Гавриил Кротов

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ

К оглавлению

В поте лица добытый хлеб

Клавдия арендовала две дестины земли у казака. Одну десятину она засеяла пшеницей, другую подсолнечником.

И в то время, когда тяжкое горе упало на Клавдию, подорвало ей силы, ей надо было приступать к уборке урожая. Пшеница начинала перестаивать. Теперь, избавившись от полковницы, Клавдя оставила Настю за хозяйку, попросила соседку Парасковью поприсматривать за домом, отправилась на пашню.

В понедельник с рассветом тронулись в путь. Продовольствие, постель, посуда и орудия труда были уложены на руную тележку и надежно увязаны. Идти до поля надо было 10 верст.

По холодку шли бодро и Ганя сам вез тележку, но становилось все жарче и жарче и идти стало трудно. шли с частыми перевалами и только к полудню пришли на место.

На месте, межд подсолнухами и пшеницей был устроен шалаш. Быстро устроили очаг. Ганя ушел за водой, а Клавдия устраивала хозяйство. Вскоре был повешен котелок с кашей, и ведро для чая, под которым запылал огонь.

Дышать было легко. Ярко светило солнце. Тишину нарушало только пение жаворонка. В тени шалаша можно было отдохнуть от жары, а заросли подсолнечника в представлении Гани быстро превращались в джунгли.

Как хорошо здесь можно было играть и отдыхать, дышать чистым воздухом, наслаждаться тишиной, купаться в речке, собирать кроваво-яркую переспевшую землянику, душистую малину, крупную тяжелую сытую от пыльцы еживику. Следить за выводком утят или наблюдать серые спинки рыбы, которая неторопливо плавала среди стеблей кувшинок. Вдруг густая стайка рыбок блестнула серебряными искрами и исчезла в зарослях камыша от молниеносного появления щуки. Проглотив рыбку, щука застыла неподвижно и казалась затонувшим куском дерева, но злые глаза ее выслеживали новую добычу.

Вот бы удочку!

Но когда Ганя высказал свою мечту матери, она улыбнулась:

- Нет, Ганечка, не для нас эта барская забава. Надо хлеб спасать. Смотри, какие сухие колосья - вот-вот потечет зерно. Трудна будет наша работа. Хватит ли у нас силы убрать. Но ты уж постарайся, Ганечка. Ты у меня старшенький, больше не от кого помощи ждать.

И Ганя почувствовал себя мужчиной. Конечно, он будет жать и докажет, как он может работать.

Мать стала на колени и просила Бога, чтобы он дал ей силы закончить работу.

Потом показала, как надо захватывать пучок пшеницы, как срезать ее серпом,чтобы не порезать руку, как скручивать переясло и завязывать сноп.

- Ну, благословясь, за работу.

От шалаша начала расширяться площадь стерни, которая колола босые ноги. Ганя горячо взялся за работу, но скоро почувствовал, как трудна эта работа. Работать нагнувшись было трудно, ныла спина, кровь приливала к голове и перед глазами плавали белые пятна. Из густой пшеницы дышало удушливым жаром, а тут еще появилась мошка и назойливо лезла в глаза, в нос, в уши.

Мать взяла на себя широкую полосу, но быстро ушла вперед. Часа через два Клавдия объявила перерыв, осмотрела Ганины снопы, но тут же перевязала их, соединив два снопа в один.

Под вечер работать было легче, но одолевала мошка. Наконец снопы были составлены в суслоны из десяти снопов.

Ужин прошел при свете луны и костра. Постелили постель. В шалаше уютно пахло богородской травой и полынью, где-то стрекотал сверчок, но сон камнем навалился на мальчика.

Утром мать разбудила мальчика завтракать.

Было еще прохладно, но из-за горизонта поднималось уже багровое солнце, обещая жару. Руки и ноги при каждом движении ощущали боль. Гане стало стыдно вчерашнего хвастовства, увидев, что мать сжала уже большую полосу. Значит она встала давно и спела много сделать и приготовить завтрак.

Сегодня работать было еще трудней. Иногда Ганя терял сознание от удушливого жара, который шел из заросли пшеницы, падал на стерню и начинал видеть сон. Иногда мать поднимала его и укорачивала промежуток между уповедями или посылала за водой и топливом, не взыскивая за продолжителное хождение, но чаще всего смачивала виски водой и заставляда работать. Ныла спина, кружилась голова, беспокоила грыжа.

Но эта работа помогла понимать Некрасова, делала его близким и родным. Глядя на мать, Ганя видел, как ей тяжело, как она лишала себя отдыха. Лицо ее обветрело, стало багровым, глаза налиты кровью, губы потрескались и кровоточили. Глядя на нее, Ганя вспоминал:

"Не мудрено, что ты вянешь до времени,

Все выносящего русского племени

Многострадальная мать."

Враги на одной полосе земли

Баня была уже готова.

Утром можно было вволю поспать, покушать свежих шанег со сметаной, поесть окрошки, малосольных огурцов и уйти на рыбалку в тайники Попова острова. А утром - в путь с легко нагруженной тележкой.

Солнце еще не поднялось, когда мать и сын были на месте. После легкого завтрака взялись за работу.

На соседнюю полосу выехала лобогрейка "Мак-кормик", в которую были впряжены пара сытых коней. Ганя с изумлением смотрел на это чудо. Машина быстро двигалась по ниве, оставляя после себя кучки скошенной пшеницы. Но видно, что в машине что-то не ладилось, т.к. казак часто останавливал коней и матерился.

Казак с громадным рыжим чубом, в широких шароварах с красными лампасами подошел к Клавде.

- Здорово, соседка! Бог на помочь!

- Спасибо. Вам помоги бог!

- Что ты мальца мучишь? Отдай мне его, будет крылья поддерживать. Пришлось шестерню снять.

- Бери, батюшка. Только сможет ли он.

- Научу. Нехитрое дело.

Вот Ганя стоит на лобогрейке и поддерживает крыло с зубьями, пока на площадке накопится копна скошенной пшеницы, потом выпускает крыло, сбрасывает копну на землю и накапливает новую. К обеду десятина была скошена. Клавдия пригласила казака обедать.

- Доброе дело.

Усевшись на половик казак достал из хуржума пышный пшеничный калач, соленую рыбу, лук, кусок сала и полбутылку водки, хлопнул ее дно о ладонь, разболтал и вылил в рот, заросший рыжей шерстью.

Ел он много и жадно, громко чавкая, вытирая руки о голенища сапог. Наконец он громко рыгнул.

- Ну спаси христос за хлеб да соль, за щи да кашу, за милость вашу.

- Не за что. Свое кушали.

Казак закурил и развалился на траве. Начался разговор о жизни. Когда он узнал, где похоронен муж, он хмыкнул:

- Знаю. Ну и рыжий же он был. Я бы не обидел, о голову хоть руки грей, а твой-то и меня превзошел. А силы же он был, дай бы ему царства небесного, высок. Полоснул его офицер шашкой, так он еще и с минуту на ногах стоял.

Да, так вот, кто кого значит. Вот видно скоро ваши придут, нам головы колоть будут. Говорят, к Омску подходят. А чего делать? Вот говорят, что большевики от немцев большие деньги получают. Врут, чай? Чего бы тебе хребет-то гнуть, кабы деньги были.

Клавдя не поддержала разговор и взяла серп.

- Да ты не торопись. Сейчас осилим твою полоску.

Через час вся пшеница была скошена.

Ганя все время смотрел на казака, на его рыжий чуб, на большие руки, покрытые веснушками, заросшие волосами. Вот этой рукой он рубил людей, может и его отца, если бы он попался ему он зарубил не задумываясь. Наум Тарасович велит прощать его и даже любить. А ведь он простой человек. Но каков он на коне с клинком в руках.

Когда казак выпряг коней и привязал их к телеге, Ганя спросил:

- Вы на войне были?

- Бывал, сынок.

- А много людей убили?

