Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
ВОСПОМИНАНИЯ
К оглавлению
М. Алданов
КУТУЗОВ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Памяти кн. Г. Е. Львова, сконч. 6 марта Отрывки
В кн. Георгии Евгеньевиче Львове отсутствовали те человеческие недостатки, которые нужны для того, чтобы быть политическим деятелем, — и политическим деятелем он, конечно, не был, по крайней мере в том смысле, в каком на протяжении тысячелетий понимается это слово. Так не был, разумеется, и не мог быть полководцем генерал, изображенный в "Войне и мире" под именем Кутузова.
Исторический генерал Кутузов, придворный интриган, собственноручно приносивший кофе в постельку фавориту Екатерины, обыгрывавший до разорения в карты молодых людей, не очень похож на Кутузова "Войны и мира" (которого имеет в виду заглавие настоящей статьи). Однако Толстой, глубокий знаток эпохи, знал, что делал. В фигуре фаталиста, насильственно помещенной в центре апокалиптических событий, не задет ли, не угадан ли хоть отчасти таинственный "смысл русской истории"?
Я знал покойного Г. Е. Львова не близко, но достаточно для того, чтобы видеть, как мало этот очень сложный человек был похож на шаблонное изображение, которое сложилось о нем у большинства современников.
"Типичный земец"... "запоздавший шестидесятник"... кн. Львов был всей жизнью связан с земской работой, но в нем не было решительно ничего от "типичного земца". Едва ли он даже любил земство: сомнение в этом я слышал и от одного из самых близких к нему людей. С тем, что обычно разумеют, говоря о шестидесятниках, у него не
279
было ровно ничего общего, и ничего общего с этим не имели три главные влияния (все три не книжные, а личные), прошедшие через его жизнь и так странно в ней сочетавшиеся: Л. Н. Толстой, Д. Н. Шипов, Оптина Пустынь...
Его часто обвиняли в слабости воли, в недостатке твердости и мужества. Первое верно лишь в очень условном смысле, второе совершенно неверно. Биограф Георгия Евгеньевича в свое время расскажет, что был в его жизни (еще до революции) момент, когда он без колебания поставил на карту свою голову. Биограф расскажет и о бесстрашии, которое проявил кн. Львов в 1918 году в большевистской тюрьме, ежедневно ожидая смерти.
Еще чаще обвиняли его в незнании людей, в неумении разбираться в них. Между тем на самом деле он обладал совершенно исключительной проницательностью, которая сделала бы честь большому писателю. Он видел людей насквозь, но не всегда это показывал и не всегда — в силу общего своего фаталистического мировоззрения — делал выводы, которые, казалось бы, напрашивались из его суждений. В пору величайшей популярности Вильсона он — после первой встречи — сказал о покойном президенте то, что тогда было ересью, а через полгода стало общим местом. Кн. Г. Е. Львов был на редкость умен, но ум его был не "блестящий", не показной и не книжный. Деловые люди (всех родов дела), сталкиваясь с Георгием Евгеньевичем, вероятно, часто уносили в душе приятное сознание своего умственного над ним превосходства — и очень многие из них при этом ошибались самым печальным для себя образом.
Не было в кн. Львове и следов наивности и простодушия, над которыми принято было потешаться в правых политических кругах: он был, при крайней своей сдержанности, очень хитрый человек в лучшем смысле этого слова — в лучшем потому, что никакие личные цели и интересы за его хитростью никогда не скрывались... Слишком часто политические деятели говорят (или "восклица-
ют"), что против воли принимают власть, как посланный им тяжелый крест: не так давно, явно преувеличивая человеческую глупость, заявил это сам Муссолини. Г. Е. Львов никогда не восклицал о кресте выпавшей на его долю власти — и именно по отношению к нему эта фраза была совершенно точным выражением истины.
..."Мы можем почитать себя счастливейшими людьми, поколение наше попало в наисчастливейший период русской истории"...
"Свобода, пусть отчаятся другие, я никогда в тебе не усомнюсь!"
Так говорил он в своей известной речи. Но когда же он это говорил? Не 2-го, не 3-го марта, а 27-го апреля, то есть после поражения на Стоходе, почти одновременно с прощальной речью А. И. Гучкова ("только чудо может спасти Россию")... Наивными оптимистами в апреле 1917 года уже не были и гимназисты. Глава Временного правительства говорил так, потому что видел в этом свой долг.
...Quand le mal est certain,
La plainte ni la peur ne changent le destin '.
Мне известно, что Георгий Евгеньевич на третий день после революции был уверен в полном ее крушении. Кутузов перед самым оставлением Москвы заявляет, что Москва сдана не будет... Это оптимизм прагматический.
