Гавриил КРОТОВ

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ

К оглавлению

Окно в мир распахнулось

Но вот начались знакомые берега, с которыми связано детство. Здесь не раз стоял по колено в воде с удочкой и махал параходу, любовался, как вдруг отступала вода и ноги стояли на обнаженном дне, но вот вдоль берега двигается волна и захлестывает ноги. Вот и сейчас мальчик машет рукой. Неужели это не я. Неужели я пассажир и студент. Но вот крепость, башни, дом Славы Сурова, братскя могила. Вот и пристань. Толпа, извозчики, носильщики. Знакомые улицы, мост через Ульбу, вот и крыша родного дома. наверное мать выгнала корову и топит печь. Картофельная ботва хлещет по ногам, а кукуруза обдает желтой гнилью. Калитка, крыльцо, дверь и мамочка. Родная хорошая мамочка, вкусно пахнущая опарой, молоком, укропом. Такая теплая, родная. Так привычно хорошо около ее груди, даже на голову привычно капают слезы. Начинается кормление (Ганя, конечно, похудел и надо срочно ликвидировать это). Домашние новости: папа почти не бывает дома, Настя связалась с комсомолом, принесла даже домой винтовку, но мать выгнала вооруженную дочь простым ухватом.

Встреча с отцом как-то более сдержана. Вопросы и весь разговор серьезны.

- Жаль мало мы побудем с тобой. Еду по уезду с серьезным заданием. Район громадный: от Бухтармы до Зайсана.

Королев встречает восторженно, и сразу закидывает вопросами.

- Не закончил? А сколько еще учиться? Так долго? С ума сойти можно. Портрет можешь нарисовать? Карикатуры. Да ты спасешь нас. Чековскую газету надо оформить. Только вот жаль уезжаю я по уезду. Связал меня черт одной веревочкой с твоим батькой.

- Товарищ Королев, а мне нельзя с вами поехать? Я бы нарисовал сибирскую природу.

- Нет, брат, это прогулка не легкая. Два месяца в седле. А с казачками разговор серьезный будет.

- Ну и что же. Верховую езду я люблю. Казаки и здесь серьезно разговаривать умеют. Возьмите.

- Ладно, поговорю с отцом. Но не ручаюсь. А если любишь верховую езду, то езжай в прапорщиково и передай в станичный совет этот пакет. Расписку на пакет. Пойдем, посмотрю, как ты с лошадью управляться можешь.

Ганя оседлал низкорослого маштачка, подтянул стремена, отмеряв локтем. Королев проверил подпруги, сунул руку под потник на хомут.

- Ну, садись.

Ганя лихо перекинул ногу и поймал стремя ногой, разобрал поводья.

- Ну что же. Неплохо. Езжай.

Было много споров с отцом, мать ответила слезами, но дело было улажено и Ганя поехал с продотрядом, а там отряд приступил к сбору продразверстки и организации сельсоветов, комитетов бедноты, пропаганде, организации коммун и кооперации.

На пристань приехали вечером, но расписание парохода зависело от дров, а они будут ночью. Выехать придется только утром. Отряд расположился в зале ожидания, но здесь было грязно и тесно. Отец осмотрел зал и сказал Гане и Королеву.

- Успеем вшей наловить. Идем со мной. Здесь у меня кум живет.

Хозяин долго не открывал дверь, но Королев умел внушить к себе доверие. Отец молчал. Когда вошли в комнату, отец сказал.

- Ну, Михайло Мошонкин, принимай гостей.

Ганя видел, как изменилось лицо старика, покрылось мертвенной бледностью. Он раскрыл рот, глаза выражали дикий страх. Как ватные, согнулись ноги и старик упал на колени.

- Яков Васильевич, ваше благородие, помилуйте. Бес попутал. Не губите душу. Век буду бога молить.

Отец пнул старика ногой, но он ловил ногу и тянул губы к сапогу.

- Встань, а то пулю пущу. Не за душой твоей пришли, а переночевать хочу.

Старик соскочил на ноги.

- Пожалуйте. Сделайте милость. Старуха, ужин! Постель!

Старуха засуетилась. На столе появилась гора пищи, четверть самогона.

- Ну это ты убери. - сказал отец.

- Постой. Уж если это все нам, то надо ребят подкормить. Гань, зови всех.

Отец не стал есть. Он лег на кровть и уснул. Все свое внимание старик обратил на Ганю. Он подставлял ему мед, варенье. На кухне весело ужинали 23 человека.

На параходе устроились в каютах первого класса. В Бухтарме отряд пересел на коней и поехал от села к селу, от станицы к станице. В селах останавливались на 2-5 дней. Отец и бойцы были заняты своим делом, а Ганя верхом уезжал за село. Здесь он видел густые леса, заросли кустарника, скалы, водопады, черные реки.

А какой прекрасной была горная дорога, по которой ехал отряд. Сколько красоты увидел Ганя. Это не была панорама, которую наблюдал он с парохода. Здесь картины были более разнообразными.

Так ехали до Малокрасноярска, до Большенарымска, до Батов и Высокогорки (см. рассказ о колонистах). Не беда, что в Бухтарме - горной реке - Ганя тонул, что в Высокогорке отряд готовился к сражению с казацко-кулацкой бандой и только благодаря женщине-проводнице вышли из окружения и ушли от верной мучительной смерти. Кроме красоты природы Ганя много увидел подлости, грязи и крови.

О женщине напишу отдельный очерк, о Бухтарме писал см. "Знакомство со смертью".

Чем пахнет героизм

Вот и все.

Ганя до поздней ночи читал брошюры. Что-то долго нет Юрьева, а оставить дверь открытой нельзя. На столе под газетой лежит Смитвессон. Не страшно. Но вот пришел Юрьев. Старичок - коммунист был озабочен.

- Не нравится мне поведение казаков. Один за другим сходятся в дом станичного атамана. Уж не надумали ли они недоброе. Нагрянуть к ним с обыском и арестом - опозориться можно, трусость свою показать. Может они просто в карты собрались играть или самогонку пить. Ты не сможешь прокрасться огородами да послушать в щель что там делается.

- Пожалуйста. Очень просто.

- Пойдем. Я за плетнем стоять буду и в случае чего подниму отряд. Самому мне не пробраться незаметно, такому медведю.

Ганя унул в карман револьвер.

- Нет, ты эту штуку оставь. Шум поднимать нельзя. А на всякий случай возьми кортик без ножен. Пробраться огородами было не сложно, подойти к окнам, прячась в тени сараев, тоже просто. Вот Ганя смотрит в щель ставня. Один из них что-то говорит, но слова разобрать трудно. Надо прислонить ухо к окну. Вдруг Ганя почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его за плечи и свалили на землю. Вот руки отпустили его плечи и железными тисками сжали горло. Ганя выворачивал голову, но руки находили и сжимали горло. Вот кортик в руках. Но дышать нечем, легкие жжет огонь и в голове густеет туман. Кортик приставлен к боку наваливающегоя на него человека, но нет силы нажать кортик, но казак делает судорожное движение и его же рука помогла кортику войти по рукоять в тело. Казак ослабил руки и тяжелый обмякший массив навалился на мальчика. Из его горла вылетал хрип и клочья кровяной пены. На губах Ганя почувствовал что-то соленое и на него пахнуло удушливого самогонного перегара и табака. Эта тяжелая смесь табаку и самагона отравляла дыхание. Тяжелое тело сдавливало грудь, но противней всего было ощущение теплой, липкой лужи, которая текла за рубаху, стекала по бокам и наплывала лужей внизу. В голове мутилось, подкатывалась тошнота и Ганя потерял сознание.

Очнулся он в постели. Была ночь. Голова ныла от тупой боли. Откуда-то появился отец. Он ворчал на Юрьева:

- И дернул же черт тебя впутать в это дело мальчишку.

- Не говори, Яков Васильевич. Сделал сдуру, а теперь жизни не рад. Третью ночь в бреду, все кровь стирает.

Ганя вспомнил тяжелое обмякшее тело, он почувствовал запах табака и самогонного перегара, почувствовал липкую слизь на груди. Из горла вырвался хриплый хохот.

Он снова открыл глаза. В комнату, через занавешенные окна проходили яркие полосы солнечного света. Он улыбнулся.

- Ну вот! Герой, он везде герой, - радостно сказал человек, из кармана которого торчал стетоскоп.

- Пить!

Ему подали холодного кваса. Ух как хорошо!

За спиной доктора стояли отец, Юрьев и Королев.

- Папа, я хочу пельменей.

- Вот это я понимаю - молодец! - обрадованно крикнул Королев.

- Ну, какие сейчас пельмени, сынок. Может поешь чего-нибудь другого.

- Как, какие пельмени! Да я у хозяйки из задницы мясо вырежу, а пельмени будут.

Доктор и отец заботливо уложили Ганю в постель и обложили подушками.

- Ну все - сказал доктор. - Теперь кормите его всем и побольше. Никаких волнений. Полный покой, а я поеду.

Голова была тяжеля, но было легко и радостно. Отец был здесь и не работал, а был таким, каким был в далекие, далекие дни, родной, отзывчивый, веселый. Он сыпал прибаутки, рассказывал смешные истории. Скоро принесли пельмени. Они были необычно вкусны.