Лицо казака сделалось мрачным.

- Не береди ты мне душу, криночная блудница. Не убивал я людей. Я присягу выполнял. За веру, царя и отечество воевал. А если ты думешь насчет отца, то не я его убивал, а офицерик молоденький. А я как поглядел на него, что он рыжий да крещеный, так себя на его месте почуствовал. Думаю вот так и мне стоять, ожидая сабельного удара.

- Мой отец не рыжий был, а черный.

- Ну слава богу. А то тяжело твоей матке в глаза смотреть. Присяга - присягой, а от нее сироты да вдовы на земле остаются. Добро бы еще в Туречине или Неметчине, а то встречать их приходится. За зверей нас, казаков, считают. Может и впрямь мы не тому богу служим. Так ведь какой с нас спрос. Ну, прощевай сынок, не помни зла.

Мать пошла домой, доставать коня для молотьбы, а Ганя остался резать подсолнухи. Два взмаха ножом и шляпка подсолнуха одета на стебель.

Молотьма и веяние были уже гораздо легче жнитья.

Письмо с того света

Осенью Ганя пошел в городское училище. Мать за лето выхлопотала получение с казначейской книжки необходимых средств для оплаты учения и покупки книг.

Однажды, когда Ганя возвращался домой, к нему подошел дружок по ватаге Кажегов.

- Мать дома?

- Дома. А что?

- А ничего, экстренное дело.

Гане хотелось спросить, что значит слово "экстренное", но было обидно обнаруживать свое невежество перед другом, которым он привык командовать. Но Кажегова распирало от того, что он хранил тайну.

- Ты молчать умеешь?

- Спросил тоже. Не я с вас брал клятвы и доверял вам тайны.

- Ну то были маленькие тайны, а это такая, что ты представить не можешь.

- Ну раз не могу, раз болтуном считаешь, то и иди один. Мне дома делать нечего. Я к Славке пойду.

- Да ты не серчай. Я ведь знаю, у тебя будет тайна, ты мне расскажешь. Понимаешь, несу письмо от твоего отца.

- Покажь.

- Ну уж это жирно будет.

- Ну и врешь. С того света что ли письмо принес.

- И ничего не с того, а с этого. Отец твой на заимке у Петрова живет. Вот оно. Узнаешь почерк.

Ну еще бы не узнать этот родной угловатый почерк. Ганя развернул письмо.

"Милая Клашуня!

Я жив и здоров. Зайди к моим друзьям. Они тебе все расскажут, а еще посылаю тебе маленькую поддержку. Трудно тебе с детьми. Ничего, скоро все переменится и мы опять будем вместе. Целую тебя, Яша."

Но когда Кажегов передал записку Клавде и сказал, что она от ее мужа, мать схватила лопату и выгнала мальчика из дома.

- Пошел вон отсюда. нечего шутить. Иди к тем, кто тебя послал подлеца.

Прогнав мальчика, она несколько раз ударила лопатой Ганю.

- Не води прохвостов.

Пропылив, мать села на лавку и заплакала, закрыв лицо передником.

- Мам, а мам, а почерк-то папин. Да и мальчика я этого знаю, мы вместе газеты продовали.

- Отстань ты от меня. В могилу вы меня загоните. Окажетесь сиротами - поплачетесь.

Но записку вырвала и ушла в чистую комнату.

Вечером Клавдя оделась и ушла из дома. Вернулась она поздно и принесла корзинку из черемуховых прутьев, какие мог плести только отец. Мать тайком читала записку, пересчитывала деньги, вынула из корзины сушеную малину. Но скрыться от Гани и Насти было невозможно.

Брат и сестра провели совещание на чердаке.

- Боюсь я, Ганек, что мама расскажет Науму Тарасовичу, а я не верю ему. Не святой он, а хитрый. Выдаст он отца, а матери страшно сказать. верит она этому шпиону Колчаковскому.

- А мы вот что сделаем. Напишем письмо печатными буквами и скажем, что человек велел передать. - Скоро была написана записка:

"Не говорите ничего о своем муже Науму Тарасовичу - можете погубить себя и мужа".

Мать долго ворчала на Настю за то, что она принесла записку от другого человека. Однако когда Наум Тарасович спросил о том, кто ей сено привез и откуда деньги появились, она сказала, что ей удалось получить по векселю старый дом. Наум Тарасович хотел узнать кто этот человек, но мать сказала, что дело вел сосед. Он и вытребовал деньги.

- Утешься, сестра, наверное жив Яков Васильевич. Скоро он объявится. Нынешняя власть идет к концу. Брат Волгин рассказывает, что в Омске тревожно. Чехи отходят на восток.

Как квакают лягушки, а змеи меняют кожу

Удивительно, что отношение к Гане изменилось к лучшему. Может быть потому, что его уже знали, что он может дать сдачи, но только вряд ли это могло испугать всех.

Однажды, когда Ганя шел домой, к нему подошел Дагаев. Им было по пути, но Дагаев никогда не пытался использовать эти возможности. Он заговорил вежливо, даже ласково:

- Вы, надеюсь, не обижаетесь на меня. В свое время я ошибался и считал вас за дикаря и только теперь понял, что вы культурный и интеллигентный человек. Узнал я и учение вашего отца и верю, что оно победит. Заходите к нам. Отец будет рад познакомиться.

Мальчишки на улице больше не обижали его. Когда Ганя рассказал свои наблюдения дяде Степану, Степан рассмеялся.

- Так вот лягушки перед грозой квакают. Чуют гибель вот и лезут в друзья. Для тебя еще это непривычно. Но ты им не верь. Стелют соломку, зная, что здесь им придется упасть. Врагов прощать советуют. Эх и простил бы я вашего Наума Тарасовича, но скользкий он, как угорь и вредный, как змея. Эх, друг мой, трудно тебе еще понимать людей. Сердце у тебя мягкое.

Казаки вели себя тише. Анненковские, Мамонтовские, Антоновские войска ушли из города.

Рабочие, ремесленники и крестьяне ходили как-то смелее.

Ганя знал, что у соседа Чудневца в огороде в картофельной яме зарыты длинные ящики и небольшие цинковые ящики, содержимое которых не вызывало омнений. Ганяумел выслеживать, но умел и молчать. В декабрьские вечера в доме у Чудневца собирались мужики. Обсуждали газеты и листовки, проникавшие через линию фронта. Эти статьи рассказывали о бегстве чехов, англичан, американцев, о разложении Анненковских, Мамонтовских и других многочисленных банд, войска которых превратились в волчьи стаи: мелкие нападения и зверская расправа с населением. Листовки призывали трудящееся население к самообороне. Не ждать прихода красной армии, а самим гнать врага.

Около Омска шли бои, а Павлодар и Барнаул установили советкую власть. Войска подходили к Семипалатинску, а в Устькаменогорске было назначено восстание.

И вот под вечер группы бородатых людей с винтовками, но не похожие на воинов шли в город. Они были одеты в зипуны, полушубки и валенки. Кое-где хлопали выстрелы. Иногда вспыхивала короткая пятиминутная перестрелка.

Утром было объявлено, что в городе установлена влсть Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов.

Вечером в доме Клавдии собрались близкие друзья Якова. Вот зазвенели колокольчики и у ворот остановилась повозка.

В дом вошел в дорожном тулупе человек. Он содрал с усов сосульки и Ганя увидел знакомую улыбку, ровные мелкие зубы.

- Здравствуйте, люди добрые! Где здесь моя вдовушка?

- Яшенька! Оплаканный ты мой!

- Ну ничего. Вижу что еще слезы остались. Ну, суши глаза. Снова жить начинаем!

Жизнь началась снова!

Но снова жизнь Якова вышла из берегов семейной жизни. Снова Клавдия осталась одна, да еще потеряла старшенького сына, а потом и дочь.

А Ганя старался не отставать от отца. Правда, его бесцеремонно оттирали взрослые и когда удавалось прорваться к отцу, он успевал потрепать его по щеке или погладить по голове и снова погружался в работу.

