Яков Кротов

СВОЙСТВА БЕЗ ЧЕЛОВЕКА

РУКИ ИЛИ ПОСРЕДНИК

ПОСРЕДНИК КАК ПРОФЕССИЯ

Все «публичные профессии» можно распределить по тому, насколько вежливыми или суровыми должны быть «профессионалы». На одном полюсе продающие. Они должны быть безусловно и предельно любезны к покупателю. На противоположном полюсе охраняющие порядок. Они должны быть строгими.

Заметим на тех, кто строгость отождествляет с грубостью, что невежливыми и грубыми не должен быть никто. «Строгость» есть линия, прочерченная хорошо отточенным карандашом. «Грубость» есть удар ножом.

Принцип распределения легче понять, если обратить внимание на разное отношение к идеалу врача и священника. Казалось бы, оба имеют дело с больным человеком. Однако, идеальный врач лишь чуть менее строг, чем полицейский.

Слишком ласковый врач подозрителен: не компенсирует ли нежность недостаток профессионализма? Вот медсестра – пожалуйста, будь будет ласкова. Доктор же должен быть гностик, и пресовершенный. Он – знает невидимый идеал и видит насквозь реальность, а это требует напряжения.

Неласковый или хотя бы недобрый священник вызывает недоумение. Ведь к нему приходит больной духовно, а духовная болезнь принципиально отлична от физической. Сердце лечат железом, дух лечат сердцем.

Раздражительность врачей и священников обычно вызвана путаницей. К священнику идут те, кому прямая дорога к врачу, и не всегда к психиатру, иногда достаточно зуб подлечить. А иногда человек, который отстаивает своё право и даже долг выстраивать отношения с Богом в одиночестве, идёт – нет, не в храм, а в больницу, но всё-таки именно потому, что одиночество во многих отношениях патология. Однако, это не телесная патология, и врач брезгливо отодвигается от пациента, который пытается вступить с ним в отношения, уместные лишь в семье («малой Церкви») или в религиозной общине.

Священник ближе к продавцу (и церкви постоянно тяготеют к превращению в пункты торговли благодатью), врач ближе к полицейскому. Полицейский поддерживает порядок внешний по отношению к личности, установленный коллективом. Продавец помогает личности поддерживать порядок внутренний, индивидуальный. Вещи приобретаются, чтобы стать частью личного пространства.

Мебель – горы, одежда – облака, посуда – деревья того маленького космоса, что каждый человек создаёт для себя.

Потребительство в религии плохо, но «потребительство» - такое отношение к религии, когда человек не сам отвечает на вопрос о Боге, а либо наследует от родителей имущество, либо покупает готовый комплект, не задумываясь над тем, всё ли в этом комплекте хорошо. Понятно, что уличные торговцы не будут продавать настоящие бриллианты. Менее очевидно, что в роскошном огромном храме могут всучивать подделки, а вот уличный проповедник как раз может предложить Того, Кого надо. Государство может и должно контролировать торговлю материальную, а в сфере религии именно государство по определению является самым опасным контролёром, контрабандистом и фальшивомонетчиком.

Далеко не все внешне «публичные профессии» являются именно публичными – то есть, обращёнными к публике. Военные имеют дело с людьми, но они, в отличие от полицейский, не охраняют порядок, а разрушают его, причём профессионально. Убийство человека есть такое нарушение порядка, в сравнении с которым любой иной беспорядок предпочтителен. С другой стороны, журналисты, общающиеся с множеством людей, являются стороной абсолютно пассивной. Они всего лишь микрофоны, передающие сообщения. Претензии к журналистом справедливы, насколько это претензии к качеству микрофона, да только обычно это претензии описываются максимой «неча на зеркало пенять». Особенно, если в этом зеркале отражается превознесённый тобою диктатор.

Не является частью этого спектра учитель. Ведь учитель адресуется не к человеку, а к ребёнку, к недочеловеку. Именно поэтому Иисус приказывал апостолам не считать себя учителями, скорее уж считать себя ногомойщиками. Учитель ниже того этажа, на котором человек – взрослый, совершеннолетний человек – живёт. Он готовит к жизни на этом этаже, не более.

Не является частью этого спектра и миротворец, хотя и продавцы, и священники, и врачи с полицейскими в какой-то степени участвуют в установлении и поддержании мира. Миротворчество вообще не может быть профессией, как не может быть профессией еда. Хотя бывают дегустаторы, как бывают дипломаты. Миротворчество есть жизненная функция каждого человека, принципиально важная для существования самого человека, как важны для него дыхание и любовь.

ОТКРЫТОСТЬ

Человек тогда невидим, когда прозрачен для окружающих. Физиологическая прозрачность важна для тех, кто боится убивающих тело или сам хочет поработить чужое тело. Вожделеннее и доступнее информационная прозрачность. Чем более человек сообщает о себе, тем более он свободен - если он сообщает это свободно и свободным.

Тоталитаризм пытается добиться информационной прозрачности, чтобы поработить и тем самым победить рабство порабощающего. Диктатор непрозрачен абсолютно и, как всякий рабовладелец, он и абсолютный раб. Диктаторы иногда этим пользуются, жалуясь на жизнь. Их жалобы плохи не лживы - они эгоистичны.

Человек рабский боится прозрачности как дикарь фотографирования. Это страх, что знание будет использовано во вред тебе. В пределе это приводит к тому, что у человека два имени - одно секретное, никогда не используемое, второе общедоступное. Суетливая вера в то, что знание о ближнем есть власть над ближним, есть сила руководить им, основана на суеверном представлении о человеке как существе безнадёжно порочном во всём, неспособном к добру, существе, которое нуждается лишь в руководстве, а не в творчестве. Это суеверие опровергается тем, что оно всегда обращено на посторонних, никогда не на того, кто хочет власти. О себе каждый знает, что он больше, сложнее и лучше суммы своих грехов и добродетелей.

Открытость, передача о себе знания в руки другого может уничтожить тело человека, но не человека. Более того, открытость не всегда освобождает внешне, но всегда - внутренне. Она делает человека - человеком. Человек призван к информационной прозрачности. Открытие себя похоже на археологические раскопки: нельзя добраться до глубины, не сняв верхних слоёв земли. Человек открытый выносит вовне то, что мешает добраться до своей глубины. Во всяком случае, человек, озабоченный секретностью, закрывается сам для себя.

*

Парность органов восприятия впечатлений (уши, ноздри, глаза, руки, ноги) издревле противопоставляли непарности органов, производящих впечатления (и не только) - языка и... и "второго языка". Или "нижнего языка"? Неважно, важна потребность в гармонии и, увы, отсутствие гармонии. Нормально поддерживать равновесие в общение, отвечая визитом на визит, поклоном на поклон, письмом на письмо. Очень много людей - особенно в таких травмированных странах как Россия - живёт иначе.

Многие понимают общение просто: "Когда ты ко мне приедешь? Мы уже полгода не виделись!" Моя община, моя семья, моя страна, - всё это оказывается так важно, таким пупом мироздания, что окружающие просто обязаны ими интересоваться, их посещать, за ними следить. Ответного интереса не предполагается - разве есть еще общины, семьи, страны, которые так же интересны, как моя? Это открытость односторонняя, в физическом мире вещь немыслимая, а в психологическом - запросто. Хотя - бывали чернильцы-невыливайки...

Другая противоположность - одностороняя закрытость, когда человек к себе в дом не пригласит никогда-никого, но будет очень обижаться, что его не приглашают, не зовут, не привечают.

Выход простой, механический - просто соблюдать правила этикета, вежливости, поддерживать баланс общения. Конечно, лучше, чтобы это с детства было навыком - именно поэтому тоталитарная система так старательная контролировала воспитание детей, разрушая социальные навыки на корню. Есть и другой выход - человеческий, а есть и духовный, но они именно в силу своей человечности и духовности навязыванию не подлежат.

*

Лев Айзерман (Известия, 17.5.3) об открытости - как качестве вопроса: темы сочинений носят закрытый характер - наводящий. Например, закрытая тема, аморальная: "За что я люблю Маяковского?" . Открытая тема: "Согласен ли ты с изречением "В жизни всегда есть место подвигу". Прозрачная тема: "Шариков - вина или беда профессора Преображенского?" Любопытно: открытость - оптическое явление. Прозрачен дверной проем, если дверь открыта. Христианство закрыто, когда утверждается, что Бога нельзя не любит, вопрос лишь в том - за что. Иисус, кстати, просит держать дверь открытой, а где видит закрытую дверь - стоит и стучит.

"Потребительское" общество породило в ХIX столетии открытку. Тысячелетиями человечество совершенствовало способы засекречивания информации, организации переписки таким образом, чтобы никто посторонний не мог в неё заглянуть. И вдруг - открытка. Конечно, большинство открыток содержат в себе такое банальное содержание, что читать открытку неинтересно даже тому, кому она адресована. Но бывают ведь и чрезвычайно интимные, а всё-таки открытые письма. В конце концов, открытки - лишь малая часть той открытости, которая отличает современное цивилизованное общество от всех прочих.

Открытость удобна в открытом обществе. Не запирать двери - удобно там, где нет воров. В открытом обществе нет психологических посягновений на чужое: там не войдут в открытую дверь, в открытую душу без позволения. Да и с позволения не войдут, остерегутся, ибо душу открывают не для того, чтобы в неё входили, а чтобы выйти из себя и встретиться с другим человеком в какой-то невидимой точке на нейтральной территории.

В закрытом обществе - в восточном обществе, что уж греха таить - открытость может превратить жизнь человека в кошмар. В закрытом обществе отсутствует цивилизованность как деликатность, щепетильность, уважение к чужому. Тут надо либо придерживаться политики "узкого фасада", притворяться бедняком, или надменным, или неприступным, либо быть готовым к тому, что в открытую душу будут плевать и гадить походя, просто потому, что она открыта. В закрытом обществе наибольшее возмущение вызывает открытый для посещения дворец, где так чисто, что "плюнуть некуда". Впрочем, плюют - если нет рядом смотрителя.

Конечно, русское общество переходное, в нём открытость и закрытость перемешаны, при господстве, безусловно, закрытости. Именно поэтому открытость тут тяжела. С другой стороны, "блаженны плачущие": не тому хорошо, кто ожесточился и забаррикадировался от других до такой степени, что его никто не посмеет довести до слёз, а тому хорошо, кто всё-таки не закрывается, даже будучи оплёванным - и именно потому в него плюнут, что накопилось много слюны, которую не смеют выплюнуть на важничающих.

Открытость (откровенность) и замкнутость - пронизывает каждого человека и пронизывают разом. В церковной истории их сосуществование особенно пряно, потому что сама Церковь есть плод максимальной открытости, открытости Самого Бога - Откровения. И одновременно Церковь совершенно чёткая, даже материальная ограда, в которой содержится откровение. Парадоксального здесь не больше, чем в том факте, что посылают другу бумажную открытку, а не собственное, к примеру, ухо.

Христос открыл все, что только можно открыть человеку, почему сразу потеряли смысл всевозможные закрышки, которыми люди обставили религию. Прежде всего, потерял смысл закон, и апостол Павел уже боролся с идеей: "Раз Бог есть, то все позволено" - речь, конечно, идет именно о Боге и Господе Иисусе Христе, вера просто в Бога Творца как раз вынуждена была стоять на запретах. Павел не отрицал, что все позволено тому, кого Христос освободил от рабства греху, но он отрицал, что все полезно.

Логика вседозволенности проста. Например, один из руководителей движения "Семья любви" (бывшие "дети Бога", обвинявшиеся в развращении малолетних и промискуитете) объяснял, что малолетних они не развращают, блудом не занимаются, но что иногда, только среди "своих" секс действительно может стать выражением любви не только к супруге, но и к единоверцу. Но апостол Павел разве не сказал: "Берегитесь, чтобы свобода ваша не послужила соблазном для немощных ... Если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек"? Если уж от котлетки иногда надо отказаться, то уж от объятий... "Не подавайте соблазна ни иудеям, ни еллинам, ни церкви Божией, - писал Павел, - так, как и я угождаю всем во всем, ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись".