- Ну как, вкусны? - спросил Королев.

- А ты что и впрямь от хозяйки мясо отрезал?

- Нет, не дошло до этого. Обошлось одним гусем.

Книги

Вскоре отец и весь отряд вернулся. Через неделю отряд погрузился на пароход и вернулся в Устькаменогорск. Дома ожидало его грустное известие: в эпидемии холеры умер Степан Мельников. Какую огромную пустоту почувствовал Ганя.

Но события и люди шли своим чередом. Одни проходили мимо, не задевая, другие захватывали и вели за собой.

Ганя записался в детский клуб. Здесь были приторно приличные девочки, которые липли к педагогам, проявляя музыкальные, хореографические, театральные и вокальные таланты, а Ганя ходил маленьким старичком, одинаково равнодушным к талантливым и озорным ребятам.

Наконец он оставил детский клуб и все дни проводил в библиотеке гарнизонного клуба. Здесь работала чудесная, ласковая, скромная девушка Леля Носова. В начале она недоверчиво отнеслась к чтению мальчика, но проверив, она дала ему даже доступ к книжным полкам. Помогал в уборке, разборе и ремонте книг.

Среди книг он остановился на журнале "Знание - сила", книгах Элизе Реклю "Вселенная и Человечество", на книгах Фламмариона, Рубанина. Леля хорошо помогала развитию Гани. У нее в любое время можно было получить объяснение любого иностранного слова, задать любой вопрос. Она научила его пользоваться словарем и энциклопедией.

Она всегда была спокойная и ласковая со всеми. Только один раз Гане пришлось наблюдать несвойственные ей чувства растерянности и страха. Она вошла в библиотеку взволнованная и сказала.

- Иди, пожалуйста, в эту комнату и сиди там. Идет очень большой начальник. Библиотека здесь не детская и он может рассердиться.

Ганя ушел в книгохранилище и... что можно чувствовать, если в твоем распоряжении кипа журналов. Он слышал обрывки разговора большого начальника, но не обращал внимания.

- Мне много хорошего рассказывали о вашей библиотеке и о вас. Пришел узнать, чем я могу помочь вам.

- Надо бы увеличить книжный фонд. Особенно классиков.

- Вот вам записка к начальнику ГПУ т. Линкину, поройтесь. Там есть много Эфрон-Брокгауза, Шекспир, Пушкин, да там у него можно клад найти. А как с фондом новой литературы?

- Спрос громадный. Вот сегодня получила несколько томов.

- Разрешите посмотреть.

- Пожалуйста, только они не распакованы.

- Это я помогу вам. О! А это что за фигура?

- Это очень хороший мальчик. Он много читает и прекрасно разбирается в книгах, помогает мне.

- Я вот этого хорошего мальчика выброшу отсюда.

Отец взял в охапку Ганю и посадил его на колени.

- А у меня есть хорошее известие. Иди в Цком РКСМ, спроси там Литвинова Виктора. Он тебе такую работу даст, что будешь доволен.

Когда отец ушел, Леля захохотала.

- Ох, я и перепугалась. Думала начальник, так он обязательно ругаться будет. И никогда не думала, что начальник может быть отцом.

Куем мы счастия ключи

- Да мне и учить тебя нечему. У тебя уже есть опыт работы. Дело новое и я сам его не знаю. Но именно так надо работать: не читать лекции, а просто строить новую жизнь, значит жить, но жить интересно, развиваться, узнавать новое и тянуть за собой людей.

Организуй пионерский отряд и сделай его жизнь интересной.

- Какой я вожатый, если некоторые ребята старше меня. Не будут слушаться.

- А зачем им "слушаться" тебя, важно, чтобы они слушали, а не слушались. Когда приходит взрослый, ребята его уважают и никогда не будут доверять свои мелочи жизни, спрашивать, а тем более спорить с ним, а без споров, без тончайших обсуждений не создаются убеждения. Ты старше их по знаниям и опыту жизни, а, главное, по убеждениям. Чтобы убедить людей, надо крепко верить. Берись. Заходи почаще, рассказывай о работе. Вместе будем думать, как надо работать. Вот тебе литература о юных пионерах.

И Ганя начал собирать около себя ребят.

Первые, кого удалось объединить, это были ребята, с которыми Ганя ездил в ночное. Это была группа в пять человек.

Ночью около костра рассказывали анекдоты и истории такого содержания, что их нетрудно было заменить тем, что знал Ганя. И ребята с жадностью потянулись к нему. Кроме конюхов стали присутствовать и рыбаки, т.е. мальчишки, которые уходили на ночь рыбачить.

Здесь были не только рассказы, но и мечта о новой жизни, о творческой работе, о создании своего отряда и формы.

Ганя рассказал о работе Литвинову.

- Здорово, честное слово здорово. Сегодня поеду познакомиться с вашим отрядом.

Вечером 15 человек строем выехали в ночное. Строй создавал военную романтику, близкую в это время. На месте сбора поджидало человек шесть рыбаков. В разгре беседы подъехал Литвинов, попросил разрешения попасти коня вместе и лег около костра.

Разговор шел о том, что скоро начнутся дожли и негде будет собираться. В разговор вмешался Литвинов.

- Я проезжал и видел тут у вас дом около черемуховой рощи. Этакий помещичий дом. Окна заколочены, кругом бурьян растет. Вот берите этот дом и устраивайте в нем свой клуб.

- Ну там хозяин есть, а хозяйка сущая ведьма. Подойти к дому нельзя - собаку спускают.

На третий день Литвинов приехал на Комендантку с ордером коммунхоза и решением ревкома реквизировать дом Горшкова под культурно-просветитеное учреждение.

Пионеры гурьбой пошли в дом Горшкова. Хозяйка и собака набросились на Литвинова, но он вынул револьвер и попросил убрать собаку, а потом убраться и самой.

Осмотрели дом. Здесь можно было разместить четыре класса и ликбез, библиотеку, на втором этаже можно было устроить сцены, а лучшую, самую просторную, светлую комнату Литвинов передал пионерам. В комнату принесли стулья и несколько столов. Здесь стоял большой шкаф, в котором можно было хранить книги, журналы, игры.

Пионеры ощущали гордость от сознания того, что они - сила, которой так униженно подчинилась эта ведьма, которая не могла видеть детей около своего дома.

Из ГПУ были привезены книги.

Приехал начальник ГПУ Линкин, осмотрел комнату, и на следующий день во двор въехала красноармейская бричка.

- Где здесь пионеры, принимайте имущество!

Как создаются сады Армиды

Разобраться в этом Ганя оказался неспособен. Иногда он видел эти вещи на местах, но как их определить на место не имел представления. Некоторые ребята пригласили своих матерей и скоро комната наполнилась женщинами. Они ахали и охали, щупали материю и определяли ее цену. Наконец приступили к развешивнию, но и у них дело не клеилось.

Во дворе у Горшкова жил старичок, который неприветливо относился к ребятам, ворчал, что они сгубят дом и изуродуют комнату. Когда он увидел, как женщины развешивают портьеры, он не выдержал.

- Да разве так делают. Вот уж поистине "свинья в апельсине". Гардины не так вешаются.

- А ты покажи, как надо делать, холуй господский.

- Что я у господ служил в том моей вины нет. Может и не господам, а больше красоте служил. Небось вы кружева да вывески господам продавали, а я был садовником и дворецким и получал 8 красных в год.

Он принес лестницу-стремянку. Скоро все было развешено. Женщины вымыли пол и долго еще сидели на стульях и любовались.

- Значит, все это детям нашим. Вроде барчуков будут заниматься тут. А мы-то думали озорство все это. А девочкам сюда можно приходить?

Мальчики горячо запротестовали.

Скоро Ганя достал у Королева десяток шанцевых и саперных лопат.

Давно уже ребята обсуждали Ганину мечту о чудесном саде и решили из горшковской черемуховской рощи сделать парк. Рассмотрели чертежи, но когда вышли с лопатами в сад, опять пришел старичок и категорически заявил, что не даст поганить сад. Когда Ганя показал ему чертежи и объяснил намерения ребят, старик размяк и заплакал.

- Ребятки, да ежели вы красоту хотите создать,то я всей душой помогу вам. Ведь я у князя Юсупова служил и все это дело во как знаю. Я ведь думал, что вы озорники, а ежели вы красивую жизнь строить хотите, да с садов начинаете, так я вам больше, чем князю Юсупову сделаю.

Ганя засел со стариком за чертежи. Была продумана каждая дорожка, площадка, скамейка. В середине сада наметили большую круглую площадку, от которой лучами расходились дорожки.

- А это дерево в середине площадки придется срубить.

Старичок даже захлебнулся от возмущения.

- Срубить дерево, да как это у вас язык поворачивается. Этой черемухе за пятьдесят лет, а вы - срубить.

- Да ведь оно мешает, да и в роще деревьев много.

- Много деревьев никогда не бывает. Срубить - раз плюнуть, а вырастить его попробуй. Нет, мы вокруг него сделаем скамейку. В тени приятно посидеть будет.

- Вот это здорово придумали вы Андрей Васильевич.

Трудная была это работа. Может и не подняли бы ее ребята, но к ним на помощь пришли отцы, появились подводы, гравий, песок, перегной, дерн, кирпич.