А кругом кипела, бурлила непонятная, но интересная жизнь.

Вот отец с группой работников ЧК отправляется в дом генерала Введенского. Ганя видит и страшное лицо генеральши и брезгливые личики детей. Во время обыска Гане попадают в руки несколько акварельных рисунков. Это были озорные рисунки детей сидящих или садящихся на горшок. Краски были нанесены тонким слоем и рисунки были легки и выразительны. Гане они казались колдовством. Ганя хотел их взять себе, но отец велел унести хозяйке.

- Скажите какое благородство! - прошипела хозяйка и, порвав рисунки на мелкие клочки, бросила их в ведро с мусором.

Вот комиссия расставляет войска Красной Гвардии. В дом Виноградского ставят 50 человек. На стульях, обтянутых цветным шелком с гнутыми ножками кладут полушубки и сумки, около мраморного камина сушатся сапоги, бутыли, валенки, портянки и онучи.

Вот Ганя попал в магазин Саввы Семенова, где сидели цвет города и его гарнизона. Но как они изменились. Что делается с человеком, когда он лишен услуг парикмахера и портного. Как быстро гордость переходит в низкопоклонство и чванство в угодничество.

Генерал Виноградский имел вид простого злого старика. Усы его, лишенные фиксаторов, обвисли.

- Надеюсь, господин Кротов, вы учтете, что я имел все возможности расстрелять вас, но я не сделал этого.

Заводчик Сидоров с отвисшим животом и обрюзгшим лицом имел глупый растерянный вид.

- Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство не отпускает под крупный денежный залог? Сумма меня не смущает.

И только Раубе, которого Ганя хотел бы увидеть униженным, держал себя независимо, остался стройным, моложавым и по-своему изящным. При приближении комиссии он продолжает сидеть на нарах, поджав одну ногу под себя.

- Извольте встать, господин Раубе! - сказал комендант.

- Вам этого очень хочется? Но я привык видеть вас стоящим передо мной и не хочу менять своих привычек.

- Приятно видеть человека, сохранившего достоинство. Сидите, пожалуйста.

- Хам! - Крикнул Раубе, соскочив с нар.

- Вы волнуетесь и сбиваетесь с роли, господин Раубе. Оказывается для того, чтобы заставить вас встать, надо разрешить вам сесть.

Яков проверял сведения и обвинение по списку. Кто-то униженно просил помиловать его, кто-то требовал прав.

Наконец они вошли в отдельную комнату, на которой была прибита табличка "Главный приказчик". Здесь сидела редактор газеты Лебедева.

- Здравствуйте, сударыня!

- Ах, это вы! Пришли насладиться местью. Ну что ыж, я в ваших руках и можете обвинить меня в чем угодно, если у вас нет сострадания к женщине.

- Наслаждаться в вашем присутствии ничем невозможно. Обвинять вас в хранении ампул не будем. Жалеть вас, как женщину, не приходится, как вы не хотели наших жен и детей. Да вы и не женщина, существо женского рода - змея.

Особенно удивили Ганю некоторые люди на демонстрации. Колонны людей шли на площадь к народному дому. Сюда шли колонны рабочих заводов, железной дороги, учреждений, а с боку шли люди с большими красными бантами. Эти люди были знакомы Гане: торговец Шафоростов, владелец магазина мод Гольденберг, хозяин аптеки, владелец булочной - люди, которые вчера встречали цветами войска Анненко.

- Что же это, дядя Степа, тоже лягушки?

- Нет, змеи, меняющие кожу или, вернее, хамелеоны. Есть такая противная тварь вроде ящерицы. Где он сидит, такую и окраску принимает. В траве он зеленый, на песке желтый, на камне серый, н березовой коре белым сделается, сядет на бронзовую люстру - сам бронзовый станет. Пока они еще не очень приспособились, но, будь уверен, приспособятся. Будут считаться не просто лояльными Советской власти, а активными строителями коммунизма. Только нутро у них останется гадким и постараются они быт свой приспособить к своей гадской натуре. Против врага военного помогает бдительность часового, а здесь особая бдительность нужна.

Вы честно прошли свой доблестный путь

Сов. Деп. вынес постановление перенести останки бойцов в братскую могилу на берегу Иртыша в самом красивом месте города.

Была организована похоронная комиссия, членом которой был Чуднивец, и Ганя пошел с ним. Он увидел жуткую картину, которая не только взволновала его, но склонила к убеждению в необходимости мстить врагам Советской власти. Я пишу об этом не для того, чтобы вызвать в вашем представлении ужас этой картины. Это невозможно. Я пишу для того, чтобы вы знали, как складывалась ненависть к врагам.

Когда был снят слой снега и земли, люди увидели еще сохранившиеся, смерзшиеся трупы последних жертв. Ниже уже были разложившиеся трупы, которые родственники узнавали по им одним знакомым предметам. Не беда, если некоторые и ошиблись. Их слезы были не менее тяжелыми и жгучими. Внизу помещались смерзшиеся в грязной каше скелеты с обрывками одежды.

Сотни гробов несли к братской могиле. Гробы ставили рядами и друг на друга в братскую могилу. Хор совершил гражданскую панихиду. Пели Recwiem, слова которого через тридцать с лишним лет заставляют закипать злые слезы:

Не плачьте над трупами павших борцов,

Погибших с оружьем в руках,

Не пойте над ними надгробных стихов,

Слезой не скверните их прах.

Не нужно ни стихов, ни слез мертвецам.

Отдайте им лучший почет:

Шагайте без страха по мертвым телам,

Несите их знамя вперед.

Потом вся толпа пела полный текст похоронного марша. Могилу начали забрасывать землей. Духовой оркестр заиграл печальную мелодию похоронного марша, грянул салют из орудий и винтовок.

Речей было мало.

Говорил командир регулярных войск красной армии. Дивизион Горных Орлов.

- Товарищи! Я не буду говорить о погибших. Но мы, живые, завтра выходим очищать наши села от остатков белогвардейских банд. Наша рука не дрогнет, ибо наша месть священна.

Мы выполним свой долг.

Но в магазине Саввы Семенова сидят те, кто отдавал приказы казнить. Это главные палачи. Там генерал Введенин, Виноградский, которые подписывали смертные приговоры или отправляли в ямы без приговора. Там сидит протопоп Дагаев, который благословил оружие палачей, там сидит Лебедева, которая клеветой и выдумками оправдывала зверства палачей, там сидят Сидров и Бабкин, которые создали рабочим такую жизнь, которая заставила людей мирного труда оставить молот и взять оружие. Они сидят и ждут суда. Мы уйдем, а они будут выкручиваться.

Я вас спрашиваю, люди труда. Скажите, и ваше слово будет приговором.

- Сме-е-е-рть! - пронеслось над площадью.

Кто пожелает им жизни.

Над площадью воцарилось безмолвие. Только слышались заглушенные рыдания.

- Мы выполним ваш приговор, потому что справедливее него не может быть.

"Отверженные из гето"

Артисты тоже казались бутафорскими. Это были самые обыкновенные люди, которые приходили в потертых пальто, зябко грелись около печки. Обыкновенные люди! Только разговор из казался мне необыкновенным. Они говорили не о продуктах, болезнях и событиях своего квартала (о чем обычно разговаривают все знакомые мне люди). Нет, они говорили об образах героев пьес, обсуждали мелкие движения, малейшую модуляцию голоса. Иногда вспоминали свои успехи и неудачи. Особенно нравилось мне, когда между ними возикали споры. Это не было руганью, оскорблением друг друга, злобой, нет, это был поединок словами. Ирония или сарказм одного одбивался другим такой же колкостью, в ответ на которую он получал остроумную реплику и отвечал на нее. Слова блестели и кололи, как шпаги. Но вот свершилось чудо!