Редчайший случай: на эту цитату из Библии руководитель "Семьи любви" - американец со вполне протестантским складом ума - ответил не Библией, не своим её толкованием, а светской притчей об отце, сыне и осле. Купил отец осла, посадил на него сына - а кто-то и сделал замечание: нехорошо младшему сидеть, когда старший стоит. Сел на осла отец - кто-то возмутился: здоровенный мужик слабенького мальчика согнал. В общем, потащили они осла на своем горбу... Так максимальная открытость рождает максимальную закрытость: человек закрывается от мнения окружающих, ему важны лишь члены его сообщества. На всякий чих не наздравствуешься... Собака лает, караван идет... Умного не соблазнишь, дурака не жалко... Или: хороший человек не соблазнится, плохой соблазнится и тогда, когда повода для соблазна нет.

Так рождается то дивное состояние, которое так замечательно выразил крестьянин в фильме "Чапаев": "Белые пришли - грабют, красные пришли - грабют... Куды християнину податься?..." Открывать другим душу, спрашивать их мнения и учитывать его или игнорировать? С одной стороны, ужасно плохо, когда тебя ставят ни во что и игнорируют, с другой стороны - если Господь станет опрашивать всех и каждого, стоит ли Ему приходить второй раз, приходить во славе и судейской мантии, то, пожалуй, Второго Пришествия вообще никогда не будет. Но с одной стороны, разве не потому Господь откладывает Свое возвращение, что всех и каждого невидимо опрашивает Его Дух, опрашивает, окатывая и вдохновляя, опрашивает, наблюдая, как распоряжаются люди вдохновением и благодатью? А с другой стороны, Бог идет Своим путем, тернистым и ухабистым, и не Его забота выравнивать этот путь, а людская. И не Христос виноват в том, что Иуда повесился - хотя, если бы Христос не пришел, то Иуда, глядишь, не повесился бы, а разбогател бы или стал национальным героем.

Единственный соблазн, который в этой безвыходной ситуации отвергнуть легко - соблазн цифры. Один православный определил секту как "группку людей, которые думают, что они одни спасутся". А если не группка, а группа, группища, да если целая нация думает про себя, что только она - всех милее и белее? А если всё человечество единогласно решит, что без Бога лучше? Сектой, тоталитарной сектой может быть и народ, и конфессия, и вся Земля. Привкус сектантства молниеносно появляется и там, где двое-трое, и там, где два-три миллиарда, - неважно, он появляется всюду, где собравшиеся перестают обращаться внимание на мнение окружающих (или Самого Бога), делают во имя Христово или антихристово то или другое, но, во всяком случае, перерезают какую-то невидимую пуповину, соединяющую между собою всех людей.

Замкнутость отвратительна и в частной жизни, и в политической, замкнутость есть суть тоталитаризма и клерикализма, когда какая-то часть общества завертывается в темную неизвестность, недоступность остальным - и при этом претендует быть максимально всем открытым. Замкнутость - это когда все хором кричать о несправедливости, но совершающий несправедливость вовсе никого не слышит. Хуже этого - только открытость несправедливого, преступника, грешника, когда человек вместо покаяния выворачивает миру свое нутро, свои эмоции и требует принять их в качестве оправдания и доказательства своей благости.

Обычно с открытостью борются открытостью, на замкнутость отвечают замкнутостью. Всё это напрасный труд. К примеру, царь игнорирует мнение своих подданных; что же? им кричать под окнами дворца об этом, называя его мерзавцем? или им повернуться к власти спиной и ее игнорировать, как она игнорирует его? Оба пути бесперспективны; первый рождает революционеров, второй - подонков.

Невозможно жить наружу, постоянно оправдываясь, хамелеонски изменяясь, отказываясь от Истины ради спокойствия окружающих или визгливо вступаясь за Истину только ради внимания друзей, соседей, собратьев. Но невозможно и жить внутрь, ведь самоизоляция, какими бы идеями она ни оправдывалась, проповедует презрение к людям: соседям, подчиненным, родственникам, пасомым. Надо осознать обе эти невозможности, вывариться в них и изнемочь, поразиться, как мог апостол Павел быть "всем для всех", не переставая быть проповедником Христа и именно Христа, чтобы понять: нет выхода логического, нет поведенского стереотипа и сценария, который может выручить. Есть единственное, евангельское: "Невозможное человекам - возможно Богу", и есть свидетельство апостола о том, что эта невозможная возможность действительно осуществляется, когда, если и насколько мы идем к Богу через Христа. "Куда христианину податься", как не за Христом? И недаром Павел, сказав, что он готов мяса не есть вовек, докончил все-таки не рецептов воздержания, а: "Подражайте мне, как я подражаю Христу".

Бог стал человеком, хотя это невозможно и соблазн, Христос остается среди нас и все же не смущает никого, хотя не всех привлекает (чем и отличается от христиан), Иисус любит, и только Его любовь показывает, как вырваться из ловушки, в которой и замкнутым, и открытым быть одинаково опасно и порочно: любить чисто, без малейшей мысли о собственной персоне и выгоде, любить другого ради другого и Бога, и каждый свой новый шаг совершать вослед Христу, а не привычке и человеческим стереотипам.

Открытость есть состояние духовной обнажённости. В Раю открытость — единственно мыслимое состояние, на земле открытость часто признак адского разврата. Библия осуждает Хама, открывшего наготу Ноя, но не считает нужным говорить об отцах, не скрывающих своей наготы от детей, потому что хамство детей — порок, но хамство отцов есть нечто неизмеримо более скверное, содомское. Среди сексуальных расстройств есть эксгибиционизм — выставление наружу половых органов, того, что должно быть скрыто. Тут уже открытость переходит в откровенность, становится агрессивной, навязчивой и вдвойне предосудительной. Но ведь порнографические открытки запрещено продавать, - вот и весь ответ тем, кто под предлогом охраны нравственности попытается запретить все открытки вообще и вернуть общество и душу в закрытое состояние.

ОБЩИТЕЛЬНОСТЬ

См. также общение.

БЛАЖЕН МУЖ, ИЖЕ НЕ БРЮЗЖЕ

Более всего разрушают человека и убивает время жалобы не безумные действия деспотизма, на идиотские движения коррумпированных чиновничьих систем. Даже сплетни простительнее холопского нытья. Уж я-то много ныл и жаловался, я-то знаю!!! Я достиг вершин в этом спорте и с вершины категорически предупреждаю: далее дороги нет - обрыв, пропасть, дороги. Может, из сора стихи и вырастают, но из ресентимента, канюченья не образуется даже сор, как из предохранительного клапана не сделать колодца.

Есть ситуции, где развращённость власти трагична. Когда люди умирают от болезней, вполне излечимых, только потому, что власть потратила больничные деньги на войну или (чаще) просто выкинула на ветер и немножко себе в карман, - это смерть. С таким не шутят. Но и на смерть и не жалуются. Со смертью - во всяком случае, такой - сражаются. Смерть миллионами кусочков разлетается по миру, словно осколки зеркала, и вонзается в человеческую жизнь - вот ребёнок упал в неогороженный люк и сварился в кипятке, вот старику не хватило на лекарства, вот силовик толкнул пожилую женщину и та умерла спустя неделю...

Есть ситуации, где развращённость власти безобидна. Например, в Церкви. Конечно, церковная власть пытается нагнетать ужасу, пугать вечными муками и ещё немножечко милицией, но всё же сегодня - вот счастье! - человек может не ныть на идиотизм и развращённость церковных лидеров, а тихо и спокойно отойти в сторону и начать жить в Церкви заново. Он недолго будет один, если он действительно отойдёт не для того, чтобы удобнее было плеваться, а чтобы сподручнее было жить со Христом. Иногда "отойти в сторону" означает выйти за пределы конкретной церковной организации, иногда - нет. Тут заранее решения не существует, вопреки тому, что утверждает церковная бюрократия, тут надо каждый раз заново решать - и с Богом решать, а не с начальством и не со своим самолюбием.

Большинство жизненных ситуаций лежат посередине. В основном развращает не та власть, которая извне, а та власть, которая внутри человека. На эту власть никто не брюзжит, её действий никто не обсуждает, ею просто пользуются, да ещё и наслаждаются. Именно эта власть приводит к тому, что брат восстаёт на брата - это не Государство и не Религия виноваты. Личная власть каждого человека - причина, что не избегает поговорить с соседом. Хочет им командовать. Иногда люди ссылаются на то, что боятся какой-то деспотической внешней власти ("страха ради иудейска"), но обычно эти ссылки обман, часто - самообман. Деспотизм, конечно, случается, но если уж очень захочется человеку что-то сделать - никакой деспотизм не помешает. Тогда заканчивается проклятье власти и начинается жизнь, когда человек освободит в себе волю к общению, тогда и начнёт разговаривать и договариваться с другим.

СНИСХОДИТЕЛЬНОСТЬ (ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ)

«Внутри каждого взрослого прячется испуганный ребёнок», - сказал один психолог. Видимо, к психологам идут именно те, у кого внутри испуганный ребёнок. Вообще же предостаточно людей, у которых испуганный ребёнок снаружи, а в нём заточен взрослый. Об этом очаровательный рассказ Бредбери «Детская площадка»: каким-то чудом родитель, тревожно разглядывающий жестокие игры детей, оказывается внутри собственного сына, принимая на себя все удары.

Человек может быть вполне гармоничным телесно, душевно, духовно, но редко когда эти три гармонии согласованы друг с другом. Это стало наглядно – в буквальном смысле слова – проявляться в информационную эпоху, когда чаще общаются не лично, а заочно, через тексты. Знакомство по переписке – лотерея. Иной человек при личной встрече – душка, застенчивый добряк или приятнейший собеседник, а в письмах – злобный тролль и саркастический хмырь. Бывает и наоборот.

Какой же ипостаси верить? Ориентироваться на худшее, не рассчитывать на цепочку, если в ней заведомо одно звено из пластилина? Но это означает самому превратиться – причём, полностью – в циника и человеконенавистника, убить в себе доктора Джекила и остаться мистером Хайдом. Презумпция невиновности нужна и здесь. Не просто «не судить», но судить, цепляясь за малейшую возможность оправдания.

Презумпция невиновности, не невинности, стоит помнить – и работает эта презумпция именно при суде, при суждении. Она не распространяется на тех, кто не желает, чтобы его судили, а желает считаться невинным беленьким барашком, желает судить – властвовать, править. Для таких людей есть другой принцип – презумпция виновности власти. Но и для тех, кто под судом, презумпция невиновности не есть презумпция любви – оправдать не означает пустить к себе в дом, ответить на письмо, одолжить денег. Это всё – дело не суда, а общения, которое всегда есть свобода, а потому всегда содержит в себе возможность сказать «нет» даже очень хорошему человеку. Нормальное общение и начинается в момент, когда человек соглашается услышать «нет», отказывается от аксиомы гордыни: «Мне отказать нельзя, ведь я хороший!»

ЧИСТОПЛОТНОСТЬ

Посредник заметен обществу прежде всего как политик - тот, кто посредничает между самыми разными, непримирёнными группами общества. Главное свойство политика - чистоплотность - очень странное. Он пожимает руки всем и при этом должен не только сохранять свои руки чистыми, но должен так пожимать руки другим, чтобы у тех становились чистыми и руки, и сердца. Это очень напоминает обряд исповеди в древности, когда исповедующий сравнивал себя в молитве с рукомойником, куда стекает грязь с чужого сердца - и при этом сам исповедующий не загрязняется, и исповедующийся очищается.