И тем не менее кн. Львов говорил искренно: как и некоторые другие политические деятели 1917 года, он оставался оптимистом — в перспективе десятилетий. Была условная правда в его словах, уже тогда звучавших почти такой же горькой насмешкой, как ныне...
1 Когда зло несомненно, ни мольба, ни страх не изменят судь- /
бу - (фр.).
280
281
Революция всегда начинается с титулованного аристократа: граф Мирабо или маркиз Лафайет, лорд Аргайль или князь Понятовский, принц Макс Баденский или граф 1/ Карольи...
Этот прямой рюрикович, потомок князей ярославских, не очень жаловал все "дворянское". Из аристократии, старой и новой, вышло немало левых политических деятелей. Очень немногие из них совершенно забыли о своем происхождении; громадное большинство — из тех, кого я знал, — любили при случае о нем упомянуть. Знатное происхождение ведет к политическому радикализму. В князе Георгии Евгеньевиче этой рисовки не было и следа — он просто ее не понял бы. Зато он гордился тем, что из их J рода вышло четыре святых...
В будущей России для людей его душевного и умственного склада я никакого места себе не представляю.
Часто говорят о мужицком складе его ума и характера. Едва ли это верно. Очень счастливой страной была бы Россия, если б преобладающая часть ее населения обладала хоть в зародыше душевным аристократизмом кн. Львова. Но он был, несомненно, по духу своему человек не городской. Когда у него выдавалось несколько свободных дней, он уходил из Парижа пешком в деревню и V нанимался там в батраки. Французские крестьяне бывали очень довольны его работой. Если б Г. Е. сказал им, что он князь и бывший глава правительства, они, вероятно, тотчас бы послали за полицией и арестовали его как самозванца...
Думаю, что в кругу политических деятелей он очень скучал. В пору эмиграции, в посольстве, князь, говорили мне, часами молча просиживал у выходившего в сад ок-
282
на... Быть может, вспоминал свой знаменитый яблочный ' сад: он с гордостью рассказывал, что Елисеев у него по-1 купал яблоки.
В Политическом совещании, правда, и обстановка была такая: вероятно, чувствовалось, что Совещание совещается, но если б и не совещалось, то большой беды не произошло бы. Знаменитый оратор, один из лучших в Европе, говорил и при этом себя слушал, как всегда с удовольствием себя слушают знаменитые ораторы. Бывший царский сановник, недовольный непривычным обществом либералов и революционеров, еще более — непривычной неучтивостью официальной Европы, раздражался и говорил неприятности либералам, революционерам и представителям Европы. Знаменитый авантюрист, помесь Каза-новы с Хлопушей, тщательно следил за своими пережива- • ниями демонической личности и романиста.
В пору Парижской конференции мира кн. Львов встречался с вершителями судеб человечества. Быть может, самой красочной картинкой этой изумительной политической ярмарки была именно "встреча России с Европой". Одну сторону представляли Клемансо и Ллойд-Джордж, другую — Г. Е. Львов и Н. В. Чайковский!.. Разговоры, вопреки обычаю, происходили без переводчика-лингвиста; но был, собственно, настоятельно необходим нравственный переводчик, какой-то Каммерленк от морали: ибо как могли эти люди найти общий язык?
"Россия не понимала Европу, Европа не понимала Россию"...
Тем не менее Клемансо, в котором искушенный опытом людей мизантроп дополняется романистом и драма-
1 Так в тексте. — Прим. ред.
283
тургом, говорил впоследствии, что кн. Львов весьма замечательный.
человек
То ли дело — соотечественники...
"Кого общий голос обвиняет ныне в темных денежных делах? Старое царское правительство? Нет, оно по следствию оказалось белее снега. Обвиняют излюбленного человека общественности, главу Временного правительства, — обвиняют князя Львова"...
Сказано это в органе серьезном, в толстом "консервативном" журнале, в "Русской летописи" (издание "Русского очага" в Париже, книга шестая, стр. 10).
Милые строки эти напоминают мне, как в 1918 году советская печать обвиняла генерала Корнилова — в трусости. "Une trouvaille,", — говорят в таких случаях французы... Через руки Львова, в свое время отказавшегося от личного состояния, прошли еще до революции сотни миллионов. После его кончины оказалось, что похоронить как следует бывшего главу правительства не на что... Поистине глубокая политическая бездарность нужна была для того, чтобы из всех возможных аргументов против врага выбрать такой, которому даже дурак не поверит.
А впрочем, дурак, может быть, и поверит.*
1 Находка - (фр.).
* Текст печатается с сокращениями по газете "Последние новости", Париж, 1925, март.