Сумрачная коробка сцены освещалась ярким светом, раздавался последний звонок. Я помещался за сукнами около занавеса и видел, какза кулисами суетится Шумская, путаясь в складках необычного платья. Вот сценарист хрипит с раздражением:

- Вых-х-х-ходите же, королева!

И на другой стороне декорации появлялась уже не Шумская, а королева. Я знал Шумскую, но видел королеву. Улыбка, жест, поступь, взгляд королевы. Сомнений не было. Это было чудо и я любовался им.

Слова, которые произносились артистами, были отчеканены, как медаль. Но и они были не главное в игре актера. Я наблюдал трагика Сосновского, который только что убил свою жену и она теперь спокойно сидела и почти негодовала на длинные ногти своего убийцы, который поцарапал ей руку.

- Нельзя же убивать таким варварским способом.

Сосновский медленно идет по сцене, подходит к столику, оглядывается, наливает в стакан воду и графин от дрожи рук стучит о край стакана, делает глоток и стакан стучит о зубы. Глаза его безумны. Эта сцена длится минут десять. Не сказано ни одного слова, но зал замер в напряжении.

А через несколько минут он около печки продолжает прерванный с комиком разговор о рыбных местах на Иртыше.

Иван Лукич не был штатным артистом, но иногда выступал в ролях легкомысленных юношей. Вот и сейчас он в рваном пиджачке, в брючках, из которых он явно вырос. Он роется в тряпках и замечает меня. Нет, не меня, а мою кепку:

- Идеально. Именно ее мне и нужно.

И вот...

Подвальное помещение, с отвалившейся от сыроты штукатуркой, брат и сестра спорят. Сестра горячится, а брат посмеивается, забирает у сестры 15 копеек и уходит. Старушка мать говорит, что Абраша должен обязательно окончить учение и стать господином, выйти в люди. Дочь мечтает о свадьбе с любимым человеком, о своем уголке, обнимет своего ребенка - подушку. Ее мечта настолько восторженна, но проста и чиста.

В последнем действии - та же комната, но она дошла до предела нищенства, старуха мать согнулась и состарилась, у нее дрожат руки и она допытывается у дочери, что с Абрамом, как он живет.

Но что с Ривой? У нее развязные манеры, ярко накрашенные губы, шикарная одежда. Она не говорит, а выплевывает слова:

- Не беспокойся за своего господина Рабиновича. У него сегодня свадьба. Берет в приданное 100000. Мы ему теперь не нужны.

- Слава богу, дай бог.

- А кто мне даст молодость, семью, мою жизнь?..

- Зато Абрам стал важным господином...

Вот в подвал вносят мать, которую на улице сбила лошадь, т.к. она смотрела на свадебный поезл и вышла вперед.

В подвал входит жених - доктор. Фрак, цилиндр, гамаши, лак туфель, его холеное счастливое лицо не вяжется с обстановкой. Он морщится и платком отгоняет затхлый воздух. Ворчит на духоту в помещении и на грязь. Потом он брезгливо осматривает больную. Она, очнувшись, узнает Абрама и обнимает его. Он брезгливо отнимает ее руки и говорит присутствующим:

- Сотрясение мозга. У нее бред, необходимо отправить в казенную больницу.

Сестра разоблачает его, высказывает ему все свои обиды. Смущенный Абраша просит успокоиться ее и сует ей деньги.

Вот и вся фабула. Но разве можно передать игру, которая заставляла смеяться, улыбатья, плакать. Мне казалось даже странным, что Иван Лукич может после этого шутить с товарищами. Даже моя кепка казалась мне теперь какой-то особенной.

Удивительный человек был Иван Лукич. Занятия со мной он вел за плату пять пудов муки в месяц, с обязательством подготовить меня к 7 классу. Формально наши занятия должны были продолжаться с 9 до 12 часов. Но ничего похожего на формальность в наших отношениях не было. Иногда я был у него весь день, готовил уроки, задавал вопросы и он с готовностью отвечал на все, уходя далеко за пределы программы. Задавалась масса вопросов, не относящихся к программе (астрономия, геология, религия, нации, искусство - живопись, литература, театр). Он контролировал мое чтение, не стесняя его. Он не возражал даже против Ренана, Смайлиса, Леопарди, Отто Венингера, говоря только, что это я прочту еще раз и по-другому. Метод его преподавания был явно комплексный, но комплекс этот был интересен и увлекателен. Он всегда заставлял следить за хронологией. Если мы проходили эпоху Ярослава Мудрого (1000 год), то следили за тем, что в это время происходило в Германии, Франции, Италии, Испании, Турции, Индии, Китае. Большое внимание в изучении истории уделялось легендам, мифам, они оживляли историю, а, главное, иллюстрации, образное представление природы, людей, архитектуры, быта.

Машина времени

Здесь все от одежды, оружия, архитектуры до лиц дает представление об эпохе. Эти картины можно смотреть (читать) часами.

А сейчас я хочу рассказать некоторые легенды, которые вошли в литературу и лексикон культурных людей. Очевидно на уроках истории в 8 классе вы не будете их упоминать, но знать их не помешает.

Место нынешней России населяли славяне - славные, сильные люди, но несмотря на свою силу то были миролюбивые люди, сосредоточившие свое внимание на своем хозяйстве. Дети суровой природы, густых лесов они имели возможность применить свою силу на на борьбу с природой, выходя один на один с медведем. Расчищая леса, добывая пушнину, рыбу, бортный мед (в дуплах). Живя в суровой природе, получая от нее все, они любили и боготворили ее. Ее грандиозность и таинственность поражала воображение славян. Они олицетворяли ее. В причудливых изгибах деревьев они видели хозяина леса - Лешего, в сплесках крупной рыбы видели русалок, усатую морду сома могли принять за царя водяного царства, ночная суета мышей или ежа вызывала представление о домовом.

Но боги славян - это были добрые боги., с которыми можно было жить в мире. Они не требовали человеческих жертв, как боги германских, скандинавских племен. Были такие боги, как бог солнца - созидатель жизни Ярило, Перун - бог грозы, Сварог, Даж-бог, бог ветра Стрибог, бог скота и псин - Велес.

Славяне не строили своим богам храмов. Храмом была сама природа.

Славяне делились на племена: поляне (Украина, волынь), древляне (жители лесов), дреговичи (жители болот), северне, кривичи, родимичи, вятичи.

Рода делились на племена. Каждая семья имела свой участок земли и отделяла его от других Чуром - столбом - изображением человека. Никто не мог перейти через Чур, и должен был чураться по-своему. Но чураться - не значило враждовать.

Землю обрабатывали семьей. Жена и муж назывались супряги (супруги), т.е. запрягались вместе для пахоты земли, на которой они сеяли главным образом неприхотливую культуру жито (дающее жизнь), так до сих пор на Украине называется рожь.

На славян часто нападали воинственные скандинавские племена вары, или как их называли, варяги (по принципу бродяги). Они грабили славян, брали в плен или облагали податями.

Тогда славяне решили пригласить себе сильных воинов, которые стали бы князьями славян и защитили бы от варягов. И вот Новгородцы пригласили трех братьев Рюрика, Тровура и Синеуса и они стали первыми князьями.

После Рюрика князем стал Игорь, но за его малолетством регентом был Олег.

Пониманию истории прекрасно помогает искусство, литература. Советую прочитать книги:

"Оскольдова Могила"

"Князь Серебряный"

"Сын крестьянина"

"Чингиз Хан"

"Батый"

"Последний Консул"

"Ледяной дом".

Что можно сделать из каменной глыбы

Герою, помимо того, был необходим костюм д’Артаньяна, Немо, Фаунтлероя.

Я одет был в холщевые штанишки и рубашку, летом при любой погоде ходил босиком. Осенью сапоги не являлись украшением моего костюма и далеки были от сапог д’Артаньяна. Ватник или полушубок всегда были не по росту. А мои волосы...

Все это мучало меня до такой степени, что старался заболеть: купался при ледоходе, пил родниковую воду в жаркие дни, но все это имело обратное действие.