Пушкин советовал судить писателя по тем законам, который устанавливает для себя этот писатель. Так же только можно - и нужно - судить политика. Невозможно обвинить в безнравственности политика, который прямо называет политику грязным делом, манипуляцией и т.п. Но вот Борис Ельцин: "Политика, грязная она или нет, зависит от человека, от самого политика" (Интервью 7.11.1993. The New Times, 30.4.2007, с. 4). Говорил он это в тот самый момент, когда его политика оказалась кровавой, и оправдывался: "Иногда приходится идти на компромисс, но компромисс не с собственной совестью, а с обстоятельствами - обстоятельства такие сложились, что надо идти на компромисс для того, чтобы было лучше. И я иду на это, но не до того предела, когда этот компромисс становится нечистоплотностью". В результате расправы Ельцины со своими политическими противниками (и с зачатками парламентаризма в России) погибло не менее ста человек. Очевидно, он не ощущал кровь погибших как нечто, прилипшее к нему. "Грязь" воспринималась им как то, что на другом. Очевидно, что если компромисс определяется как учёт "сложившихся обстоятельств", а не как учёт абсолютного закона совести, всякое моральное суждение перестаёт быть возможным. "Нечистоплотность" возможна лишь там, где происходит сравнение плоти (тела) с душой, с совестью. Если совесть предполагается всегда чистой, то становится возможной любая грязь - ибо плоть как плоть грязной или чистой не бывает. "Грязь" есть результат взгляда на плоть глазами совести. "Чистая совесть" обычно есть совесть без глаз, у которой на месте глазных впадин - чистое, ровное место.

ПОРЯДОЧНОСТЬ

Порядочность есть свойство посредника, ибо порядочный человек - тот, кто соблюдает порядок, сам находясь вне его. Порядочный человек собирает пожертвования и передаёт их по адресу, не оставляя себя "на чай" (на квартиру, на машину и пр. - с полным списком можно ознакомиться у многих "активистов" милосердия, миссионерства, просвещения и пр.).

Бертран Рассел отмечал, что в европейской философии господствуют два отношения к порядку: одни вслед за Руссо отвергают порядок, другие хотят навязать порядок сверху. Очень редко в философии – но, к счастью, очень часто среди европейцев в быту – встречается третья концепция, которую для Рассела олицетворял писатель Джозеф Конрад: «Он презирал разболтанность, но ненавидел порядок, навязываемый извне». Увы, искушение навязать порядок – величайшее из всех, это искушение властью и справедливостью. Этому искушению поддавалась и поддаётся Церковь, а марксизм этому искушению даже не поддаётся, а попросту делает его своей сущностью. (Разница, соответственно, между церковным авторитаризмом и марксистским – пребольшая, ибо первый можно изжить и Церковь от этого лишь станет более Церковью, а марксизм без авторитаризма – как кислородный баллон без кислорода). Порядочность, как и святость, знает, что люди греховны до омерзения, но знает она и то, что можно и нужно жить так, чтобы люди не стали ещё хуже. (Святость, не очень уверена, что так жить нужно, но зато знает, что так жить можно).

За полтораста лет П. изрядно мутировала. У Даля это всего лишь «порядочный человек - ведущий, держащий себя изрядно, прилично, как должно». Приличный человек – благовоспитанный, соблюдающий социальные условности. Как насчёт избить ребёнка? Ну, если своего и не публично, то почему бы и нет? Библия даже рекомендует – «премудрость отрока на спине его». Конечно, без озлобления бить, желательно даже, цитируя Священное Писание, чтобы доставлять пользу и телу, и уму наказуемого.

Вдруг из советского бескультурья выскакивает уточнение. Словарь Ушакова: «честность, неспособность к низким поступкам». Ожегов: «честность, неспособность к низким, аморальным, антиобщественным поступкам».

Матушки, с чего это вдруг честность откуда-то выскочила?! Она и в русском интернете остаётся первым из определений П. Так ведь большевизм стоит на нечестности – и как вор кричит «держи вора», так нечестный человек кричит «держи нечестного». Борьба с коррупцией – главный лозунг, под которым революция совершалась, и этого лозунга так и нет конца. Нечестность остаётся самым страшным злом, борьба с коррупцией – главным способом восстановления нормальной жизни.

На самом-то деле, все понимают, что порядочность отлично сочетается с деспотизмом. Просто деспот должен соблюдать социальные нормы. Нету такой социальной нормы: «не будь деспотом». Не бей публично ребёнка, не проповедуй разврат – и деспотствуй на здоровье, ты порядочный человек.

Отсюда в русском интернете взялось забавное по наивности дополнение: порядочность-де «качество человека, всегда выполняющего свои обещания и не наносящего умышленного вреда окружающим. Таким образом, если человек следит за тем, чтобы не навредить другим, то неприятные для окружающих последствия его действий (т.е. произошедшие помимо воли делающего) не могут характеризовать человека, как непорядочного».

Многословие и косноязычие характерны. Написано порядочным человеком, но плохо образованным. Человек всячески пытается определить неопределимое – святость. Сперва он раскрывает понятие «честность» («всегда выполняет свои обещания»), затем начинает раскрывать понятие «неспособность к низким поступкам». В результате, естественно, появляется дважды и трижды неопределимое понятие «умышленности»: мол, умышленное тот, кто не следит за тем, чтобы не навредить окружающим. Понятно, что это неверно: кто «не следит», тот именно что «неумышленно вредит». Тогда вводится третье понятие – «воля», качественно отличное и от «низости», и от «умысла» (который ведь от «мышления», а не от «воления»). Неумышленность приравнивается к невольности. Порядочность есть избегание вольного, преднамеренного, спланированного греха. Невольный грех совместим с порядочностью. Кто бы спорил! Невольный грех со всем совместим, в том числе, и с подлостью, и подлец не делает хуже из-за невольного греха.

НОНКОНФОРМИЗМ ИЛИ ДИССИДЕНТСТВО

Вацлав Гавел о диссидентстве в похвалу: вовсе диссиденты не по непрактичности оказались не у дел после наступления свободы. Просто общество - и после освобождения от нацизма, и после освобождения от большевизма - "испытывало психологический дискомфорт и искало таких лидеров, с которыми каждый мог бы идентифицироваться в духе "общей судьбы". ... Брандта в свое время упрекали, что он во время войны был в эмиграции и тем самым "оторвался от своего народа" (- Новое время. - №7. - 2003. - С. 21).

Об особенностях диссидентов как политиков: "стараются привнести в новую, прагматичную политику свойственный диссидентскому сообществу дух терпимости и свободы. ... Очень часто - и в годы диссидентства, и после - я сталкивался с обвинением, что, дескать, столь завышенная нравственная планка, постоянное выпячивание собственных принципов и идеалов есть не что иное, как проявление эксгибиционизма; что я таким путем стремлюсь возвыситься над ближними. Должен признаться, подобные упреки всегда склоняли меня к рефлексии. Я задумывался, нет ли в них доли истины. Однако в конце концов пришел к выводу, что все же нет. ... Говорить вслух непопулярные вещи бывает полезно. Ибо приходит день, когда общество, прежде тысячу раз впадавшее в ярость, слыша о чем-то подобном, вдруг начинает понимать" (С.21).

"Аутизм" - оскобительное наименование "нонконформизма". "Несговорчивый", "неконструктивный" - так все диктаторы именовали всякого, кто не желал безусловно им подчиняться.

БЕСКОМПРОМИССНОСТЬ

Уже статуты судов Прованса XII в. знали, что суд может быть коррумпирован, и подробно описывали эту коррупцию: разные манипуляции с документами, латинские названия которых не нуждаются в переводе: "фабрикацио", "махинацио", "фальсификацио", и - самыей опасный - сговор между судьями, адвокатами, чиновниками. Виды сговора - замечательные слова, обознающие способность человека к миру с другими ("кооперацио", "конвенцио", "социетас", "пактум"). Только вот мир - за счёт третьей и слабейшей стороны.

См. о Компромиссе - Муравьев, 2003.

ГИБКОСТЬ

Нет такого приёма в общении, который не имел бы своего аналога в отказе от общения. Например, несомненной патологией следует признать "текучую" психологию, которая не может удержаться на одной теме. Такой человек может предложить разговор о кварках или пневматологии, но если начать с ним разговор всерьёз - он сразу переключится на разговор о шкварках или пневматическом оружии. Вы переключитесь за ним - тогда он найдёт третью тему для беседы. Гонка будет бесконечной, предлоги для перетекания на новый этаж - внешне логичными. Внутренне же человек просто боится серьёзного разговора, обычно неосознанно.

В нормальном состоянии эта же самая способность уходить от разговора дана человеку для пресечения агрессии. Некоторые темы заведомо слишком рискованны в этом отношении - поэтому за столом, где собрались не самые близкие люди, о религии и политике говорить не рекомендуется. Хорошая застольная беседа течёт, как река, огибая камни. К счастью, кроме застольных бесед есть и диспуты. Конечно, нельзя убедить человека с текучей психикой, что в данном случае налицо диспут, а не застольная беседа. Но предложить ему чашку чая - можно; конечно, неудобно пить чай, стоя за трибуной, но это лучше, чем за трибуной говорить о погоде, если собрались для диспута о политике.

"Змея верёвки не родит" (Петроний). Образ поэтичен. Прозаик бы сказал: "Верёвка не сбрасывает кожу". То, что из мёртвого не бывает живого - банальность, что живое не всегда может стать мёртвым - парадокс. То есть, отчасти, ложь. Если убить змею, из неё можно сделать и верёвку. Правда, "убить" и "родить" немножко противоположны. Змея не родит, но змея, полезно помнить, и не убивает. Петроний, во всяком случае, не боится, что змея убьёт человека. Он боится, что человек превратится в змею. Гибкость, умение извиваться, чтобы проползти, подползти, спастись - спасти могут, но только самого обладателя гибкости. Гибкость прекрасна для выживания, но непродуктивна для жизни. Иногда нужно стать мёртвым, стать верёвкой, дать вить из себя верёвки - чтобы другому эту верёвку бросили. Жизнь ведь редко строится как в буддийском загадке: висишь над пропастью, держишься за кустик, у тебя осталось две минуты, скажи, в чём смысл жизни. Это не жизнь, это "кончина жития", сколько-верёвочке не виться. Жизнь это когда ты на краю пропасти, а другой за кустик цепляется и просит у тебя верёвку, а у тебя есть только ты. Не нужно рожать верёвку, а вот побыть верёвкой иногда нужно. Только не для виселицы.

УСТУПЧИВОСТЬ

Компромисс, если он не обоюдный, тем более – если он за чужой счёт, есть попросту капитуляция. Иногда и такой компромисс помогает сохранить голову, потеряв лицо. Но если компромисс заключен не с порядочным человеком (а с порядочным человеком с какой стати идти на компромисс? с ним можно просто жить), то теряется не только лицо, но и голова.

Блум не англичанам православие принес, а православным принес и привил английскую - шире, европейскую - культуру мысли и поведения. Его "русскость" уже сугубо искусственная, он такой же русский, как Монтень - древний римлянин. Мало ли какие идеалы у родителей бывают...

Блум привил православию и культуру компромисса. Конечно, его отношения с Патриархией столь же безнравственны и противоправны, как выдача английскими военными казаков советским властям. То, что из компромисса Блюма проистекло созидание и жизнь, а не смерть - не оправдание ему. Но в этом-то и таинство компромисса: оправдания компромиссу нет и быть не может, но лучше компромисс, чем бездушие. Другое дело, что в России советский дух, большевизм заключается в том, чтобы выдать за компромисс предательство. Но это тень, которая пародирует жизнь и свет.