В парке уже можно было проводить беседы, игры. Но вечерами парк заполняли парни и девушки. А утром площадки и дорожки были заплеваны подсолнечной шелухой, окурками, трава помята, а иногда поломаны ветви деревьев. Садовник тяжело переживал это.

- Жаль деревьев, травы, красоты, а больше всего досадно за людей, что они не ценят и не понимают красоты.

Литвинов относился спокойней:

- Это, конечно, безобразие, но хорошо, что люди к вам идут. Для охраны можно сторожа поставить. Но одного сторожа мало - не уследит. Надо много сторожей и мы найдем их. Надо у вас на Комендантке комсомольскую ячейку организовать.

"Мы - комсомолия"

Настя и ее образ жизни были предметом зависти Гани. Во-первых, она служила в Упродкоме и приносила домой целую пачку карточек, по которым получали продукты и товары. Во-вторых, она состояла в комсомоле. Шагала в строю с винтовкой, посещала комсомольские собрания.

Комсомольцев в городе было всего 12 человек, из них две девушки. Комсомольцев Ганя знал хорошо, т.к. они почти все бывали в ЧОНе, но смотрели на него как на маленького.

Перед собранием возникал вопрос, вспыхивал спор. Секретарь ячейки призывал к порядку, но его втягивали в спор и начало собрания снова задерживалось.

Само собрание проходило бурно, спорили яростно. На повестке дня стоял вопрос о международном положении, но принимал конкретные формы: как должен комсомолец готовиться к мировой революции, нужно ли учить эсперанто. Говорили о комэтике и приходили к выводу: запретить ношение колец, серег, браслетов, брошей и даже галстук был безжалостно выгнан из комсомольского быта.

Закончить собрание с вопросом "Женщина - равноправный товарищ" не удалось. В час ночи комсомольцы вышли на улицу, шли, не выбирая направления, продолжая спор, пока кому-то не пришло в голову запеть:

В городе существовал сильный идейный противник комсомола "Соколы". Это было спортивно-литературно-художественное общество, которое декларировало свою аполитичность, безразличие к вопросам политики, а только чистый спорт, литературу, концерты. Уходя от политики они проводили политику игнорирования комсомола.

Это был опасный противник.

Несколько раз комсомольцы вызывали "Соколов" на диспут, но корявые фразы комсомольцев высмеивались в остроумных выступлениях "Соколов". Иногда между ними возникала драка, но комсомольцы терпели физическое и моральное поражение. "Соколы" благородно выделяли количество своих представителей равное количеству комсомольцев, не допуская численного перевеса, и расправлялись жестокими приемами "джиу-джицы".

"Соколы" часто устраивали концерты в Народном доме, и молодежь с восхищением посещала их. Зал был переполнен, публика держала под настоящим влиянием исполнителей.

Конферансье не произносил ни одного контрреволюционного слова, но умел высмеять комсомол.

- Итак, начинаем концерт общества "Соколов". Ели кто пришел сюда услышать злободневные тему, их у нас нет - мы вне политики. За политикой пожалуйте на комсомольские собрания, но... Что я вижу?.. Сегодня и комсомольцы отошли от политики, иначе они не сидели бы в нашем зале.

- Продолжай кривляться! - кричал Мишка рыбак.

- Слушаюсь! - Комично-испуганно говорил конферансье, растопырив пальцы делал "под козырек" и комично уходил с сцены.

Играли на скрипке, на рояле, пели русские песни, деклмировали:

Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат,

Кто бы ты ни был, не падай душой!

Пусть несчастье и зло полновластно царят...

Комсомольцы свистнули. Смущенная исполнительница ушла. С передних рядов поднялись дамы.

- Разве нельзя прекратить это безобразие.

Конферансье развязно говорил со сцены.

- Пардон. Мы не учли в выборе авторов, что некоторые люди не любят красных [крещеных?] евреев.

Но вот под звуки марша на сцену выходила группа "Соколов" 16 человек. Делали парус, шли по диагонали и на фронтальной поворачивались, вытянув по сторонам руки. Марш на место, в три такта: приставить ногу, руки за спину, левую ногу ослабить. Команды не было. Все делалось под музыку. Группа казалась единым целым. Все они были в черных расклешенных брюках, белых сорочках, с голубым поясом. Вдруг музыка оживляла группу и она делала частые энергичные движения на 16 тактов.

Красиво!

И группа получала горячие заслуженные аплодисменты. Потом делались упражнения на турнике. И каждое неожиданное упражнение поражало, удивляло, покоряло публику.

Вот с перекладины сцены опущена трапеция и "Соколы" показывают образцы силы, энергии, ловкости. Сделав несколько упражнений, спортсмен делает заднюю вылазку, садится на трапецию и небрежно раскачивается. Музыка играет тревожную мелодию, спортсмен раскачивается сильней и почти уходит за балки, но вот, когда он должен кчнуться от стены к публике, делает "обрыв". Публика отвечает вздохом ужаса, но спортсмен уже спрыгнул с трапеции и раскланивается публике.

- Как хотите, ребята, а это здорово.

- Надо нам организовать свои концерты.

И организовывали. Читали Блока "Двенадцать", Демьяновские агитки, "Антирелигиозные щепки". Эти концерты пользовались успехом у красноармейцев и рабочей молодежи, но чистую публику не привлекали. И комсомольцы знали, что их концерты слабее, чем концерты "Соколов".

Комсомольская организация, которая выросла до 28 человек, плюс гарнизон красноармейцев горели желанием овладеть физкультурным первенством. Послали к "Соколам" своих агентов, но их не допустили к тайнам совершенства, пробовали переманить к себе инструктора - спортсмена Коробейникова, но он заявил, что он состоит на учете в ГПУ, каждую неделю аккуратно является на отметку, больше ему не надо политики. Комсомольцы решились на крайность.

Встретили около магазина Саввы Семенова (который был отдан под комсомольский клуб) Коробейникова, окружили его плотным кольцом и попросили зайти в клуб для разговоров, но и здесь кольцо не раздвинулось.

- В чем дело?

- Поговорить надо. - сказал рябой силач Фокин.

- А серьезный разговор будет? - улыбаясь спросил Коробейников.

- Это зависит от того, за нас вы или против. - сказал Фокин, засучивая рукав.

- Тогда позвольте я к стене встану. А то дрожь от страха пробирает, прислониться надо. Подойдя к стене, он резко повернулся к Фокину, ребром руки нанес ему резкий молниеносный удар и рука Фокина повисла. Комсомольцы двинулись на Коробейникова, но он рассыпал удары ребром руки, большим пальцем, ногой и вскоре все были лишены боеспособности сильными болевыми воздействиями.

- Вопросы есть? - саркастически произнес Коробейников. Комсомольцы разошлись, открыв ему дорогу к выходу.

- Это я продемонстрировал приемы "джиу-джицы" и хотел показать, что не из-за боязни я остаюсь у вас работать.

Сразу исчезло ощущение боли.

- Правда? Ребята, качать! Сашка Коробейников наш! Ура!

- Что же, ребята у вас хорошие. Зал - что надо, оборудование достанем. А у "Соколов" мне подлость их надоела.

Сашка "Карапет" оказался энергичным, неутомимым, страстным организатором. Он много давал физкультурникам, но и требования его были неумолимы и беспощадны. Но скоро мешки комсомольских тел вскидывались на "склепку" делали "вылазки", "обрывы", крутили "солнце".

Оказывается и в программы концерта он мог забивать "гвозди". Он делал "живые картины" или "скульптуры", которые на несколько минут представали перед зрителями. Картины "Парижская коммуна", "Расстрел коммунаров", "Последняя баррикада" создавали сильное впечатление, подсвеченные переливающимися вспышками бенгальского огня.

Жизнь становилась интересной, но последний пароход увез Ганю в Омск. Навигация кончилась.

Содержание ищет формы

Вообще в отношениях между Ганей и Петром появилось отчуждение в вопросах быта, при обсуждении литературных произведений и особенно в вопросах формы искусства.

Обидней всего, что интересы Петра стали приближаться к уровню интересов учащихся студии. Добросовестно проводилось изучение натуры, пластики, композиции, а на выставку давались немыслимые сочетания пересеченных плоскостей, сделанных, казалось, только ради оттушовки. Здесь было много технических фокусов и эффектов достойных лучшего применения.

Тяжелее всего было одиночество. Одиночество физическое и моральное. Пожалуй больше моральное. Ганя проповал посещать комсомольские собрания ячейки депо ст. Куломзино (где он жил), но характер разговоров о паровозах, тяге, были непонятны ему, да и Ганя для них был интеллигентом (а это было в то время в рабочей среде почти ругательство). Находились товарищи в пивной, энтузиазм которых был явно подогрет спиртными напитками. Познакомился он с натурщицей Галей Дубининой, с которой ходили в кино, пили чай, но вопрос искусства перешел на вопрос свободной любви, в котором Ганя чувствовал большую робость, хотя воображение и кровь уже волновала чувственность.

Ганя любил в воскресные дни ходить по базару, наблюдать сценки, и особенно пестроту "барахолки", где продавались "остатки прежней роскоши": статуэтки, картины, комплекты журналов "Нива", "Родина", "Золотое Руно", "Мир приключения", книги. Здесь многое хотелось купить, но, по крайней мере, можно было смотреть, пока продавец, уяснив его намерения, говорил грубо:

- Ну если не покупешь, нечего рыться.