Не помню по какому поводу я высказал Степану Мельникову свое сожаление по поводу своей внешности и здоровья, как препятствий сделаться культурным человеком. Он внимательно посмотрел на меня, как врач на опасно больного и сказал:

- Как это умудряется в твоей голове такая гниль заводиться? Помни, что здоровье - главное в жизни. Береги его пуще всякого богатства. В работе и борьбе много придется терять его. Я свою бледность и чахоточный румянец приобрел за 5 лет одиночного заключения в Петропаловской тюрьме. У меня было здоровье, а люди с надломленным здоровьем умерли или сошли с ума. Здоровье - это главное, что делает человека работоспособным и энергичным. А внешность - это пустяки. Был человек уродливый, некрасивый, а вошел в историю искусства как гений - это Микельанджело. А насчет внешности я расскаж тебе сказку.

В Италии на поле одного крестьянина лежал громадный камень. он занимал много места и мешал обработке земли. Вывезти этот камень не было возможности. Пробовал крестьянин откалывать куски камня киркой, но работа была тяжелая. И вот этот камень увидел Микельанджело. В этой бесформенной глыбе он увидел формы будущей статуи. Он заплатил крестьянину большие деньги, привез камень в свою мастерскую и создал "Моисея".

Теперь давай разберемся что такое культура, культурный, культивировать.

Какого человека мы можем назвать культурным? Как мы можем определить культурного человека? Для солдата, пожарника, пока есть форма одежды, а для культурного человека нет формы. Иногда за культурного человека мы считаем того, кто хорошо одет, имеет носовой платок, имеет какое-то образование, а копни поглубже этого человека, он просто паразит, живет за счет других людей, относится к людям по хамски, образование его чисто внешнее, поведение его, отношение к людям - дикарское.

Нет, ты пойми, что культурный человек, это тот, который что-то создает, совершенствует, улучшает, в том числе и прежде всего самого себя.

Литература для такого человека уществует не для того, чтобы восторгаться: ах, Тургенев, ах, Пушкин, а самому быть таким же как барыня Герасима, Алеко или Троекуров. Нет, литература для культурного человека - это окно в жизнь, весы правосудия своих поступков, компас своего пути, таблица для построения жизни.

Музыка для такого человека существует не для того, чтобы проливать слезу над грустной мелодией (это первобытный инстинкт - и собака воет от грустной музыки), не для того, чтобы приходить в восторг от веселой музыки, особенно после сытного обеда и водки. Это трактирно-купеческая культура. Музыка будит у человека лучшие чувства и зовет его на борьбу за лучшее. Прочти у Некрасова сцену пения Саввы Шкурина и его друзей.

"Спой так певец - наградили бы славою

За сердце звуки берут...

...Чуть и меня не привел в умиление

Этот разбойничий хор"...

Живопись для такого человека существует не для того, чтобы радовать взор томностью и грацией барышень, ласкающих лебедей или голубей, а создание настоящей красоты, открывающей глаза на жизнь. Это "Всюду жизнь", "Кочегар" Касаткина, это Богданов-Бельский, открывающий нам жизнь простого народа, находящего самородки в грязи. Это Маковский, который показывает нам, как неуютно, дико и злобно живем мы. Это Пражский, рисующий нам мысль самоотречения и глубокую мысль.

Красота для культурного человека не потребление, а создание ее. Ведь только созидатель до конца глубоко может почувствовать красоту.

Цветы доставят тебе в тысячу раз больше удовольствие, если ты сам выращиваешь их. Ты будешь понимать цветы и радоваться успехам других цветоводов. Как хорошо подчеркнута у Горького культура труда в его рассказе "Коновалов": пекарь самозабвенно работает и болеет за свою работу. "Он вынимал подрумянившимся хлеб, хлопал его ладонью и говорил: "Вот какого красавца мы с тобой сработали!"

Степень культуры определяется тем, каким количеством знаний овладел человек и как он их может применить в жизни, создавать красоту жизни.

А разве для этого нужна внешность или костюм? Нет. Но ты должен паяльником работать так же ловко, как и мычком. Знать химический состав кизяка (?), чтбы выращивать розы, сделать неприглядный уголок земли угожным для жизни, красивым, возбуждающим аппетит к жизни.

А главное - создавать нового человека!

Вот мы отсидели в тюрьмах, уничтожили врагов, т.е. делаем самую грзную и легкую работу, а вам придется переделывать страну и ее людей.

Нам было легче: мы видели где враг и знали кто друг, а вам надо будет переделывть все человечество. Наши методы просты:

"В брюхо толстое штыком

Мироеда!

Не сдаешься - помира,

Шут с тобою!..."

А вам достанутся неграмотные, опутанные церковным дурманом пьяницы, лодыри, темные дикие люди, и надобно из них сделать людей красивой, справедливой жизни. А это, ой как трудно.

Вот почему тебя не должна оюманывать человеческая внешность.

Смотреть на человека надобно не на такого, каков он есть, а видеть в нем то, что из него хорошего можно сделать, так, как смотрел Микельанджело на каменную глыбу, видя в ней "Моисея". А в каждом человеке есть хорошее, только его надо культивировать, т.е. выращивать, развивать.

Посмотри на героев рассказов Горького. Как умел он видеть в людях хорошее: Челкаш, Коновалов, Мальва, кухарка из "Скуки ради", "Рождение человека", "Страсти-мордасти".

Как цветовод не боится опустить свои руки в навоз, так и вам не надо бояться человеческого невежества, грубости, дикости, счищать эту шелуху, наросшую за время дикой жизни и создавать настоящего человека, человека-творца, человека-таланта, человека-гения.

Для этого надо уметь видеть. Видеть сквозь шелуху, грязь, пакость человеческую.

Опасаться фальшивой красоты человеческой чарусти [так!], не принимать купорос за драгоценный камень.

Это мое изложение бесед дяди Степана.

А ведь мне, одиннадцатилетнему мальчику, он читал "Рождение человека", "Скуки ради", "Страсти-мордасти", "Двадцать шесть и одна" и у него при чтении я видел слезы.

Были ли это уроки литературы?

Обращение к жене

Ты, конечно, права, рассматривая эту рукопись как семейную. Она и написана с обращением к вам, моим родным и близким, и для вас. Придется ли ее переделывать для других - не знаю, но не огорчаюсь. Работы мне и без нее хватит на 15 лет. Ведь скоро можно будет писать для Макимчика.

Очень прошу, все записи военных лет собери и храни отдельной пачкой, дойдет очередь и до них.

Святая месть

Но вот вышел дежурный и объявил подъем по тревоге. Чековцы быстро разбирали оружие и выходили во двор. Ганя пробовал пристроиться к Чековцам, но командир прогнал. Тогда Ганя пошел к военкому Королеву.

- Товарищ Королев, возьмите меня с собой. Ведь будете казнить Раубе, Виноградского, а вы знаете, сколько зла сделали они нашей семье. Возьмите.

- Да, брат, благодетелей твоих тут порядочно. Ну ладно. Может вырастешь - картину напишешь о праведливой мести. Поедешь вместо коновода.

Королев подозвал коновода и велел передать коня, подтянуть стремена и помочь сесть Гане.

- Слезать нам не придется, так что сойдет за коновода. Только езжай на два корпуса лошади сзади. Во-первых, так по уставу полагается, во-вторых, отец внимания не обратит: отец - отцом, а ЧК - чекой. Из-за тебя и мне влетит.

Во двор выехал отец и командир бригады "Горных орлов".

- Товарищи, наша задача конвоировать 35 человек на гольцы к реке Ульбе. Это злейшие враги революции и вы их знаете. Они знают, что их ждет смертная казнь и возможна попытка организовать побег. Следите зорко. В случае побега - колоть штыком. Не стрелять. Ваш конвой подкрепит эскадрон "Горных орлов". На месте вы отойдете по команде. Приговор приведут в исполнение "Горные орлы".