Компромисс Блюма святой, а то, что с чем он шел на компромисс - сатанинское зло. Так ведь не с Богом же на компромисс идти, это был бы полный улет от Бога! Компромисс Блюма оправдан Блюмом, тем, что он стал личностью, в нем перестала доминировать озабоченность "русскостью", которая вдохновляла его на компромисс. Компромиссы различных персонажей осуждены тем, что они сами стали безликими и других вовлекли в безличность. И если раньше можно было говорить, что Блюму следовало бы не идти на компромисс, потому что он в свободном мире и не имеет большой нужды в целовании плечика злодею, то сегодня - так уж и быть, соглашаюсь - Россия тоже свободная страна, и те, кто сегодня здесь плечики целуют, осуждены по полной программе, ибо делать сие вовсе уже необязательно.

Уступчивость как конформизм.

Партизан - в подполье, конформист - в кармане у начальства.

Дохлая рыба плывет по течению. Гуго Штейнгауз (Новая Польша, №2, 2003, с. 38)

ВНУШАЕМОСТЬ, ПОДАТЛИВОСТЬ

Ханна Арендт писала в 1950-е годы о том, что у немцев при Гитлере «всякий плюрализм стёрся в прах пред гигантской фигурой Единого Великого Человека». Однако, она объясняла это тем, что немцев загипнотизировали и запугали. Отсылая к пытке, при котором инквизиторы сдавливали череп двумя металлическими ободами, она писала о «железном обруче страха».

Объективные исследования показывают, что антисемитская пропаганда не была очень активной. Не было и большого страха:

«Архивные исследования 90-х годов поставили под сомнение пресловутое всемогущество террора и пропаганды. Поскольку «страшное» гестапо на самом деле испытывало недостаток кадров и было малоэффективным, обычные граждане нееврейского происхождения и не связанные тесно с коммунистическим движением могли без особого труда обходить любой нацистский закон, который их не устраивал. Мемуары евреев, эмигрировавших из нацистской Германии, свидетельствуют, что те немногие верные друзья, которые предлагали им помощь и утешение, обычно не подвергались за это суровым наказаниям. Даже солдаты на фронте могли не исполнять не устраивавшие их приказы» (Кунц, 33).

Собственно, любой психолог мог бы это сказать и без архивных исследований. Негативный импульс краткосрочнее и слабее позитивного. Пряник действеннее кнута. Ненависть к евреям была вторична по отношению к любви к себе, к желанию влиться в «народ», стать частью того самого «Единого Великого Человека». «Большинство немцев, разделяя «культурный», «цивилизованный» антисемитизм, типичный для Западной Европы и Северной Америки, в то же время не одобряли грубые расистские инвективы и погромную тактику твердолобых нацистов» (Кунц, 32).

КОЛЛАБОРАЦИОНИЗМ

Дивное слово «сотрудничество» имеет весьма неприятный подвид: «коллаборационизм». Так называют людей, которые сотрудничают с оккупантами родной страны. Например, эстонский публицисит Марти Нутть писал в 1991 г. («Радуга», №8), что  «согласно нормам международного права именно правительство Виши, а не генерал де Голль является правопреемником Французской Республики. По французским законам де Голль - предатель, перешедший на службу чужого государства - Великобритании - и организовавший подрывную деятельность против законного правительства Франции».

Один из эстонцев русского происхождения – Михаил Петров – возмущался тем, что «коренные эстонцы» заставляют русских быть «коллаборационистами». Тут и обнаруживается непонимание (искреннее или нет, неважно) того, что конфликт между людьми есть не столько нарушение равновесия, равенства, сколько результат такого нарушения. Француз, живущий в оккупированной немцами Франции и всё-таки сотрудничающий с немцами, - коллаборационист. Русский, который живёт в США или Эстонии и сотрудничает с местными властями – не коллаборационист, а нормальный человек. Он ведь не оккупант, он мигрант. Если такой русский искренне считает себя именно эстонцем, только русского происхождения, он вообще не может мыслить в терминах «мы против них». Он не занимается «коллаборационизмом», он просто живёт в своей стране. Если его подвергают дискриминации только за то, что он – русский по крови, он должен защищать себя как эстонца, не как русского.

«Коллаборационизм» лишь один из видов псевдо-миротворчества, миротворчества за чужой счёт. Французы, которые сотрудничали с гестапо, делали это за счёт французов еврейского происхождения, за счёт партизан, - они выдавали немцам вполне конкретных людей на верную смерть. В этом разница и тех эстонцев, которые «сотрудничали» с русскими, оставаясь официантами, рабочими, певцами, шахматистами, писателями, и теми, которые стали «руководить». Чем руководили-то? Одни – заводами, как делали бы это при любом режима. Но другие – репрессиями против собственных соотечественников. Провести границу не всегда возможно. На то есть выборы: когда эстонцы выбирали себе в руководители уже независимой страны бывших партийных деятелей (эстонцев), они признавали тем самым, что те были не «коллаборационистами», а просто работали, пытаясь сохранить, что можно – и не за чужой счёт. Иуд не выбирают, у людей в этом отношении хватает если не здравого смысла, то инстинкта самосохранения.

*

Интересно, как тоталитарная среда деформирует этические представления. Я впервые столкнулся со своеобразным пониманием гласности как доносительства еще в начале 1990-х годов, когда либералы застойных лет стали превращаться в то, чем они стали (к сожалению, вместе со страной) сегодня. То есть, если человек украл в благотворительном фонде несколько тысяч долларов, то считалось доносительством об этом сообщать фонду. Коллективизм формирует собственные критерии добра, в целом сводящиеся к заповеди не выносить сор из избы. Что вполне нормально, но только тут довольно маленький коллектив устанавливает порядки для довольно большой избы, в которой живут и те, кто в коллектив не входят и входить не желают.

То же с "порядочностью". Отлучить отца Глеба Якунина от Церкви - это и не "порядочно", и не "непорядочно", это как бы вне этики, это работа, исполнение должностной инструкции. Публично оправдывать это отлучение или высылку из России католического священника - это (вполне искренне) тоже не рассматривается с точки зрения "порядочности". Это все по ведомству - "старик, ну ты же понимаешь". То есть: старик, ты же понимаешь, что с этим отлучением просто надо было швырнуть кость радонежцам, но никто же всерьез этого воспринимает. На всякий случай, чтобы опять не обвинили в доносительстве: никто передо мной именно так не оправдывался, я ко времени отлучения Якунина уже давно был вне круга "порядочных православных либералов", но логику либералов, делающих подлости, я знаю хорошо с советских времен.

Одной рукой брать с католиков деньги, другой рукой заушать католиков, не говоря уже о фантастических речах об обижании православных евреями, украинцами или эстонцами - это вне этики, это казенная работа. Зато как гордятся эти люди тем, что они не антисемиты, что они держат вилку в левой руке и знают, зачем в мартини кладут оливку (кстати - зачем? и положено ли эту оливку съедать? почему-то в фильмах никогда не показывают до конца обряд потребления мартини). Чем больше верблюд, которого человек ест, тем мельче комары, которых он с гордостью отцеживает.

Миф о "порядочности" своего круга, и о том, что эта порядочность - эталонная, создается, чтобы компенсировать раздвоенность между либеральным прошлым, либеральным сознанием и антилиберальным настоящим. Чем глубже человек увязает в тумане, тем больше у него потребность в самоуважении и уважении. Так бандиты повышенно сентиментальны, а представления об этике в банде намного строже фарисейских. Человек зарезал и украл, сел в тюрьму, но он себя уважает, его все уважают... Все, с кем он в одной камере. Большевики, уморившие голодом десятки миллионов людей, очень гордились, наверное, тем, что не рассказывали посторонним о составе своих продовольственных пайков. Разве порядочно заниматься доносительством?!

Порядочный человек может себя не уважать; пожалуй даже, должен себя не уважать и не искать уважения у других, а просто жить по совести. Ну что такого во мне, чтобы я себя уважал? Разве что за то, что я доставил хорошему, но казенному человеку возможность с чистым сердцем бойкотировать меня. То есть, он и раньше меня бойкотировал, но по воле начальства, и это, видимо, его мучило (верно, вспомнил: лет пять назад на какой-то конференции я Балашова спрашивал, готов ли он дать интервью - он от ответа воздержался). А теперь уже он меня бойкотирует, потому что я плохой и его обидел. Как легко облегчить жизнь некоторым людям!

ДРУЖЕЛЮБИЕ

Многие люди переживают мир как театр, как сцену и как драму. Но есть ли зрители в этом театре? Ощущает себя человек взывающим актёром перед затихшим залом или зрителем орущим, вопиющим и улюлюкающим?

Чудо человека в том, что он способен и даже обязан, чтобы полноценно быть человеком, одновременно находиться и на сцене, и в зале, не только по очереди меняя маски, но одновременно обладая разными сущностями.

Начинается жизнь, и крошечный человек одним взглядом с высоты невероятной горы охватывает всю вселенную, видит огромное пространство от преисподней до Полярной звезды и себя в этом пространстве. Где-то за спиной находятся родители, становясь всё меньше. Две одинаково великих и связанных между собой задачи стоят перед человеком: увидить Единого Невидимого и увидеть миллиарды других людей.

Словно в театре постепенно заполняется безбрежное пространство группками друзей, кучками товарищей и коллег, единомышленников, наконец, просто людей. Выдержать и принять в сердце это множество Других, столь похожих на тебя и столь отличных, так же трудно, как принять Единого. Поднять только веру в Бога без принятия человечества (и наоборот) - всё равно, что поднять штангу, держа её не за середину, а за один из концов.

*

Человек начинает свой выход в человечество с выбора друзей. Этот выбор всегда совершается в условиях несвободы: выбирают не из человечества, а из современников, да что уж там - из соседей по дому, двору, из одноклассников, однокурсников, коллег. Какое удовольствие - сделать волевое усилие, сделать выбор, основываясь на простом человеческом "нравится", на близости взглядов и вкусов. Сколько острейших разочарований следует почти всегда за таким выбором - "нравилось" внешнее, искусственное, а сущность человеческая непредсказуемая. Среди интеллигентов и рабочих присутствует одинаково всё многообразие личностей, и невозможно предугадать, как бы ни развита была интуиция, точно ли выбран друг.

К счастью, человек способен ещё и любить, преодолевая свою свободу выбора и отказываясь от неё. Но эта способность обращена к уникальному человеку и не решает проблему дружбы, а лишь обостряет её - по контрасту. "Стерпится - слюбится" есть отчаянная ложь, но в дружбе это часто высшая правда. Друг не должен быть выбран, друг должен быть принят, и принят не благодаря взрыву чувств, влюблённости и головокружению, а благодаря срастанию, смирению, самоумалению. Друг - тот, кого приняли не из мазохизма, не уступая настойчивости другого, а тот, кого приняли, уступая дружбе, верности. В этом есть алогичность, когда то, что нужно доказать - дружба - оказывается единственным доказательством. Такова дружба, и антоним ей не равнодушие, а - предательство.

*

Дружелюбие бывает праздничное, а бывает - повседневное. Точнее, праздничное дружелюбие - бывает, а вот повседневного всегда не хватает. Праздничное дружелюбие, видимо, первично. Это грустно (хотелось бы, чтобы дружелюбны были все и всегда), но, с другой стороны, подтверждает веру в то, что изначальное состояние человека - рай, то есть вечный праздник.

Конечно, праздник как перерыв в повседневности - вовсе не то, что праздник как вечность. Дружелюбие праздника плохо именно тем, что это - психология перерыва. Над такой дружбой висит тень завтрашней и вчерашней вражды. На празднике чужака приветствуют, сажают за стол, веселятся с ним вместе. Но этот "праздник" - время "пустоты", "опустошённости". В праздник убираются в сейф злоба и насилие, которые в обычное время составляют закваску жизни. В праздник снимается запрет на веселье, который действует во многих культурах для обычного времени. Чем жёстче культура, чем больше в ней табу, тем веселее праздник. Римский карнавал был намного веселее русской масленицы, потому что у римлян было запретов больше. К людоедам вообще стоит приходить лишь на праздничный пир, чтобы не оказаться на том же пиру блюдом.