Но можно было смотреть через плечо тех, кто имел право рыться. Таким человеком оказался пожилой человек. Его встречали как знакомого и торговцы предлагали то, что могло заинтересовать этого человека. А старичок садился на раскладной стульчик и основательно рассматривал альбомы, журналы, литографии, гравюры, открытки. Покупал немного, но платил почти не рядясь. Около него пристранился Ганя. Обойдя несколько продавцов старичок уже советовался с Ганей и поручил ему нести сумку с покупками. Ганя вызвался нести сумку до дома. По дороге Ганя рассказал о себе и о своем мучительном вопросе о формах искусства.

- Это серьезный вопрос и я с удовольствием поговорю с вами, но для этого придется зайти ко мне, если вы не против.

Они вошли в дом, где их встретила работница, она помогла старичку снять пальто, подала ему халат и войлочные туфли.

- Извините, молодой человек, мои слабости. Привык чувствовать себя свободно, что и вам советую. Наташа, подай нам кофе в кабинет.

Кабинет был заполнен большими, до потолка книгами, на этажерке, на столе, на стремянке и даже на полу.

- Вы, молодой человек, задели меня за живое. Вижу, что вопрос ваш не праздный и я отвечу на него так, как дмаю я, а ваша воля согласиться или не согласиться, но в том и другом случае отнестись критически. Быть нигилистом - хорошее качество.

(Прошу кушать и пить без приглашения).

Итак, вопрос формы.

Скажите, согласились бы вы выйти на улицу города в костюме флорентийца XIV века? (Он привычным движением руки выдергивал из хаоса папок нужные иллюстрации), или в костюме горожанина XV века, или в костюме Людовика XIV, или... В костюме Ленского, Чацкого, Арбенина еще можно появиться на людях. Они близки к нам. А я, извините, не смогу выйти в косоворотке и смазных сапогах. Значит каждая эпоха создает свою форму не только искусства, ваяния, зодчества, но и одежды. Каждая эпоха отражает свой характер. Вот готика - все направлено к небу, все стремится оторваться от земли. Земная красота тела скрыта тяжелыми складками одежды. Кельнский собор, как и вся готика - это устремление к небу. Смотрите, как все шпили, окна, колонны направились к небу.

Изощренный причудливый вкус расточительного королевского двора создает рококо. Здесь нет ничего прямого, етественного, все вычурно и поражает причудливостью форм. Даже парки! Природа! Беспощадно переделываются рукой художника. Деревья подстрижены. Деревья! Неповторимые в своем разнообразии, становятся однообразными, чтобы подчеркнуть изысканный вкус королевского двора, его роскошь при пустой казне...

Наконец стиль модерн и декаденство. Это стиль людей, потерявших перспективы. У них нет будущего. Ну и черт бы с ними (извините), но у них интеллект и они не желают умирать одни. Они хотят, чтобы все остальные потеряли перспективы. Но наступает новая эпоха. У этой эпохи большое будущее. Но она пока занята больше уничтожением и разрушением: старой армии, морали, экономики, производственных отношений. Уничтожать - нелепо, а разрушть и создовать одновременно невозможно. Я не верю гимну: "Весь мир насилья мы разрушим...". А мир - это не мертвые камни, а люди, воспитанные трехсотлетним татарским игом и трехсотлетним царствованием дома Романовых. Кто же будет осуществлять следующую строчку вашего гимна: "мы наш, мы новый мир построим..."?

Для разрушения у народа есть сила, вера, энтузиазм, а интеллект все же у людей, которые ближе стояли к старому миру.

Вот новая форма имущества, очевидно, задержится, пока вы, молодой человек, овладеете знаниями. Не торопитесь, молодой человек, а то чужие люди изуродуют все.

Прочтите мне вслух эту притчу.

Ганя прочел по новому "Притчу" (стихотворение, приписываемое Некрасову).

- А-а-а!

"И грустно смотрел он на вычурный храм

Своих отражений не видя"

Вот это для вашей эпохи написано. Народ, а не жрецы и чиновники создают форму. Надо культуру народу дать и только он создаст новую форму. А эти "измы" Recwiem уходящей эпохи.

Новая форма, очевидно, будет формой реализма, передвижников, ренессанса, она впитает в себя все лучшее из старого, но будет более яркое, солнечное и КОЛОССАЛЬНОЕ построение, не для одного человека - короля Людовика XIV, не для Ивана Грозного, не для Медичи, а для НАРОДА. Это будет грандиозно.

До поздней ночи беседовал 14 летний юноша и 64 летний приват-доцент искусствоведения.

Старик уложил Ганю на диван, а утром предложил ему пожить у него и познакомиться с богатствами библиотеки.

Узнав о работе с пионерским отрядом, старик поднялся и торжественно произнес:

- Будете ли вы художником или искусствоведом, но работа, начатая вами, благородна, не бросайте ее никогда и примите мое благословение.

Оставив училище, Ганя вернулся домой.

В живом роднике

Ганя познакомился с вожатой.

Начались разговоры о работе: ставим пьесы, выступаем на концертах, рисуем. Но настоящей работы нет.

- Как это нет? А учение, беседы, концерты разве это не работа?

- Нет, в ночном и парке лучше было. А сейчас наш отряд каким-то девчачьим стал. Вон их сколько набралось. Вышивальщицы несчастные.

Когда ребята разошлись, Надя долго говорила с Ганей.

- Они все время вспоминали вас. А я не могу им дать то, что их интересует.

- Подумаем. Давайте вместе думать.

- Я хотела бы издавать журнал "Всходы". В нем мы могли бы помещать лучшие рисунки, рассказы, записывать истории. Я немного рисую, сестра Вера и Анюта помогли бы нам.

- Вы рисуете? Можно посмотреть ваши работы?

- Пойдемте ко мне. Проводите меня. Это будет вежливо, гораздо вежливей, чем врываться во время беседы в пионерский клуб.

По дороге пришлось проходить приток Ульбы - горка была залита водой и Ганя не мог отказать себе в удовольствии скатиться с горки на ногах. Надя скатилась за ним более ловко, потом повторили. Катались вместе, падали, шутили, озорничали. Непринужденность Нади все больше и больше нравилась Гане. Когда он дома посмотрел ее рисунки, он был в восторге и влюблен в Надю.

Катание с горки натолкнуло на мысль организовать каток. Ребята с восторгом приняли предложение. Горку увеличили, навозив снегу. Горка получилась высокая, крупная, красивая. Прекрасно залитая.

На льду вморозили кол, одели на него колесо и сделали карусель. Лед на реке обмели и сделали ледяной парапет. На обоих берегах были построены ледяные крепости, между которыми проводились ожесточенные бои. Ганя и Надя играли наравне с детьми, не чувствуя возростных различий.

Были у пионеров и враги, которые засыпали гору землей, рубили топором, разрушали крепости, но было установлено дежурство, обнаружены вредители и к ним были приняты меры через сельсовет. Это было демонстрацией силы пионерской оранизации, котрой нельзя было противопоставить силу кулаков.

Дом помещика Горшкова стал центром культурной жизни Комендантки. В нем были организованы самодеятельный театр - сцена и зал на 50 мест, но в него умудрялось набраться более ста человек. Начальная школа и ликбез, собрание делегаток, с которыми проводились беседы, собрания, воскресные чтения и "красные посиделки".

Посиделки хорошо известны в русском быту и я не буду описывать их, чтобы не оскорблять Мельникова-Печерского. Особенности "Красных вечеров" состояли в том, что сюда собирались не парни и девки, а пожилые и молодые женщины. В просторной комнате с двумя лампами-молниями, на хорошей мебели располагались женщины с работой, иногда старшая сестра Нади (организатор) читала, иногда вспоминали лучшее из жизни, пели знакомые песни.

Проводились воскресные чтения, куда приходили, как в церковь, одев лучшие одежды. Приходили не только женщины, но и их мужья, дочери и сыновья. Мужчины вообще обижались, что такое внимание оказывалось женщинам, а их забыли - Бедные мои угнетенные мужчины, - смеясь говорила Вера Степановна, - и правда, надо раскрепощать вас от рабства кухни, вернее ее продукции и приглашаем вас в хор. А то у нас нет ни теноров, ни, тем более, басов.

Мужчины являлись на спевки и выступления, не роняя своего достоинства, в праздничных костюмах, расчесанными и смазанными маслом волосами. Внимательно выслушивали свою партию, которую Вера Степановна проигрывала на скрипке и пели старательно, хотя и не всегда точно.

Самодеятельностью она руководила только на читках, передавая руководство наиболее способнм кружковцам.

Удивительный человек была эта Вера Степановна Левада. Отец ее вольно-поселенец, врач, умер от туберкулеза, который прогрессировал в течение полутора лет одиночного заключения в Петропаловской крепости. Мать, врач-акушер и терапевт имела частную практику. Вера сдала экзамены на звание народного учителя, уже успела испортить отношения с колчаковской властью и посидеть в тюрьме. С приходом Советской власти он была выделена Жоноотделом ЦК РКП(б) парторганизатором на Комендантский остров и учительницей двухкоплектной начальной школы. Она взяла на себя роль культуртрегера и была неутомима, энергична, весела. И ее вежде сопровождал смех. Она ходила на квартиры жителей, проводила иногда целые дни, помогала работать и говорила, что учится. Резала капусту, помогала в уборке, рассказывала истории, заливалась смехом и вызывала улыбки у усталых измученных женщин. Знала всех жителей, особенно бедняков.