Отряд построился и пошел к магазину. Здесь стоял эскадрон, который перекрывал улицы. В магазине началась возня. Из магазина стали выходить люди в пальто и шинелях. Их построили по три и окружили частоколом синеватых штыков. По улицам шли тихо, только всхлипывала Лебедева, да слышался раздраженный окрик. Заткните рот, сударыня; для облегчения своих нервов не дергайте нервы другим. Кто-то ворчал. "Черт его знает куда ведут, в крепость или в ямы".

Вшли за город и свернули на гольцы.

В морозном воздухе прозвучала приглушенная команда:

- Стой. К командиру ЧОНа шагом арш!

Раздеться до нательного.

- Значит кончать. А суд? Это убийство.

Осужденные скинули пальто и гимнастерки. Их тела и одежда казались при лунном свете голубыми. Сами они казались мертвецами, вышедшими из могилы. Командир эскадрона выехал вперед, а эскадрон окружил заключенных черным кольцом.

- Вы приговорены народом за все ваши злодеяния, за кровь трудового народа...

Раубе подскочил к командиру бригады и схватил лошадь за трензеля.

- Руби, хам, а то зубами рвать буду.

Командир выдернул шашку и ударил ей по руке. Раубе завыл. Командир поднял клинок.

- Эскадрон! Врагам революции и трудового народа смерть!

При лунном свете сверкнули молнии клинков и кольцо всадников сжалось вокруг людей. Раздались вопли, слышалось чье-то собачье взвизгивание, но стоны смолкли, слышался только храп и фырканье коней, хриплый выдох бойцов. Вскоре все затихло, только цокали о камни копыта коней.

Вот отряд чековцев построился и двинулся обратно. Строился эскадрон.

- Королев, пусть твой коновод поедет со мной. Хочу съездить домой отоспаться. Третью ночь на нервах живу.

- Пожалуста. Можешь даже его дома оставить. Тоже третью ночь на нервах живет.

Учиться во все лопатки

- Что же ты, товарищ коновод, сзади плетешься?

- Коноводу полагается ехать на два корпуса сзади.

- Даже около отца?

- К нашему отцу и на версту не подойдешь.

- Где это ты разговаривать научился?

- Да ведь приходится иногда около отца бывать.

- Да, Ганек-огонек, упустил я тебя. Твое ли дело такие картины наблюдать. Не по твоим годам это. Всыплю я Королеву за его попустительство.

- Конечно, мне по возрасту полагается смотреть, как отца шомполами порют, на этом же самом месте мне можно было смотреть сотни трупов и тебя среди них искать, а как Виноградского и Раубе срубят смотреть нельзя.

- Тебе не надо увлекаться этим. Больше школе внимания надо уделять. Учиться надо. А эту гадость нам уничтожать придется.

- В школу я хожу, отметки получаю. Я-то ей уделяю внимание, а вот она мне - не очень много. За школой больше узнаешь.

- Ну, это ты брось! Я вот столько узнал, что спина болит, а спорить с бухгалтером или говорить с инженером трудно. Смотрят они на меня как на медведя: "Силы то, мол, в тебе много, а ума нет." Эх, Ганек, ты учения не упускай. Говорил я с учителями - хвалят тебя. Может из-за должности моей тебе снисхождения делают, может учебная программа ниже твоих возможностей. Вот ты и выкидываешь коников.

- Что же ты хочешь - отдать меня в гимназию с буржуйскими сынками в тяпки-ляпки играть. Вот у них бойскауты есть, а мы союз молодых коммунистов организовали, чековцам помогаем.

- Что еще за союз такой? Есть комсомол.

- Комсомол - это для старших, нас туда не принимают. В детский клуб идти. Был я там. Набились туда буржуйские дети. На пианино учатся играть те, у кого дома пианино есть, танцы, балет, а мне там остается хороводом ходить да песню петь "Со вьюнком я хожу".

- Да, надо делать что-то с вами недоносками.

Через несколько дней отец сообщил:

- Так вот товарищ, член союза молодых коммунистов. Есть оказывается организация юных пионеров. Скоро она будет и у нас. А пока будешь ходить к Молодову на квартиру и учиться у него. В школе у вас и впрямь дело поставлено неважно. Учись во все лопатки. Не бойся, что вперед заскочишь.

Ганя начал ходить на уроки к Молодову, студенту исторического факультета Московского университета. Пробежав грамматику и арифметику, он садился на своего любимого конька - историю и литературу. Рассказы его были увлекательны. Они не сводились только к хронологии и лицам, а были насыщены образными рассказами, словно он был участником, или, по крайней мере, очевидцем событий и рисовал картину с мелкими деталями, которые усиливали представление.

Вот Греция - создавшая культ природы, олицетворившая ее в богов, соорудившая чудесные храмы. Вот Рим, завоеввший Грецию, но сам попавший в плен греческой культуры.

Но вот с востока движутся скрипящие телеги, запряженные быками. Рев верблюдов, ржанье коней, песни женщин, крики воинов, одетых в толстые кожанные латы. Медленным, но неудержимым потоком движутся они на Европу и захватывают Рим. Гибнет культура. Чудные сттуи превращаются в осколки и долгое время лежат под землей.

А вот потоки людей движутся с запда на восток. У них щиты с крестом. На плащах крест, и даже молясь богу они втыкают меч в землю и молятся ему, как кресту.

Вот властвует церковь. Страны тонут в невежестве. Смелая мысль сжигается на кострах. По Европе шествует чума, проказа, грязь, а медицина существует в зачаточном состоянии. У церковников и князей скапливаются богатства, им нужна роскошь. И вот начинаю рости города, мореплаватели открывают чудные страны, ремесленники создают товары.

Церковь уродует искусство. Но вот из-под резца скульптора выходит "Моисей", из-под кисти художника появляются "Секстинская Мадонна", по чертежам зодчего строится Ватикан. Из-под пера писателя выходят веселые, бодрые, полные жизни книги, новеллы, пьесы.

На столе появляется груда книг, альбомов, журналов. В этих занятиях не было звонков, перемен, фронтального тет-а-тет. Искусство, история, литература, география шли синхронно.

Иногда Ганя приносил понравившиеся картинки из журнала "Нива" или "Золотое Руно".

- "День и ночь". Это же для буржуазии, у которых в доме не бывает сквозняков. Все это сделано для сытого человека, отслужившего свои часы. Помни: не проработавшего, а отслужившего. Эти люди во всех случаях отгораживаются от резких проявлений жизни. Они закрывают во время грозы фортчки и трубы, чтобы не влетела молния. Это не искусство, а лакейство.

Посмотри вот. Эти картины заставляют думать. И посмотри вот. Эта литография только украшает обиталище буржуа. Здесь голуби и здесь голуби. Здесь изнеженная барышня лежит на кушетке и кормит изо рта голубя, а остальные ревниво следят, разместившись так, чтобы заполнить пустые места картины. А здесь картина заставляет думать. Здесь белые голуби, а здесь простой "сизарь", да еще стал самым неэстетичным ракурсом к зрителю. Глядя на эту картину можно только подумать: "Эх, мне бы так поваляться", а здесь видишь преступников, которые вызывают у тебя симпатию, этого ребенка, который принужден находиться за решеткой в душном вагоне на пути в места, куда Макар телят не гоняет. Ты начинаешь понимать преступление этих людей и возмущаться... А буржуа нельзя возмущаться, от этого портится пищеварение. Ганя взволнованно, как клятву, говорит:

- Я буду художником! Мы создадим новую эпоху возрождения.

Но учитель грустно говорит:

- Дай бог тебе этот сильный порыв сохранить.

Но мне кажется, что сейчас начинается новое великое переселение народов и культуру Ван Дейка и Рембранта уничтожат Гунны и Галлы. Аларихи и Атиллы потребуют уродливых рисунков футуризма, кубизма, импрессионизма.