Дружелюбие, однако, проверяется временем и пространством. Временем - потому что лишь то дружелюбие доброкачественное, которое не только по выходным дням, но которое ежедневно. Пространством - потому что лишь дружелюбие просторно, которое и к другому придёт в праздник и в будень.

Дружелюбие проверяется не только географическим пространством, но и социальным. Во многих очень недружелюбных организациях дружелюбие есть, только оно густым слоем лежит внизу, а вверху отсутствует. Начальники друг с другом воюют, а внизу мир и гостеприимство. Но в частной жизни разве мы считаем другом того, кто никогда к нам в гости не придёт, хотя всегда с удовольствием примет у себя? Кто заведомо, открыто предупреждает нас, чтобы мы не рассчитывали на его помощь, если мы окажемся в беде, потому что у него есть более важные люди, которые ему действительно важны, потому что выживание его идеи, его близких ему дороже нашей жизни?

Русский язык в этом смысле не слишком благоприятен: страна рабская, тут "дружба" такой же редкий цветок, как и "честность". "Дружелюбный" на языке рабского народа означает "чиновник, который откажет тебе в наиболее щадящей твои чувства форме". Может, ещё и чаем угостит.

Дружелюбие, таким образом, проверяется после праздника, проверяется поведением властных, а не подчинённых (не тех, кто прячет свою человечность за свою подчинённость).

ВОВЛЕЧЁННОСТЬ

"Молодость есть вовлечённость" (Гарегин I). При этом молодость как эмоциональное состояние - "способность к действию, энтузиазм, порыв, увлечённость" - отождествляется с самим действием. Между тем, подлинная вовлечённость экзистенциальна. Она может случиться в любом биологическом возрасте, может не случиться никогда, она бывает разного цвета и разной толщины. Молодость - "это мужество отвечать на любой вызов, а не избегать его" (Гуайта Дж. Жизнь человека: встреча неба и земли. Беседы с Католикосом Всех Армян Гарегином I. М., 1999. С. 161-162). Но "вызов" и "ответ" - понятия, легко подделываемые. Ругань, вообще агрессия - не вызов, а молодость по детской привычке именно опасное склонна считать вызывающим. Да ни на что хамство и палачество не вызывают. Они просто убивают. Если мы при этом будем трепыхаться, они, возможно, получат удовольствие, но не обязательно. Да и что нам от их удовольствия! Более глубокая проблема в том, что агрессия часто прикрывает вызов, который уже прозвучал - возможно, не к нам лично обращённый - и который остался без ответа. Как в сказке о джинне, который после много веков клятв о вознаграждении тому, кто ему поможет, поклялся - со злости за промедление - убить любого, кто его освободит. Чем и спекулирует высокомерие, рассматривая всякий бунт как антивызов, считая всё нервозное - ничтожным. Между тем, ресентимент часто несёт в себе вполне разумный текст. Да и понятие "ответ" глубже, чем кажется: ответ прорастает из формальной, эмоциональной реакции, часто очень героической, в многолетнее проживание, творческое созидание всей жизни. Что, конечно, не означает, что можно не отвечать на приветствия, поскольку ты углублён в молитву. Надо и отвечать, и молиться успевать одновременно, это возможно.

ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ

Человеколюбие появляется там, где исчезает любовь к человеку.

Лев Толстой, ненавидевший филантропию (например, Гааза) был слишком ещё к ней близок и не мог выразить это с такой чёткостью, ограничиваясь критикой симптомов болезней. Симптомы эти: поверхностность, бессистемность, аполитичность - когда человеку дают хлеб, а не свободу. Такой филантропией был полон древний Рим, кормивший миллионы люмпенов ради сохранения империи, такой филантропией была полна Советская Россия - ради той же самой имперской цели. Но это пороки филантропии сильных, вышестоящих, а есть ведь и филантропия среди слабых и угнетённых.

Человеколюбие не есть любовь к человеку, ибо любовь возможна там, где между людьми есть расстояние, словно между атомами. Но иногда гонения так сжимают людей, что те теряют "промежуточное пространство" (Арндт называла его "миром", имея в виду внешний мир):

"При этом возникает теплота человеческих взаимоотношений, поражающая тех, кто имел случай общаться с такими группами. ... Я не собираюсь отрицать величие этой теплоты. В своём полном развитии она иногда воспитывает добрых и просто хороших людей, какими обычно люди едва ли способны стать. Часто она оказывается также источником витальности - радости просто оттого, что ты жив, как если бы жизнь полностью вступала в свои права лишь среди тех, кто - в категориях мира - унижен и оскорблён. Но при этом нельзя забывать, что обаяние и насыщенность той атмосферы, которая здесь возникает, вызваны ещё и тем обстоятельством, что париям этого мира дана великая привилегия - с них снято бремя забот о мире" (Арендт Х. Люди в тёмные времена. М., 2003. С. 23).

Такое взаимное человеколюбие задавленных антисемитизмом евреев прекрасно описано Шолом Алейхемом. Такое человеколюбие, наверное, бытует сегодня среди арабов, которые чувствуют себя угнетёнными евреями. Такое человеколюбие вдохновляло Руссо. Только вот беда: именно из этого человеколюбия вышли кошмары французской революции, русской революции, палестинского террора. Арндт упоминала, что такое человеколюбие ведет к атрофии здравого смысла, чувства прекрасного, к варварству. Оно ведёт и к насилию, когда ради сострадания ко всем убивают миллионы. Человеколюбие любит всех подряд, то есть, никого в частности. Оно лишено главной черты любви к человеку - избирательности. Любовь может избрать и шесть миллиардов в качестве любимых, но человеколюбие не может избрать даже одного.

Человеколюбие сострадает, но сострадание - не высшее проявление любви, иначе бы старики влюблялись чаще молодых. "Соучастие в чужой радости очевидным образом абсолютно превосходит соучастие в страдании. Разговорчива радость, а не горе, и подлинно человеческий диалог отличается от простой болтовни и даже обсуждения тем, что он насквозь пронизан удовольствием от другого человека от того, что он говорит" (Арендт Х. Люди в тёмные времена. М., 2003. С. 25). Она указывает правоту античных моралистов, которые считали, что сострадание скверно пассивностью, отказом от действия, что сострадание родственно зависти, ибо оно так же полностью отождествляет себя с другим, уничтожая ту дистанцию, без которой нет личности.

Ложь филантропии в том, что на неё имеют право лишь угнетённые. "Право на теплоту, дарованное гонимым народам, нельзя распространить на тех, на кого иное положение в мире налагает ответственность за мир, не позволяя им участвовать в весёлой беззаботности парий" (Арендт, там же, с. 26). Она поминает Цицерона в "Тускуланских беседах" высказавшегося намного яснее: "Почему лучше сострадать, чем помогать, если ты можешь помочь?" Вот почему парадоксом было "Императорское человеколюбивое общество", вот почему Толстой бранил филантропию начальников тюрьмы и казённых митрополитов: они воодушевлялись состраданием, когда должны были бы просто исполнять свой долг богатых и сильных.

Но и пария не имеет права на агрессивность - если уж он ощутил свою ответственность за освобождение своего народа или класса, он обязан расстаться с человеколюбием и подняться до любви к людям, а она с агрессией несовместна.

ИЗБИРАТЕЛЬНОСТЬ

"Избрать" означает разделение:

И. превращает доброту в зло, когда добры к сильным мира сего, добры к своим или к тем, кого хотят сделать своим - но к отказавшимся жестоки. Когда русский чиновник включает главу любимой им религиозной организации в список высших государственных чинов, даёт ему миллионы долларов, предоставляет ему право бесплатно летать на самолётах, дарит ему особняк в центре Москвы, - он ссылается на то, что "церковь отделена от государства, но не от общества". А когда русский чиновник решает придушить неугодную религиозную общину, он ей отказывает даже в праве зарегистрировать эту общину по домашнему адресу, не говоря уже об аренде зала в государственном учреждении (а в России все учреждения, да и почти все здания - государственные).

И. не всегда агрессивна. Когда, к примеру, человек вздыхает: "Почему молчит русская интеллигенция!" - он обычно окружён толпой галдящей, пишущей, указующей русской интеллигенции. Просто человек считает "русской интеллигенцией" тех интеллектуалов, которые признаны русской властью. Но это же абсурд: интеллигент, по определению, русской властью признан быть не может (или даже, вернее, не "по определению", а по наблюдению за этой самой властью; может, когда-нибудь её удастся изменить или заменить).

*

Из воспоминаний гувернантки Фанни о Петре Чайковском, цитирую по пересказу (видимо) режиссера Ильи Эпельбаума в "Новой газете", 3.9.2001.

"Когда Петечке было четыре года, я застала его вот за каким занятием. Он сидел, обхватив руками глобус, и плевал на него. Когда я спросила, что он делает, он сказал: "Я плюю на все зарубежные страны". Тогда я, подумав, сказала: "Петечка! Это нехорошо! Вот я, например, француженка, а не русская. А ты и на мою родину плюешь..." На что он мне ответил: "Нянечка! Я Францию ладошкой прикрыл".

ПАРТИЙНОСТЬ

Партийность, сектантство, провинциализм, кружковщина... Поразительно много в русском языке названий для обругивания свойства вполне, если вдуматься, нейтрального. Нет, в английском языке тоже, к примеру, есть слово "сектэриэн" - "сектантский" или "парохиэл" - "приходской". Но разве в России "приходской" - это плохо? Это очень хорошо! Потому что приход в России больше, чем приход, приход - это часть огромной государственной церкви. Английский приход - ну, это пастор и несколько десятков обывателей, которые все друг друга знают, интересуются в основном собой. Это кружок. А в России кружки, провинция - сами по себе, а если уж человек вступает в приход, так он приобретает сознание своей вселенскости, он вырвался на космические просторы. То есть, ему кажется, что это космический простор, он принимает декларацию или потенцию за реальность. Но в Англии приход за космос уж точно не примешь.

На самом деле, и в России приход - это кружок и секта, точнее, государственная церковь в России (как и в любой другой стране) - это кружковщина и замкнутость. Только, как в популярном анекдоте, "они думают, что они тут одни, и давайте не будем их в этом разубеждать".

Партийность - совершенно естественное свойство. Партийность, в точном переводе, есть частичность. Человек не может не быть частью. Если человек мнит себя целым, он нуждается либо в лечении, либо в покаянии. Православный гордец, правда, заметит, что он мнит себя не целым, а частью целого, но это лишь игра слов. Целое потому и целое, что не распадается на части. Советские люди с презрением глядели на многопартийность буржуазных стран - что за кружковщина, что за неумение организоваться и сосредоточиться, объединиться ради процветания человечества! Потом советские люди ударились в православие и стали с презрением глядеть на многоконфессиональность западных стран - что за сектантство и плюрализм, что за неумение... далее всё по-прежнему. по-советски.

Самая худшая партийность - это однопартийность. Самое опасное сектантство - это вера в то, что своя религиозная организация единственно ортодоксальная. Такова была даже Католическая Церковь до Папы Иоанна XXIII. Московская Патриархия таковой и остаётся. Самый кошмарный провинциализм - столичный, наподобие московского: когда провинция отрицает не только столицу, но и другие провинции.

Частичность превращается действительно в зло, когда выдает себя за целое. А ведь части частичность ещё и неплохо вооружена. Тогда партия начинает истреблять все другие партии, церковь начинает изничтожать все прочие веры, душа начинает топтать все прочие души.

Партийность - скверное свойство, но лечится она не беспартийностью, а многопартийностью. Приход - замечательно, когда он знает, что есть и другие приходы, даёт им место, интересуется их жизнью так, что знание о других становится частью повседневного опыта. Партийность, правда, сопротивляется лечению и стремится стать однопартийностью. Ужасно, что это возможно - не всегда в реальности, но всегда возможно в воображении. Бердяев писал, что самое страшное в утопиях то, что они не утопичны, а осуществимы, но самое страшное - что утопии осуществимы лишь в воображении.