В клубе около нее всегда была группа актива, готовых помочь ей. Так что в драмкружке, в ликбезе работали активисты. К работе она привлекала свою сестру Надю, часто приезжала к ее больным мать, она же читала лекции (беседы) с женщинами о женских болезнях, о гигиене, о детских болезнях и воспитании детей.

Когда приехал Ганя и явился в клуб, она влетела в комнату, поцеловала его:

- Теперь у нас пойдет уж музыка не та. Мне много рассказывал о вас Мельников. Он любил вас. Подружитесь с Надей и Любой. Они хорошие, только не верят людям.

Но знакомство и дружба с Надей осложнялись тем, что после непринужденной возни Ганя почувствовал, что любит ее. Наде было 16 лет и она была на два года старше Гани. Но в мечтах Ганя уже рисовал картину, как они вместе будут учиться и работать, а потом женятся и будут вместе учиться и работать.

Вечером, расматривая альбом, Ганя касался ее руки, ее волосы задевали его лоб, она вся казалась такая близкая. Ганя схватил ее руку. Надя пыталась вырвать ее.

- Надя, я люблю тебя.

- Сильно сказано! Но уж слишком необычно. Я думала, что эти слова по-другому произносят. Как воспитанная барышня я скажу: разрешите мне подумать, а завтра вы узнаете мою любовь.

Как ни в чем не бывало, она продолжала разговор о рисунках.

На другой день Ганя застал ее в полутемной комнате. Она сидела на диване и спокойно ждала. Ганя подошел к ней и долго говорил о своей мечте. Девушка слушала его улыбаясь.

- Ну что же, лет пять ждать я согласна. Вот только рисовать я не умею.

- Будешь ждать! - И Ганя порывисто прижал ее к себе, но он не мог найти ее губы. Она все время поворачивала ему ухо. Наконец она вырвалась и постучала в стену библиотеки.

Вошла... Надя. У Гани явно двоилось в глазах. Так они были похожи. Надя заливалась смехом.

- Я обещала вам показать свою Любовь. Познакомьтесь: моя сестра Люба. И видите, нас нельзя любить отдельно, мы обе одинаковы.

Ганя хлопнул дверью и убежал. Вечером все три сестры пришли домой. Вера Степановна долго бранила сестер за глупую шутку и просила Ганю забыть эту шутку, не обращать внимания и быть прежним другом. Упросила его проводить их домой. И любовь прошла сама по себе.

Журнал "Всходы" выходил отдельными листами. Ребята записывали истории и рассказы, Люба обрабатывала их, Надя иллюстрировала, но все мечтали о том, чтобы журнал перепечатывался на машинке. Ганя договорился с начальником ГПУ Линкиной Ольгой, она разрешила приходить по воскресеньям и перепечатывать материал.

В первое воскресение Ганя пришел в ГПУ. Линкина объяснила ему машинку и советовала сперва попрактиковаться, в затруднительных ситуациях звать ее. Она жила в смежной комнате и была занята кормлением ребенка.

Ганя долго бился, желая овладеть техникой печатания, но дело продвигалось с большим трудом. Наконец Линкина позвала его обедать. Расспрашивала его о работе, о журнале и выражала одобрение. После обеда она начертила на листе схему расположения букв и советовала практиковаться дома в "печатании". Весь материал она отпечатала быстро за час - полтора.

Ганя смотрел на эту энергичную, подвижную, демонически красивую женщину, совсем не похожую на грозную начальницу ГПУ, которой боялись большие серьезные люди. Иногда он так увлекался созерцанием ее красоты, находя в ней то Иродиаду, то Эсфирь, то Засулич, что терял нить диктуемого текста. Наконец материал отпечатан.

- Скажи откровенно, ты влюбился в меня?

- Вы какая-то особенная.

- Нет, друг мой, такая же как все - баба. Влюбился, значит. Обсудим этот вопрос. У тебя еще нет "её"?

Странно, что стесняться Ольгу не приходилось и врать ей не хотелось. Он рассказал ей о Наде Левадо и ее шутке.

- Глупо, но лекарство радикальное. Ты не думай о браке. Это дело нескорое. Чем позднее ты свяжешь себя, тем лучше, а для любви выбирай что-нибудь полегче, пока не найдешь ее - единственную. А ты, со своим мечтательным характером повесишь себе красивый чурбан в юбке.

Печатать Ганя больше не приходил, но встречаться с Линкиной приходилось часто.

Живая и мертвая вода

Жизнь родного поселка, пионерский отряд, библиотека, комсомол - все это были родники живой воды. Ганя подал заявление в комсомол, но его не приняли, советуя дождаться 16 лет. Литвинов говорил о его работе, но при голосовании он не получил большинства. Это обидело его и он перестал заходить в Цком.

Он учился в 7 классе школы, но среда здесь была слишком неоднородная. Учащиеся старших классов были приверженцы "Соколов" и бойскаутов, а младшие не могли противостоять им. Жизнь школы была тогда в распоряжении общего собрания, которое могло даже снять с работы того или иного педагога. Скоро в школе возник конфликт, виновником которого стал Ганя.

Ганя не учил математики. Не готовил уроков и отказывался от ответов. Математику преподавал молодой, красивый, умный человек Тарасов и все любили его как учителя и лучшего не желали. Ганя знал преподователя математики, когда он был офицером местной команды и дежурил со своими солдатами на охране крепостной тюрьмы. Когда учитель писал на доске формулу, Ганя видел руку, которая била его отца, стреляла в повстанцев и эта рука загораживала алгебру.

- Кротов, вы поняли?

- Нет.

- Почему вы не желаете учить математику?

- Вам откровенно сказать?

- Конечно.

- Сейчас, или наедине?

- Говорите сейчас.

И Ганя рассказал о том, какое впечатление на него производит рука.

- Я состою на учете в ГПУ и мне разрешили преподование, но если так, то я, конечно, уйду.

И учитель ушел из класса.

В школе поднялся бунт. Потребовали общее собрание и собрание потребовало возвращения учителя, а Гане посоветовали уйти из школы. Было много шума, диких сцен, едкой контрреволюционной шумихи, вынести решение собрание не смогло. Помогло выступление представителя ЦК РКСМ и предложение провалилось, но не решило конфликта.

На другой день Гане предложили зайти в ГПУ. Первый раз пришел сюда Ганя с тяжелой душой обвиняемого. Встретила его Линкина и представитель ЦК РКСМ Фадеев.

- Ну и наделал ты шума чертушко. Но все это к лучшему. Мы узнали лицо многих людей, которые были покрыты лаком лояльности., узнали учителя и его лучшие качества и то, что у вас в школе должна быть комсомольская ячейка, и ты - состоять в комсомоле, то есть узнали и свою ошибку. Теперь выводы:

Учитель хорош и старается отдать все нашему делу. Я понимаю твое чувство, но кроме чувства у большевика должен быть разум. У нас власть, у нас сила, но мало знаний. Речь Ленина ты знаешь. Нам надо учиться. Учиться даже у врагов. Понятно. Ты должен видеть прежде всего математику и полюбить того, кто дает тебе знания. Понятно?

В комнату вошел преподаватель математики.

- Вина, конечно, моя. Мне надо было отложить этот разговор или поговорить в учительской или наедине.

- Я советую вам понять друг друга и ликвидировать конфликт на общем собрании.

На собрании преподаватель обобщил суть конфликта, необходимость совместной борьбы за знания и строительство новой жизни.

Ганя был принят решением Цкома в комсомол как сын революционного работника и активный организатор пионерской работы.

Работа шла, охватывая все большее количество людей. Было много трудностей - не хватало самого необходимого. Тетради для 1-2 классов учителя доставали сами. В школе писали на оберточной бумаге.

Было много врагов, но они действовали или тайно, или демонстрировали свое презрение к новой жизни, или стояли в стороне.

Так, в день смерти Ленина многие устроили шумное катание на тройках. Не было одной трудности - борьбы вокруг коллектива. Прием в комсомол и партию был строгим, и звание пионера, комсомольца и коммуниста надо было заслужить работой.

Скоро над семьей Кротовых разразилась новая гроза. Трое детей умерли от дифтерита, Настя уехала в Оренбург учиться в Совпартшколу, выша замуж за самарского паренька курсанта Совпартшколы Акользина. Мать осталась одна с маленькой Клавой, Яковом и Юрой. Была активной делегаткой, посещала ликбез, участвовала в хоре.

Отец работал председателем ЕПО (единое потребительское общество), в правлении были простые мужики, которые боролись за каждую копейку.