Молодов работал в театреи часто брал с собой Ганю. Как нравились ему артисты с их остроумным колючим разговром. Они играли словами, как мячиком, бросая в партнера упругую остроту, но она возвращалась обратно в виде тонкой колкости.

Ганя завидовал им, чувствуя, какой тяжелой и неуклюжей была его речь, как трудно ему выразить свою мысль.

Он высказал свое огорчение Молодову.

- Напрасно торопишься быть стариком. Речь у тебя для твоих лет развита хорошо, но в ней много диалектов и неправильного ударения. Это моя вина. Нам надо заняться орфоэпией. Для развития речи читай больше стихотворений, пробуй сам писать. Поэтом, бог даст, не сделаешься, но тренировка хорошая. В стихотворении каждое слово подбирать надо.

Скоро эти занятия прекратились.

Военком Королев получил командировку в Омск и договорился с отцом, что возьмет Ганю с собой и определит его в Художественное училище.

Мать пробовала возражать.

- Мыслено ли дело в такое время отпускать ребенка на такое расстояние в чужой город, к чужим людям.

Но соединенными усилиями Королева, отца и Гани удалось уговорить, но после того, как Наум Тарасович дал письмо к богатом скотопромышленнику баптисту Волгину.

И вот, получив письмо, одежду, пищу и тысячу наставлений Ганя поехал в Омск.

Дорогой смерти - к новой жизни

В Новониколаевске поезд был задержан и поступал в распоряжение Орго ЧК. Королев ушел добиваться своих прав, а Ганя - осматривать станцию. Вся станция была переплетена линиями путей и была загромождена вагонами - теплушками "40 человек - 8 лошадей". Ганя заглянул в один из вагонов и увидел на нарах, на полу, прислонившееся к стене, окоченевшие трупы. У некоторых из них были оскалены зубы, бессмысленно выпучены глаза, и у всех - ужасающая худоба. Некоторые лежали скорчившись, подняв согнувшиеся в кистях руки, некоторые сидели уткнув лицо в колени или втянув шею в воротник и плотно засунув руки в рукава шинелей. И так в каждом вагоне. Трупы лежали под вагонами и в проходах между путями.

Трупы даже не пугали. Но истинный ужас овладел Ганей, когда он услышал среди этого мертвого царства стон. Он кинулся бежать, перескакивая через трупы, пока не встретил железнодорожного рабочего с длинной масленкой

- Там живой, он стонет.

- А ты не волнуйся, сынок, умрет. Сам то держись подальше, а то как раз сам застонешь.

Наконец Ганя разыскал Королева.

- Там человек умирает. Надо помочь.

- Этим делом санитары займутся. А мы дальше поедем почтовыми. В общем вагоне как раз тиф схватишь.

Ночевали онив теплой избе обывателя. Вымылись в бане и когда Королев налил по стакану спирта, хозяин крикнул:

- Давай закуски живо! Пельмени вари!

И на столе появились соленые грибы, рыба, соленый арбуз, а вскоре и пельмени, хотя совсем недавно хозяин убитым голосом говорил, что комиссар из продотряда все под метелку вымел.

- Хитрый ты мужик, я вижу.

- Без хитрости не проживешь. К нам с приветом, мы с ответом. А если с наганом придут, то тут поневоле забудешь, где что лежит.

Утром кибитка выехала за город.

На сколько охватывало зрение, все поля были затянуты тройными полосами проволочных заграждений. Кое-где на проволоке лежали трупы. По сторонам дорги валялись зарядные ящики, разбитые лафеты.

Первое, что они встретили в Омске, это подводы,нагруженные трупами. Трупы лежали в хаотическом беспорядке. Виднелись голые ноги, бритые головы, распущенные женские волосы, кое-где из этой груды высовывались руки со скорченными пальцами, словно готовясь схватить живых.

Остановились они у Волгина.

Вечером пили чай и Волгин рассказывал о паническом бегстве колчаковцев и буржуазии, об ужасах сыпного тифа, о голоде.

- Не могу понять, как это могло получиться, что прекрасно вооруженная армия, под руководством обученных офицеров, обладающих знниями и культурой, рассыпалась перед толпой мужиков, вооруженных дробовиками, одетыми во что попало, не имеющих представления о строевом шаге, не отличающих правую руку от левой.

- Вам это трудно понять. Вот если бы культурный офицер всыпал вам сотню шомполов, изнасиловал вашу жену, ограбил дом, вы пошли бы на врага нестроевым шагом.

- Но зло порождает зло. Вы не видели как тиф косит людей и они падают на улицах, что грозит голод. Это мне кажется концом света.

- Конечно, конец света. Старая жизнь кончилась, теперь начнется новая, в которой культурой будут обладать не офицеры, а пахари. рабочие, кухарки, способные управлять государством.

- Вы верите этому?

- Верите же вы богу, которого не знаете, а я верю тому, что знаю.

Альпинизм на Парнас

- Идем. Рисунки взял?

Ганя сунул за пазуху сверток разнообразных бумаг с рисунками.

Они вошли в высокие двери Художественно-Технического училища и вошли в канцелярию. Испуганный секретарь глядел оторопелым взглядом.

- Где у вас тут набольший.

- Вам профессора.

- Давай профессора, только самого главного.

- Он в студии.

- Ну, студить он потом будет.

В канцелярию вошел человек с длинными седыми волосами, типичным лицом старого артиста. Он тревожно посмотрел на Королева.

- Чем могу служить?

- Ты тут главный?

- Мне доверили руководить обучением художников.

- Вот я привез вам мальца. Примите учить его на художника.

- У нас прием производится в начале учебного года.

- В начале учебного года мы из Колчака душу выгнали. так не могли мы препожаловать к вам. У нас ведь с ним не те разговоры, что вы с ним вели. Вот расправились, теперь детей учить надобно.

- Сколько лет вашему сыну и сколько классов он окончил?

- Это не мой сын, а сын такого же большевика, только чином повыше. Окончил он 5 классов.

- Но мы принимаем с полным курсом гимназии.

- Значит вы здесь буржуйских сынков привечаете? Кто это из нас гимназию мог окончить пристаром режиме? Мы власть завоевали, а учиться нашим детям нельз? так получается? В ЧК надо с тобой поговорить.

- Прошу прощенья. Я новых правил приема не получал. Доводы ваши считаю вполне логичными и приму вашего мальчика. Только при любых условиях мы принимаем талантливых детей.

- Во, это другой разговор. Ганя, покажи рисунки.

Ганя подал тугой сверток. Профессор брезгливо развертывал листочки и небрежно рассматривал их.

- Подготовка у мальчика слабая. У нас нет подготовительного курса, но я зачислю его вольнослушателем, а в начале семестра зачислю на первый курс.

- Значит выучите его на художника?

- Обязательства таког дать вам не могу. Все будет зависеть от способностей мальчика и его старания.

- Ну, способности у него есть, старания хоть отбавляй. Значит принят. Когда приходить на занятия?

- Завтра к 10 часам.

- А мне напишите справку о том, что он принят, а то отец евоный с меня стребует.

Секретарь написал справку. Директор поднял ее и поставил печать.

- Вот так то лучше. Нам свои художники нужны, а уж Гаврюшка ни в чем не подведет.

Так Ганя получил доступ в Художественно-техническое училище. Он уцепился за вершину Парнаса, но не был уверен, что удержится за нее.

На другой день Ганя явился и был помещен в студию первого курса. В просторной светлой студии было холодно. В углу стояла "буржуйка", но она не могла натопить огромное помещение. Студенты дули на пальцы или убегали к печке отогревать руки.

Директор приколол лист бумаги к мольберту и показал, как надо делать набросок, визировать карандашом, определять положение рисунка, наносить контуры, производить штриховку и делать растушовку. В каждом движении карандаша, на бумаге, как по волшебству появлялись линии и рисунок становился живее, выпуклее, реальнее. Наконец профессор снял рисунок и порвал его. На мольберт наколот другой лист бумаги и Ганя сел работать.