Монизм со стороны привлекателен. Бердяеву, жившему во Франции, казалось, что в России осуществлена коммунистическая утопия, а там была осуществлена имитация коммунизма. Самое страшное в утопиях, что осуществляться они способны лишь в воображении, а в реальности способны лишь убивать. Уж как только жившие в этой имитации не издевались над самими собой: сравнивали себя с пассажирами вагона остановившегося поезда, которые его раскачивают, чтобы казалось - езда продолжается, сравнивали себя с Адам и Евой, которые ходили с голой ж..., а думали, будто в раю.

Потом и чувство юмора пропало: стали жить в государственном православии, не только не иронизируя над собой, но издеваясь над окружающими. Погрузились в дичайшие суеверия с православным лейблом, и чем глубже увязали в провинциализме и сектантстве, тем более злобились на окружающий мир, который почему-то всё ещё давал себя знать в ощущениях.

Видимо, это естественно: в стране, которая возникла на развалинах монгольской империи как её наследница, в стране, где всё населения было подчинено одной задаче - завоевания, всякая свобода от центрального командования рассматривалась как порок и грех. Что человек - во всяком случае, в этом мире - спасается в семье, радуется жизни в кружке близких и друзей, - это недопустимо в армии, а Россия есть армия. Один каган, одна орда, одна традиционно господствующая конфессия. Правда, пришить к этому делу Бога почему-то никак не удаётся - Он слишком прочно у Себя на кресте, в таком одиночестве, в таком пассиве, который с точки зрения военного монизма просто недопустим и есть предательство. Но возможен ведь и другой взгляд: человек не должен быть сыном полка, а должен быть сыном Божиим; полководец сочтёт это сектантством, но так ли уж важно мнение того, кто может убивать, но не может воскресить?

ПРОВИНЦИАЛИЗМ

Провинциализму интересно лишь своё отражение: что обо мне говорят. Что говорят не обо мне - неинтересно. Глаза тухнут. Провинция требует, чтобы на неё обращали внимание: неужели-де Россия заканчивается на Садовом кольце! Почему газеты не пишут об Урюпинске!! Пустите Сороса в Урюпинск!!! Одна из не самых важных, но всё-таки важных причин неудачи демократии в России после 1990-го года было то, что помощь извне направляли прежде всего в провинцию. Правительственные и частные фонды, Сорос и Ходорковский одинаково объявляли, что будут финансировать только то, что связано с провинцией. И дофинансировались: их съели. В 1789 году они стали бы финансировать Вандею - не для победы над революцией, а для победы революции.

Кремль - это победившая провинция. Россия - дырка от бублика, это провинция, взявшая штурмом столицу. Князь Владимир Красное Солнышко - провинциал, захвативший Киев. Москва в XIII веке - мельче Урюпинска. Династия Романовых началась с провинции и в Кремль вошла на плечах провинциального дворянства и беглых провинциальных крепостных, объявивших себя казаками.

Столичные провинциалы очень любят провинцию: это их колыбель и подпитка. Рабство России формируется в провинции. Все фашиствующие градоначальники Москвы - из глубокой провинции, их лакеи-пропагандисты - из провинции. Деспотизм любит провинцию - это прошлое деспотии, это её надежда на будущее. Под криком "столичный талант сам пробьёт себе дорогу" - добивают любые таланты, особенно в столице, и поощряют посредственность, вытаскивая ее провинции в столицу. Но всё равно пошлости больше в провинции, потому что провинции физически больше.

Провинция настолько же любезнее рабовладельцам, насколько забитый, недоразвитый ребёнок любезнее сердцу советского педагога, чем ребёнок талантливый, дерзкий, думающий. Сиротку так удобно жалеть, его так приятно награждать за то, что он сумел вынуть палец изо рта и перестал пускать слюни - хотя бы на время церемонии. Это сугубо провинциальная любовь к сдавшимся, к бессильным, к покорным, к забитым. Сами забивают, потом любят тех, кто живёт и забитым. Тех, кто не забился и бьёт в набат - ненавидят, во всяком случае, стараются не видеть.

*

Сева Новгородцев в "Известиях" о значении России для Запада (22.10.2002): "Мы сейчас находимся на три тысячи верст восточнее Лондона. Отложите три тысячи верст на восток и привезите группу в Москву, ну, скажем, из Центральной Монголии, посмотрите, как она тут будет котироваться ... Есть понятие столичности и понятие провинциальности. Не в том смысле, где круче одеваются ... и в смысле человеческого климата и того букета идей, которым обществом руководит. ... Как медленно бегущий не догонит быстро бегущего, так и провинция столицу не догонит никогда, потому что Лондон и Нью-Йорк, во-первых, впереди, а во-вторых, бегут быстрее. Когда вы приедете в Лондон, поживете там несколько месяцев, вы поймете, что идей здесь - миллиард. Они сущетвуют на тысячах уровней, десятки тысяч мелких групп куют какую-то культуру совершенно независимо друг от друга, при этом не задаются вопросом, конкурентоспособно это или нет. Пока наше общество ... от феодализма недалеко еще отошло". Обидно, да? Но верно. Кто не работает, тот не ест, кто работает, чтобы есть, тот провинциал.

НАИВНОСТЬ И ПОДЛОСТЬ

Наивность - простительный грех, грех неведения (хотя, конечно, для совершеннолетнего человека "неведение" всегда очень условное понятие). Наивность украшает даже врага, подлость даже друга делает врагом. Предельная подлость - ханжество, когда болеющему не лекарство дают, а объясняют, что ему может быть и хуже, или что болезнь ему полезна и т.п. Увы, такая подлость характерна прежде всего для религиозных людей. Гуманисты более дружны, чем христиане. Всё логично: ведь христианин - член иерархической организации, где забота о происходящем вокруг делегирована начальству, а гуманист полагается лишь на себя. Логично, но подло и всё же неверно: ведь и гуманисты бывали и бывают христианами. Разница не в религиозной позиции, а в интеллектуальной. Гуманист - не понимает, поэтому старается сам понять и другому помогает. Ханжа считает, что всё понимает: и почему другому плохо, и почему он помочь не может. В церковной же среде хороший тон - не сочувствовать и не помогать, а объяснять. Просящему хлеба объясняют, почему ему быть голодным естественно. Подлость есть проявление бессилия и бедности (как наивность - проявление силы и богатства), но это не результат бессилия и бедности как таковых.

Подлость и наивность одинаково говорят правду, да не ту, которую надо, и не так, как надо. Подлость и наивность одинаково бессердечны – наивность ещё неспособна сочувствовать, как дитё, подлость уже неспособна сочувствовать, как выживший из ума старик. Подлость и наивность есть две формы отчуждения. В мгновение, когда человек должен протянуть руку, он раскатывает язык. Они выносят суждение, когда надо выносить человека из горящего дома. Не всякая подлость, не всякая наивность убивают – это, к счастью, редкость. Но всякий, кто спокойно смотрит на смерть, убивает либо подло, либо наивно. Подлец, глядя на Голгофу, говорил: «Он заплатил за Свои притязания! Зато Ему не приходилось лукавить, как мне. У Него были ученики, у многих и этого нет, у меня, например! Он справедливо получил за то, что других призывал брать крест!» А наивный человек и глядеть в сторону Голгофы не будет, а если его ткнуть в Голгофу носом, он обидится и зажмурится. Наивность защищается от правды обидой, как подлость – цинизмом. Общее одно: в какой-то момент человек отказывается быть посредником, другом, и становится судьёй. Вполне справедливым судьёй, верно оценивающим происходящее, только вот не всё происходящее подлежит оценке. В суд идут, когда произошёл конфликт, но бессмысленно судить, если в суд пришёл только пострадавший от конфликта. Тогда нужно жалеть и защищать, ловить того, против кого выдвинуто обвинение, а иное – наивность. А подлец – это судья, который оправдывает обидчика, чтобы тот не добивал обиженного.

Наивность умиляет как детское качество, но у взрослого она - простота, которая хуже не только воровства, но и убийство. Наивность полагает, что другой ясен, прост и дружелюбен. Если полагать, что ближний ясен, прост и враждебен - это не наивность, а цинизм. Наивность не лучше цинизма, когда она бескорыстна. Но такое и у детей далеко не всегда. Обычно наивность эгоистична, и Толстой в "Войне и мире" изобразил карьериста Берга прежде всего как существо наивно полагающее, что его интересы всем интересны более собственных. Такая наивность хуже цинизма, потому что цинизму хочется обороняться, а наивность обезоруживает.

Эгоистичность без агрессии большего добивается, чем с агрессией. Лучший аргумент в пользу сопротивления злу добром. Кротость помогает даже подлецом - а наивность делает человека немножечко подлецом. Невольным, но невольный грех часто хуже сознательного - и для своего носителя, и для тех, с кем он сталкивается.

Наивный человек предполагает, что понимает других. Обычно наивный человек ошибается, он лишь отождествляет других с собой, любимым. Если наивный человек любит мороженое, он полагает, что и все любят мороженое. Если наивный человек матерится... Если наивный лжёт...

Не так важно, добродетелен или порочен наивный человек. Вред велик в обоих случаях. Если наивный человек развратен, он будет поощрять разврат даже в тех, в ком разврата нет. Если наивный человек целомудренен, он заставить даже святого усомниться в полезности целомудрия (кстати, поделом: целомудрие бесполезно, как и всё самое ценное в мире человека). Даже добро, если оно глухо к окружающим, покрывается плесенью и становится немножечко злом.

Наивность не подозревает, что другой - иной, что другой может страдать иначе, может любить иначе, потому что наивность - не спрашивает. "Детское" тут есть, но только это очень раннее детство. Нормальный ребёнок спрашивает до изнеможения (окружающих). Если же взрослый не спрашивает, а идёт по жизни в уверенности, что всё самоочевидно, он не просто делает людям больно - бессознательно, но усердно. Он лишает мир человечности как таковой, ибо человек есть существо, нуждающееся в слове для понимания себя, ближнего, мира, Творца.

Человек есть спрашивающее существо. Наивность заменяет вопросительный знак восклицательным, или точкой, или многоточием. Кроме самого раннего детства такое уместно разве что в брачном возрасте, когда наивность - игра. Но такая наивность - свойство быстро преходящее; в самом браке невозможно быть наивным. Влюбленные играют в полное понимание как дети играют в куклы, само же понимание приходит постепенно, когда влюбленность становится любовью.

Браки распадаются, когда люди уже не играют в понимание, а требуют понимания, но сами не желают слышать, спрашивать, отвечать. Хотя понимания без усилия - тоже наивная позиция, не лучше цинической, которая считает, что понимание ни при каких усилиях невозможно.

Наивность отрицает саму суть счастья - общение. Наивность полагает, что общение есть томление и мление, а не вопрошание. С каждым годом наивность становится всё агрессивнее, ведь нужно изрядное усилие, чтобы загородиться от сложности другого человека и мира. Тут цинизм и наивность сходятся - после определённого возраста они одинаково перестают быть свойствами личности и становятся профессиональным занятием, единственным средством общения - точнее, средством манипулировать другими.

Иногда наивность успешна - как и цинизм - потому что окружающим проще проиграть, чем учить или побеждать. Но наивный человек, выигрывая в мелочах, никогда не выиграет в главном. Так вор никогда не станет богаче тех, у кого ворует, ибо, сколько он ни кради, другие быстрее заработают. Наивность несовместима с творчеством - во всяком случае, человек не может наивным (как и циничным) в той сфере, в которой он творит.

Ничего в человеке не существует "по умолчанию" - в отличие от компьютера. То, что для компьютера - установленные заранее параметры, то для человека - пустота. Нельзя ошибиться, обращаясь к первичным, "дефолтным" установкам компьютера - но обязательно ошибётся тот, кто будет общаться с человеком, предполагая, что тот "по умолчанию" настроен так же, как его драгоценное "я". Наивный человек не просто убеждён, что его все любят - это может быть и правдой (как может, увы, быть правдой убеждение циника, что все всех ненавидят). Он убеждён, что все любят все его свойства, все его идеи, все его причуды. Однако, хотя любовь может бесконечно терпеть всякую придурь в своём любимом, это не означает, что она любит именно придурь. Она любит и ждёт, когда придурь пройдёт.