Заплетнюк, отправляясь за товарами в Семипалатинск, запасался продуктами, не получая командировочных и суточных. Обратно он брал на себя роль сопровождающего. Но штат торговых специалистов не одобряли скопидонства, доказывая необходимость широкого коммерческого размаха, в связи с неоплатами. Яков заметил, что партия товаров исчезла, не дошла до коооператива, а дефицитный товар этой номенклатуры появился у Шафоростова, который проявил широкий размах торговли. Яков решил ехать в Семипалатинск для выяснения обстоятельств. Но на первом же ночлеге в с. Глубоком к нему подошел Шафоростов, предлагаая уладить дело миром. Разговор закончился свалкой и милиция ночью получила заявление жены Шафоростова, что Кротов ночью заманил ее мужа и застрелил с целью ограбления. Яков был арестован за убийство и ограбление.

Рабкрин сделал ревизию и обнаружил недостачу большой суммы и раскрыл махинации с передачей больших партий товаров нэпманам.

Было арестовано все правление.

Снова на улице на Ганю показывали пальцами. Но теперь у него были товарищи.

Через полгода состоялся суд. Яков и все правление было оправдано, но председатель Рабкрина Сухонов и некоторые работники ЕПО исчезли из города.

У Гани была новая группа товарищей - педтехникум. Там устраивались диспуты по вопросам морали, литературные суды.

Особенно хороши были концерты. Здесь Ганя впервые услышал игру на мандолине и гитаре братьев Турново - студентов педтехникума.

Было торжественное комсомольское собрание, посвященное дню парижской коммуны. Был заслушан доклад и должны были перейти к самодетельности, но в президиум поступила резолюция - явление необычайное для торжественного собрания. Какая может быть резолюция по поводу парижской коммуны. Вышел Иванусев и прочитал стихи о коммунарах и о том, что их "пробитое пулями знамя понесет в коммунизм комсомол..."

Студенты педтехникума имели большую комсомольскую организацию, которая задавала тон жизни педтехникума. Было много студентов "для кворума", но их не было заметно ни в чем.

Гане хотелось попасть в техникум, но мешал возраст, тогда он стал вольнослушателем и ничем не отличался от студентов. Это давало много знаний, которые подкреплялись практической работой. Комсомольская ячейка ходатайствовала о приеме Гани, его соглашались принять.

Но...

Так повелось в жизни Гани жить от "но" до "но". И путь его жизни напоминал кривую горячечного больного.

Для дальнейшей работы нужен перечень отпечатанных глав - Жду.

Пока даю пропущенные главы, потом будем сливать.

Когда закончу всю схему - начну отделку.

Шли больше замечаний, исправлений, указаний - они дороги мне (сделаю, конечно, по-своему).

Если бы Витька научился печатать! Дело пошло бы.

"Это есть наш последний..."

- Сынок, у меня просьба большая: скажи мне, как называется та песня, которую надысь  ваши мужики пели?

- Не помню какую. Мало ли они песен поют.

- Нет, это особая песня. Ее перед собранием пели. Грозная такая песня - слушаешь когда, мороз по коже идет. В ней еще поминают, что, мол нам ни бог, ни царь не нужен, неча на них надеяться, своими руками дело надо делать, что, мол, кто был последним нищим с господином сравняется.

- Это не песня, а гимн коммунистов. Называют его "Интернационал".

- Ин-цер-ни... слово то такое не выговоришь.

- Интернационал - это значит объединение всех наций, народов всего мира, которые, конечно, трудятся.

- Прошу я тебя, дорогой, перепиши ты мне слова этого, как его, инцернала. Ежели бумаги нет, так я вот казначейскую книжку принесла, в нее перепиши.

- Не надо. Я вам книжку со всеми революционными песнями дам.

- Да что ты. Как можно. Отец-то не заругает тебя. Чай дорогая она. А ежели что яичками или салом, или овощью какой могу отплатить.

- Песни революционные продавать нехорошо. Возьми так.

- Ой спасибо, родной! Все их выучу!

Как дорогую реликвию взяла женщина взяла женщина брошюру и прижала ее к груди.

В отряде наростала тревога. Банды дезертиров, кулацких сынков окружили село и ждали ночи, чтобы рсправиться с продотрядом.

- Эх, Ганек, как ты не к месту здесь сейчас. Грозное время. Захватят нас "зеленые" - смерть. ну мы-то отбиваться будем, а куда мне тебя деть? Надо подыскать тебе место, где можно спрятаться, а потом переждешь и выйдешь из села.

- Нет, папочка, у меня есть карабин. Стреляю я не хуже Юрьева.

- Я виноват, что взял тебя. Ждать хорошего не приходится. Давай попрощаемся. Я буду занят. Держись около Юрьева. Слушайся его.

Под вечер большая часть отряда собралась в комнате. У всех были суровые, сосредоточенные лица.

- Товарищи, наш отряд окружен. Враг озлоблен, но труслив, он ждет ночи, чтобы покончить с нами. Сдаваться нам нельзя. Нас ждет медленная мучительная смерть. Каждый должен понять, что смерть в бою - это лучшее для нас. Драться до последнего...

"Вставай, проклятьем заклейменный..."

Запел кто-то и отряд дружно подхватил слова гимна.

"Это есть наш последний и решительный бой..."

Глаза людей горели огнем вдохновенной веры. Никто не заметил, что в гуще мужских голосов звучит женский голос.

Пение кончилось, но в доме еще царила торжественная тишина. К столу подошла женщина с брошюрой революционных песен.

- Товарищи, зачем умирать... я придумала... знаю я их этих бандитов. От моего огорода идет лощина, которой легко пробраться к Иртышу. Все тяжелое оставьте и налегке подъехать к Иртышу, а там наши мужики примут.

- Это мы, матушка, и без тебя знаем. Но там стоит засада. Ввяжемся в бой, нас как куропаток перестреляют на открытом месте.

- С бандитами я улажу. Дорогу я знаю, выведу вас прямо к точке. Коня мне дайте, а с бандитами я мигом улажу. Есть у меня бутылка водки, покажу бандитам и скажу, что на стане привезли водку. Ни один не устоит, сорвутся, а мы тем часом проскочим, а дорога мне известна.

План вдовы был прост, как сама психология бандитов. Вид бутылки и рассказ о разливном море в штабе привели бандитов в неистовство. Женщина отдала им бутылку и каждый глотнул. Каждый ревниво-завистливо смотрел на того, кто прикладывался к бутылке. На восьмом человеке бутылка кончилась и остатки ее сверкнули, отскочив от камня.

- Нет братцы, это не порядок. Сами пьют, а мы здесь гнуса кормить будем. Айда в штаб.

- Сказал! Там офицер так тебя нагаем угостит, что похмеляться не захочешь.

- Так ведь мы захватим по бутылке и обратно. Все равно большевикам идти некуда.

- Да, хорошо перед боем хлебнуть. Трезвому в бой идти, что голому в церковь.

И бандиты ушли.

Отряд был готов. Женщина села на коня, осмотрелась.

- Ну, мужики, за мной. Значит, никто не даст нам избавленья, своей рукой добьемся.

Через два часа отряд был на берегу Иртыша. Люди сняли лишнюю одежду и вместе с винтовкой приторочили ее к седлу. В руках оставили револьверы. Женщина давала наставления:

- Коней пускайте за мной, направлять буду по стрежню. Впоперек не плыть, пока не одолеют стрежень. Утонут. За повод не деожитесь, за холку, а лучше за хвост. Помогайте рукой. Револьверы спрячьте. Мальцу надо руку к хвосту петлей закрепить. Ну, айда!

Лошади топтались на месте, храпели, не шли в воду, но вот лошадь женщины подстегнули и она хлопнулась в воду, за ней погнали Ганиного мастачка и лошади прыгнули в воду.

Лошади храпели и отфыркивались, то поднимали голову из воды, то почти скрывались под водой. Но вот передние ступили на твердое дно. Отряд был в безопасности. Женщина была огорчена и чуть не плакала.

- Не соблюла я книжку, что малец мне дал. Сушить придется.

- Ничего, мы тебе новую дадим.

Накипь

Через пять лет существования советской власти понадобилась чистка партии. Много накипи появилось в ней. Количество членов росло, но даже у старых коммунистов появились вывихи. Много накипело на партию и постороннего. Это было заметно и по комсомолу.

В первые годы в городе было 12 комсомольцев, на которых смотрели, как на избранных. Но комсомол рос и укреплялся. Уже "Соколы" далеко остались позади. В комсомол пошли толпами, в том числе сыновья торговцев, попов, чиновников, те, кто еще год тому назад с презрением смотрел на комсомольцев, писали пламенные заявления о своем желании "отдать жизнь", "горячо бороться", "работать на пользу трудового народа". За всей этой трескотней чаще всего скрывалось желание приспособиться к обстановке, получить работу или путевку в учебное заведение.

Так было и с партией. Хамелеон действительно становился бронзовым, тем более, что принадлежность к партии не угрожала больше отправкой на фронт и помогала служебному продвижению.

Появилась новая категория людей - старых коммунистов, которые работали в подполье, участвовали в боях гражданской войны, и увидев берега мирной жизни считали себя в праве устраивать себе красивую жизнь.

Начал меняться и военком Королев. Менялся он незаметно, без резкого перехода. Сперва у него появилась венгерка, широкие голифе из желтой кожи, шпоры с малиновым звоном и множество ремней переплетали его фигуру.

