестнадцатимесячная знаменитая осада Троицкого монастыря Поляками. До сих пор она воспоминается в Лавре тем, что 12 января, в день отступления от нее Поляков, бывает крестный ход кругом нее по сохранившей ее от Поляков стене.

² Но должно думать, что предали огню не все сполна, ибо после, как говорится в одном акте, осажденные посылали из монастыря по корм на гумна и за воловню (Акт. Истор., т. II, № 182, с. 212 [20]).

³ См.: Акт. Истор. (т. II, № 174, I, с. 201 col. 1 [20]); Акт. Экспед. (т. II, № 91, с. 186 col 1 [31]).

⁴ В дневнике Сапеги читается о количестве войска, приведенного им под Троицкий монастырь: «23-го (сентября, нового стиля) двинулся Сапега от царскаго (т. е. самозванцева) стана и шол в таком порядке: наперед два корнета (dwa kornety) казаков, по сту коней в каждом корнете; козацкая хоругвь (знамя) Буровскаго – сто коней; голубой пехоты сто (человек), Пятигорцев Дзевялтовскаго 150 коней; две хоругви красной пехоты 150 (человек), – между ними шли пушки; полк гусаров под двумя хоругвями; казаков 250 (человек); простившись с царем и царицей, Сапега выступил с войском под Шершеров замок (крепость Szerszerov zamek) и под другие замки таким порядком: наперед полк Литовский с Москвой (т. е. с Московским, с Русским войском) и из артиллерии шесть хороших пушек с полукартечами, – в полку считано 6000 (человек); потом полк Стравинскаго – копейников 500 коней; Марка Веламовскаго 700 коней; казаков 200 (человек); весь полк Сапеги с пушками; Микулинскаго 700 коней; казаков 500 (человек)». В дневнике Сапеги, к сожалению, не обозначено, сколько было гусаров и, главное, из какого количества солдат состоял собственный его полк. Предполагая то, что как будто должно предполагать, именно что все поименованные, за исключением Литовско-Московского войска, состоявшего из 6000 человек и находившегося, подразумевается, под предводительством Лисовского, вместе с собственным полком Сапеги составляли указанные нами 7000 человек, которые приведены были им из Польши, получим, что он повел под Троицкий монастырь 13 000 человек (6000 Литовско-Московского войска и 7000 собственного). Если же предполагать, что большее или меньшее количество поименованных были сверх 7000 человек, приведенных Сапегой из Польши, и присоединились к нему уже в России, когда он пошел под Троицу, то будет следовать, что он повел под монастырь более 13 000 и не более 15 000 человек. Дневник Сапеги на Польском языке напечатан в книге «Zycia Sapiehow», которая без имени автора, но принадлежит М. Когновицкому и которая, разделяясь на три части, напечатана в Вильне и в Варшаве в 1790–1792 годах; дневник – во второй части (с. 175–191), наше место – с. 183. На русском языке есть «Выписка из дневника Московского похода Петра Сапеги с 1608 по 1611 год», напечатанная в журнале «Сын Отечества и Северный Вестник», в первом томе 1838 г. (с. 29–64), наше место – с. 33.

⁵ Мы упоминали выше, что в монастыре во время его осады находилась королева Марья Владимировна, укрывшаяся от Поляков из Подсосенского монастыря. Вместе с Марьей Владимировной находилась в монастыре Ксения Борисовна Годунова. В одном своем письме Ксения Борисовна говорит, что при ней и под ее ведением живут у Троицы «все старицы» какого-то монастыря. Под этим монастырем со всею вероятностию должно разуметь тот же Подсосенский монастырь, из которого была Марья Владимировна, именно нужно представлять дело так, что сосланная самозванцем в Горицкий Воскресенский монастырь, находящийся близ Кириллова Белозерского монастыря, и вызванная из него Шуйским для перенесения тел отца с матерью и брата из Москвы к Троице, Ксения Борисовна не возвращалась потом в Горицкий монастырь, а поселилась или поселена была близ гробов своих родных, в Подсосенском монастыре, который был ктиторией ее отца.

⁶ Митрополит Платон в своей «Краткой церковной Российской истории», не знаем на чем основываясь, утверждает вовсе невероятное – будто всех осажденных с женами и с детьми было пятнадцать тысяч человек (т. II, с. 195) [73a].

⁷ См.: Акт. Истор., т. II, № 240, с. 283, соl. 1 [20].