- Карандаш надо держать вот так: положите на него четыре пальца, а большим придавите снизу.

Но держать так карандаш было неудобно, линии получались кривые, грязные, уродливые. Профессор обходил студентов, становился за спиной. Иногда брал карандаш и делал несколько штрихов.

В перерыве студенты подошли к Ганиному мольберту и вскоре послышались издевательства.

- Господа, я думал что-нибудь доброе, а это просто комиссарский сынок. Посмотрите на его шедевр. В третьем классе гимназии за такой рисунок "кол" ставят. - Розовый студент высоко поднял мольберт. Раздался дружный хохот, но вошел преподаватель и все заняли свои места.

Начался урок пластической анатомии.

Ганя аккуратно посещал лекции. Слушал пластическую анатомию, мифологию, но запомнить ничего не мог. Даже история искусств, которая так оживала у Молодова здесь становилась вычурной и непонятной, эпоха возрождения называлась ренессансом и делилась на несколько периодов.

Практическую работу он повторял дома, но и здесь он встретил недоверие Волгина, которое убивало желание работать.

- Откуда вы получили уверенность, что у вас есть талант?

- Таланта у меня нет, но я хочу научиться.

- Хотеть - этого мало. Кролик может хотеть летать, но не полетит, а птенец полетит, если даже его учить не будут. Исксство требует таланта, а с ним родятся.

В студии Ганя был угрюм и нелюдим, хотя после замечания директора студенты просто перестали обращать на него внимание. Только один особенно раздражал Ганю, он молча подходил к Гане, наблюдал работу и уходил, ничего не сказав. Сам он был в стороне от студентов и когда кто-нибудь начинал высмеивать его работу, он обрывал его колкостью. Однажды после долгого наблюдения он сказал:

- Гораздо лучше, чем вчера, но наверное хуже, чем завтра.

Смысл этих слов не дошел до Гани и он ответил ему грубой руганью.

Лекция по обзору современного искусства взволновала Ганю. Лектор демонстрировал уродливые рисунки и статуи. Особое внимание он обратил на статую крестьянки, выполненную для оформления Красной Площади в Москве.

- Это современная мадонна. В ней нет ничего случайного: эта грубость, тупое лицо, самодовольная поза - баба, захватившая власть - все это отражено художником. Вот идеал, который вы должны воплотить в своих произведениях, если хотите идти в ногу со временем. Это мое убеждение. Может быть кто хочет возразить мне.

Студенты ответили аплодисментами.

Поднялся Ганя и взволнованно заговорил. Волнение мешало ему соединить слова и мысли.

- Это не идеал. Это не мадонна. Может художник просто не умел рисовать, а научить его было некому (раздался дружный хохот). А может художники не хочут рисовать для народа хорошо. Вот вы хорошо рисуете в студии, а для выставки даете уродство. Вы думаете, ежели простой народ, то он не поймет красивое.

- Заговорила ослица Валаамова!

- Пускай ослица. А вы что вечно ездить думаете на этой ослице и недовольны, что она освободилась.

- Ну и пускай пасется на подножном корму, не лезет на парнас, все равно Пегасом не сделается.

Аудитория разразилась хохотом.

К кафедре вышел паренек, который так раздражал Ганю. Он поднес к кафедре стул и подчеркнутым жестом предложил лектору сесть. Неспеша он вышел на кафедру.

- Господа, желающие остаться господами. Вам лекция доставила удовольствие. Лектор знал кому говорить эту клевету. На просветкульте он говорит совсем другое. А клевета сказана не по неведению, а умышленно, специально для вас, так сказать, по особому заказу. Но клеветать надо в меру. Вы прекрасно знаете, что эту самую бабу товарищ Ворошилов приказал немедленно убрать, а вы несете это сюда как образец советского искусства. А почему вы не показали Шадра "Булыжник - оружие пролетариата"? Может, не было снимка, ну попросили бы взаймы трешницу и показали "Сеятеля". Нет, вы хотели засорить мозги этим господам. Напрасный труд. Они засорены у них от рождения.

Но вот вы услышали живой голос человека, которому дорого наше советское искусство. Да, у него слабые знания и навыки слабенькие, но если наши отцы вошли в Зимний дворец, то мы войдем на Парнас, а вас, господа, заставим посторониться, или вы будете выполнять социальный заказ.

"Рыбак рыбака видит издалека"

Он был сын кустаря-ремесленника, которй занимался травлением и гравировкой, приучил к своему делу сына, но он скоро перегнал его и захотел большего и поступил вольно-слушателем в Художественно-технологическое училище. Сейчас заказов на чеканку, гравировку и травление не было и они просто занимались жестяной работой. Из патронов делали зажигалки, но украшали их гравировкой.

Петя Мельников (случайное стечение фамилий) начал помогать Гане советами. Узнав, что Ганя рисует дома, он пошел с ним на квартиру. Волгины встретили его неприкрытой брезгливостью. Когда он повесил свой замазанный, прокопченый, прожженный кислотой полушубок на общую вешалку, хозяйка приказала домработнице повесить его на отдельную вешалку и вытереть следы от его валенок. Петя поднялся и демонстративно плюнул.

- Ну и чистота здесь, просто противно. Идем ко мне.

Ганя пошел к Петру.

В просторных сенях помещалась мастерская. Две комнатки были просто обставлены. Здеь вещи служили людям долго и терпеливо, не пытаясь держать хозяев в плену.

Петя разговаривал с родителями просто и грубовато, по душам. Было видно, что в семье он пользовался правом взрослого и, пожалуй, старшего.

Он достал чугун с картошкой, налил в блюдечко постного масла, поставил соль и отрезал два ломтя хлеба.

- Давай сперва подхамаем, а потом - за дело.

Мать подала тарелку огурцов и большую луковицу.

- Цени. Это она тебя как гостя угощает.

- Зачем ты с матерью так разговариваешь?

- Так ведь она мне родная матушка, а не лорд Керзон. Чего же нам дипломатию разводить.

Потом они зажгли десятилинейню лампу и сели за мольберты. Работа шла дружно, весело, интересно. Засиделись допоздна.

- Оставайся ночевать у нас. Только кроватей-диванов, кушеток-аттоманок у нас нет. Спать будем на полу. Полушубок мой постелим, твой под голову, тулупом накроемся.

Но спать не торопились. Ганя рассказал о себе, а Петро слушал с интересом.

- Ох ты Гавриш, я ведь сразу почувствовал, что ты свой парень. А ты лаяться вздумал. Впрочем любого в училище пошли по этом адресу - не ошибешься - сплошная сволочь буржуазная. А как ты к этим чистоплюям попал?

Ганя рассказал о Науме Тарасовиче и его связи с Волгиными.

- А ты переходи к нам жить. Наши рады будут.

- Да ведь им уплачено.

- Ну завтра расчитаемся. Решено, а теперь спать.

На другой день мальчики пошли к Волгину и заявили, что Ганя уходит с квартиры. Петр потребовал отчета в оставшейся сумме, заплаченной за квартиру. Хозяин возмутился.

- Ах вас вот что интересует. Мне переслали 80 рублей и я передаю их полностью. Напишите расписку.

- А здорово получается. 40 рублей мы передаем маме. Она хотела 6 рублей в месяц брать, ну мы ей подмахнем для щедрости, а 20 рублей на бумагу, кисти, краски. Ну и жить же мы будем. Здорово. 20 рублей на хозяйственные расходы.

Жить у Мельниковых было легко и свободно, просто, как в простой, хорошей дружной семье. Мальчики работали дружно, понимая друг друга.

- Ты, Гавришь, не хватайся сразу за вершину. Не гонись за станковой живописью. Берись за графику. Она везде нужна. Это наше оружие. Плакат, рисунок, а особенно карикатура нужны каждую минуту везде, где бы ты ни был.

Сам он работал легко и выразительно, не "зализывая", посмеиваясь над карандашной и акварельной манерой товарища.

Перейти к следующей части