Человеческое поведение можно описать как подлое и низкое. Но поступки не бывают "высокими" - это свойство человеческих идеалов. "Глубокими" бывают лишь мысли, даже "думы", а вот "мелким" может быть назван и весь человек, равно как и "пустым" - именно по причине отсутствия в нём мыслей и идеалов. Низким бывает дол, а вот морская впадина - глубокая, потому что низость пуста, а глубина чем-либо заполнена. Никто не может оправдать свою низость неспособностью вместить правду.

Низость потому и возможна, что есть место, которое изначально заполнено - и вот его опустошают (так что низкий человек оправдывает себя тем, что он чувствует себя "опустошённым", хотя это не причина греха, а её следствие). А высота остаётся, - остаются и высокие идеалы, и насыщенность восприятия. Они просто не осуществляются в поступках. И это грех использует для самооправдания ("я же хотел хорошего"), но и это - именно обличение греха. Знаем ведь, как надо бы...

*

Наивный человек не понимает чужой грех, потому что сам на него не способен (Керсновская Е. Т. II. Вотчина Хохрина. Сквозь Большую Гарь. М.: Новости, 2001. С.33). Но эта "неспособность" игрушечная, она ничуть не гарантирует, что человек выйдет из испытания с честью - то есть, сможет сохранить целомудрие узнав, как возможно грешить, убедившись, что он сам может грешить и при этом вроде бы оставаться человеком.

*

Какие же наивные все ханжи! Евреи, всерьёз полагающие, будто Моисей ходил в ермолке, что еврейство через мать - это жжжелезный закон, что какой-нибудь иранский еврей XII столетия (Маймонид) важнее Моисея и Бога. Православный, который заявляет: "Мнение, что земные поклоны в воскресные и великопраздничные дни, якобы, вовсе не допускаются Уставом и канонами – это мнение обывателей в литургике и поверхностных или скороспелых, кабинетных уставщиков". Прямо рот открываешь и ждёшь с восторгом веского, но оставшегося незамеченным доказательства того, что земные поклоны допустимы. И - получаешь: "В Ионинском монастыре (традиции которого взяли начало из Белобережской пустыни – образца лучших монастырей середины XIX-го столетия) престолу входные поклоны полагались «земные» круглый год: а Устав там соблюдался до йоты!" Лучше самый разудалый обновленец, на свой страх и риск изменяющий устав (я и сам кладу земные поклоны и в воскресенья, и в праздники), чем такая вот шизофрения - "по Уставу поклоны не положены, но они положены по Уставу, потому что в таком-то монастыре Устав соблюдали точно, а поклоны клали". И вот эта примитивнейшая логическая ошибка, когда доказательство основывается именно на том, что требуется доказать, ошибка эгоизма и гордыни повторяется вновь и вновь. А с точки зрения Небесного Иерусалима Иерусалим земной, а также Москва, Ватикан, Вашингтон, ничуть не авторитетнее Белобережской пустыни. Иудей не может быть христианином, потому что христианство осуждено иудеями. Православный не может быть католиком, потому что католики осуждены православными. Крепостной не может быть свободным человеком, потому что крепостной есть собственность свободного человека.

БОЛЕЗНИ СЕРДЦА

МАНИПУЛЯТОРСТВО

"Я манипулирую, следовательно, я существую". Манипуляторы убеждены, что всякий человек - манипулирует. Их озадачивает одно - если другой человек ведёт себя постоянно, да ещё открыто провозглашая определённые принципы вечными. Манипулятор исходит из того, что принципы принципиально не существуют и что принципиальных людей принципиально не существует. Естественно, это ведёт к готтентотской морали: когда другой человек отстаивает свои убеждения - это плохая манипуляция, когда я отстаиваю убеждения, которые мне приносят выгоду, когда я отстаиваю беспринципность как истину, это - хорошая, благая манипуляция.

Манипуляторы получили в ХХ веке замечательный идейный материал, который они пустили в обоснование своей позиции, как ворона пускает на строительство гнезда металлическую проволоку, вовсе для гнёзд не предназначенную. Слово "техника" манипуляторы (которые были задолго до технической революции) превратили в метафору манипуляции. Но техника есть прямая противоположность манипуляции: она прозрачна, она последовательна и является торжеством права, поступая так, как ожидает и от другого. Такова и техника обычной дискуссии: излагающий своё мнение ждёт от собеседника того же. Демагог, входя в дискуссию, излагает не своё мнение, ибо не имеет его, ускользает от определённости, непозрачен абсолютно, исповедует двойной стандарт.

СКЛОЧНОСТЬ

Митрополит Иоанн Шаховской говаривал, что есть люди-клинья и люди-звенья. На первый взгляд, очень практичное деление, но отсюда недалеко и до распространённого суеверия, что есть люди-вампиры, которые вытягивают из собеседника душу, и до ещё более распространённого деления людей на дураков и себя, любимого. С таким же успехом можно делить дыхание на вдох и выдох, требуя оставить лишь "вдох". Всякий человек бывает и клином, и звеном. "Склочники", "раскольники", "деструктивные элементы" очень часто - люди-звенья, от услуг которых отказалось склочное общество. Если спокойствие - кладбищенское, то Христос, конечно, возмутитель спокойствия, но плохо ли это?

См. зарождение "тыканья" во время Французской революции, Кабанис, 1905.

ФАМИЛЬЯРНОСТЬ

ХАМСТВО

Хамство российское - тыканье солдатам как прелюдия пыток 19.2.1999; легкомысленное отношение к нему как причина агрессивности 20.8.1999; как жестокость к преступникам 10.12.1999; как отказ от реституции 10.12.1999;

*

Хамство в российской жизни после революции было одинаково распространено во всех социальных слоях. Все мемуаристы удивлялись тому, что Ельцин "выкал" окружающим. Впрочем, позволительно предположить, что Путин тоже предпочитает обращение на "Вы" - имитация воспитанности входит в набор спецсредств, которые чекисты создают в собственных глазах представление о себе как об особо элитном слое. Впрочем, чекисты сочетают сдержанность, подтянутость, вежливость с периодическим, но непременным хамством, используя контраст. Это хамство не стихийное, как у большинства, а введённое в определённые рамки и превращённое из средства общения в средство подавления.

*

Хамство не есть отдельный поступок. Хамство есть возможность поступка. Хорошо воспитанные люди (в России истреблённые почти большевизмом), то, что когда-то называлось "наш круг", отличаются не тем, что не хамят. Большевики тоже не все хамили. Они отличались тем, что большевик нахамить мог, а воспитанный человек - нет.

*

Сергей Довлатов в эссе о хамстве (Собрание сочинений. Т. 4. СПб.: Азбука-классика, 2000. С. 323-327) уникальной чертой хамства назвал непобедимость. Если можно дать отпор - это не хамство, а наглость, грубость, нахальство. "Именно в безнаказанности всё дело, в заведомом ощущении ненаказуемости, неподсудности деяний, в том чувстве полнейшей беспомощности, которое охватывает жертву". Однако, тот же Довлатов в своей повести о концлагере (где он работал охранником) отмечал хамство заключённых. В конце концов, хамство "совков" родилось раньше Совка. "Хам пришёл" с революцией - но именно пришёл, а не родился.

Хамство есть часть ресентимента - озлобленной реакции на унижение. Хам непобедим прежде всего, потому что ему нечего терять. Он уже убит - убит рабьим своим положением, убит нищетой, убит невежеством. Он неподсуден, потому что уже осуждён благородными, сильными, умными. Он ненаказуем, ибо наказан. Беспомощность, которую переживали жертвы хамства дореволюционного - дворяне, чиновники - была беспомощностью людей, которые вдруг поняли, что, бесконечно унизив стоящего перед ними человека, они наделили его бесконечностью отчаяния.

В революции хам восстал, хам воцарился - но не перестал быть хамом. При советской - и при нынешней, крипто-советской власти - сохранилось хамство униженных, припёртых к стенке. Продавщицы хамили (и с середины 1990-х, то есть с момента сворачивания даже относительной экономической свободы, опять хамят) не потому, что покупателю некуда деться - а потому что продавщицам некуда деваться. Они обречены на пожизненный ад совка, на грошовое жалованье, на пьющего мужа, на ранние болезни, - и как ни учи языки, на скольких работах ни надрывайся, повинуясь мудрым советам очередного кремлевского ханжи, выхода нет.

Но революция явила миру новое хамство: хамство истеблишмента. Всегда люди власти ощущали её сакральную природу, всегда боялись чего-то - как боятся напряженно гудящего высоковольтного трансформатора. При демократии этот страх формализуется в виде выборов, при антидемократиях в виде всевозможных мифов об ответственности правителя. Лишь большевистская власть была абсолютно пустой и не боялась, да и не боится, ничего. То же было верно относительно гитлеровской власти. Наверное, похожее было в Содоме. Но после Голгофы содомлянам не нужно бояться катастроф. Посюсторонних, во всяком случае. Но хам не верит в потустороннее, хотя молиться способен. Бог беспомощен перед молитвой хама, хотя, разумеется, не отвечает на неё.

Как ненавидевшие Гитлера народы не могли поверить, что в концлагерях гибнут миллионы невиновных людей, так даже ненавидящие совок люди не могут поверить, что "они" могут взорвать сотни собственных подданных, потому что им показалось, что это им выгодно. Да всё они могут! Могут выматериться с трибуны ООН, могут опоздать на приём к английской королеве, могут позавтракать мозгом собственной новорожденной дочери, а могут изобразить "джентельмена".

Хам у власти очень любит нормальных людей в хамстве. Например, хамы, которым досталась в удел Церковь, охотно сравнивают тех, кто смеет попискивать под их гнётом, с библейским Хамом. Такова природа революции - "вращения": она все "превращает", всему подыскивает самого омерзительного двойника. Если бы Иисус проповедовал в Советской России, Его бы обвинили в хамстве, в расколе, в нелояльности, но не распяли бы, Он бы просто исчез, как исчезали и исчезают тысячи людей. Распяли бы Иуду и изобразили бы воскресение Иуды, Иуде бы и поклонялись.

Омерзительнее не хамство российской послереволюционной власти (все-таки качественно иное, нежели деспотизм власти дореволюционной - деспотизм, но в правовой оправе), а сочетание хамства с властью. Обычный хам - это русалка. Хам у власти - это существо, у которого нижняя часть туловища от изящной девушки, а верх - от камбалы. Как же многие люди похотливы на власть, если они готовы сноситься и с таким существом. Технически, в отличие от русалки, это несложно, но абсолютно бесплодно.

*

Хам толкается специально. Он компенсирует внутреннюю слабость, он завоёвывает жизненное пространство, ощущает себя не изнутри, а через столкновение с другим.

Невоспитанный человек толкает другого не случайно, а потому что не обучен следить за тем, каково приходится другому. Специально он толкаться не будет, однако жертве столкновения различие между хамом и невоспитаным человеком малоинтересно.

Воспитанный человек не тот, кто никогда не толкается, а тот, кто, толкнув, просит извинения. Воспитанный человек может толкнуть сознательно, например, если он бежит на пожар. Воспитанный человек, работающий полицейским, сперва наносит удар в челюсть, но тут же просит извинения.

Воспитанный человек от невоспитанного отличается не тем, что просит извинения, толкнув. Это может сделать иногда и невоспитанный человек. Воспитанный человек просит извинения, если ему наступили на ногу.

Воспитанный человек, если его толкнули и не извинились, не скажет: "А не хотите ли Вы извиниться?" Вот невоспитанный человек так сказать может - ведь воспитанность не в том, чтобы знать о правилах хорошего тона, а в том, чтобы считать их правилами прежде всего и только для себя.