От ЧОНовцев и курсантов он теперь отличался, но все считали, что начальнику вроде так и положено. Правда, иногда товарищи посмеивались над ним, но Королев считал это простой завистью. Была и другая сила, которая толкала его в сторону от товарищей. Сила лести, подхалимства, угодничества людей, которые добивались его покровительства. Образованные люди восторгались его умом, изяществом его одежды, женщины восхищались его красотой и отвагой. Одуряющий фимиам Королев стал принимать за истину, поверил в свои исключительные способности и не терпел никаких возражений.

Забота о костюме была началом. Вскоре он занял обширную квартиру - особняк, обставив ее случайной реквизированной мебелью. Здесь была смесь стилей, но претендовало на роскошь.

Жена отказалась идти в эту квартиру и осталась в саманном домике с огородом и коровой. Но Королев и не огорчался - слишком нелепа она была бы среди этй обстановки.

Скоро нашлась у него подходящая подруга. Она выступала на концертах с пением романсов и цыганских песен. Прошлое ее терялось где-то в Омске, где она знала рестораны и дома знатных людей Омска.

Сцену она тотчас же оставила, чтобы заботиться об уюте такого ответственного работника, которому, безусловно, нужен был отдых в своем дому.

Когда в доме появилась прислуга, Королев поморщился, но подруга объяснила, что это не эксплуатация, а содружество с народом. Ведь он все силы отдает за счастье народа, так не может же он и дома колоть дрова и топить печь. Он должен отдохнуть, чтобы с новой силой бороться за счастье трудящихся.

Королеву казалось это естественным, иначе за что же боролись, тем более он - руководящий работник - вождь трудящихся в уездном масщтабе.

Но тут началась объявленная Лениным партийная чистка.

Чистку ответработники проходили в Народном доме при переполненном зале.

Когда председатель комиссии дал слово Королеву для самоотчета, он смело вышел к рампе, скрипя ремнями, звеня шпорами и оружием, но в зале послышался смех и кто-то громко сказал:

- Мальбрук в поход собрался.

- Товарищи, я не буду перечислять свои заслуги перед партией. Весь путь я прошел с вами и вся моя жизнь прошла на ваших глазах.

- Вот ты и расскажи нам о своей новой жизни. Что-то она на буржуйскую похожа.

- Считаю эту реплику демагогической. Очевидно кто-то хочет занять мое место. В боевой обстановке таких охотников не было, когда я с отрядами облазил весь Алтай, когда смерть за плечами ходила. Да тут много моих товарищей, с которыми у одного костра спали.

- А ведь ты не один ездил. Вон Юрьев как жил, так и живет. Заведует он Собезом и ждет, когда жить всем полегчает, а пока об инвалидах заботится.

Один за другим выходили товарищи, указывали ему на перерождение. Те, кто курил фимиамы, здесь молчали. Наконец вышел Юрьев.

- Я друг Королеву и буду говорить как друг. Я не хочу, чтобы т. Королев был потерян для партии. Нутро у него здоровое. Мы вместе сидели у костра, вмести мечтали о лучшей жизни для людей. Но парень сбился с пути. Отошел от товарищей и окружил себя подлабузниками, ну а они и внушили ему, что он вождь и жизнь ему полагается особенная. А надо бы ему к Ленину приглядеться. Как знали мы его в 1905 году одетым в "тройку", так до последнего времени ходил. Не искал он себе особых условий и ничем не выделял себя от людей...

...О своей квартире ты подумал, а вот детишкам ясли нужны. Их в твоем особняке десятка три поместить можно.

Когда Королеву дали заключительное слово, он вышел без ремней и оружия.

- Товарищи, спасибо за науку! Всыпали мне и поделом. Прошу вас оставить меня в партии, а я не сверну с Ленинской дороги. Давно я не слышал настоящей товарищеской речи, шептали мне всякое, а я уши развесил.

Не враг я Советской власти. Вот я товарищи и жить без партии не смогу. Куда мне от вас идти? Не к непманам же в болото, хотя в буржуазное я уже залез. Но вылезу, товарищи.

Королева оставили в партии, указав ему на бытовое перерождение.

А много ответственных работников выступали с красивой защитительной речью о своем быте и положили партбилет на стол комиссии.

Люди увидели, что от коммуниста требуют больше, чем от беспартийных. Требуют от него скромности, чистоты и преданности общему делу.

Многих партийцев заставила чистота пересмотреть свой путь.

Партия очищалась от накипи.

Война без демаркационной линии

Но позиционная война кончилась.

Сын соседки Боярчихи уехал и где-то работает почтовым служащим. Много появилось приезжих. Многие не просто нацепили красные банты, но сделались служащими советских учреждений.

Но кончилась ли война?

Нет.

Пашка Голубь поехал работать в Тарханку избачом и его нашли утром с распоротым животом. Мнгогие падали, сраженные выстрелом из обреза. Многие просыпались ночью в пылающем дому. Война продолжалась.

Война без околышей, погонов, лампасов и линии фронта. Сведения о жертвах белого террора не пугали, а звали к мести, а жизнь шла своим чередом. Так же работал клуб, ячейки, ликбезы, делегатские собрания.

Так было и в этот октябрьский день.

Ганя вернулся с матерью и отом с комсомольского вечера, где он участвовал в сценическом отрывке Всеволода Вишневского "Бронепоезд N - ". На лице его еще была крепко приклеена столярным клеем шерсть из овчины, не смыт грим.

Мать кипятила самовар и жарила яичницу, отец и сын сели на кушетку читать газету. Среди полной тишины раздался выстрел.

Отец моментально потушил лампу и кинулся к револьверу. Только теперь он заметил, что он ранен. Враг метился в висок, но пуля пробила бицепс правой руки, прошла по коже живота и пробила бедро левой ноги. Отец передал револьвер Гане.

- Пробирайся через чердак и беги в ГПУ.

Ночь была дождливая и темная. Но из дома он выбрался и через полчаса был в ГПУ. Дежурил Рогачев - Ганя сообщил о покушении на отца.

- Подожди, как твоя фамилия и почему под гримом?

Отряд выехал к Кротову. Захватили с собой врача. Но найти следов преступления не удалось. Несколько обысков не дали улик.

Отец и сын продолжали работать, но возвращались домой со взведенным револьвером. Весной кто-то снова стрелял из кустов и ГПУ рекомендовало Якову выехать в Оренбург. Пришлось покинуть родные места, товарищей, работу, которая расширялась, крепла, становилась интересной. Работу, которой приходилось много отдавать, но которая многое давала.

Лоскуты и железки

Я любил глядеть, как мама перебирала содержимое сундука. Вынималась плотно слежавшаяся одежда, и на дне сундука лежали в узелке лоскуты. Здесь были ярко-набивные обрезки холста, сар... (?), ситца и даже шелка. Мать с удовольствием рассказывала истории каждого лоскута, кому и когда шили рубашку, платье, когда подарил отец материал на платье и где она бывала в кашемировом или шелковом платье. Это были ее пунктиры жизни.

Иногда отец высыпал из ящиков железки и перебирал их. Здесь было много необходимых для работы шурупов, болтов, гаек, шайб, но были и ржавые куски рваного железа, свинцовые шарики, пули. Их отец осторожно откладывал в сторону и рассказывал их историю. Этот осколок сидел у него в шее, эта пуля вынута из ноги, этот шарик-шрапнель, он засел в плече. Это были пунктиры его жизни.

Вот и я сейчас перебираю яркие минуту, которые никому не нужны, платья из них не сошьешь, и каждый бросит его в мусор, но эти лоскуты воспоминаний о дружбе, работе, мечтах.

Вот и сейчас я вижу майский вечер на берегу Иртыша. Параход отходит в 12 часов, а наш группа товарищей сидит на обрывистом берегу. Прощания закончены, обещания писать подтверждены горячими клятвами, но долго еще ребята поют песни все подряд. Галя Дубинина прижалась к плечу. Вот приезжает Ольга Линкина. Она одета в юбку-ковбойку и изумительно грациозна. Наконец отец зовет Ганю. Он начинает прощаться с товарищами, к ним подъехала Линкина.

- Уступите мне паренька.

Линкина подвязывает повод к ноге коня и пускает его пастись, а они идут по горной ложбинке.

- Хочу попрощаться с тобой. Прощай. Помни старуху. Я внимательно следила за тобой. И боюсь за тебя. Живешь ты где-то между небом и землей. В садах Армиды. И видишь или лес из уродливых чудовищ, или нимф, фей. Робок ты с женщинами, хотя и волнуют тебя страсти. Мне надо бы пожалеть тебя и научить простому чувству. Вот и с Галиной ты млеешь, а она ждет, когда ты ее поцелуешь.

Мечта - хорошая вещь, она помогает тебе работать, но будет мешать тебе жить.

В Оренбурге будет работать Правдин. Во всех затруднительных случая в жизни обращайся к нему. Он и работу тебе подыщет.

Старася поближе держаться к нашим людям, простым рабочим, а то заманит тебя фальшивая красота жизни интеллигенции. Вообще боюсь, что погубит тебя красота. Особенно бойся красивых женщин. Они как идолы, привыкли к поклонению и требуют его. Редко среди них найдешь человека.

Больше часа бродили они. Говорила Ольга о педагогике, как она ее понимает, о литературе и вывихах Б. Пильняка, натурализме Гумилевского. Что можно изучать, что выкинуть.