⁸ Один взятый у Поляков осажденными «язык» (пленный, захваченный с целию расспросов) говорил: «Видел есми: в Лисовского полку поделаны щиты, на четверых санех рублены бревна вдвое, и окошка поделана, по окнам стреляти» (Акт. Истор., т. II, № 181, с. 211 соl. 2 [20]). Приступали к городу «под вежами», то есть под подвижными башнями в 1097 году (Лаврент. лет., 2-е изд., с. 261 fin.) [400]).

⁹ Что обвинение на Иосифа Девочкина в измене и в намерении предать монастырь Полякам было вымышленным, или клеветническим, на него обвинением – это не может подлежать сомнению. Палицын говорит, что убежали к Полякам пять сообщников Девочкина – слуга Осип Селевин и четверо невеглас поселян, или мужиков (гл. 34); Долгорукий в письме к Палицыну говорит о двух заговорщиках Девочкина, звание одного из которых не указывается, а другой тоже называется мужиком (Акт. Истор., т. II, № 242, § II [20]); и с таким-то количеством таких-то сообщников и хотел будто бы Девочкин предать Полякам монастырь! Правда, Палицын прибавляет, что казначей «и иных не мало прельсти». Но несомненно, что он или присочиняет тут, или повторяет чужое присочинение: если бы были другие сообщники, то он не преминул бы назвать если не всех, то некоторых, чего он вовсе не делает. О Голохвастове Палицын говорит, что он был потаковником лукавству Девочкина (ibid.). Но это просто глупо. Если Голохвастов знал про замысел казначея предать монастырь Полякам и не доносил на него, так он был вовсе не потаковник только, а такой же изменник. Но и представлять дело так, чтобы Голохвастов знал про замысел Девочкина, но не участвовал в замысле и не доносил на него, совсем нелепо. Если он знал про замысл Девочкина и не доносил на него, так он должен быть представляем его прямым сообщником, но чтобы Голохвастов был сообщником Девочкина – этого вовсе не решается утверждать и Палицын. Если бы казначей намеревался предать монастырь Полякам, то он, конечно, сносился бы с Сапегой, а если бы сносился, то об этом непременно были бы записи в дневнике Сапеги. Совершенное отсутствие таких записей в дневнике Сапеги служит решительным доказательством, что обвинение на Девочкина, будто он хотел предать монастырь Полякам, было клеветой на него (о бегстве к Полякам Осипа Селевина записано в дневнике Сапеги, но при этом вовсе не прибавляется, чтобы он прислан был казначеем). Что в Троицком монастыре чуть не во все время осады происходили большие смуты – относительно этого мы имеем глухие известия, но чт( было их причиной и в чем они состояли – относительно этого нам совсем недостает сведений. Зимой 1608–1609 гг. житничий монастыря Симеон писал в Москву Палицыну: «У нас, государь, поноситца (ходить слух), что государю (царю) изнесли и тебе, что бутто Митю (какого-то неизвестного) пьяным делом убили, и то солгали: убили ево на первом часу дни, а убили, государь, миром всем неведомо про што, и тем ныне многие безделники хвалятся, хто с кем размолвит: быть де тебе также поволочену за ноги, что и Мите; и смуты, государь, у нас творятца великие» (см. в Сборнике кн. Хилкова, № 14, с. 83). [237]. Ксения Борисовна Годунова писала в Москву к своей тетке от 29 марта 1609 г.: «А про меня похочешь ведати, и я у живоначалные Троицы в осаде марта по 29 день в своих бедах чуть жива, конечно болна со всеми старицами, и впредь, государыня, никако не чаем себе живота, с часу на час ожидаем смерти, потомучто у нас в осаде шатость и измена великая» (Акт. Истор., т. II, № 182, I, с. 213 [20]). Что касается до веры Палицына в виновность Девочкина, то он мог сочувствовать и даже содействовать устранению последнего с места, как влиятельного человека, который был неприятен ему с своим авторитетом, и мог иметь желание посадить на его место «своего воскормленника», или свою креатуру, каков был Гурий Шишкин (как со всею вероятностию следует думать, этот Шишкин был весьма большой интриган: не получив места казначея, он потом, в 1618 г., оставил или должен был оставить Троицкий монастырь и жил в Кирилловом Белозерском монастыре, см о. Арсения «Летопись наместников, келарей», с. 35 (в списке. – Ред. казначеев № 29) [120].

¹⁰ Акт. Истор. Т. II. № 174, I. С. 201, col. 1.[20].

¹¹ Акт. Истор.. Т. II. С. 213, col. 1 fin.; с. 279, col. 1; с. 284, col. 2 fin [20].