Различие между воспитанностью и невоспитанностью такое же, как между свободой и рабовладением. Рабовладелец следует библейскому наставлению: "Гневливый пусть терпит наказание, потому что, если пощадишь [его], придется тебе еще больше наказывать его" (Притч. 19, 19). Ясно, что щадить и наказывать можно лишь того, кто в твоей власти. Свободный человек следует прямо противоположному библейскому наставлению: "Не дружись с гневливым, чтобы не научиться путям его" (Притч. 22, 24). Или, что то же, "блажен муж, иже не иде". С тем, кто тебе не нравится, не надо ни дружить, ни воевать. Разница между рабовладельческим и свободным отношением к другому - как между Ветхим и Новым Заветом. Люди первого видели в Боге рабовладельца, Которому одна забота - воспитать и наказать. Вот и проглядели настоящего-то Бога...

ГРУБИЯНСТВО

Грубиянство кажется извращением вежливости, потерей вежливости. Увы, грубиянство - предок вежливости. Во всяком случае, история показывает, что бескультурье в тех или иных формах издревле сопутствует человеческой культуре, а вот культурность формируется постепенно, с трудом, и легко вянет. Исток грубиянства как свойства человека (чем грубиянство и отличается от грубости как свойства человеческого поступка) - в царственной ипостаси личности. Человек тогда царь, когда ставит цель. Поставил - и начинает хамить окружающим. В новой истории было по крайней мере три всплеска грубиянства. В XV-XVII веках несколько десятилетий расцветал "грубиянский" стиль в богословской литературе. Письмо казаков турецкому султану 1680 г. (вымышленное) - яркий образец светского грубиянства. Себастьян Брант в 1494 г. придумал даже святого Грубиана, покровителя таких литераторов. И это был большой шаг вперёд по сравнению с временами Христа, когда даже великий проповедник любви апостол Иоанн мог без смущения обзывал антихристами тех, кто с не был с ним согласен.

В XIX веке грубиянство, как и культура в целом, секуляризовалось. Русские нигилисты хамили направо и налево из принципа: надо дело делать, некогда тут буржуазные условности соблюдать. Надо истине служить, а "Вы сегодня хорошо выглядите" - ложь, потому что ты (не "Вы", а именно "ты", мы же братья по человеческому роду) опухла от рёва и вообще растолстела, пошла прочь, дура, ты мешаешь делу освобождения народа.

Верующие к тому времени уже обуржуазились, друг другу не хамили и возмущались хамством нигилистов. Рано, рано... Прошло полтора века, и теперь уже православные стали хамить из того же самого принципа, что нигилисты: надо истине служить, а не личностями интересоваться, надо богословствовать, некогда цирлихи-манирлихи разводить.

Справедливости ради, стоит заметить, что такое грубиянство - удел меньшинства. Как "Робинзон Крузо" из популярной взрослой книги опустился в детскую литературу, так грубиянство опустилось в юношество. Кто увлекается кельтами, кто готами, кто нацизмом, а кто православием. Итог один: окружающим достаётся по полной программе. Однако, поскольку это подростки, то самая полная программа вполне безобидна. Этим грубиянство отличается от вежливой, но опасной агрессивности белобородых старцев в чалмах, тиарах, митрах.

ЗАКРЫТОСТЬ

Закрытость не есть само по себе зло. Закрытость пространства есть самозащита. Это вторая кожа, прикрывающая самое святое и самое греховное, что есть в человеке. Каждый мечтает жить на открытом пространстве: кушать на столике на берегу озера, может, в халате, а может, и без халата... На фоне заката обниматься с любимой женщиной...

Проблема в том, что другой хочет того же и на фоне того же заката, а человек, каков он есть в настоящем своём виде, не может вынести присутствия другого, да ещё похожего на себя, - начинает сравнивать, нервничать, пытается повелевать, утверждать свою уникальность... В общем, ведёт себя как напроказивший ребёнок, каковым, в сущности, и является. Человек боится другого и, что самое печальное, не напрасно.

Так и возникает потребность в закрытом пространстве: да, на берегу озера, но в доме, куда никто не смеет войти без ордера. Городская квартира, комната, свой угол в коммуналке, - не хуже, а даже лучше чем такой дом, потому что это уж совсем последний рубеж обороны. Ну кому нужна маленькая моя квартирка? Конечно, самым последним рубежом остаётся одежда - пространство тела удвоенное и свернутое. А самым гнусным грехом остаётся изнасилование, и не обязательное сексуальное: мало ли ситуаций, когда человек пользуется властью, чтобы вынуть другого из его личного пространства.

Закрытости личного пространства противостоит закрыть пространства казённого. Моряк в подводной лодке, танкист в танке, да просто человек в форме - лишены личного пространства, вколочены в совершенно противоестественное существование. "Боевой дух" есть просто искусно направленная в нужную начальству сторону жажда освободиться от той самой армии, которой якобы "служит" военный.

Война ведётся обычно для того, чтобы кто-то мог за счёт чужого пространства выгородить себе побольше. Но речь никогда не идёт о народе. Под националистической демагогией кроется всегда очень личный расчёт, и это правильно: человек не создан повелевать подобными себе и ими распоряжаться. Воюют за благо народа, а стремятся всё к тому же: озеро, лес, и - никакая сволочь не смеет помешать мне разгуливать тут хоть голым, хоть с двадцатью бабами... Как в 2004-м сказали по телевизору: "Ленин умер на свой даче". Да нет - Ульянов умер на чужой даче, умер под чужой фамилией... Но помешать ему никто не мог, в этом смысле - "на своей". И дачники послереволюционной России не с природой общались, а скрывались от двуногих хищников.

*

Закрытое сознание встречается в двух состояниях: газообразном и твёрдом.

“Газообразное” в интернете стало известно как “флейм”, от английского названия огня. Это не огонь как пламя свечи, а огонь как слабые язычки, пробегающие по поверхности угольков, не могущие ни разгореться, ни угаснуть. Носитель такого закрытого сознания способен (и желает) обсуждать какую-то проблему до бесконечности. Чаще он враждебен, но изредка встречаются доброжелательные разновидности, не менее тягостные.

“Твёрдое” закрытое сознание пишет обличительное письмо, не рассчитывая на ответ, в полной убеждённости, что никакого возражения у оппонента быть не может. Диапазон форм широк – могут написать матерное слово, могут написать целый трактат.

Эту заметку я пишу, в частности в связи с серией подобных писем от интеллектуалов, защищающих приговор антисемиту Душенову и вообще использование государства для борьбы с проповедью нацизма; письма обычно не вполне вежливы – “господин Кротов!” и далее отповедь мне, грешному – я указываю авторам, что в такой тональности дискуссий не веду, а им и всё равно, их дело возвестить мне абсолютную истину, им мои объяснения неинтересны.

Одичание российской культуры проявляется ярче всего не в том, что “молодёжь” увлекается легкомысленной музыкой. Молодёжь в любые эпохи такой именно музыкой увлекается, это часть эротического созревания.

По-настоящему одичание российской культуры проявляется в том, что люди образованные не понимают, что суть образования – не в знании как таковом, не в критическом мышлении как умении сомневаться во всём, чему учат, что “известно”, а суть образования – в приобретении умения сомневаться в самом себе. Когда эти сомнения есть, тогда у человека появляется крохотное – на первых порах – допущение, что “я могу быть не прав” и что общение с другим, каким бы идиотом или сволочью другой не казался, необходимо не только для наставления и исправления другого, но и для проверки своей правоты. Увы…

Вновь и вновь формально образованные люди не подымаются выше Аристотеля – который считал, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин, и не потрудился заглянуть в рот ни одной из своих двух жён. Что, с точки зрения интеллекта, преступление хуже, чем убийство фанатиками от христианства Гипатии Александрийской. Потому что те убили, признавая за Гипатией определённые дарования и считая эти дарования опасными, сатанинскими, Аристотель же не убил, потому что вообще считал женщин недостойными внимания.

*

Замкнутость может реализовываться через идеологизацию. Например, в эпохи родовые, коллективистские религиозная жизнь не бывает замкнутой, - человек всегда включён в ту или иную общность, которая его контролирует, размыкая хотя бы и насильственно. Когда индивидуализм побеждает коллективизм, человек получает свободу строить своё религиозное поведение в отрыве от других.

Если при этом индивидуализм остаётся индивидуализмом, если человек не обретает себя как личность через общение и творчество, то свобода оборачивается весьма пикантными парадоксами. Например, появляются члены религиозной организации, которые исповедуют идеологию, отрицающую основы той самой организации, к которой он принадлежит по своему поведению и организация, что примечательно, это терпит. Не так удивительно, что в недрах, к примеру, Московской Патриархии есть множество людей, отрицающих идеи, на которых стоит патриархия: национализм, сотрудничество с номенклатурой, триумфализм, жёсткая партийная дисциплина и вообще партийное понимание содержания и форм религиозной жизни. Удивительно то, что эти люди, бичуя пороки Московской Патриархии, вплоть до заявлений, что эти пороки противоречат Евангелию и тем самым превращают Патриархию в псевдорелигиозное учреждение, всё-таки остаются в этом учреждении.

Например, свящ. Георгий Эдельштейн, свящ. Павел Адельгейм указывали, что сотрудничество церковных иерархов с КГБ антиканонично, лишает этих иерархов благодати, превращает их в фальшивых иерархов. Однако, своё священство эти люди как получили из рук, которые называют фальшивыми, так и продолжают существовать внутри ситуации, которую признают фальшью. Многие русские православные со времён Хомякова критиковали и критикуют государственническую церковь, в которой главным и единственным авторитетом является иерарх. В ХХ веке была даже создана своеобразная "теология евхаристического собрания", которое провозгласила богослужебную общину единственным источников авторитета, благодати, церковности.

Однако, разделяющие эту концепцию люди продолжают оставаться в той самой Церкви, где по-прежнему господствует вовсе не община (главенствующая роль которой остаётся лишь абстракцией, мечтой - и фикцией), а архиереи, да еще весьма коррумпированные. Так происходит по тому, что под "общиной" имеют в виду лично себя, а вовсе не настоящую общинность. Общинностью прикрывают свой эгоизм, а надо бы - на признании своей личной ответственности просить благодати соработничества с другими людьми. Общинность есть благодать, а её подменяют механичностью коллектива. Да и коллектива никакого не образуется - обычный кружок, "тусовка". Глубокого же общения нет, почему и возможно объединение под вывеской "единой Церкви" миллионов эгоизмов и гордынь.

Впрочем, те люди, которые уходят из Московской Патриархии, потому что для них она недостаточно антисемитская и антихристианская (недостаточно антикатолическая и антипротестантская), тоже далеко не всегда принимают заново крещение и рукоположения, хотя по их идеологии - должны бы. Да и сам их уход отнюдь не означает, что они избавились от индивидуализма- часто они просто возводят ситуацию в квадрат. В духовной жизни минус на минус даёт минус, а то и два минуса.

Замкнутость осуществляется часто через некрофилию или через другие виды идолопоклонства. От реального ближнего отгораживаются идеальным покойником. Это удобно: покойник не выступит с обличениями своего "продолжателя".

КОСМОПОЛИТИЗМ

Очаровательное интервью польской скрипачки Ванды Вилкомирской (Новая Польша, 2003, №10). Космополитка - ездит с концертами по всему миру, научилась считать своим домом любое место, где живет. Тем более, что ребенком она видела, как в горящей Варшаве рушились дома. "Неправда, что мне нравится жить на чемоданах. Но квартира не обязательно должна мне принадлежать. Пляж мне не принадлежит. И парк, и лес" (84). "Если человеку хорошо с самим собой, то он везде почувствует себя как дома, потому что себя всегда берет с собой" (88). Её отец женился на еврейке - которую семья за это прокляла как изменницу религии.