Ну, прощай, ершик!

Конь плавно унес ее в сумрак городской улицы. Исчезал человек, который незаметно, но настойчиво руководил его воспитанием.

Можно было бы рассказать о первом поцелуе с Галей, которая по странным обстоятельствам оказалась недалеко от коня, о ребятах, которые дождались отхода парахода, притащившие 8 арбузов. О том как проплывали и исчезали знакомые родные места: братская могила, крепость, Ульба, укромные места рыбалки, могила отца. Исчезли к сожалению навсегда. А мне так хотелось побывать на родной земле, застроенной промышленными гигантами.

Крещение от воды и духа

Несколько дней бродил Ганя по улицам и окрестностям, приходя в восторг от курганов, караванов, караван-сарая, пока не попал в библиотеку. Ее богатство пленило его. Книги были новы для него, здесь он прочел Э. Синклера "400" и завороженный ее выразительностью, одну за другой поглощал "100 6/0", "Меня зовут плотник" до "Сильвии", пока не наткнулся на Джека Лондона и его "Мартина Идена", который волновал и звал идти к вершинам культуры не ради Руфи и не ради того, чтобы утопиться.

Когда Ганя вставал на учет в РК РЛКСМ, он получил назначение на работу вожатым в детколонию им. Парижской коммуны.

Работа с постоянным коллективом впервые встретилась ему и он оценил ее преимущество. Но мешали методические установки завуча, требовавшего плана, перечня мероприятий и соблюдения дистанции с воспитанниками. Два вожатых-воспитателя чередовались в одном коллективе. Каким тупым невеждой почувствовал он себя на этой работе. От него требовали знаний тезов, доминанто, педагогической оценки.

Ганя пошел к Правдину в ГПУ и сообщил ему о своей неспособности работать. Правдин расхохотался.

- Да ведь это все у тебя на Комендантке было, только названия ты не знал. Главное - иметь в виду человека, чувствовать его по самому себе. Вот что, пошлю я тебя в крытый отдел колонии, там почти твои ровестники, постарайся сжиться с ними, а то третьего педагога вытеснили. Им человек нужен, а не чиновник. Вот записка к директору, через неделю-другую придешь рассказать. Не торопись и дров не ломай.

Железную калитку в массивных воротах открыл охранник. Директор с револьвером прочитал зписку от Правдина с печатным штампом ГПУ.

- Вы сами-то не правонарушитель?

- Пока нет.

- Вот именно, "пока". Поработайте с ними - будете. Они старше вас, сильнее вас, энергии и фантазии хоть отбавляй. Оружие у вас есть?

- Нет.

- Без разрешения ГПУ я не могу выдать вам оружие.

- Мне оно не нужно.

- А если вам "темную" устроят, кто будет отвечать?

- Разрешите мне познакомиться с ребятами. Тогда я скажу, останусь ли я работать.

- Это, пожалуй, верно. Идите в комнату 26.

Темный длинный коридор, дверь закрыта на замок, в противоположном конце коридора - окно с решеткой. Двери на засове, но без замков. В комнатах слышатся песни от песен репертуара беспризорников до "Гоп со смыком". Комната 18, 20, 22, 24, 26. Ганя отодвинул засов и смело шагнул через порог. На него хлынула вода из опрокинутого ведра, соединенного веревкой с ручкой двери.

Раздался хохот.

Ганя неторопясь снял одежду, отжал ее и повесил на стенку кровати.

- Ты что, "блатной", мы ведь воспитателя ждали.

- Нет, я воспитатель и есть.

- Ф-ю-ю-ть! - свистнул рослый паренек лет 14. Как же ты нас воспитывать будешь, если теб Жорка в баранку согнуть может.

- А я не драться пришел, а помогать вам. Жизнь устраивать по новому будем.

- Помоги нам за ворота выйти, а уж жизнь мы сами устроим. Да ты дрожишь. Ложись сюда, да накройся одеялом.

Ганя лег. Около него уселись все 16 человек.

- Так какую жизнь устраивать будем?

- Я еще сам не знаю, только интересную, как у Мартина Идена.

- А кто это Мартин, "блатной".

Ганя начал рассказывать содержание прочитанной книги. Ребята замерли и впились в него глазами. Они горячо переживали содержание. На их лицах отражались эмоции: презрение к мяснику, восторг перед настойчивостью Идена, смеялись над первоначальным лексиконом Мартина, который, в отличие от книги, был явно блатным жаргоном. Когда услышали эпизод с "Масляным Блином", ребята пришли в восторг.

- Здорово! Не сдавайся! А он достигнет?

Когда принесли обед, ребята затихали. Сделали перерыв и снова плотное кольцо сомкнулось вокруг Гани и он видел выразительные человеческие лица.

Конец разочаровал ребят.

- Малахольный он. Надо было Мору пером "пощекотать", а ее... Э да что говорить. Такого парня сука сгубила!

- Не она виновата. Жизнь так устроена у буржуев, что они ценят не человека, а деньги.

Он рассказал "400".

Кончился ужин, прозвенел отбой, но никто не спал. Сдвинули койки и рассказ продолжался. Дежурный педагог вызвал Ганю и предупредил, что он не может разрешить ему ночевать в палате с правонарушителями. Почти за каждым из них числится "мокрое дело". Напрасно Гня убеждал дежурного.

Он зашел к ребятам, попрощался и пообещал, что он завтра придет пораньше и добьется разрешения ночевать с ними.

- Ты не "дрейфь", парень. "Корешом" нашим будешь, а насчет жизни обсудим вопрос.

Утром Ганя имел беседу с директором и завучем.

- Я не могу допустить панибратства с воспитанниками. Они перестанут вас уважать, если не изобьют, то будут вас за водкой посылать. Так авторитет не завоевывают.

- Но разрешите попробовать.

- И пробовать нечего. Педагогика - наука, и новости не нужны. Незачем открывать Америку.

Пришлось сходить к Правдину и рассказать ему. Правдин горячо поддержал.

- Правильно! Говори как с людьми, живи с ними запросто и незаметно гни свою линию. Я позвоню директору.

Когда Ганя пришел в колонию директор недовольно покосился на него.

- Если вы все вопросы решили согласовывать с оперуполномоченным, то избавьте меня от лишних разговоров.

Жизнь с коллективом налаживалась.

Когда Ганя предложил работать во время рассказов, ребята рассмеялись.

- И ты на "понт" берешь. Вот, мол, дескать оседлал жиганов, воду возить можно.

Вступился Жорка:

- Заткнись, сявка нечистая. Понимаешь директор ждет, что мы его пришьем, что не будет ему фарта в работе с нами, а мы покажем, что с людьми мы люди. Тащи работу и работать "на ять", а то душу выну.

Клеить конверты, конечно, нудная работа.

Говорили об отверженных Гюго, проводили аналогию с собой, но выхода не находили. Не век же конверты клеить. Если бы работа настоящая.

Кино в колонии не было. Ганя рассказывал содержание картин и ребята кое-как верили, но когда рассказал о Мандрене (французский Степан Разин) ребята не вытерпели.

- Рванем на волю, но картину эту посмотрим.

- А если я добьюсь разрешения?

- Ну да, добьешься у нашего "снеса".

- Добьюсь.

И Ганя опять спорил с директором, пошел к Правдину, с ним пошли к начальнику. Начальник внимательно выслушал, расспрашивал о всех подробностях и говорил оживленно.

- Давай Гаврюша попробуем, а чтобы не тебе одному рисковать, я сам поручусь. Иди, я позвоню.

Директор был явно недоволен.

- Извините, но это похоже на ябеду. Если вы считаете меня плохим директором, то ставьте сразу вопрос о снятии меня, а зачем так часто ходить с доносами.

Три пятьдесят швырнул, не требуя расписки.

Я не знаю, как готовились богачи на бал, а колонистам понадобилось 8 часов, чтобы привести себя в порядок. Ганя с Жоркой следили за билетами.

- Эх чорт возьми. Вот было дело. Сколько карманов видел и мог спроста "кошел" потянуть, а не взял. Пришлось руки в свои карманы поглубже сунуть, а кошельки аж пищат по мне просятся.

К десятичасовому колонисты прибыли в "Аполло", заняли места и чуть не оскандалились. Один колонист поднялся и отвесил другому полновесную затрещину. Когда подошла билетерша, Сурков самым невинным голосом сказал, потирая шею.

- Это мы шутя. Но мы больше не будем. Просто невоспитанный человек, не знает как себя в кино вести.

- Но имей в виду, падла, я тебе эти семечки в кожу забью, как сапожные гвозди.

После кино Ганя предложил:

- Идите в колонию сами, а здесь мой дом близко на Деевской площади.

Ганя уже ложился спать, когда к нему постучали в окно.

- Что случилось?

- Ничего, не волнуйся. Просто привратник не пускает без воспитателя.

- Я говорю, пойдем на вокзал, там переждем до утра.

- Знаю я твой вокзал. Может они нарочно "на понт" нас берут, чтобы завтра начальнику разрисовать какую "малину" мы устроили.

Гане пришлось ночевать в колонии.

Глава будет переработана (как и все)

Разговор начался с татуировки. Что такое КИМ. Каков у комсомольца путь.

Перейти к следующей главе